Вопрос о судьбе средних слоев и перспективах формирования среднего класса имеет первостепенное значение для судеб страны.
Исторически первым на роль среднего класса было предложено дворянство. В XIX в. "воздух свободомыслия" проник в Россию и идеи либерализма стали обсуждаться в образованных кругах, приведя к становлению "дворянского либерализма". Но это оксюморон: "дворянский" — значит "небуржуазный", "либерализм" же означает — "буржуазный". Противоречие прекрасно видели сами дворяне. Б.Н.Чичерин писал, что, поскольку в российском обществе лишь дворянство мало-мальски осознает свои права и имеет высокий образовательный уровень, оно — "единственный возможный политический деятель". "Политическая свобода основывается на свободе личной, а последняя исчезла в России с возникновением Московского государства... Только с раскрепощением высших сословий начинается заря новой жизни. Жалованные грамоты дворянству внесли в русское государство начала свободы и права" [Чичерин 1870]*.
Другого кандидата на роль среднего класса некоторые исследователи видят в российском купечестве. Дворяне готовы были вести диалог с властью, но предпринимательскую деятельность считали ниже своего достоинства. Купцы торговали, но от власти держались в стороне. По мнению Р.Пайпса, деловая психология российского купца была слабо связана с частнокапиталистической этикой, опирающейся на честность и бережливость: "На покупателя и продавца смотрят как на соперников, озабоченных тем, как бы перехитрить другого" [Пайпс 2000]. Вспоминая кочующих ганзейцев средневековой Европы, удивляться тут нечему, но и средний класс искать рано.
Бурная индустриализация конца XIX в., казалось, создала все условия для зарождения собственно российской буржуазии, но сам этот процесс напоминал эксперимент. Различая понятия "крепостное хозяйство" (право на обязательный земледельческий труд) и "крепостное право" (право на личность крестьянина), П.Б.Струве отмечал, что к середине XIX в. экономические предпосылки отмены крепостного хозяйства еще не созрели. Это мало кого волновало: прогрессивность реформы позволяла незамедлительно приступить к строительству капитализма. Однако забывалось, что для капитализма требуются не только энтузиазм "сверху" и быстрый демографический рост, но и капитал, "наличие капиталистического духа", рынок. Отсутствие любой из этих составляющих предопределяет дефекты при прохождении фазы индустриализации. В результате с первых же шагов капитализма в России обнаружилось активное стремление к объединениям монополистического типа, к формированию финансово-промышленных групп, "чеболей". Российская промышленность и банковская сфера не прошли через свободную конкуренцию, что в сочетании с государственным воздействием на экономику противоречило рыночным правилам игры. Почти сразу внутри новоявленной буржуазии началась резкая имущественная дифференциация. Вследствие стремительной олигархизации группа лидеров оторвалась от своих социальных ресурсов, и самым слабым элементом структуры оказались классоцементирующие средние слои.
Попытки способствовать становлению среднего класса с другой стороны — "снизу" — тоже не увенчались успехом. Столыпинские реформы, предпринятые для планомерного разрушения общины и создания нового класса "справных хозяев", фермеров европейского образца, привели к тому, что большинство крестьян вышло из общин с целью продать землю. Тяга русских крестьян к экономической независимости, таким образом, была сильно преувеличена.
На роль среднего класса есть еще один кандидат — интеллигенция. Анализируя феномен российской интеллигенции, многие англо-американские следователи сходятся в том, что она — явление уникальное: либо специфически русское, либо характерное для отставших в своем развитии стран. Роль заплаты, прикрывающей отсутствие российского среднего класса, интеллигенция сыграла плохо. Либеральное мировоззрение осталось для нее по преимуществу чуждым, но пребывание на политической сцене пришлось по вкусу. К чему это привело — продемонстрировала российская история прошлого века. В "большую политику" интеллигенция вступила на рубеже XIX — XX вв., в т.ч. в составе партии кадетов, учрежденной Струве. Эта партия отстаивала капиталистический путь развития и социально была весьма неоднородной. Попытки предпринимателей сформировать самостоятельные, сословные политические партии успехом не увенчались, поскольку в своей массе российская буржуазия (как и сегодня) относилась к политике с большим недоверием. Политически мыслящие представители отечественной буржуазии — малочисленные эмиссары подлинного прозападного среднего класса — искали пути сближения с интеллектуальной элитой, одновременно призывая интеллигенцию коренным образом пересмотреть свое "экономическое мировоззрение" и настаивая на сотрудничестве науки и капитала. Расчет был на то, что такая солидарность социальных сил позволит изжить российскую антибуржуазную ментальность.
После революции 1905 г. в статье "Интеллигенция и народное хозяйство" Струве писал: "Потерпело крушение целое миросозерцание. Основами этого миросозерцания были две идеи или, вернее, сочетание двух идей: 1) идеи личной безответственности и 2) идеи равенства... Русская интеллигенция воспиталась на идее безответственного равенства. И поэтому она никогда не способна была понимать самого существа экономического развития общества. Ибо экономический прогресс общества основан на торжестве более производительной хозяйственной системы над менее производительной, а элементом более производительной системы является всегда человеческая личность, отмеченная более высокой степенью годности. Так, русская интеллигенция в ее целом не понимала и до сих пор не понимает значения и смысла промышленного капитализма. Она видела в нем только 'неравное распределение', 'хищничество' или 'хапание' и не видела в его торжестве победы более производительной системы" [Струве 1997].
В итоге в имперской России средний класс так и не возник, либеральные идеи не прижились, и капитализм скоропостижно скончался.
