Культура как фактор национальной безопасности России
Пётр Алексеевич Николаев
Политические режимы в России никогда не любили культуру, не любят и сейчас. Относительно 20-го века можно было бы составить такой мартиролог, который бы гигантским образом превзошел известный мартиролог А.Герцена. Трагической оказалась не только история России, но и судьба ее художников слова. Даже внешне благополучных, не отторгнутых властью (М.Горький, М.Шолохов, А.Фадеев, И.Эренбург, К.Симонов и др.) не миновали драмы. Власть имущие не любили не только ту культуру, что прямо противостояла им, но и ту, что была на стороне существующего строя: в данном случае опасались ее относительной самостоятельности. Общий мотив осуждения в 1946 году вполне патриотически настроенных писателей М.Зощенко и А.Ахматовой: они мыслят и ведут себя независимо.
Власть признает культуру как собрание красивых картинок, бодрых текстов для музыки, складных стихотворных строк, увлекательных прозаических сюжетов, но она не любит культуру как мировоззрение, поэтому никогда не уступит первенства ей, считая свое мышление первичным, правильным и потому особенно важным. Между тем культура первична по отношению ко всему, в том числе и к формам власти и всего общественного миропорядка. Теперь уже совершенно очевидно, что, скажем, не демократия определяет содержание культуры, а последняя определяет содержание демократии.
Существуют два принципиально разных полюса жизни: человек и государство. Человек самоценен, его существование оправдано самой природой, государство функционально, его существование оправдано только прикладными соображениями: помочь людям организоваться, защитить их, а иногда наказать или уничтожить. Его может и не быть, как это было когда-то, оно может со временем исчезнуть, если люди найдут лучшие формы самоорганизации. Словом, это лишь строительные леса, а не само здание жизни, которое есть человек. Культура, и в том ее великая заслуга, утверждает приоритет личности перед государством, а безопасность человека по ее логике прямо зависит от признания обществом этой приоритетности.
Жизнь распорядилась так, что в ней главными оказываются не постоянные, а переменные величины и в обществе побеждает государственно-функциональный подход к человеку. Сколько можно назвать видов деятельности, без которых человечеству не выжить? На мой взгляд, пять-шесть: землепашец, рабочий, изготавливающий машины и ими управляющий, врач, учитель, ученый, художник. Все же остальное - некий нарост, "обслуга" тех, кто строит жизнь. Тем не менее голос "обслуги" звучал и звучит громче всех, голос людей, что из сферы собственно человеческой деятельности перебрались в сферу функционирования - в президенты, парламент, правительство, дипломатию, службу безопасности, полицию и пр. А какая гигантская (и наиболее физически здоровая) часть населения отторгнута ими от созидательного труда в массу их помощников, секретарей, шоферов, телохранителей К сожалению, именно это сословие оказывается господствующим, тогда как остальные пребывают в униженном и зависимом состоянии. Почему работающий люд вынужден просить выплатить ему зарплату, обивая, в точности по Некрасову, пороги "парадных подъездов": подайте причитающуюся нам копеечку? Мы привычно смотрим по телевизору, как шахтеры, стуча каскам, требуют денег, но с точки зрения культуры эта картинка говорит о колоссальной национальной катастрофе - у нас до сих пор сохраняется соотношение хозяев и рабов. А тем, что хозяином в большинстве случаев становится бывший слуга, положение лишь усугубляется, ибо, как говорится в "Селе Степанчикове" у Достоевского, "низкая душа, выйдя из-под гнета, гнетет вдвойне". "Низкая" не означает безнравственная, а вышедшая из низкого сословия. Такая душа непременно начнет отыгрываться на окружающих. Разве уступит чиновник дорогу учительнице или врачу, спешащему к больному? При этом, разумеется, врач идет пешком, а "обслуга" катит на автомобиле
Как часто власть имущие берутся решать человеческие судьбы, важнейшие жизненные проблемы, презрительно отказываясь от обращения к разуму общества, к историческому и интеллектуальному опыту народа, которые, как известно. всегда превосходят доктрины и проекты правителей. Кто в такой ситуации остается с человеком? Только культура, а в качестве своего рода посредника между ним и государством выступает совестливая часть интеллигенции.
