Суздальцева Т. В.
Словосочетание, вынесенное в заглавие этой статьи, ассоциируется, прежде всего, с романом Гюстава Флобера. Название романа «L' Education sentimentale» сначала переводилось как «Сентиментальное воспитание», и лишь в 1935 году переводчиками А. В. Федоровым и А. В. Дмитриевским было предложено привычное для нас название — «Воспитание чувств». Считается, что Г. Флобер использует это выражение в ироническом ключе: он описывает романтически настроенного юношу Фредерика Моро, который под воздействием буржуазной среды Второй империи теряет свои идеалы и принципы, становится циником и духовно пустым человеком.
Позже оно стало употребляться только в положительном (противоположном изначальному) смысле: воспитание нравственного, душевно чуткого человека.
Но у нас сейчас речь не о Флобере, а о том, что, не вдаваясь в тонкости французского языка и художественного перевода, русское сознание охотнее принимает второе название, а не первое, потому что идея «воспитания чувств» ему исконно близка.
Роль литературы в «воспитании чувств» недооценить трудно. Эстетическое воздействие произведения искусства на душу человека, особенно человека юного, эмоционально восприимчивого, очень велико. Ребенок, подросток значительно больше, чем скептически настроенный взрослый, способен пережить состояние катарсиса, известное еще в античном мире — состояние очищения через сострадание тому, что представлено в произведении искусства (применительно к античному миру — в драме, а для нас — и вообще в литературе). Под этим воздействием подросток проникается этическими принципами, которыми руководствовался автор произведения, в том числе и его представлениями о любви, что, в частности, имеет отношение к заявленной теме данного номера нашего журнала. Вот почему для нас важно, что именно читают наши дети.
Взрослый человек, особенно если он искушен в области художественной формы и уже имеет свои этические установки, свою систему ценностей, меньше подвержен опасности «попасть в ловушку», расставленную автором для «уловления душ», а вот подросток перед этими приемами абсолютно беззащитен. Он простодушно подсознательно отождествляет себя с кем-то из героев и воспринимает мир уже через призму его взгляда:
Воображаясь героиной
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она в ней ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя...
Всем нам с юности знаком этот пример обаяния литературы, властно вторгающейся в жизнь и подменяющей собой реальность.
Так может быть, не стоит детям читать художественную литературу: мол, возбуждает она страсти, распаляет воображение и т.д., и т.п.?!
Такая позиция встречается и теперь. В недалеком прошлом, принимая вступительные экзамены в одном из православных вузов, автор данной статьи столкнулся с чрезвычайной ситуацией: экзаменаторов предупредили, что несколько абитуриенток, чада одного достаточно известного священника, не читали целый ряд произведений школьной программы, так как им это «не благословлено духовником». Оставляя в стороне вопрос правомерности таких запретов по отношению к образовательному минимуму, существующему в государстве, попытаемся взглянуть на эту проблему иначе: «полезна» или «вредна» для души подростка художественная литература. Оговоримся, речь идет исключительно о том, что традиционно именуется «классикой» и уже вошло в золотой фонд мировой литературы.
И в поисках ответа на этот вопрос обратимся, разумеется, к той самой классике.
У И.С. Тургенева есть удивительная повесть «Фауст». В произведениях Тургенева нередки литературные реминисценции, встречается некоторый «литературный фон», на котором развивается основная интрига. Но здесь трагедия Гете является непосредственным участником, действующим лицом в разыгравшейся драме.
Главная героиня повести Вера Николаевна, урожденная Ельцова, воспитана своей матерью как раз в полной изоляции от художественной литературы. «Но и у г-жи Ельцовой были своя idees fixes, свои коньки. Она, например, как огня боялась всего, что может действовать на воображенье; а потому ее дочь до семнадцатилетнего возраста не прочла ни одной повести».
Впоследствии Вера была выдана замуж за человека доброго и порядочного, но недалекого и также не прочитавшего ни единой художественной книги.