Прошло 70 лет. На протяжении этого времени ведущие российские теоретики и практики жили надеждой переломить инверсию ("перепрыгнуть капитализм") и вступить в диалог с Западом на правах равного исторического партнера. Надежда не оправдалась, и десятилетие назад России вновь потребовался средний класс.
К среднему классу зрелого индустриального и информационного обществ обычно относят группы самостоятельно занятых лиц, т. е. мелких предпринимателей, коммерсантов, ремесленников. Это традиционный средний класс с длительной историей, который в ином концептуальном контексте именовался мелкой буржуазией. Но наряду с ним все большее значение приобретает новый средний класс, который сформировался в XX в., к I960—1970-м годам. В него входят группы хорошо оплачиваемых работников наемного труда: менеджеры, лица свободных профессий, научные работники, работники в сфере информатики и массовой информации, работники искусства, врачи, административные, торговые и инженерно-технические работники предприятий. Они образуют верхний слой среднего класса. К среднему классу относят также учителей школ, средний медицинский персонал и социальных работников, а также служащих государственных учреждений, техников, торговых агентов и т. д. Если традиционный средний класс обладает собственностью на средства производства, то представители нового среднего класса — человеческим капиталом. Последний также делает его носителей активными участниками гражданских отношений, относительно независимыми. С начала 1990-х годов в России регулярно публикуются исследования о проблемах среднего класса. Вышли из печати и первые книги о судьбах среднего класса в советском и постсоветском российском обществе. Первые годы дискуссия о российском среднем классе носила предвзятый, сугубо идеологический характер с разделением ее участников на защитников советского прошлого и сторонников рыночных реформ. В основном эти работы и можно разделить достаточно отчетливо на две части.
IОдни авторы, исходя из наличия сходных с западными обществами профессиональных категорий, доказывали, что к концу существования Советского Союза сложился массовый средний класс, который в ходе реформ начал исчезать. Он обладал материальными, духовными и ценностно-нормативными характеристиками, присущими среднему классу Запада. Имелась в виду та группа образованных людей, которая была занята интеллектуальными видами труда, а также высококвалифицированные рабочие. Их отличали наличие собственного автомобиля, отдельной квартиры, садово-дачного участка и строения в виде второго, пусть и несовершенного, жилища. Отмечалось также, что эти люди активно выступали как потребители и обращали достаточное внимание на состояние своего здоровья и образование детей. По мнению этой группы авторов, на протяжении 1990-х годов реформы разрушили прежние слои среднего класса и не смогли создать экономическую и социальную базу для ожидаемого нового. Эти авторы доказывали, что при всех издержках советская модернизация обеспечила формирование уникального социального объекта — массовой интеллигенции с ее огромным интеллектуальным потенциалом. Именно интеллигенция, и прежде всего ее ядро — тончайший высокоинтеллектуальный слой общества, откуда, кстати говоря, произошли и либералы-реформаторы, подготовили преобразования России.
На мой взгляд, из критериев отнесения к среднему классу сторонники наличия такового в позднем СССР выделяют как определяющий показатель уровень образования. Предположим, что эта позиция верна. Однако несколько скорректируем ее. Добавим к показателю числа лиц с высшим образованием показатель его качества в соотнесении с мировым уровнем. Последний момент имеет особое значение. Действительно, в СССР, преимущественно в России, были прекрасные вузы мирового уровня (МФТИ, МИФИ, МГУ, Ленинградский политехнический институт и др.). В 1960— 1980-х годах было немало научных публикаций и дискуссий об избыточности производства инженеров, об иллюзорности заочного и вечернего образования, о вузах без профессоров и профессорах, не способных научить чему-либо студентов. Поэтому отнести всех, кто в позднесоветское время занимал должности, требующие высшего и среднего специального образования, всех, кто имел это образование, к потенциальному резерву среднего класса и тем более к уже существовавшему, но размывавшемуся в процессе реформ среднему классу нет никаких оснований.
Рынок даже в своем начальном состоянии повысил требования к качествам и работодателя, и работника. Поэтому изменилась и слоевая идентификация населения. Так, по результатам специального исследования в Нижнем Новгороде к среднему классу относили себя: в 1988 г. 70,4 % респондентов, в 1993 г. — 52,7 %; в 1995 г. — 38,2 % [Балабанов 1995, с. 116]. Частично здесь сказались и негативные факторы нисходящей мобильности, но преобладало приведение иллюзорного социального статуса к реальному.
IIВторая концепция, которую проповедовали люди, пришедшие к руководству экономического блока в правительстве Ельцина и активно повлиявшие на формирование экономической политики, в частности и в особенности на характер приватизации, была прямо противоположной. Они утверждали, что в СССР никакого среднего класса не было. Формирование среднего класса, по их мнению, началось в процессе реформирования постсоветской России. И достаточно зажиточные люди — мелкие и средние предприниматели, работники частных банков, брокерских, дилерских, риэлтерских, рекрутирских и тому подобных фирм — образовали (впервые после октябрьского переворота 1917 г.) средний класс. В этих группах все в большей мере проявляются типические черты, присущие среднему классу, в поведении, принятии определенной системы ценностей, в самоидентификации.