Именно тогда офицер М.Лермонтов шел брать Шамиля с мольбой к Богу, чтобы это не удалось. И это тот самый офицер, который в своей "Колыбельной" написал: "Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал". Теперь не берут "Шамилей", разумеется, по другим, вовсе не нравственным причинам. Гениальную оценку той войне дал Толстой, воевавший там же, где и Лермонтов, и написавший в 1904 году повесть "Хаджи Мурат": Кавказ - особая сейсмическая зона, трогать ее нельзя, любой инцидент чрезвычайно опасен. Устами Толстого культура как бы наложила табу на военные действия на этих землях. Для того чтобы принять решение о войне в Чечне, не стоило проводить заседания Совета безопасности и правительства. Нужно было либо самим прочитать эту повесть, либо дать такое поручение своим советникам. Вопрос закрылся бы окончательно, но нет. То ли сознательно, то ли по причине исторической неосведомленности интеллектуальной пассивности власти поступили иначе. В последнее время о Толстом вдруг вспомнили, но поздно, беда разразилась.
В своих "Записках императрицы" царица и писательница Екатерина II уверяет, что для того, чтобы государство стало сытым и благополучным, надо сделать всего две вещи - дать крестьянам свободу и собственность. Но императрица Екатерина Великая дарит главе Святейшего Синода тысячу крепостных за то, что он, патриарх Димитрий, одобряет убийство ее законного монаршего супруга. Уж каким чадолюбивым отцом семейства был Николай II, однако коронация его начинается с кровопролития, потом он губит тысячи солдат в русско-японской войне, соглашается с расстрелом 9 января и черносотенным уничтожением евреев и, наконец, вовлекает Россию в Первую мировую войну. В итоге - семнадцатый год: как аукнулось, так и откликнулось.
Каждый правитель обречен на то, что его функции не могут совпадать не только с подлинными потребностями людей, но и его собственными желаниями - так в универсальном смысле видит эту проблему культура и находит ей изумительно простую формулировку в знаменитой гоголевской фразе: "Был хороший человек, да стал генералом". Гоголю вторит юноша Добролюбов, который на вопрос товарища, почему он против нынешнего царя, по слухам хоть и пьяницы, но человека хорошего, отвечает гениально: "Дело не в человеке. А в царе". В нашем веке эту тему развивает великий роман Булгакова "Мастер и Маргарита". Опять-таки хорошим человеком был Понтий Пилат, да стал римским прокуратором и, сочувствуя в душе Христу, отправил его на казнь.
Собственно говоря, не счесть Понтиев Пилатов в 20-м веке, даже среди тех, кто знал цену реальному Понтию Пилату. Возможно, на меня сильно обидятся поклонники Булгакова, но я скажу, что великий писатель 20-го века носил в себе черты "понтиипилатовщины". Он голосовал за расстрел военных, о чем свидетельствуют дневники его жены Елены Сергеевны. А ведь в душе, вероятно, сочувствовал расстреливаемым: многие писатели в 30-е годы дружили с военными.
А вот пример из совсем недавнего времени и вовсе не литературный: мы все видели, как на первом съезде народных депутатов вдруг встал за спиной Сахарова Горбачев, с одобрения большинства как бы приговорив его к гибели, которая вскоре и наступила. Это стоял Понтий Пилат, и вставание его было вещим знаком надругательства над тем, кому он наверняка сочувствовал. Вспомним при этом, как любил наш первый президент произносить речи о нравственных идеалах Но слово, находясь в сфере естественного человеческого состояния и культуры, обладает волшебной силой правды, в устах же правителей оно неизбежно становится функциональным и в итоге может оказаться безнравственным. Не случайно власть использует такое обилие камуфлирующих слов, запутывающих проблемы и не позволяющих добраться до истины.
Если бы мы обратились к культуре с вопросом, что нам делать с выборами, я думаю, она бы ответила, что общество больно, социально-психическая его температура высока, а с высокой температурой голосование будет неточным. Если вы, все, кто рвется к власти, совестливые люди, не устраивайте междуусобицы, ибо война между личностями - всегда трагедия нации. Содрогнитесь при мысли об этом, не накаляйте атмосферу, договоритесь и заключите мир, поклявшись кто на Конституции, кто на партбилете, кто на Библии. Успокойте общество, сбейте температуру, и тогда люди в спокойном состоянии придут и изберут вас за ваши спокойно произнесенные слова. Дайте людям деньги, оплатите их труд, ликвидируйте преступность. И еще. Более ста лет назад великий сатирик Салтыков-Щедрин предупреждал: "Когда и какой бюрократ не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать? - никакой и никогда". Так перестаньте же "закусывать" страной!
