А.В. Поляков, доцент юридического факультета СПбГУ
Ситуацию постмодерна обычно связывают с состоянием западного общества и западной общественной мысли. И это справедливо, поскольку западный социум имеет свои проблемы, собственно и вызвавшие к жизни постмодерн как специфическое социокультурное явление. Тем не менее, и Россия имеет не меньше оснований считать, что эпоха постмодерна наступила и для нее, но это уже "наш" постмодерн, который по многим параметрам отличается от западного. Русский постмодерн формируется как ответ на исторический "вызов", обусловленный концом эпохи "советского модерна". Именно в таком контексте и хотелось бы рассмотреть перспективы диалога между либерализмом и консерватизмом в постсоветском ментальном пространстве, поскольку именно эти идеологии занимают в нем главенствующее положение.
Многообразие существующих вариантов либерализма и консерватизма обусловлено их концептуальной природой, т.е., прежде всего, тем обстоятельством, что в основе этих феноменов лежит не рационально выстроенный и потому доказательный дискурс, а иррациональные мировоззренческие ценности, тип мироощущения. В науке давно уже указывается на генетические предрасположенности, черты характера, воспитание, образование, возраст, жизненный опыт, социальное положение, пол, уровень социализации личности, профессию, принадлежность к социальной группе и т.д. как на условия, влияющие на формирование индивидуальных и коллективных ценностных представлений. В силу этого в социуме всегда будут как сторонники, так и противники либерализма и консерватизма, коль скоро в социальном универсуме существуют механизмы их идеологического воспроизводства.
Ценностная подоплека интеллектуального построения и указывает на его идеологическую, ненаучную функцию, призванную мобилизовать сторонников и маркировать "чужих". Такая функция также может быть характеризована как коммуникативная функция. Но концептуализм идеологий не исключает саму возможность их научного познания, одним из методологических приемов которого может являться феноменологическая эйдетика. Эйдетический смысл либерализма и консерватизма будет в таком случае тем основанием, на котором следует выстраивать их конкретные, типизированные социокультурные образы.
Еще одной методологической предпосылкой для решения поставленной задачи является рассмотрение либерализма и консерватизма как разных вариантов социальной коммуникации. Под социальной коммуникацией в данном случае понимается такой обмен знаковой информацией между коммуникантом и реципиентом, который является основанием для их социального взаимодействия. Любая идеология, как было отмечено выше, имеет коммуникативную направленность. Но либерализм и консерватизм являются двумя разными вариантами социальной коммуникации. Либерализм предполагает такое отношение к социальному миру, которое выражается в дихотомии "я и они". Эйдос консерватизма строится по принципу "я и мы". Коммуникация "я и они" предполагает в качестве своей главной интенции сепаратизм, т.е. отделение "я", сферы индивидуума, от "других", прежде всего, от государства, от публичности, от всего, что воспринимается субъектом как вторжение в область частного, приватного. В психологическом смысле данный тип коммуникации обусловлен "интровертным" психическим типом коммуникантов и движим чувством (часто подсознательным) недоверия к "другому" как источнику потенциальной опасности (в этой роли может выступать государство, нация или отдельный индивид).
Подобному типу коммуникации в наибольшей степени соответствует правовая форма, поскольку именно право, интерпретируемое с позиций юснатурализма, наилучшим образом способствует задаче обеспечения сепаратного и безопасного существования "я". Как вода в безвоздушном пространстве принимает естественную шаровидную форму, так и социальные атомы естественно взаимодействуют на основе обоюдной выгоды, вытекающей из задачи максимальной экономии средств, необходимых для поддержания личного status quo, т.е. исходя из идеи равенства и, соответственно, взаимного признания прав и обязанностей друг друга в качестве естественных и неотчуждаемых. Данное равенство носит формальный характер, который, помимо всего прочего, выражается в том, что управомоченный субъект не заинтересован персонально ни в каком "другом" участнике правовой коммуникации, а лишь в том, чтобы были удовлетворены интересы самого носителя "права". Так, кредитору неважно, кто уплатит долг - сам должник или это кто-то сделает за него; собственнику безразлично, кто воздерживается от посягательства на его собственность - эта обязанность лежит на любом "другом" и т.д. Коммуникация здесь осуществляется не столько между людьми, сколько между их "статусами", выраженными в правах и обязанностях. Доминантой является знание этих прав и обязанностей и воля по их реализации, а не понимание "другого". Таким образом, формальное (правовое) равенство не нуждается в "неравном", т.е. в личном, персональном, уникальном и эмоционально близком. Право в горизонте либерального мировосприятия имеет дело только с типичным, полезным, хабитуализированным (в смысле П. Бергера и Т. Лукмана). Можно сказать, что "классический" либерализм рационализирует ценности и сводит их к прагматическим началам личного благополучия. Иррациональные, глубокие, личные и религиозные ценности либералу неведомы.