Политическая острота дискуссий вокруг существования и масштабов отечественного среднего класса со временем не ослабевает, а лишь модифицируется. В 1999 г. Е.М. Авраамова писала: «Наличие, расширение и мобилизация среднего класса рассматривается сегодня как свидетельство эффективности проводимых в России преобразований, как критерий того, что реформы идут в правильном направлении и приобретают необратимый характер. Наличие и большой удельный вес среднего класса в системе социальной стратификации является одним из существенных признаков общества, определяемого как "развитое", "цивилизованное". В то же время несформированность среднего класса после двадцати лет реформ служит аргументом тех, кто настаивает на радикальном изменении политического курса» {Авраамова 1999, с. 21—22].
Однако обе оппонирующие концепции строились на идеологических конструкциях, обычно подкрепленных отдельными примерами и рассуждениями о доле лиц с высшим и средним специальным образованием и о низшей границе доходности на члена семьи как определяющих критериях принадлежности к среднему классу.
На протяжении долгих лет никаких специальных исследований не проводилось. Начиная с 1998 г. из печати вышел ряд научных публикаций по проблемам российского среднего класса: [Заславская, Громова 1998; Средний класс 1999; Тихонова 1999; Средний класс в России 2000; Средние классы в России 2003].
Особое внимание привлекла серьезная попытка провести исследование, посвященное среднему классу, предпринятая вскоре после августовского кризиса 1998 г. Социологическое исследование «Средний класс в России» было выполнено в феврале—марте 1999 г. Российским независимым институтом социальных и национальных проблем (РНИСиНП) и Центром социального прогнозирования. Целью исследования было выяснение степени сохранности среднего класса после финансового кризиса 1998 г., а также выявление ресурсов для восстановления и поддержания среднего класса.
Авторы исследования в качестве структурных элементов среднего класса априори выделили следующие профессиональные группы: квалифицированные рабочие; техническая интеллигенция; гуманитарная интеллигенция; работники сферы торговли, услуг, транспорта; служащие (государственные служащие, юристы и т. п.); предприниматели малого бизнеса; фермеры; кадровыевоенные (старшие офицеры); менеджеры (руководители высшего и среднего звена). Всего в рамках данного исследования было опрошено 1765 человек в 14 территориально-экономических районах Российской Федерации, включая Москву и Санкт-Петербург.
РНИСиНП в качестве основного критерия выделения среднего класса использовал самооценку индивидом своего социального статуса. Респондентам была предложена 10-бальная шкала, где 1 — высшая позиция, а 10 — низшая. К высшему среднему классу были отнесены индивиды, которые причислили себя к 1—3-й позициям, к собственно среднему классу — те, кто оценил свой статус в 4—6 баллов, к нижнему среднему классу — респонденты с самооценкой статуса в 7—8 баллов. Далее группа экспертов выделила ряд факторов, которые влияют на самооценку индивида. Это (в порядке убывания): материальное положение, образ жизни, степень престижности профессии, уважение окружающих, уровень образования и квалификации, связи и знакомства [Средний класс в современном российском обществе 1999, с. 86—91]. Критерием материального положения респондентов как представителей среднего класса в составе перечисленных социально-профессиональных групп населения служил показатель уровня душевого дохода — не ниже 1500 руб. в месяц, т. е. примерно 60—70 долл. Очевидна сомнительность подобного подхода, поскольку такой уровень дохода не соответствует издержкам на воспроизводство представителей среднего класса при самых заниженных требованиях. Скорее это граница бедности. Переход к верхнему среднему классу, по мнению авторов, начинается с дохода в 3000 руб. в месяц, т. е. примерно со 120—130 долл. Для большей части респондентов, отнесенных по таким критериям к среднему классу, характерен размер жилплощади около 15 м2 на одного человека, наличие многокомнатной квартиры, а также дачи или пригородного участка.
Опираясь на эти данные, авторы исследования сформулировали свои выводы о современном российском среднем классе, его социальной структуре, материальном положении, миграционной, профессиональной, статусной мобильности, характере выполняемой работы, структуре досуга, политических установках и т. д. (Основные результаты были опубликованы в сборнике [Средний класс... 1999].) Другая группа исследователей (Бюро экономического анализа) использовали в качестве основных критериев показатели материально-имущественного положения (доходы — по самооценке, владение недвижимым и движимым имуществом — наличие хотя бы одного набора из дорогих предметов и престижных современных товаров длительного пользования); образования и профессионально-квалификационного статуса; самоидентификации и стратегии. Количественный анализ распространенности отдельных объективных критериев, основанных на различных и собранных для разных исследовательских задач статистических и социологических источниках, привел авторов к выводу, что эти характеристики присущи значительным по размеру социальным группам: по уровню дохода — 30—55 % домохозяйств;
по уровню образования — 20—40 % занятого населения; по профессионально-квалификационному статусу — 35—45 % занятого населения;
по критерию самоидентификации — 40—65 % занятого населения.
В целом признаки среднего класса при проведенных расчетах распространяются на подавляющее большинство домохозяйств: более 80 % имеют хотя бы один из перечисленных признаков. Авторы исследования выделяют «идеальный» средний класс и протосредние классы. «Идеальный» средний класс, или ядро среднего класса, по разным данным колеблется от 19,7 % до 25,6 % населения. Протосредние классы в зависимости от их будущей стратегии и социально-экономического положения в стране могут перейти в состав ядра, тем самым увеличив его численность [Средний класс в России 2000].