В разделении общества на созидающую и обслуживающую части большую роль играет промежуточная инстанция - журналистика. В ней существует два типа: один обслуживает власть, другой - общество. В зависимости от этих функций и целей журналистика и публицистика создают в глазах современников разные типы власти. На наше представление о последней журналистика оказывает подчас очень серьезное влияние. И вот что складывается в нашем общем впечатлении о власти. Представители власти любят говорить о трудностях своей работы и вообще своей жизни, доходя в этом случае до карикатурных стенаний. Может быть, популярный фильм "Богатые тоже плачут" кому-то хотелось бы заменить на более категорическую формулу "Только богатые и плачут".
Замечено, что обращение к формулам, возникшим в рамках культуры, особенно народной, распространены на Востоке. Ими пользовались восточные мудрецы, они бытуют до сих пор в широкой культурной среде. Прекрасны афоризмы и анекдоты Востока. Лао-Цзы говорил: хорошо народу, у которого правительство бездействует, горе народу, у которого правительство активно. Недаром простолюдины любят выходные дни: в это время власть тоже не работает. Вот знаменитый анекдот об укротителях львов. Однажды они пожаловались: наши подопечные стали слишком агрессивны. Их спросили: а каковы у них цирковые тумбы? Они очень прочны, последовал ответ. Умные люди объяснили: когда львы сидят на непрочных тумбах, они только и думают о том, как бы удержаться на них. А когда тумба прочная, а энергии у львов много, они и начинают проявлять агрессивность. Власти, как правило, хотят, чтобы общество заботилось о своих тумбах и не обнаруживало в себе дополнительной энергии, нацеленной на протест, на агрессию.
Подобные примеры помогают понять, в каких условиях лучше всего решать общие проблемы жизни.
Когда общество взбудоражено бесконечной чередой неприятных событий или его сознательно возбуждают всякими страхами, в этих условиях нельзя решить ни одного общественного вопроса. Г.Померанц утверждает: ни одну проблему, социальную или государственную, нельзя сейчас решить неуспокоенным умом, "нужен могучий покой".
Слова о том, что насущные вопросы жизни можно решить в состоянии покоя, вполне относимы к интеллектуальной жизни в пределах какой-то части художественной или научной культуры. Здесь должны действовать любимые Пушкиным слова "аккуратность", "нормальность" и особенно - "опрятность". Можно согласиться с лидером постмодернизма хорошим критиком и теоретиком культуры В.Ерофеевым, когда он противопоставляет словам Достоевского и его единомышленников о так называемой "соборности" русского народа утверждение историка В.Ключевского, который отрицает эту соборность. Действительно, Ключевский говорил об одиночестве русского ("беспробудная одинокость"), о его любви работать наедине. Современная бытовая культура западного и российского образца различается такой, казалось бы, мелкой подробностью. На Западе, как правило, нет отдельных кабинетиков - достаточно взглянуть на кадры кинофильмов, где многочисленные полицейские службы расположены в одном зале. А у нас их прорва (то ли удобнее взятки брать, то ли распутничать). Но согласие с Ключевским не должно приводить к выводу, который делает Ерофеев: русские - это неопрятная душа, мечтающая о долларах и Сталине. Что же касается самой идеи соборности, которую, естественно, защищает православная церковь, обращаясь, как обычно, к своей пастве: "братья и сестры", то, слыша это, я всегда вспоминаю слова Л.Толстого: ничего себе братья - один землю пашет, а другой налоги собирает, какие они братья.
Культура не приемлет пышных празднеств, особенно если они связаны с войной и другими кровавыми событиями. Тут у власти и культуры - неистребимый конфликт. Напомню трагическую судьбу поэта К.Левина, подлинного воина Отечественной. Власть отторгла его от литературы и подготовила раннюю смерть. А за что? А вот за такие строки, написанные на фронте: "А там вдали от зоны гибельной циклюют и вощат паркеты, Большой театр квадригой вздыбленной следит салютные ракеты. А там по мановенью файеров взлетает стая лепешинских и плавят фары плечи фраеров и шубки дамские в пушинках".