Парадокс последовательного либерализма заключается в том, что, исходя из примата личности, он заканчивает ее утратой, поскольку все реципиенты такой коммуникации должны относиться к "я" коммуниканта как к "другому", как к "статусу", а как личность он для них не существует. Обрести же свое "я", как учит современная психология и философия, можно только через "ты" другого в "мы", чем и выявляется онтологическая ограниченность либерализма. Можно сказать, что либеральная коммуникация основывается на мнимой самодостаточности индивида, которая в свою очередь покоится на ложной вере в его разумную, добрую и обязательно автономную природу.
Консервативная коммуникация строится по схеме "я и мы". В этом случае приоритет отдается не разделению и противопоставлению, а изначальному единству "я" и "ты" в "мы", причем это солидарное единство носит не только онтолого-метафизический характер, но и укоренено в сфере центральных (базовых) культурных ценностей общества. Здесь отсутствует безличный "другой", противостоящий "я", но есть "мы" и "они" - отличные от нас носители иной культуры. Космополитическим и индивидуалистическим ценностям либералов консерваторы противопоставляют национально ориентированные ценности, имеющие за собой определенную историческую традицию, т.е. онтологически сцепленные с данным социумом.
В этом смысле, психологический тип консерватора - тип "экстравертный", строящий мир своих социальных коммуникаций путем расширения личного "я" до "мы". Идеологической доминантой такой коммуникации будет солидарность, братство, любовь, т.е. ценности изначально иррациональные и полностью не рационализируемые и не формализируемые (потому они, кстати, и не могут стать полноценными правовыми ценностями).
Следует отметить, что существующий изначально дуализм "я" и "мы" в человеческой психике может принимать форму конфликта. Подобный конфликт, несомненно, является порождением определенной культуры, накладываемой на конкретную психическую матрицу. Так, конфликт почти неизбежен при заимствовании норм чужой культуры, вступающих в противоречие с архетипом коллективного бессознательного общества, соответствующего центральной зоне его культуры. Может быть, поэтому основной парадокс российского либерализма заключается в том, что русский "либерал" зачастую говорит одно (то, что рационально формулирует для себя в качестве императивной нормы "прогрессивной" культуры), а делает все иначе (так, как ему "подсказывает" коллективное, бессознательное). Впрочем, такой вариант не исключен и для консерватора, который разговорами о социальной солидарности и неформальной коммуникации подчас пытается компенсировать односторонность собственной интровертной психики (здесь также будет иметь разрыв слова и дела).
Научный анализ либерализма и консерватизма должен заключаться не в агитации за ту или иную идеологию, а в выявлении того, какая идеология присутствует в конкретной культуре и каковы перспективы ее социальной "жизни". С этих позиций очевиден приоритет в русской культуре консерватизма, исторически основанного на православном мировоззрении и соответствующей сакральной культуре. В то же время русская история свидетельствует и о серьезных либеральных "инъекциях", которые не могли не оставить свой след в культуре России. Не вдаваясь в подробности либерально-консервативного противостояния, следует отметить, что это было именно противостояние, а точнее, борьба, нацеленная на полную и безоговорочную "победу" над противником. Специфика любого идеологического противостояния, однако, такова, что победить в нем sub specie aeternitatis невозможно, любая победа, в плане истории, носит временный и относительный характер. Но с позиций наступающего постмодерна (речь идет именно о русском постмодерне как специфическом явлении русской культуры) такая борьба еще и бесперспективна, потому что религиозная Истина (и истина русского консерватизма) никогда не может стать истиной социологической (истиной для всех). Победа невозможна также потому, что сама семантика слов "либерализм" и "консерватизм" относится к двум прошлым векам, но не к постсовременности. И в этом смысле как "либерализм", так и "консерватизм" несут на себе обоюдный груз негативного восприятия, избавиться от которого невозможно. Слово "либерал" в нашей российской системе идеологической символики всегда будет прочитываться (и это соответствует действительности) как частный собственник-"приватизатор", а "консерватор" - как мракобес-реакционер.