«Прежде всего должен сообщить тебе удивительное обстоятельство: верь мне или не верь, как хочешь, но она почти ничего не изменилась ни в лице, ни в стане. Когда она вышла мне навстречу, я чуть не ахнул: семнадцатилетняя девочка, да и полно! … Женщина в двадцать восемь лет, жена и мать, не должна походить на девочку: недаром же она жила. Представь мое изумление: Вера Николаевна до сих пор не прочла ни одного романа, ни одного стихотворения — словом, ни одного, как она выражается, выдуманного сочинения! Это непостижимое равнодушие к возвышеннейшим удовольствиям ума меня рассердило. В женщине умной и, сколько я могу судить, тонко чувствующей это просто непростительно».
Герой решает «просветить» свою давнюю знакомую:
«Я вам принесу книгу! — воскликнул я. (У меня в голове мелькнул недавно мной прочтенный «Фауст».)»
Знакомство с великой трагедией становится для героини роковым: высокая поэзия Гете пробуждает в душе героини незнакомые ей чувства. Она влюбляется в героя, но явление призрака матери, предостерегающей ее от измены мужу, повергает ее в такое тяжкое душевное состояние, что она смертельно заболевает: «Вера умерла. Я был на ее похоронах. С тех пор я покинул все и поселился здесь навсегда».
Вот, казалось бы, поучительный урок о вреде художественной литературы. Но повесть Тургенева далеко не однозначна, как и вся великая классика – это скорее притча, чем картинка с натуры. Для наших современников очевидно невозможны такие сильные потрясения от чтения художественной литературы, тем не менее, повесть заставляет задуматься о силе эстетического воздействия высокой поэзии.
Через много лет после первой публикации повести, в ответе на анкету, которая была разослана в 1918 г. ряду деятелей литературы с целью выяснения их отношения к Тургеневу, писательница Л.Ф. Нелидова писала: «Подобно героине «Фауста», в детстве и юности я могла читать только детские книги, путешествия и хрестоматии. Исключение было сделано для одного Тургенева» («Тургенев и его время»).
Любопытно, что именно для Тургенева сделано исключение. Между тем, кого как не его, считают великим певцом любви. Стоит только вспомнить его повести «Первая любовь», «Вешние воды», «Ася», его романы, где весь сюжет так или иначе строится вокруг любви, так называемое «испытание любовью» проходят почти все его главные герои…
Интересно применительно к нашей теме «воспитания чувств» и первой любви зрения сравнить восприятие одних и тех же произведений детьми из православной гимназии, т.е. по определению воспитанными в целомудрии и воздержании, и детьми из обычной школы, среди которых далеко не для всех целомудрие является нормой жизни, и нередко даже те, кто его еще сохранил, стараются ориентироваться на пример своих более «продвинутых» сверстников. Так вот, у православных детей сюжет тургеневских повестей и романов взывает неподдельный интерес, они спорят, кто прав, кто виноват, что порядочно и честно, а что — не очень, тогда как «продвинутые» дети просто не видят проблемы для обсуждения.
Мне как преподавателю литературы родители нередко задают вопрос: «А не рано ли детям читать то или иное произведение?»
Убеждена, что в принципе классику читать не рано. Мы же не рекомендуем пятиклашкам Мопассана. А в целом высокохудожественные произведения, особенно русская классика, всегда настолько целомудренны, что ребенок в них просто не увидит того, что выходит за рамки его личного опыта. Так, например, обсуждая сюжет повести Тургенева «Вешние воды», семиклассники делают выводы, что изменять невесте плохо и непростительно, и они смотрят на главного героя глазами младшего брата обманутой Джеммы:
«Но боже мой! Вон там, на углу улицы, недалеко от выезда из города, не Панталеоне ли стоит опять — и кто с ним? Неужели Эмилио? Да, это он, тот восторженный, преданный мальчик! Давно ли его юное сердце благоговело перед своим героем, идеалом, а теперь его бледное красивое … это благородное лицо пышет злобой и презрением; глаза, столь похожие на те глаза! — впиваются в Санина, и губы сжимаются... и раскрываются вдруг для обиды...
А Панталеоне протягивает руку и указывает на Санина — кому? — стоящему возле Тарталье, и Тарталья лает на Санина — и самый лай честного пса звучит невыносимым оскорблением...»