Те же авторы в несколько обновленном составе выпустили новую работу, более основательную и с менее оптимистическими оценками доли средних классов (а не среднего класса как в прежней книге) в составе населения России, фундаментальная монография «Средние классы в России: экономические и социальные стратегии» является серьезным шагом вперед в анализе социальной дифференциации в российском обществе, положения и поведения групп населения, отнесенных авторами к среднему классу. Но если внушительная эмпирическая база исследования и методический инструментарий вызывают доверие и позитивную оценку, то концептуальные подходы — несогласие и сомнение в устойчивости всей исследовательской конструкции. Авторы выдвигают в качестве первого из своих «основополагающих методологических принципов» утверждение, что всегда, во всех обществах существовали средние классы. При этом ими не учитываются преобладавшие в истории человечества кастовые, сословные и иные системы неравенства. (Кстати, именно к России трудно приложимо понятие «средний класс», да и для большей части ее прошлого понятие классов вообще.) Отказ от определения строгих границ среднего класса требует признания неких системных пограничных размежеваний по основополагающим признакам, в частности с рабочим классом или, в иной понятийной цепочке, — с низшим классом. (Возьмем, например, для сравнения подход Э.О. Райта [ Wright1985, р. 19-57].)
Полностью принять выводы авторов, особенно касающиеся ядра среднего класса, трудно. По их мнению, «ядро средних классов представлено высокообразованным населением, сформировавшимся в семьях с хорошо образованными родителями, проживающими преимущественно в городах, активно включенным в социальные коммуникации и имеющим для этого современные средства информационных технологий» [Средние классы в России 2003, с. 269]. Это столь малая часть наших сограждан, что считать их ядром да еще всего класса нельзя.
Некоторые социологи в качестве исходной информации использовали материалы мониторингов ВЦИОМ. Это весьма надежный источник данных о настроениях, мнениях и оценках населения России. По мониторингу можно изучить «субъективный средний класс». Эту работу проделала, в частности, Л.А. Хахулина [Хахулина 1999]. Однако таким образом нельзя получить определяющие данные об объективных характеристиках социальных групп. Эти усилия (думаю, из-за отсутствия возможности опереться на адекватные источники информации) предприняли вполне компетентные социологи. Но, по моему мнению, попытки применить материалы polls взамен отсутствующих данных специализированных sociologicalsurveys трудно признать за способ решения серьезной научной задачи.
Одним из определяющих направлений социальной политики в стране, переходящей от этакратической к частнособственнической системе, является государственно-регулируемое формирование социальной группы собственников-предпринимателей. Именно они должны были бы стать каркасом эффективной постиндустриальной экономики. С начала реформ не было недостатка в клятвах и заверениях со стороны ельцинского руководства о всесторонней поддержке предпринимательства и предпринимателей как основы среднего класса и социальной базы демократического режима. Однако, как известно, дело не в заверениях, а в реальных акциях, зачастую, казалось бы, не очень и значительных.
Невозможно опровергнуть суждения сторонников либеральной позиции, что «если мы действительно сделали выбор в пользу рыночной экономики, то ответственность за собственные доходы несет в первую очередь сам человек» [Известия. 2001. 18 апр.]. Это и есть путь формирования морали предпринимательства, морали среднего класса. Правда, требуется значимая оговорка: это суждение верно в том случае, если в обществе предоставлены условия для самореализации того гражданина, который взял на себя «ответственность за собственные доходы». А теперь приведем некоторые факты относительно этих условий.
Bрезультате всех притеснений и бюрократических препон малое и среднее предпринимательство в нашей стране пока заняло более или менее достойную нишу только в торговле и в производстве некоторых продовольственных товаров. Вместе с тем мелкое и среднее предпринимательство составляет неотъемлемую часть здоровой экономики процветающего общества. В развитых рыночных экономиках мелкое и среднее производство обеспечивает 60—80 % общей занятости, в России — около 11 %.
Поданным Госкомстата, на декабрь 2001 г. численность работников в малом и среднем бизнесе составила 6 млн. человек. Из них 86 % заняты на постоянной основе, 9 % — совместители, 5 % работают по трудовым договорам. Отношение государства к малому предпринимательству видно из таких цифр: в 2001 г. на поддержку малого бизнеса в федеральном бюджете было заложено 140 млн. руб., т. е. примерно 5 млн. долл. Однако и эту более чем скромную сумму в бюджете 2002 г. сократили до 20 млн. руб. Многолетние исследования вполне компетентных авторов во всех случаях рисуют одну и ту же безрадостную картину небрежения со стороны власти интересами малого и (добавим) среднего бизнеса [Виленский 1996; Колесников, Колесникова 1996; Чепуренко 1996; Радаев 1996; Шестоперов 2001; Шеховцов 2001; Орлов 2001; Бухвальд, Виленский 2002; Орлов 2002; Шереги 2002].
Во многом с таким отношением к малому бизнесу связано то обстоятельство, что в теневой экономике на начало 2002 г., поданным Госкомстата, трудились 8,2 млн человек, т. е. более 12 % всех занятых. Лучше всего в теневом секторе представлены торговля, общественное питание, сельское и лесное хозяйство. Для 6,5 млн наших сограждан это был единственный вид занятости, а для остальных — источник дополнительного дохода. Аналитики Всемирного банка считают, что теневой сектор составляет примерно 45 % российской экономики. «Финансовые известия» опросили более 100 представителей теневого бизнеса. Главными причинами, мешающими им легализоваться, были названы неуверенность в стабильности налоговой политики государства (более 70 %) и коррупция (около 100 %), которая заставляет их выискивать скрытые источники доходов [Финансовые известия. 2002. 4 апр.]. При этом, несмотря на то что в 2001 г. резко снизились налоги, российская армия теневиков ничуть не сократилась [Известия. 2002. 12 марта]. Кроме всего прочего, такие масштабы теневого бизнеса существенно затрудняют оценку динамики развития предпринимателей как социальной группы.
