|
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ А. С. ПУШКИНА
«КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА»
ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ
Разинско-пугачевская тема приковывает внимание Пушкина уже вскоре после его приезда в Михайловское. В первой половине ноября 1824 года в письме к брату Льву он просит прислать ему «Жизнь Емельки Пугачева» (Пушкин, т. 13, с. 119). Пушкин имел в виду книгу «Ложный Петр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачева» (Москва, 1809). В следующем письме к брату Пушкин пишет: «Ах! боже мой, чуть не забыл! вот тебе задача: историческое, сухое известие о Сеньке Разине, единственном поэтическом лице русской истории» (Пушкин, т. 13, с. 121). В Михайловском же Пушкин обрабатывает фольклорные песни о Разине. По справедливому замечанию М. К. Азадовского, песни Пушкина о Разине «кажутся как бы раскрытием замечания Пушкина о Разине как самом поэтическом лице русской истории, и здесь начало того пути, который позже приведет Пушкина к «Истории Пугачева» и к «Капитанской дочке» Интерес к разинско-пугачевскому фольклору не ослабевал у Пушкина и в последующие годы; тема крестьянских восстаний прошлых столетий все время переплеталась с осмыслением современных событий, крестьянских волнений во многих губерниях. Вторая половина1820-х годов отмечена волной крестьянских возмущений, беспорядки не обошли стороной и Псковскую область, в которой жил Пушкин до осени 1826 года и где он неоднократно бывал и позднее. Крестьянские беспорядки конца 1820-х годов создавали тревожную ситуацию. В секретном правительственном комитете велись бесконечные прения о том, как безболезненнее разрешить проблему крепостного права; в конце концов зашли в тупик, план реформ был отложен, а положение в стране становилось все более опасным.Общественные потрясения начала 1830-х годов — Июльская революция во Франции, события в Польше, восстания военных поселенцев, холерная эпидемия, охватившая многие губернии, — еще больше обострили обстановку, значительно осложнили положение в стране. 29 июня 1831 года в письме к П. А. Осиповой Пушкин делился своими опасениями: «Времена стоят печальные. В Петербурге свирепствует эпидемия. Народ несколько раз начинал бунтовать. Ходили нелепые слухи. Утверждали, что лекаря отравляют население. Двое из них были убиты рассвирепевшей чернью. Государь явился среди бунтовщиков <...> Нельзя отказать ему ни в мужестве, ни в умении говорить; на этот раз возмущение было подавлено, но через некоторое время беспорядки возобновились. Возможно, что будут вынуждены прибегнуть к картечи» (подлинник по-французски)
Месяц спустя, 3 августа 1831 года Пушкин писал П. А. Вяземскому: «Ты верно слышал о возмущениях Новгородских и Старой Руси. Ужасы. Более ста человек генералов, полковников и офицеров перерезаны в Новгородских поселениях со всеми утончениями злобы. Бунтовщики их секли, били по щекам, издевались над ними, разграбили дома, изнасильничали жен; 15 лекарей убито; спасся один при помощи больных, лежавших в лазарете; убив всех своих начальников, бунтовщики выбрали себе других — из инженеров и коммуникационных. Государь приехал к ним вслед за Орловым. Он действовал смело, даже дерзко; разругав убийц, он объявил прямо, что не может их простить, и требовал выдачи зачинщиков. Они обещались и смирились. Но бунт Старо-Русской еще не прекращен. Военные чиновники не смеют еще показаться на улице. Там четверилиодного генерала, зарывали живых и проч. Действовали мужики, которым полки выдали своих начальников. — Плохо, Ваше сиятельство! Когда в глазах такие трагедии, некогда думать о собачьей комедии нашей литературы» (Пушкин, т. 14, с. 204—205).Сложная историческая и политическая ситуация 1830-х годов вызывала противоречивые тенденции в историко-философских взглядах Пушкина: его высказывания в защиту русской государственности отражали веру поэта в историческое предназначение России, веру, столь энергично выраженную в одическом вступлении к «Медному всаднику»; его скептическое отношение к современной цивилизации происходило от отрицания николаевского самовластия, от неприятия буржуазных порядков Западной Европы и социальных перемен, которые указывали на то, что дух буржуазного предпринимательства все явственнее проникает в Россию.