Ведь для семиклашек важны только измена и предательство, а извиняющего обстоятельства они не видят. Они искренне не догадываются, чем же это так пленила Санина Мария Николаевна Полозова в охотничьем домике… Ну, дождик пережидали — и всего-то…
Но ребенок запомнил свои переживания по поводу судеб героев и знает, что изменника презирают все, даже собака. Потом, перечитав эту повесть в более зрелом возрасте, с новым жизненным опытом, он все поймет «про домик» и несколько иначе посмотрит на трагедию героя, но первоначальное впечатление и связанная с ним нравственная оценка из памяти все же не сотрутся.
Ф.М. Достоевский на вопрос одного из читателей по поводу круга чтения для подростка рекомендует, в первую очередь, Пушкина, а из зарубежной классики — Чарльза Диккенса и Вальтера Скотта.
В своей знаменитой речи о Пушкине он отмечает главные нравственные константы, характерные для зрелого творчества великого русского поэта: «Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы … А разве может человек основать свое счастье на несчастье другого? Счастье не в одних только наслаждениях любви, а и в высшей гармонии духа. Чем успокоить дух, если назади стоит нечестный, безжалостный, бесчеловечный поступок?»
А чем же так пленил Достоевского известный английский автор историко-приключенческих романов? Ответ на этот вопрос мы можем найти, в частности, в авторском предисловии к популярному роману «Айвенго»: «Образ прекрасной еврейки возбудил сочувствие некоторых читательниц, которые обвинили автора в том, что, определяя судьбу своих героев, он предназначил руку Уилфреда не Ревекке, а менее привлекательной Ровене … автор позволяет себе попутно заметить, что временное благополучие не возвышает, а унижает людей, исполненных истинной добродетели и высокого благородства. Читателем романов является молодое поколение, и было бы слишком опасно преподносить им роковую доктрину, согласно которой чистота поведения и принципов естественно согласуется или неизменно вознаграждается удовлетворением наших страстей или исполнением наших желаний. Словом, если добродетельная и самоотверженная натура обделена земными благами, властью, положением в свете, если на ее долю не достается удовлетворение внезапной и несчастной страсти, подобной страсти Ревекки к Айвенго, то нужно, чтобы читатель был способен сказать — поистине добродетель имеет особую награду. Ведь созерцание великой картины жизни показывает, что самоотречение и пожертвование своими страстями во имя долга редко бывают вознаграждены и что внутреннее сознание исполненных обязанностей дает человеку подлинную награду — душевный покой, который никто не может ни отнять, ни дать».
Кстати, сами дети замечают, что отношение доблестного рыцаря к любящей, но не любимой им девушке исполнено удивительного благородства, уважения к ее чувствам, благодарности: ведь не возлюбленную свою Ровену мчится спасать на судебном поединке еще едва живой после предыдущих ранений и мучений Айвенго, а всеми презираемую безродную Ревекку. И, что особенно важно, побеждает в этом поединке не сила, а правда Божия.
Возникает вполне ожидаемый вопрос: «Почему, если эта литература так прекрасна, если она внушает такие возвышенные идеалы, — почему она нередко вызывает скептическую оценку, а порой и жестокие насмешки наших детей?»
На него можно ответить, возвращаясь к предыдущему вопросу о том, что рано и что не рано читать.
Замечательный православный педагог София Куломзина в своей известной работе «Наша церковь и наши дети» дает классификацию особенностей восприятия детьми и подростками разных возрастных групп различных сторон духовной и интеллектуальной жизни:
«Дети старшего возраста (11, 12 и 13 лет): Усиливается критическое отношение к родителям, предшествующее «бунту» подростков, но все еще сохраняется почти фанатическая лояльность по отношению к семейным привычкам и мнениям… Сознание самого себя как личности усиливается… Нравственная оценка поступков все еще в значительной степени определяется одобрением или неодобрением окружающей среды — товарищей, семьи, родителей, но в детях постепенно пробуждается сознание и понимание любви как основы нравственной жизни …
Подростковый возраст (14, 15 и 16 лет): Сильное желание быть независимым, решать все самому, ведет к восстанию против родителей и вообще против авторитета взрослых. Подростки хотят уничтожить ограничения детства … Молодежная культура и неодобрение старшего поколения часто доходит до враждебности. … У подростков часто появляется неподдельный скептицизм… Нравственные понятия, вызывавшие одобрение или неодобрение взрослых, теряют цену. Мерки правильного и неправильного, принятые в современном обществе, общепринятая «половая свобода» очень далеки от христианского учения».