Изменения в политике наметились в 2002 г., когда по инициативе В. Путина были приняты решения, означающие «налоговую революцию» для малых предприятий. Предполагается втрое снизить налоговое бремя на малый бизнес в надежде, что выход из «тени» значительной части предпринимателей с лихвой компенсирует потери бюджета и решительно повысит активность деловых людей. Руководители предприятий получат возможность платить в бюджет либо 8 % от выручки, либо 20 % от чистого дохода [Известия. 2002. 9, 10 апр.]. Проблема состоит в том, что чиновники на местах могут усилить коррупционное давление на бизнес.
В апреле 1997 г. впервые была предпринята попытка провести реформу жилищно-коммунального хозяйства страны. В 2001 г. эта попытка возобновлена с гораздо большей энергией. Ее смысл — возложить все расходы по содержанию жилья на население. При этом были обещаны субсидии бедным слоям. Неизвестно, правда, кого относить к бедным. Проектируемые субсидии реально коснутся лишь нищей части населения. Если же говорить не только об умеренно бедных, но и об относительно благополучных, то можно заранее предвидеть, что на все просьбы внести квартплату (с учетом удорожания не только жилья, но и электроэнергии, теплоснабжения и других услуг) с их стороны все чаще будет следовать ответ: «Нет денег». Выход может быть только один — превратить в бомжей десятки миллионов россиян, тех самых, кто мог бы составить ядро и предпринимателей, и других средних слоев.
Между тем, по мнению видного представителя российских либералов Г. Томчина, более 40 % собранных с населения денег не доходит до энергетиков. Бесхозяйственность, массовое воровство в жилищно-коммунальной системе приводят к массовой выкачке денег из населения органами ЖКХ, не несущими перед населением никакой ответственности. Нельзя не согласиться с теми авторами, которые рассматривают намечающуюся в ЖКХ реформу как настоящий поход против средних слоев. Именно с этих групп населения намереваются взимать полную стоимость коммунальных услуг, но значительная часть наших «средних» удерживаются в этом положении, в частности, и из-за низких цен на муниципальные услуги, позволяющие им при относительно скромных доходах вести более или менее достойную жизнь [Известия. 2001. 20 марта].
Надо заметить, что напряженность в средних слоях заставила авторов новой экономической модели жилищно-коммунального хозяйства скорректировать свои планы. Правительство отказалось от форсированного перехода на 100-процентную оплату гражданами услуг ЖКХ, считая, что это станет возможным лишь через 10—15 лет. Деньгами из бюджета более не будут дотироваться ДЭЗы и РЭУ; эти средства напрямую будут зачисляться на индивидуальные (персональные социальные) счета граждан. Люди получат возможность выбирать, кто их будет обслуживать. По расчетам Ю. Лужкова такая дебюрократизация сферы ЖКХ позволит сэкономить до 15—20 % средств населения [Известия. 2001. 26 июня].
Рассуждая о малом и крупном бизнесе, как политики, так и аналитики упускают из виду средний бизнес. Между тем именно эта категория предпринимателей несет на себе высокую долю ответственности за развитие национальной экономики. В большинстве случаев это люди, за которыми не стоят ни административный ресурс современных чиновников, ни наследство советских времен. Средний бизнес не столь неустойчив, как малый и мельчайший, и в отличие от крупного гибок и высокоманеврен. Наш крупный бизнес тесно завязан не только на властные структуры, но и на сырьевые отрасли. Средний же бизнес диверсифицирован и отличается большей интеллектуалоемкостью своей продукции. Социальная принадлежность этой социальной категории может быть атрибутирована как высший средний слой. В нашем представительном опросе 2002 г. респонденты из этой группы составили статистически незначимую величину. Однако некоторое представление о них самих, об их интересах и о степени их защищенности можно составить по материалам углубленных интервью.
С точки зрения перспектив социально-экономического развития этот слой средних предпринимателей выдвинет из своих рядов представителей нового крупного бизнеса крупного бизнеса, которые и придут с той или иной быстротой на смену политикообразующему сырьевому бизнесу современных олигархов, на наш взгляд, не имеющих будущего в конкурентной, по-настоящему рыночной, экономике.
Опыт стран Центральной и Восточной Европы показывает, что при определенной направленности экономической и социальной политики за 5—10 лет из среды среднего бизнеса органично произрастает подлинный (не возникший в симбиозе с коррумпированным чиновничеством) национальный крупный, вполне цивилизованный бизнес. Не случайно олигархические группы препятствуют развитию среднего бизнеса. Те заказные банкротства, т. е. внешне легальные захваты предприятий, о которых шла речь выше, есть продукт «деятельности» олигархов по переделу собственности с опорой на властные, сопряженные с ними структур.
Какие группы трансформирующегося общества помимо предпринимателей могут стать центрами кристаллизации среднего класса? Отвечая на вопрос, социолог из Финляндии М. Кивинен отмечал, что многие русские исследователи связывают проблему среднего класса в первую очередь не с собственностью, а с профессиональными навыками и стратегиями.