Представляется, что в существующих условиях нам следует обосновывать и поддерживать такую идеологию, которая корениться в традиционных (консервативных) русских ценностях, но с артикуляцией начала индивидуальной свободы, которая должна рассматриваться не в качестве самоцели, а как условие свободного творческого развития личности и общества. Только такая идеология может выполнить свою мобилизующую функцию и придать смысл российскому социальному бытию. На научном жаргоне такую целостную, интегральную идеологию можно было бы назвать "коммуникационной". Коммуникационное общество, по большому счету, архетипично русскому общественному сознанию и одновременно вполне отвечает задаче модернизации общества в контексте постсовременности.
Конечно, в той или иной степени подобную конструкцию разделяет достаточно много людей, как у нас, так и в других странах. Проблема заключается в том, чтобы через диалог объективировать эти идеи в более или менее согласованной форме, которая будет представлять собой единый политический и культурологический текст, пригодный для организации российского социально-коммуникативного пространства.
То, что русская идеология должна основываться на русских ценностях, отнюдь не исключает наличия эйдетически сходных конструктов в иных политических и культурологических системах. Это, в частности, относится к Германии (которая, кстати, по некоторым ментальным параметрам является довольно близкой к России). Например, программа Христианско-демократического союза Германии (ХДС) отражает консервативные ценности, в поле которых находит свое место и те идейные доминанты, которые привыкли связывать исключительно с либерализмом. В частности, в этой программе декларируется христианское понимание личности человека и ее ответственности перед Богом. Ответственность вообще является одной из доминант данной программы, и не случайно она называется "Свобода в ответственности". В главе 1 записаны следующие примечательные строки: "Для нас человек - Божье творение, но не мера всех вещей. Мы знаем о несовершенстве человека и о границах политических действий. В то же время, мы убеждены в том, что человек призван и способен нести нравственную ответственность в процессе обустройства мира". Идеология ХДС основывается на ценностно-консервативных, а также на христианско-социальных и либеральных убеждениях. При этом "ХДС хочет объединить различные точки зрения посредством общих ценностей и целей". В программе постоянно подчеркивается, что "осознание достоинства человека порождает право каждого на свободное развитие личности. Свобода дает человеку возможность принимать нравственные решения. Каждый человек несет ответственность перед своей совестью и - в соответствии с христианским миропониманием - перед Богом". Весьма характерно консервативное понимание свободы, столь резко разнящееся с ее пониманием в либерализме. Так, в цитируемом документе провозглашается, что поскольку "человек реализуется в сообществе", то "свобода проявляется в осознании ответственности за себя и за окружающих. Каждый гражданин объединенной Германии должен иметь возможность осознать и реализовать свободу в семье, среди своих соседей, в сфере труда, а также в сообществе и государстве. Реализация свободы каждого человека с этической точки зрения невозможна без принятия ответственности за себя и общество. Мы выступаем против ложного понимания индивидуализма за счет других. Мы хотим укрепить понимание ответственности и общественного благоденствия, обязанностей и гражданской добродетели" и т.д. (Свобода в ответственности. Осново-полагающая программа ХДС Германии. Б/г и б/м. С. 8-10). Текст поучителен хотя бы тем, что для российских либеральных ушей, привыкших исключительно к словосочетанию "свобода" и "права", сопряжение "свободы" и "ответственности" вообще, по большому счету, в диковинку. А посмей кто-нибудь из оппонентов хотя бы заикнуться о недопустимости "индивидуализма за счет других", как он моментально был бы помещен в список "реакционеров, мечтающих о реставрации прошлого".
Конечно, мы будем вкладывать неодинаковый с немцами смысл в одни и те же слова, но нам и не нужно буквально идти за ними по пятам. Ведь если мы поймем, что наша свобода обусловлена нашей ответственностью за русскую культуру, то и либерал с консерватором будут говорить на одном языке, языке взаимопонимания.
|