Когда большие художники прислушиваются к историческим "звукам" государственной жизни, они ищут в ней то, что относится к культуре, к ее поэтическим сигналам. Блок призывал слушать "музыку революции". Если и следует кто-то этому призыву, то это преимущественно люди культуры. Композитор Н.Богословский пишет о войне в Чечне: "Миром уладить конфликт не сумели. Сводки военные слышать невмочь. Я не хочу, чтобы снова запели "Темную ночь". То есть художник готов отказаться от своего произведения. Лишь бы только люди не убивали друг друга. Мне нравится модификация знаменитой формулы "все течет, ничего не изменяется", и я вспоминаю слова Твардовского из поэмы "Теркин на том свете":
"Да помимо той Сети,
В целом необъятной,
Сколько в Органах - сочти!
- в Органах - понятно.
Да по всяческим столам
Список бесконечный,
В Комитете по делам
Перестройки Вечной "
Еще раз о вечном нашем хныканье по поводу прошлого. Может быть, не стоит вечно плакать по ушедшему, как это делают нынешние лидеры разных партий. Процитирую начало книги шведа Петера Энглунда "Полтава. Рассказ о гибели одной армии": "Развал империи нанес удар по национальной гордости шведов (речь идет о разгроме шведской армии под Полтавой - П.Н.), однако благодаря ему они избавились от этого бремени
Эпоха великодержавия раз и навсегда миновала. В результате экономика стала постепенно выправляться, выросло благосостояние, увеличилась средняя продолжительность жизни. Невольно вспоминается тоже скандинавский (норвежский) рассказ о сгоревшем доме рыбака. Рыбак и его два сына терпели бедствие в море и вдруг увидели огонь на берегу и поплыли на этот огонь. Это оказался их берег. Навстречу бежала жена рыбака и мать детей и, рыдая, произносила: наш дом сгорел. А рыбак: так это он нам указал путь к спасению! Можно ли себе представить, как пронзила их эта мысль и вывела из страшного шока женщину. Урок таких рассказов: надо искать любой полезный выход из сложившегося положения, а не хныкать и не твердить о возрождении. Погибшие миллионы ведь не возродишь.
Многие умные люди тоже так думают - так сказать, по-скандинавски. Б.Васильев, прекрасный писатель-фронтовик, говорит: надо отказаться России от имперских амбиций. Нельзя думать о войне против всего цивилизованного мира.
Тут хочется сказать несколько слов о героическом. Оно хорошо, когда оказывается следствием нравственной нормы, а когда не так, то героическое выступает модификацией трагического. Особенно, если трагическое как бы создается по воле вождя или по диктату большинства. Тогда это отступление от нормы, от естественного хода вещей. В 1945 году в Ялте в присутствии Черчилля и Рузвельта Сталин высказался в том смысле, что не надо преувеличивать его заслуги как полководца, объяснив это вполне афористически, в своем стиле: в России - каждый герой, а не захочет быть героем, сами русские его уничтожат. Таким народом руководить легко. Этому вполне соответствуют слова известной песни: когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой. Строго говоря, все это ужасно в своей противоестественности.
Когда культура отвлекается от своей природной ориентации в общественных проблемах и подчиняет свой дар временным задачам власти, ее всегда постигает поражение, даже если ее, культуру, представляет гений. Еще раз напомню, как писатель и генерал М.Орлов говорил государственнику Бутурлину о том, что при решении общих политических вопросов надо считаться с мнением простолюдинов. Жаль, что М.Орлова не послушался даже его великий современник Пушкин. По поводу его стихотворения "Клеветникам России" его ближайший друг П.Вяземский (вот он полностью солидарен с Орловым) писал: "Мне так надоели эти географические фанфаронады наши: от Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст Неужли Пушкин не убедился, что нам с Европою воевать была смерть".