Накаленная общественная обстановка вызывала постоянные споры писателей пушкинского круга о путях дальнейшего развития России. Естественно, что в ходе этих непрерывных историко-философских дебатов Пушкин начинает проявлять все больший интерес к изучению и осмыслению истории России XVIII века. Он добивается допуска в государственные архивы и приступает к фундаментальной работе над «Историей Петра». И в то же время его очень занимает правление Екатерины II — ведь именно в годы ее царствования происходило восстание Пугачева, одно из наиболее мощных социальных движений второй половины XVIII столетия. Призрак новой пугачевщины стимулировал обращение Пушкина к истории пугачевского восстания, к фигуре его вождя — Емельяна Пугачева, одного из главных действующих лиц «Капитанской дочки». Многолетние разыскания ученых дают возможность более или менее точно представить основные этапы формирования замысла и написания повести. 17 февраля 1832 года М. М. Сперанский переслал Пушкину подарок Николая I — «Полное собрание законов Российской империи»; в двадцатом томе этого собрания был перепечатан приговор «О наказании смертною казнию изменника, бунтовщика и самозванца Пугачева и его сообщников. — С присоединением объявления прощаемым преступникам». Среди имен активных
деятелей движения Пугачева там упоминались имена яицкого казака Афанасия Перфильева, подпоручика Михаила Шванвича и ржевского купца Долгополова. Чтение приговора отразилось уже в первых планах повести:
«Кулачный бой — Шванвичь — Перфильев —
Перфильев, купец —
Шванвичь за буйство сослан в деревню — встречает Перфильева» (Пушкин, т. 8, с. 930).
В поисках героя для исторического повествования Пушкин обратил внимание на фигуру Шванвича, дворянина, служившего Пугачеву; в окончательной редакции повести это историческое лицо, с существенным изменением мотивов его перехода на сторону Пугачева, превратилось в Швабрина. «Скорее всего, план «Кулачный бой» набросан не позднее августа 1832 года, может быть и ранее» (Петрунина, с. 74).
Второй план относится, по всей вероятности, также ко второй половине 1832 года. В этом плане уже проступают некоторые сюжетные линии будущей «Капитанской дочки», в частности драматическая коллизия второй главы повести, в которой происходит знаменательная встреча героя с вожатым.
17 сентября 1832 года Пушкин уехал в Москву, где П. В. Нащокин рассказал ему о судебном процессе белорусского дворянина Островского; этот рассказ лег в основу повести «Дубровский»; замысел повествования о дворянине-пугачевце временно был оставлен — Пушкин вернулся к нему в конце января 1833 года, когда им был набросан третий план:
«Шванвич за буйство сослан в гарнизон. Степная крепость — подступает Пуг<ачев> — Шв<анвич> предает ему крепость — взятие крепости — Шв<анвич> делается сообщником Пуг<ачева> — Ведет свое отделение в Нижний — Спасает соседа отца своего. — Чика между тем чуть было не повесил ста<рого> Шв<анвича> — Шв<анвич> привозит сына в П<етер>Б<ург>. Орл<ов> выпрашивает его прощение.31 янв. 1833» Анализируя три плана повествования о Шванвиче, Н. Н. Петрунина приходит к следующему выводу: «Ощутима их известная внутренняя ограниченность: сюжетповести разрабатывался здесь на отрывочных сведениях об истории Шванвича при очевидной скудости примет места и времени. Обнаруживают планы и колебания поэта в ответе на вопрос о том, что толкнуло его героя в ряды восставших. В плане «Кулачный бой» — это отношения Шванвича с Перфильевым, завязавшиеся среди «буйства» петербургской жизни и продолженные (может быть, бездумно, по бесшабашности натуры героя) в совершенно иных условиях. Во втором плане героя приводит к пугачевцам романтическая любовь. В последнем плане Пушкин дает диаметрально противоположное решение: Шванвич сознательно предает крепость Пугачеву. Но романтическое решение в плане «Крестьянский бунт» было попросту уходом от ответа на вопрос, а сознательный переход «родового» дворянина на сторону Пугачева мог осуществиться, как впоследствии показало изучение источников, лишь в силу особого, исключительного стечения обстоятельств. Чтобы представить себе эти обстоятельства, нужны были сведения о реальном Шванвиче, а ими Пушкин не располагал. Обращение к печатным источникам — русской и иностранной литературе о Пугачеве, которую Пушкин изучает в январе — начале февраля 1833 года, не разрешив загадок, осложнило прежний замысел. Ранний очерк биографии Пугачева («Между недовольными яицкими казаками» — Пушкин, т. 9, с. 435), вышедший в это время из-под пера Пушкина, показывает, что уже в январе — начале февраля внимание поэта приковала к себе фигура «мужицкого царя» (Петрунина, с. 83—84).К этому времени Пушкин осознает необходимость обращения к архивным источникам. В феврале 1833 года он пишет письмо к военному министру А. И. Чернышеву с просьбой разрешить доступ к архивным делам военного министерства и вскоре получает необходимое разрешение (подробнее об этом см.: Овчинников. Р. В. Пушкин в работе над архивными документами («История Пугачева»). Л., «Наука», 1969). В конце февраля — начале марта 1833 года Пушкин уже ознакомился с теми материалами Секретной экспедиции Военной коллегии, в которых он встретил имя капитана Башарина, попавшего в плен к пугачевцам и помилованного Пугачевым по просьбе солдат. Среди бумаг Пушкина появляется новый
|
