Реферат: Ю. Лотман. Теория знаковых систем

Содержание

Введение 3

1. Основные принципы семиотики 5

2. Некоторые вехи развития семиотики в ХХ в. 8

3. Семиотика в России. Юрий Михайлович Лотман 11

3.1. Юрий Михайлович Лотман.

Этапы научного пути 15

3.2. Теоретический вклад в теория знаковых

систем Ю.М. Лотмана 23

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Ю.М. Лотман, чье имя, как пишут неоригинальные журналисты, не нуждается в представлении, действительно широко известен на всем постсоветском пространстве и вряд ли можно найти образованного человека, который бы никогда не слышал или не читал о нем. Однако, как правило, Лотмана только и знают что "понаслышке" и имеют весьма отдаленное представление о тематике, характере и интересах его работ. Такое положение дел обьясняется, конечно же, необыкновенной разносторонностью интересов и поисков самого Юрия Михайловича, но не в последнюю очередь и сложностью проникновения в тот мир высокой филологии и семиотических штудий, в котором он жил. Вместе с тем, как это ни странно, тот комплекс идей, который был выработан Лотманом и другими участниками Тартуско-московской семиотической школы, не нашел практически никакого освещения.

Убедительным примером того, как в советской России, даже в условиях цензурного удушения гуманитарных наук, смогла плодотворно развиваться новаторская культурологическая мысль, является творчество выдающегося ученого — Юрия Михаиловича Лотмана (1922— 1993). История и теория культуры были поставлены Лотманом на прочную почву новых филологических дисциплин — семиотики и структурализма, подкрепленных огромным фактическим материалом отечественной культуры.

Как культурологу Россия обязана Лотману глубокими исследованиями отечественных традиций, духовной жизни и быта, преимущественно XIII—XIX вв., в частности таких фигур, как Радищев, Карамзин, декабристы, Пушкин, Лермонтов, и многих других. Здесь главная заслуга Лотмана в том, что он способствовал очищению этих имен от пропагандистского идеологического грима, накладывавшегося на них в течение десятилетий официальной советской наукой. Однако основным вкладом ученого в культурологию стали его труды по русской культуре во всех ее проявлениях под углом зрения семиотики, равно как и разработка собственной общей теории культуры. Лотман рассматривает ее как открытую знаковую систему и структуру, включающую помимо основного «штампующего» компонента — естественного языка — множество других знаковых систем, которыми являются, в частности, все виды искусства. Одновременно культура для Лотмана — это и «текст», всегда существующий в определенном «контексте», и механизм, создающий бесконечное многообразие культурных «текстов», и долгосрочная коллективная память, избирательно передающая во времени и пространстве интеллектуальную и эмоциональную информацию.

1. Основные принципы семиотики

Семиотика (от греческого shmeiwtikoўn — «знаковый») — наука, объектом изучения которой являются знаки , их сочетания (например, математические или физические формулы) и их системы (например, любой язык). По удачному выражению Ч. Морриса (1901-1978), «человеческая цивилизация невозможна без знаков и знаковых систем, человеческий разум неотделим от функционирования знаков — а, возможно, и вообще интеллект следует отождествить именно с функционированием знаков». Сам термин «семиотика», по указанию Ч. Морриса, был взят у греческих стоиков, которые испытывали влияние греческой медицины, трактовавшей диагноз и прогноз как знаковые процессы[1] .

Цель семиотики как междисциплинарной отрасли — создать общую теорию знаков во всех их формах и проявлениях. Под знаком понимаются объекты, характеризующиеся двумя сторонами: означающей (то есть воспринимаемой органами чувств) и означаемой (несущей в себе значение знака, изучением которого занимается особая отрасль семиотики — семантика ).

Если между означающей и означаемой сторонами есть сходство, то перед нами изобразительные знаки. Если означаемая характеристика имеет условный характер (то есть непосредственно не вытекает из материального облика объекта), то знак оказывается символом . Существуют также знаки-индексы (указатели ), в которых данные стороны совмещены (например, стрелка — дорожный указатель). Также выделяются знаки-диаграммы , в которых отношения составных частей означающей стороны аналогичны отношениям составляющих означаемой стороны.

Семиозис (процесс функционирования знака) обычно рассматривается как пятичленное отношение, в котором V вызывает в W предрасположенность к определенной реакции X на особый вид объекта Y , которая возможна при определенных условиях Z . Таким образом[2] :

· V — знак;

· W — интерпретатор;

· X — интерпретанта;

· Y — сигнификация (значение, означивание);

· Z — контекст , в котором фигурирует знак.