Нетрудно сделать вывод: если вкус к серьезной классической литературе, ассоциирующейся, в первую очередь, со вкусами и этическими нормами старшего поколения, не выработался 11 — 13 лет, то в 14 — 16 их выработать будет уже значительно сложнее, даже если подросток не слишком подвергся внешнему растлевающему влиянию. Если же он уже вкусил сомнительных «радостей» ранней плотской любви, то воздействие на его внутренний мир нравственного эталона «высокой классики» сводится практически к нулю.
Первая любовь в жизни подростка тем и знаменательна, что она ПЕРВАЯ, он еще не знает себя, не может дать себе отчет в своих чувствах, осознавать и анализировать их. Он, с одной стороны, чувствует жгучую потребность разобраться в себе и нуждается при этом в помощи кого-то более опытного, с другой — боится обнажить свою душу. Разумеется, нам не хотелось бы, чтобы советчиком нашего ребенка стала «улица» (в самом широком смысле этого слова). Но очень часто именно в этом возрасте и в этой ситуации он не желает слушать мнения старших.
Мы не можем изолировать наше повзрослевшее дитя от какого бы то ни было растлевающего влияния, но можем выработать у него стойкий иммунитет к воздействию той самой «улицы», некую нравственную брезгливость, которая воспитывается семьей, верой и — не в последнюю очередь — высокой литературной классикой, но только в том случае, если читательский опыт растущей личности на несколько шагов опережает чувственный, а не наоборот. Поздно подсовывать чаду «Первую любовь» Тургенева, когда если не оно само, то кое-кто из его знакомых сверстников уже может сказать о себе словами одного из героев этой повести: «У меня не было первой любви, я прямо начал со второй».
Я намеренно не привожу в данной статье «списка рекомендуемой литературы», посвященной теме первой любви и любви вообще. Это в значительной мере дело индивидуального вкуса и семейной традиции. Важно другое: нельзя слишком долго считать своего ребенка маленьким, думать, что ему что-то «рано» читать.
Традиции семейного чтения, неподдельный интерес и любовь родителей и других старших членов семьи к тем произведениям, которые они рекомендуют своему чаду, обмен впечатлениями, а возможно, и воспоминания о каких-то аналогичных ситуациях в реальной жизни помогают ребенку не только полюбить серьезное чтение, но и на основе читательского опыта выработать свою систему ценностей, свою собственную шкалу нравственных оценок еще в том возрасте, когда авторитет семьи и старших для него достаточно важен.
Случается, что ребенок и сам инициирует подобный диалог, спрашивая мнения старшего, которому он доверяет, о том или ином литературном персонаже, о том или ином сюжете. Причем нередко такой вопрос бывает вызван потребностью применить взгляды взрослого к какой-то подобной ситуации в жизни, «проиграть» разные возможности развития ситуации.
Бывает, что ребенок высказывает мнение, идущее вразрез с нашими нравственными установками. Далеко не всегда это его действительная позиция, иногда — просто «провокация», желание вызвать на откровенный разговор, и тогда литература становится неким «переводчиком», «посредником» в общении ребенка со взрослым на самые сокровенные темы.
У некоторых родителей может возникнуть справедливый вопрос: да что же это, они должны взять на себя обязанности школьного учителя литературы? И да, и нет. Да, постольку, поскольку литература во многом формирует мировоззрение и стиль мышления ребенка. И если вы не хотите, чтобы ваше дитя усвоило взгляд на жизнь какой-то чужой тетеньки, которая руководствуется «изменчивой конъюнктурой нравственных ценностей» (термин из методических материалов к ЕГЭ по литературе), вам придется брать бразды правления в свои руки и самим общаться с ребенком на «литературные» темы. При этом еще желательно быть в курсе как общего образовательного стандарта по литературе, так и конкретной программы, по которой занимается в школе ваш ребенок (а программ этих несколько) — для того, чтобы суметь обсудить с ним в рамках ваших жизненных позиций то, что сами вы, может быть, ему бы читать и не дали.