Я не уверен в правоте высказываний современных поэтов о нашем государстве в середине века и в конце его (одна из немногих перемен в эстетической концепции поэтов и лексике их текстов). Е.Евтушенко в стихотворении "Родина" полвека назад писал: "Была ты сказкой о Садко и о цветочке аленьком". Современная поэтесса М.Ватутина ("Родина"): "Уж лучше бы ты больше не рожала, чтоб убивать и строить Храм". Тут напрашивается аналогия с более длительным путем нашего литературного развития. В 20-е годы на поэтическом знамени были написаны слова: "Взвейтесь кострами, синие ночи, мы - пионеры, дети рабочих" (А.Жаров). Даже слова печального содержания несли некую умиротворенность и покой: "Мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать" (С.Есенин). Тут все дело в лексической структуре текстов. В конце столетия все чаще звучат иные поэтические формулы: "В этом веке я не умру. Так ли, этак, упрямо, тупо дотащусь, но зато ему своего не оставлю трупа" (В.Корнилов). Можно не признавать безоговорочно такие словарные антитезы, но ведь они были произнесены серьезными поэтами. И источником такой метаморфозы является их отношение к общественной, государственной обстановке. Но даже если ни мы, ни поэты не констатируем какую бы то ни было изменчивость в общественной атмосфере, а наоборот, подчеркиваем общность драматических событий всех времен, все равно эту трагическую окрашенность поэтических текстов детерминировала политика. Иллюстрирую это словами любимого мною поэта А.Ревича: "Предела нет у горестей и бед, в любом столетии все те же боли, обиды и утраты, те же роли палач играет и законовед". Среди большой литературы, подтверждающей подобные обобщения, нельзя не назвать Л.Толстого. Перечитайте "Воскресение" Толстого, опубликованное более ста лет назад. Как много в нем соответствующего нашему времени. Сенатор, рассматривающий апелляцию по приговору Катюши Масловой, не признает "отвлеченной нравственности", офицеры ведут себя плохо от отсутствия "умного и полезного дела", сытые судят бедных, церковь с внешними показушными атрибутами и вообще: "большие взрослые люди не переставали обманывать и мучить себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира божия, данная для блага всех существ, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом". Культура не гибнет, если гибнет государство. Культура - это "дикорастущее существо", как сказал только что упомянутый А.Ревич. Это вот государство гибнет, если гибнет культура.
Современная журналистика часто обсуждает вопрос о том, в чем причины современных бед: власть ли виновата или, может быть, сам народ. Не удивительны отчаянные предположения культуры. А может быть, народ хуже власти? Она ведь ведет себя, как ей положено: властвует над людьми. А он? Веками позволял измываться над собою, позволял батоги. Каторгу, нищету, военное пекло, голосование за Жириновского, равнодушие друг к другу, мелкую жуликоватость: на крупную пороху не хватает. Иногда восставал, но теперь идеологи власти говорят: не надо революций, и народ с этим покорно соглашается.
Иногда смотришь с позиций науки и культуры на происходящее, особенно на социальную жизнь своих сограждан, и отчаяние охватывает. В.Писигин в книге "Две дороги", рассказав о Франции и России, обращается накануне 200-летнего юбилея Пушкина к русскому гению: какой пышный двухсотлетний юбилей ждет Вас, Александр Сергеевич! Но какое нам с Вами дело до этого, если в сорока метрах от Вашей могилы живет учительница, тридцать шесть лет преподающая Ваш и наш язык, Вашу и нашу литературу и почти не гнущимися пальцами сжигает школьные учебники, чтобы протопить свою избушку (ведь леса нет в России), чтобы не околеть от холода, да и от голода. Так хочется спросить: зачем наука и культура, зачем были Лобачевский и Менделеев, Горький и Шолохов, если за двести лет после радищевской книги "Путешествие из Петербурга в Москву" ничего не изменилось в положении крестьян, живущих вдоль дороги между двумя знаменитыми городами? (Да и рядом не лучше. В декабре 1998 года умер во время голодовки учитель в Ульяновске).
Сколько развелось дилетантов, обслуживающих антитеррористические идеи власти. Т.Мамаладзе, ругая декабристов и народовольцев, ссылается на профессора Ю.Антоняна, автора нескольких сочинений о терроризме. Тот уверяет читателя, что государственному терроризму всегда предшествует индивидуальный терроризм. Но это ложь. Декабризму предшествовали военные поселения, организованные генералом Аракчеевым. Там женщина, прежде чем родить, должна была докладывать коменданту, а хозяйка куриц сообщать тому же коменданту о количестве снесенных яиц. А кроме того, декабристов вполне воодушевлял тот факт, что Александр I участвовал в заговоре и убийстве своего отца Павла. Вот эти формы терроризма, несомненно, государственного, и предшествовали восстанию на Сенатской площади. В решении этих проблем есть и вина культуры. Она не сразу увидела злодейские черты Петра I и Екатерины II. Напомню, что Петр I приказал убить своего сына и казнил свою юную любовницу Анну, помиловав конюха Ивана, отца будущих придворных злодеев Алексея и Григория Орловых.
