Гаврила Гаврилович Р** жил в своем поместье Ненарадове, славясь во всей округе гостеприимством и радушием; соседи "поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женою, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную, семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей... "Марья Гавриловна была воспитана на французских романах, и следственно была влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию, и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нем и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя". Влюбленные писали друг другу письма, время от времени встречались в роще. Наконец они решили все обустроить без родительского благословения. Наступает зима. Влюбленные окончательно утверждаются в мысли венчаться тайно, скрываться несколько времени, потом броситься к ногам родителей, которые конечно будут тронуты героическим постоянством и несчастием любовников. Наконец план был готов. В назначенный день Марья Гавриловна должна была не ужинать и удалиться в свою комнату под предлогом головной боли. "Девушка ее была в заговоре; обе они должны были выйти в сад через заднее крыльцо, за садом найти готовые сани, садиться в них и ехать за пять верст от Ненарадова в село Жадрино, прямо в церковь, где уж Владимир должен был их ожидать". Накануне Марья Гавриловна не спит, волнуется, собирает вещи, пишет длинное письмо к "одной чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям". Во сне ее мучат кошмары. На следующий день Марья Гавриловна приступает к осуществлению плана. "На дворе была метель; ветер выл, ставни тряслись и стучали; все казалось ей угрозой и печальным предзнаменованием". Владимир весь день был в разъезде: уговаривал жадринского священника, искал свидетелей между соседними помещиками. Первый был отставной сорокалетний корнет Дравин, второй - землемер Шмит "в усах и шпорах", третий - сын капитан-исправника, мальчик лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы. "Они не только приняли предложение Владимира, но даже клялись ему в готовности жертвовать для него жизнию". Смеркается. Владимир отправляет "своего надежного Черешку в Ненарадово с своею тройкою и с подробным, обстоятельным наказом, а для себя велел заложить маленькие сани в одну лошадь, и один без кучера отправился в Жадрино, куда часа через два должна была приехать и Марья Гавриловна. Дорога была ему знакома, а езды всего двадцать минут".
Но едва Владимир выезжает за околицу, поднимается жуткая метель. Он сбивается с дороги. "Уже более часа был он в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а нолю не было конца. Всё сугробы, да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал". Владимир заезжает в какой-то незнакомый лес. Наткнувшись на какую-то oдеревушку, он спрашивает, далеко ли Жадрино, ему отвечают, что "недалече; верст десяток будет". Старик, с которым говорит Владимир, приглашает его погреться, обещая выделить на подмогу сына. С сыном старика Владимир лишь к утру добирается до Жадрина. На дворе тройки его не было. Тем временем родители Марьи Гавриловны (утром) узнают, что их дочь занемогла. Марья Гавриловна выходит к чаю, здоровается с "папенькой п с маменькой". День проходит благополучно, "но в ночь Маша занемогла. Послали в город за лекарем. Он приехал к вечеру и нашел больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели находилась у края гроба". "Никто в доме не знал о предположенном побеге. Письма, накануне ею написанные, были сожжены, ее горничная никому ни о чем не говорила, опасаясь гнева господ. Священник, отставной корнет, усатый землемер и маленькой улан были скромны, и недаром Терешка кучер никогда ничего лишнего не высказывал, даже п во хмелю. Таким образом, тайна была сохранена более, чем полудюжиною заговорщиков. Но Марья Гавриловна сама, в беспрестанном бреду, высказывала свою тайну. Однако ж ее слова были столь несообразны ни с чем, что мать, не отходившая от ее постели, могла понять из них только то, что дочь ее была смертельно влюблена во Владимира Николаевича, п что, вероятно, любовь была причиною ее болезни. Она советовалась со своим мужем, с некоторыми соседями, и, наконец, единогласно все решили, что видно такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конем не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное". "Между тем барышня стала выздоравливать". Родители посылают за Владимиром, чтобы сообщить ему "неожиданное счастие: согласие па брак. Но каково было изумление ненарадовских помещиков, когда в ответ на их приглашение получили они от него полусумасшедшее письмо! Он объявлял им, что йоги его не будет никогда в их доме, и просил забыть о несчастном, для которого смерть остается единою надеждою. Через несколько дней узнали они, что Владимир уехал в армию. Это было в 1812 году". "Долго не смели объявить об этом выздоравливающей Маше. Она никогда не упоминала о Владимире. Несколько месяцев уже спустя, нашел имя его в числе отличившихся и тяжело раненых под Бородиным, она упала в обморок, и боялись, чтоб горячка ее не возвратилась. Однако, слава богу, обморок не имел последствия. Другая печаль ее посетила: Гаврила Гаврилович скончался, оставя ее наследницей всего имения". Женихи кружились и тут около милой и богатой невесты, по она никому не подавала и малейшей надежды. Владимир умер в Москве, накануне вступления французов. "Память его казалась священною для Маши; по крайней мере она берегла всё, что могло его напомнить: книги, им некогда прочитанные, его рисунки, ноты и стихи, им переписанные для нее".
Война тем временем кончилась, полки возвращались из-за границы. Все вокруг были счастливы. "В это блистательное время Марья Гавриловна жила с матерью в *** губернии, и не видала, как обе столицы праздновали возвращение войск. Но в уездах и деревнях общий восторг, может быть, был еще сильнее. Появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве". "Мы уже сказывали, что, несмотря на ее холодность, Марья Гавриловна всё по-прежнему окружена была искателями. Но все должны были отступить, когда явился в ее замке раненый гусарской полковник Бурмин, с Георгием в петлице и с интересной бледностию, как говорили тамошние барышни. Ему было около двадцати шести лет. Он приехал в отпуск в своп поместья, находившиеся по соседству деревни Марьи Гавриловны. Марья Гавриловна очень его отличала". Бурмин был веселым, беспечным, насмешливым и умным молодым человеком. Однако, несмотря на взаимную симпатию, Бурмин не делает предложения Марье Гавриловне. Она приписывает это робости молодого человека. Тем не менее, близится решающее объяснение: Бурмин впадает в характерную задумчивость, чем-то терзается. Наконец однажды Бурмин, придя к Марье Гавриловне и застав ее в саду, признается ей в любви. Однако тут же излагает причину своих терзаний: он женат. "Я женат уже четвертый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!" Далее Бурмин рассказывает, как в начале 1812 года по пути в Вильну, где находился их полк, он во время метели сбился с дороги. Увидев огонек, он велел ямщику ехать туда. Они приехали в деревню. "Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. "Сюда! сюда!" закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. "Помилуй, где ты замешкался?" - сказал мне кто-то; "невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее". Я молча выпрыгнул из саней и вошел в церковь, слабо освещенную двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в темном углу церкви; другая терла ей виски. "Слава богу", сказала эта, "насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили". Старый священник подошел ко мне с вопросом: "Прикажете начинать?" - "Начинайте, начинайте, батюшка", отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне не дурна... Непонятная, непростительная ветренность... я стал подле нее перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. "Поцелуйтесь" - сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное свое лицо. Я хотел было ее поцеловать... Она вскрикнула: "Ли, не он! не он!" и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: Пошел!" Марья Гавриловна вскрикивает после этого рассказа и говорит, что той "невестой" была она. "Бурмин побледнел... и бросился к ее ногам..."
|