И если старшие члены семьи заранее возьмут на себя весь этот нелегкий труд, к моменту встречи со своим реальным чувственным опытом ваш сын или ваша дочка уже будут обладать нравственными представлениями, которые будут осознаваться ими как свои личные, выстраданные, а не навязанные «отсталыми предками».
Конечно, нельзя сводить роль литературной классики в жизни человека, в том числе и подростка, только к воспитательной функции, и уж конечно, нельзя считать литературу панацеей от грехов, ошибок и падений юности, но и недооценивать эту сторону восприятия художественной литературы тоже нельзя.
Итак, подводя итоги сказанному, остановимся на главных тезисах:
1. Основой круга чтения для подростка должен быть «золотой фонд» русской и мировой классической литературы. Оговорюсь, что волевым решением исключать «модные» в подростковой среде книги не стоит. По мере того, как художественный вкус формируется, ребенок сам отвергает все лишнее;
2. родители или старшие члены семьи, руководящие чтением подростка, должны сами знать и любить те произведения, которые они рекомендуют;
3. для подростка нужно отбирать те произведения, где повествуется «прикровенно о сокровенном», где нет никаких физиологических подробностей;
4. старшие в ненавязчивых беседах должны помогать ребенку осмыслить прочитанное, выработать на основании впечатлений от художественных сочинений свою систему нравственных ценностей;
5. «обсуждение прочитанного», умение высказывать и отстаивать свою точку зрения должно стать для ребенка естественной темой общения как со старшими, так и со сверстниками, а не «принудительной повинностью», отбываемой на уроке литературы в школе;
6. читательский опыт ребенка должен не только опережать, но и в какой-то мере предопределять чувственный;
7. к «серьезному чтению» ребенка надо приучать еще до того, как у него начался период «подросткового бунта».
Кому-то высказанные в этой статье мысли могут показаться азами, известными каждому взрослому человеку и недостойными лишнего повторения, однако многолетний опыт преподавания литературы и особенно участия в родительских собраниях убеждает в обратном. Каждый раз слышишь один и тот же вопрос: «А что читать ребенку помимо школьной программы?» И каждый раз, когда отвечаешь: «Да в первую очередь то же, что Вы сами читали в его возрасте!» ⎯ встречаешь в лучшем случае недоумение. Да, все время появляется новая литература для детей, подростков, молодежи. Подчас за всем трудно уследить. Но одно из важнейших средств сохранить преемственность во взглядах поколений на основные жизненные ценности ⎯ это общее чтение и доверительный разговор о прочитанном. Интерес к любимой литературе между поколениями должен быть взаимным. Однако в сохранении преемственности традиций и самоидентичности любого социума (семьи, народа, государства, цивилизации в целом) одну из главных ролей все же играет именно преемственность в восприятии классики – литературной, музыкальной, других видов искусства.
И, может быть, 11-13-летнему подростку, в отличие от тех, кто готовит его к взрослой жизни, еще действительно рано читать труд замечательного русского философа Владимира Соловьева «Смысл любви», но, пожалуй, вся «высокая классика» способна подвести юного читателя приблизительно к той мысли, что афористично высказана нашим философом: «Внешнее соединение, житейское и в особенности физиологическое, не имеет определенного отношения к любви. Оно бывает без любви, и любовь бывает без него. Оно необходимо для любви не как ее непременное условие и самостоятельная цель, а только как ее окончательная реализация. Если эта реализация ставится как цель сама по себе прежде идеального дела любви, она губит любовь. Всякий внешний акт или факт сам по себе есть ничто; любовь есть нечто только благодаря своему смыслу, или идее, как восстановление единства или целости человеческой личности, как создание абсолютной индивидуальности. Значение связанных с любовью внешних актов и фактов, которые сами по себе ничто, определяется их отношением к тому, что составляет самое любовь и ее дело.
Когда нуль ставится после целого числа, он увеличивает его в десять раз, а когда ставится прежде него, то во столько же уменьшает или раздробляет его, отнимает у него характер целого числа, превращая его в десятичную дробь; и чем больше этих нулей, предпосланных целому, тем мельче дробь, тем ближе она сама становится к нулю».
|