Словом, как писал в свое время юноша-десятиклассник Киселев в стихотворении, опубликованном в "Новом мире": "За долгую историю России ни одного хорошего царя". Как напали на юношу тогда взрослые дяди, в том числе маститые литературоведы: у нас был Петр Первый, недаром же ему поставил гениальный фальконетов памятник. Между тем, юный поэт просто следовал точке зрения почти своего сверстника - студента Н.Добролюбова, ставшего знаменитым литературным критиком (которого, кстати, благоговейно цитировали семьдесят лет указанные литературоведы). Приятель-сокурсник Шимановский упрекнул Добролюбова, сказавшего о новом царе, который пришел на престол в 1855 году: "И будет Русь страдать при сыне бестолковом, как тридцать лет страдала при отце". Зачем же ты так говоришь, сетовал Шимановский, ведь, по слухам, новый царь хоть и пьяница, да хороший человек. Ответ Добролюбова был гениален: "Дело тут не в человеке, а в царе". И верно, этот царь, хоть и был позднее назван "царем-освободителем", оказался прародителем народовольческого террора, став его жертвой. Нельзя освобождать крестьян от крепостного права, не дав им землю. Свободный, но голодный мужик страшен, и у него всегда найдутся соответствующие идеологи. Жаль, что среди нынешних политиков немногие помнят это.
Вера Засулич через несколько лет после своего жестокого поступка прокляла терроризм, заявив, что он спровоцирован самодержавием.
Я бы с радостью увидел вместо памятника недоброму Юрию Долгорукому, мифическому основателю Москвы, иной памятник. Мужичок с бородкой с топором в руке сидит на древесном пне или стоит возле своей хижины. Он построил в лесу на берегу реки свой дом, вскоре к нему присоединился другой мужик, и так постепенно зарождалось великое поселение, названное впоследствии Москвой. И надпись на постаменте: "Неизвестному русскому мужику, основателю Москвы". И какая же была бы сопричастность моих современников деянию этого безвестного русича. И волновались бы люди, как волнуются у могилы неизвестного солдата, а не проходили бы равнодушно мимо сидящего на кобыле (или мерине) властителя. Напомню, что в центре Хельсинки стоит памятник трем безвестным кузнецам.
Отношение государства к культуре представляется каким-то однобоким и без достаточного почтения к ней. Говорят: надо помочь культуре, но надо бы государству обращаться к культуре как высшей инстанции за советами. Это было бы наивысшей помощью культуре. Теперь модно иронизировать по поводу ленинских идей и суждений. Однако неплохо было бы учесть один из уроков ленинского обращения к культуре. Доказывая в своей книге "Развитие капитализма в России" свою материалистическую концепцию исторического движения нашего государства, он приводит много экономических материалов и документов. А затем, как бы исчерпав научную аргументацию, в которую могут не поверить, он заключает: а вы почитайте Глеба Успенского и Мамина-Сибиряка - их сочинения лучше документов подтверждают правильность научной теории. Замечу, что он обращается к опыту народника Г.Успенского, а ведь народническую идеологию русский марксист не принимал. А художественное свидетельство он принимал как самое достоверное из всех.
В проблеме "культура и власть" эти слагаемые не всегда находятся в только что обозначенном соотношении: негативные последствия для развития культуры и общественной морали находятся в самой культуре. Разумеется, наибольшую опасность представляет здесь не собственно культура, а то, что находится в обертке культуры, хотя, так сказать, по жанровым особенностям это именно культура. Но сначала два примера из полукультуры. 6 июня 1999 года, в день рождения Пушкина - 200 лет - Е.Киселев в "Итогах" говорит: главное радостное событие недели - победа российских футболистов над французскими (а ведь, может, и правда для власть имущих и, боюсь предположить, для большой части общества). В том же году тот же Киселев, беседуя с Н.Михалковым и С.Кириенко о перспективах развития России и месте Европы в этих перспективах, слышит категорическое заявление Н.Михалкова о том, что Пушкин, думая о будущем своей страны, не связывал его с европейским опытом. Ни Кириенко, ни Киселев не задали режиссеру простой вопрос: как же быть с заявлением Пушкина о том, что горе стране, живущей вне европейской системы?