В России в советское время использование ресурсов власти, представляемых профессионализацией, было ограниченно. Здесь никогда не было национального рынка по профессиональным сегментам. Профессии функционировали внутри основных бюрократических организаций. Многие профессии к тому же находились в зависимом отношении к доминирующей идеологии. Традиционный образ мышления и этос русской интеллигенции были далеки от профессионализма, от специализированного труда (ремесла). Поэтому в России, по мнению Кивинена, становление среднего класса определяется перспективой формирования профессий как социального института, связанного с предпринимательством. Социальные интересы ядра новых групп среднего класса не противоречат интересам капитала. Прежде всего эти группы стремятся сохранить значение умственного труда, но в этом отношении их интерес согласуется с тенденцией капиталистического развития.
Последствия политики по отношению к группам профессионалов общеизвестны: именно здесь наша страна понесла наибольшие потери, связанные с эмиграцией за границу компетентных специалистов самого продуктивного возраста. По этому поводу нет систематических данных. Известно лишь, что за 1990—1999 гг. страну покинули 80 % математиков и 50 % физиков мирового уровня. Это около 8 тыс. человек, чей отъезд критически опасен для отечественной науки. Предположительно в США в настоящее время работают около 1 млн. профессионалов, покинувших Россию. Согласно оценке академика В.Е. Захарова (сентябрь 2003 г.), в университетах США к началу 2000-х годов 10—15 % математиков и физиков были выходцами из России. Он полагает: «Мы сделали Западу огромный подарок. Реальная перспектива необратимых процессов: лет через 20, когда уйдет наше поколение, из России уйдет и наука».
Я присоединяюсь к точке зрения тех, кто рассматривает отъезд из страны специалистов в подобном масштабе как национальную катастрофу. Методика, принятая ООН, дает возможность измерить упущенную выгоду от эмиграции одного специалиста с высшим образованием, ученой степенью — она оценивается в 300 тыс. долл. Очевидно, что потери страны измеряются десятками миллионов долларов. Между тем технологии поддержки профессионалов для уменьшения их эмиграции и повышения доли в ВВП наукоемкой продукции успешно реализуются не только в странах с административными ограничениями на –выезд, но и в небогатых демократических государствах, вроде Индии. Располагает такими возможностями и Россия, проблема именно в проводимой политике, Характерно, что в благополучном 2000 г. затраты на науку составили лишь 2,05 % в государственном бюджете и были в 30 раз меньше, чем в 1990 г.; в 2003 г. они поднялись до 2,19 % и достигли 39,9 млрд. руб., т. е. примерно 1,3 млрд. долл. Вместе с тем по закону «О науке и государственной научно-
технической политике», принятому в 1996 г., государство взяло на себя обязательство финансировать научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы гражданского назначения в размере не мене 4 % расходной части бюджета. В марте 2002 г. на заседании Совета безопасности, президиума Госсовета и Совета при президенте по науке и высоким технологиям была выработана новая государственная политика финансирования науки. Ресурсы власти нового сред Она нашла отражение в итоговом документе «Основы политики РФ в области развития науки технологий на период до 2010 г. и дальнейшую перспективу». По этому документу, что 4-процентный минимум будет достигнут лишь в 2020г. Тем самым реализация закона 1996 г., который должен был начать действовать в 1997 г., отложена на 14 лет. Возникает естественный вопрос о той группе интересов, которой такая политика выгодна. Уже упоминавшийся Захаров объясняет проводимую политику специфическими интересами бизнес-элиты, тем, что для олигархического капитализма утечка умов «не является проблемой'. В сырьевой экономике проще приобрести взамен проданной нефти нужное оборудование, чем создавать что-то свое». В итоге по такому показателю как конкурентоспособность экономики, Россия находится на 43-м месте в мире; по индексу инновационности она занимает 28-ю позицию; по индексу же развитости информационных и коммуникационных технологий ее вообще нет в списке из 44-х более или менее успешных стран.
Итак, первая странность, явно заслуживающая быть отмеченной, — полное несовпадение политики правящих кругов и интересов общества в формировании среднего класса. Приведенные в статье примеры такого несовпадения; носят явно системный характер. Они, на мой взгляд, и есть ясное выражение природы общества некапиталистического, а по-прежнему этакратического типа. Эти общества в стратификационном измерении не содержат классов, в них нет и не может быть среднего класса.
Казалось бы, в России наличествуют все профессиональные категории, которые образуют ядро среднего класса на Западе. Как представители среднего класса, помимо предпринимателей в промышленном секторе и сфере услуг, могли бы реализовать себя появившиеся представители свободных профессий, высокооплачиваемые работники информационного сектора, системы частного образования, специалисты и консультанты в финансово-банковской сфере, фермеры, менеджеры, работающие как на частных, так и на государственных предприятиях. Пополнить средний класс могли бы группы специалистов высшей и средней квалификации промышленности и науки, интеллектуалы, руководители высшего и среднего звеньев управления, преподаватели университетов и средних школ. ' Но следует учесть, что между профессиональной принадлежностью и классовой идентификацией нет автоматизма. Большая часть перечисленных представителей образованной части общества сравнительно недавно принадлежала к размытой межслоевой группе — интеллигенции. Они переживают весьма болезненный процесс вхождения в профессионалы (professionals). Но это еще не сам средний класс, это лишь «материал» для среднего класса. И не во всяких конкретно-исторических обстоятельствах современные профессионалы в сфере социальных отношений реализуют себя как средний класс.
Надо помнить, что социальная группа, слой — это не только характер экономической деятельности. Как отмечал еще в 1993 г. В.И. Умов (его слова, к сожалению, не устарели), «они (профессионалы в России. — О. Ш.) почти всегда взаимоизолированны и не образуют общность, обладающую собственной идентичностью. Центры кристаллизации среднего класса рассеяны в общественном пространстве и весьма слабо просматриваются на фоне социально и политически активных номенклатурных, корпоративных и мафиозных структур.