Один из героев этой передачи давно создает опасную деформацию исторического сознания. Сначала он сделал это в кинофильме "Обломов", а теперь вот в "Сибирском цирюльнике". Михалков, пытаясь идеализировать Александра III и его отношения с нацией, отказывается от многих очевидных истин, в том числе и добытых великой культурой. Он вступает в своеобразную непримиримую полемику с Толстым, не желая, чтобы наши современники вспоминали слова крестьянской печали в "Плодах просвещения": "куренка выпустить некуда". Он не хочет, чтобы помнили офицеров, которые по процессу 1883 года были отправлены на каторгу (среди них Ювачев, отец будущего знаменитого Д.Хармса). Михалков предает русский народ, который ненавидел всегда царей. Выражаясь словами Щедрина, наши современные "пустоплясы" могут ставить фильмы, где хвалят белых и монархию, поставив предварительно фильмы, в которых звучит надругательство над белыми (об одном таком случае - речь идет о том же Н.Михалкове - только что написал Солженицын).
Писатель и ученый А.Бушков опубликовал в 1998 году книгу "Россия, которой не было". Автор - литературно вполне способный человек, но с исторической моралью не в ладах (Петр - маньяк, никаких монголов не было и никакого патриота Сусанина не было. Даже интересно). Но сколько в книге отвратительной халтуры. В ней - сочувственная ссылка на какой-то журнал "Махаон", который опубликовал фамилии тех, кого с 1910 года разыскивала полиция за антигосударственную деятельность: Собчак, Басилашвили, Лавров, Лихачев, Старовойтов (что за мистические причуды истории?). В эпиграфе к главе о декабристах жутко перевираются стихи Коржавина "Памяти Герцена". А далее следует фраза: "Одна претензия к Николаю I: мало повесил надо бы - каждого десятого". В свете вышесказанного о декабризме слова Бушкова отвратительны.
Тяжело сознавать, что люди культуры жестоко говорят о русском народе. Ю.Нагибин: "Русский народ никому ничего не должен. Напротив, это ему все должны за то зло, которое он смог причинить миру и сейчас еще может, - но не причинил, а если и причинил - Чернобыль, тоже не по злу, а по простоте своей технической". Еще из Нагибина: "Самая большая вина русского народа в том, что он всегда безвинен в собственных глазах. Мы ни в чем не раскаиваемся, нам гуманитарную помощь подавай. Помочь нам нельзя, мы сжуем любую помощь. И опять разверзнем пасть: давай еще". Это не в стилистике художественной культуры.
Для культуры небезопасны претензии постмодернизма на эстетическую гегемонию. В романе "Русская красавица" В.Ерофеева - декаданс очень сытых людей, никак не обремененных заботой о нормальной жизни, а уж тем более борьбой за существование. Психология проститутки от нечего делать - это "элитарность" нашего декадентского времени, объевшихся людей. И в этом существовании близлежащего объективного источника романа - его элементарная структура (как в худших произведениях социалистического реализма). С другой стороны, это - деструктивная эстетика, разрушающая даже не нормы приличия, а нормы литературной речи.
История художественной культуры не есть ее прогресс, предполагающий преодоление или даже исключение из современного бытия предшествующих стадий. История культуры есть ее накопление, говорил академик Д.Лихачев. доказавший живое функционирование древнерусской литературы в двадцатом столетии. Но есть горячие головы, которые "торопят" духовную историю и готовы отказаться даже от искусства названного века.
Выражая ироническое или просто враждебное отношение к предшествующим этапам русской литературы, неплохо было бы вспоминать мнения о ней выдающихся представителей этой литературы, особенно тех, чье имя не ассоциируется с официальной идеологией. Б.Пастернак в 1933 году писал: "На партийных ли чистках, в качестве ли мерила художественных и житейских оценок, в сознании ли и языке детей, но уже складывается какая-то еще не названная истина, составляющая правоту строя и временную непосильность его неуловимой новизны". Особенно симптоматична здесь апелляция к сознанию детей.
Речь, понятно, идет о советской литературе. Ее познавательной основой объявляются утопии, которые, якобы, не могут иметь положительные эстетические результаты. Насчет утопий можно было бы и согласиться, но с некоторым уточнением. В основе социалистического (советского) искусства - утопическая идея воссоздания нормальной жизни. Утопическая - да, но и нормальной - тоже да.
Презрительно смеяться над утопией лирического героя "Гренады" М.Светлова, как поступают многие, в том числе крупные литераторы, - грех; это значит уподобиться тем, кто захотел бы посмеяться над мифологическими утопиями многих народов. Над утопиями других наций смеяться негоже, а над готовностью русского парня помочь крестьянину из Гренады можно?