Среднего класса как такового в России нет, но есть огромная проблема: некому исполнить важнейшую для обеспечения прогрессивного развития функцию социального стабилизатора, смягчающего силовые действия классов-оппонентов, препятствующего лобовым столкновениям их политических представителей») [Умов 1993, с. 29].
Для формирования среднего класса в социальной структуре общества помимо характера экономической активности необходимы:
определенные стереотипы поведения, установки, системы ценностей;
самоидентификация, самоорганизация как общности;
определенное качество (не уровень, а именно качество) жизни (медицинское обслуживание и охрана здоровья, рациональное питание, добротное и перспективное образование детей и т. д.);
капитал или интеллектуальный ресурс для обеспечения относительной устойчивости в социальном статусе, экономической и гражданской независимости.)
Соответствуют ли всем этим критериям выдвигаемые некоторыми исследователями, а по большей части пропагандистами властвующей элиты претенденты на статус представителей среднего класса России? Классы не лопаются, как мыльные пузыри, в периоды экономических встрясок, наподобие дефолта 1998 г., и не возникают от появления какого-то процента покупателей с полными бумажниками, без учета того, в результате какой деятельности потолстели оные. Очевидно, такой иллюзорный средний класс сочиняют для оправдания собственных неудач или для сокрытия подлинной направленности своей деятельности политические структуры, творцы реальной социальной политики. Ни уровень жизни, ни самоидентификация не являются лакмусовой бумажкой принадлежности к среднему классу.
Конечно, можно рассуждать и о специфичности среднего класса России, о том, что не все основные признаки среднего класса западных стран применимы к нашему новообразованному классу, то ли из-за его молодости, то ли из-за национальной специфики. И здесь возникает дилемма: следует ли к различным по сущности объектам анализа применять одно и то же понятие, но с оговорками о несовпадении (о неполном совпадении) сущностей либо для каждого из объектов использовать адекватные понятия, позволяющие их различать? Если верен обосновывавшийся выше основной тезис автора этих строк относительно природы современного российского общества как позднеэтакратического, то очевидна и сомнительность предположений о наличии в его составе среднего класса.
Эти сомнения в существовании российского среднего класса требовалось проверить на надежном эмпирическом материале. Ведь очевидно, что любая логически доказанная позиция в таком актуальном вопросе может быть столь же обоснованно опровергнута путем не менее логически корректного оппонирующего построения. Тем самым первая проблема, которая должна была быть решена, это нахождение надежного и адекватного источника информации относительно социальной дифференциации российского общества в целом и наличия в его составе тех или иных социальных групп.
Выбор такого источника информации предполагает принятие определенной позиции относительно критериев социальной дифференциации. Те российские авторы, которые исследуют прежде всего субъективный статус, придают решающее значение активности социального субъекта — индивида, который преследует свои цели, используя все имеющиеся в наличии ресурсы. В этом подходе наиболее значимыми для занятия определенного статуса признаются ресурсы, имеющиеся в распоряжении индивида, действующего субъекта, актора. При этом нередко ключевыми признаются личностные, социально-психологические качества индивида. Эмпирической базой при таком подходе могут служить и опросы общественного мнения. Но я придерживаюсь более традиционной позиции, согласно которой индивиды рассматриваются либо как элементы социальной системы (структуры), чьи действия в решающей степени детерминированы их местом в системе социоэкономических отношений, либо как элементы культурной системы, в рамках которой они действуют под влиянием норм и правил, сложившихся в данной культуре (например, в «культуре бедности» или в «культуре среднего класса»). Индивидуальное действие выступает результатом социальных переменных, а не личностных качеств.
Средний класс в России — миф. Один из самых любимых и обсуждаемых в последнее время точно так же, как 100 лет назад.
В дискуссиях термин "российский средний класс" используется двояко: либо как некая середина общей совокупности россиян, определяемой независимо от общественного строя, либо как отечественная протобуржуазия, свидетельствующая об успехах модернизации западноевропейского образца. Что касается первого значения, то сложно отказаться от мысли, что в XXI столетие наше общество входит менее однородным, чем оно было, скажем, полвека назад; не опровергнута и версия об углубляющейся социальной поляризации. При второй трактовке проблема представляется еще более запутанной. Россия фактически еще не преодолела феодализм, и маловероятно, что индустриализация, спущенная в пучины традиционного менталитета "сверху", в состоянии создать на выходе социальные общности, определяемые и прогнозируемые в соответствии со взятыми за основу образцами.
В обоих случаях установка на популяризацию идеи среднего класса похожа на социальный заказ. Не углубляясь в занимательное дело разоблачения его инициаторов и исполнителей, отмечу, что как сознательное, так и неосознанное намерение последних угадать в независимом ("коммерческом") проекте одну из тенденций воплощаемого общественно-политического дизайна даже похвально: коллективная аутогенная тренировка может способствовать повышению упругости социальной ткани в реинкарнирующей российской центрифуге. Вместе с тем нельзя забывать, что неадекватная обратная связь часто порождает дополнительные сложности. В этом смысле функциональное уравнивание людей, различающихся не только доходами, но и менталитетом, под ярлыком "процветающий российский средний класс" выглядит экспериментом. Замечательно, если он пройдет успешно, и социальный разрыв начнет сокращаться с каждым поколением. Иначе нам останется лишь констатировать, что "Город Солнца" интереснее проектировать, нежели в нем жить. Правда, для рядовых россиян последствия этого эксперимента вряд ли окажутся более неприятными, чем обычно...