Что же касается феномена советской литературы, то вот какое возникает предположение. Художественная культура могла и подустать в изображениях уродств жизни, от представлений о ней как сплошных уголовных сюжетах. Ведь не секрет, что почти вся мировая культура последним отдала свои гигантские эстетические и психологические усилия. Многие вершинные достижения ее связаны именно с конкретным воссозданием подобных сюжетов. Жизнь "заслуживала" подобного, и человечество благодарно за это, скажем, гению Шекспира и гению Достоевского, Но почему бы культуре не захотеть сделать приоритетной не художественную интерпретацию психологических извращений Раскольникова и Ивана Карамазова, а собственно человеческую реакцию на происходящее?
Вот так в конечном счете и появились книги, подобные, скажем, "Повести о настоящем человеке" Б.Полевого, где тяжко страдающие от ран воины кричат из окна госпитальной палаты растерявшемуся старику: "Руби гужи" - спасают лошадь, падающую в прорубь. Повидавшие столько человеческих смертей, они не хотят еще одной гибели - хотя бы и животного. А уж в отношении к людям они, кажется, вообще выходят за пределы допустимого сострадания и доброты. "Ну что вы за человек? Ведь это же чудовищно - смеяться, когда нужно плакать, успокаивать других, когда самого рвет на части", - говорит палатная сестра обреченному на смерть полковому комиссару.
Современному постмодернизму надо бы благоговейно склониться над такими страницами о безмерной самопожертвованности, а не рассуждать о "поминках по советской литературе".
Не исчезла боль в нашем обществе, и чем дальше уходит время военного лихолетья и словно компенсирующего его человеческого благородства, тем очевидней кажется, что тогдашний художественный опыт не историческая подробность прошлого, а живое духовное явление настоящего.
Полевой собственно человеческим акцентом участвовал в создании коллективной "Войны и мира" - вместе с А.Твардовским. М.Шолоховым, В.Некрасовым, К.Симоновым, Л.Леоновым, Ю.Бондаревым, Г.Баклановым, В.Быковым, В.Астафьевым, В.Богомоловым, А.Беком, В.Кондратьевым, М.Каримом. Их персонажи запоминаются не полководческим мастерством, не искусством рукопашного боя, а человечностью. В художественной летописи Отечественной войны солдат Василий Теркин выступает национальным символом, оставаясь простодушным и смекалистым бойцом, носителем народной мудрости, позволяющей ему иронически оценивать военные сводки: "Города сдают солдаты, генералы их берут".
Уроки книги, заключенные во всей ее психологической атмосфере: успех всякого великого, в том числе военного, дела - в объединяющей все общество нравственной взаимной доброте. Книга учила любви и милосердию. Недаром она была прекрасно воспринята и за рубежом, во многом вызывая сочувствие и уважение к нам: великодушный и добрый народ привлекателен и для других народов. Как все это восстановить? Не инвестициями и кредитами объединяется мир. Как было бы замечательно, если бы мать, отправляя своего сына на войну, сказала ему: "Сынок, ты не убивай там женщин и детей". А герои Полевого могли бы это произнести.
Власть бывает нехороша, но у нее и оппоненты бывают не лучше. В 1996 году в газете "Завтра" художник С.Бочаров писал: "Итальянская архитектура холодная, а наша - теплая, яркая, духовная". Что же касается итальянских архитекторов, проектировавших шедевры в Петербурге и Москве, то ответ у "патриота" готов: да, проектировали, но "жар души вложили русские строители". Может быть, и типографские рабочие важнее авторов книг? И тут же, как говорит автор газетной статьи, объехав "весь мир", он заявляет: "Друзей у России нет, есть только зависть к нашей обширной территории, природным ресурсам, к талантливому народу". Мне это представляется опасной ложью, могущей помешать нашему сотрудничеству с миром. И я свидетельствую: дело обстоит несколько иначе. Находясь на международном конгрессе по глобализации экономики и культуры в Сеуле (2000 год), я слушал выступления многих глав делегаций, среди которых были и президенты, и премьеры, многие из которых призывали молиться за Россию, мотивируя это тем, что Россия, во всяком случае, в восточном полушарии земного шара, занимает первое место в культурном развитии. Я не услышал ни одного слова упрека в адрес России.
|