Впрочем, на основании чего делается вывод о том, что все обстоит именно так? Почему сегодняшний средний класс не может наследовать своему дореволюционному предшественнику? И если среднего класса нет, то что есть, и при помощи каких методов и инструментов следует подходить к деликатной задаче социальной стратификации? Если же мы решаем, что средний класс все-таки существует, что из этого следует?
Говоря о среднем классе страны, утверждающей у себя рыночную экономику, резонно отталкиваться от вполне определенного понятийного тезауруса. В его рамках принято считать, что термин "средний класс" впервые стал использоваться в XVII в. в Англии для описания небольшой группы городских предпринимателей, находящихся между крупными землевладельцами и наемной рабочей силой. Со временем понятие прижилось, расширилось. В единое целое представителей среднего класса объединяет несколько признаков. Во-первых, экономическая независимость. Во-вторых, профессионализм и опирающаяся на него высокая самооценка, а также ощущение своей значимости для общества. Отсюда третья черта: выраженная гражданственность. Все это дает возможность среднему классу осуществлять в обществе стабилизирующие функции, подобные тем, которые выполняет в человеческом организме позвоночник, позволяющий сохранять равновесие несмотря на большую подвижность тела. В странах с открытой рыночной экономикой средний класс играет принципиально важную, системообразующую роль. Начиная с Нового времени у него есть и своя идеология — либерализм.
"Слово и понятие 'либерализм' выработаны не нашей жизнью... Доктрина эта строго соответствует в Европе интересам буржуазии, т.е. среднего класса, 104
людей, богатых и умственным развитием, и капиталами. Она обнимает собою все области мысли и выражается протестантизмом в религии, метафизикой в философии, свободой в конституционной, промышленной и торговой политике, словом, она разветвляется по всем закоулкам, всегда оставаясь верна самой себе", — пишет Н.Михайловский [Михайловский 1872]. Почему "не нашей жизнью"! Потому что "либерализм — творение западноевропейской культуры и, в основном, плод уже греко-римского мира средиземноморской области. Корни либерализма уходят в античность, и к этой первозданной его основе принадлежат такие вполне четко выработанные понятия, как правовая личность и субъективное право, в первую очередь право на частную собственность" [Леонтович 1994].
На "правовую личность", "субъективное право" и "частную собственность" в России исторически острый дефицит. По дороге, проходившей во времени и пространстве через Византию, римское наследие претерпело серьезные метаморфозы и пришло к нам уже православием. Гражданский "дух законности" считается в нем затхлым, ибо закон может быть только один: Божий. Склонность к нравственному осуждению права препятствовала становлению в российском обществе горизонтальной системы коммуникаций. По замечанию Н.Бердяева, у русских "все приобретает религиозный характер, они плохо понимают относительное" [цит. по Поляков 1996]. Вопрос Ф.Достоевского: "Можно ли верить и быть европейцем?" — так и остался у нас без ответа.
Мы не так верим и не так торгуем. Наша правовая культура чужда индивидуализму. Наш климат бросает нас то в жар, то в холод, препятствуя привычке к равномерной работе. Наш язык богат звуками, непроизносимыми для европейцев. Понятие "середины" для нас означает не равновесное, но переходное состояние. Почему же мы пошли по западному пути развития, всей силой "просвещенной" мысли уповая на экономическую и политическую либерализацию? Выбора не было. Наступление Нового времени ознаменовалось быст-рым нарастанием воплощенных в военной мощи технического потенциала и геополитического превосходства Запада. Логика самосохранения требовала "европеизации". В дело вступила инверсия: социокультурные ценностные доминанты не вырабатывались внутренней культурой страны, а импортировались. Но при проекции друг на друга двух неравноправных структур излишки "второсортной" отсекаются, а
пустоты — заполняются "назначенными" или виртуальными общностями. Это и произошло, когда в свое время возникла необходимость в российском среднем классе.
Можно ли считать, что сегодняшние условия благоприятнее для становления у нас капитализма (и среднего класса), чем то было сто лет назад? Сложно сказать, ведь традиционная политическая культура все еще очень сильна в России*; да и культивируемый при тоталитарных режимах инфантилизм политической рефлексии вряд ли будет изжит в рамках одного-двух поколений. Вместе с тем нельзя не отметить, что влияние православия существенно уменьшилось. Православной русской культуре, идеализирующей бескорыстие, частное право всегда было чуждым и непонятным, и это давало основания полагать, что в традиционно православном обществе никогда не укоренятся начала либерализма. Так что, если модернизация все еще является осевой идеей российского социально-политического дизайна, не стоит упускать сравнительно благоприятный исторический момент для пропаганды частнокапиталистической правовой этики.
Но уж коли речь зашла о модернизации, каковы перспективы российского капитализма? Оставим в стороне запросы глобализации. Возможные следствия смеси "Россия плюс капитализм'' уже были предметом развернутого анализа в трудах Герцена и Чернышевского; второй раз на те же грабли наступать — желания никакого. Однако фраза о том, что "в России есть рынок, но нет капитализма", заставляет вспомнить А.Чаянова [Чаянов 1924] и К.Полани [Polanyi 1957], обнаруживших ряд самодостаточных базовых экономических систем, не выстраивающихся в цепь исторически последовательных стадий, а существующих параллельно с капитализмом и вступающих с ним в симбиоти-ческие отношения. Фундаментальной критике подвергается в их работах идея.
|