Отношения между знаками бывают парадигматические (они входят в одну и ту же систему, напр., словарный состав языка) и синтагматические (знаки, непосредственно задействованы в каких-либо отношениях или строящихся системах, напр., слова, входящие в одно предложение). Их изучение может вестись с трех основных позиций: синтаксической (отношение между знаками внутри данной системы), семантической (изучение значения отдельно взятых знаков и знаковых систем) и прагматической (исследование отношений между знаковыми системами и их потребителями, то есть способы усвоения и применения знаков).

Взаимодействие знаков проявляется в особом семиотическом механизме , в который входят:

· различение синхронии (функциональное единство всех элементов знаковой системы, они представляют собой как бы единый работающий механизм) и диахронии (изменение структуры данных элементов во времени);

· разграничение парадигматики (набор исходных параллельных, но отличающихся по значению форм, отбираемых в процессе создания текста) и синтагматики (соединение в рамках высказывания разнородных элементов);

· различие языка (определяемого как иерархическая система вневременных норм) и правил речи (воплощение, материализация правил языка в отдельных текстах, их знаках).

Основным законом семиотики является: ни одна культура не может существовать при наличии лишь одного семиотического канала . Следовательно, всю историю культуры можно изучать как взаимодействие различных знаков и знаковых систем[3] . Семиотикой разработан специальный категориальный аппарат, наиболее полный обзор которого представлен в словаре Альгирдаса Греймаса и Жозефа Курте.

Стоит заметить, что историческая семиотика весьма выигрышна при анализе культуры в целом, при сравнении различных культур или этапов их развития, но малоэффективна при конкретно-историческом анализе. С ее помощью можно красиво рисовать ход глобальных процессов, но для частных сюжетов она не всегда применима. Использование данной методики перспективно прежде всего при анализе ритуалов, от бытовых до государственных, при изучении нарратива и памятников культуры, несущих в себе скрытые смыслы.

В этом плане семиотический подход к истории наиболее уязвим для упреков постмодернистов, поскольку реконструкция смыслов знаков неизбежно предполагает значительную роль историка в моделировании этих смыслов. Представляются крайне размытыми критерии, по которым можно с уверенностью сказать, что перед нами семиотическая реконструкция, адекватная действительному значению события прошлого, а не остроумная трактовка, обусловленная многими факторами (от избирательности чтения источника до особенностей профессиональных воззрений ученого).

2. Некоторые вехи развития семиотики в ХХ в.

Как наука семиотика была обоснована в трудах американского логика Ч. Пирса (1839-1914). Он разграничивал «материальные качества знака» (его означающее ) и «непосредственную интерпретацию знака» (его означаемое ). Знаки, по Пирсу, обладают различными репрезентативными свойствами, на основании которых можно выделить в них три основных типа[4] :

· иконический знак — основан на фактическим подобии означающего и означаемого, взаимозаменяемых по принципу сходства; в свою очередь в них выделяются образы (означающее представляет простые качества означаемого) и диаграммы (обладают пропорциональным сходством частей означающего и означаемого);

· индекс — основан на «реально существующей смежности» означающего и означаемого, например, дым является индексом огня;

· символ — основан на условной смежности означающего и означаемого, причем для нее вовсе не требуется внешнее сходство или физическое взаимодействие.

Другим «пионером» семиотики был швейцарский филолог-лингвист Ф. де Соссюр (1857-1913). В качестве субстанциального признака символа он понимал его интенциональность, сочетаемую с произвольностью : «символические образования всегда возникают помимо воли… символы, как и всякий знак, всегда возникают лишь эволюционным путем, в результате бессознательного установления отношений между предметами; они не изобретаются и не навязываются вдруг». При этом, хотя язык понимался де Соссюром «лишь как одна из семиотических систем», она считалась образцовой, и «в этом смысле лингвистика может служить моделью для всей семиологии в целом» (так он называл семиотику).

Основы изучения семиотического механизма, заложенные де Соссюром, были развиты в работах Московского и Пражского лингвистического кружков . Первый был основан в 1915 г. студентами Московского университета при Московской диалектологической комиссии. Его лидерами были Р.О. Якобсон, М.Н. Петерсон, А.А. Буслаев, Г.О. Винокур, Н.Ф. Яковлев. После роспуска организации в 1925 г. ее основные идеи были подхвачены и развиты в Пражском кружке (1926 - начало 1950-х гг.). Его работа связана с именами В. Матезиуса, Я. Мукаржовского, Б. Гавранека, Н.С. Трубецкого, Р.О. Якобсона, П.Г. Богатырева, Б.В. Томашевского, Ю.Н. Тынянова и др. Сторонников кружка отличало представление о языке как о функциональной системе («системе выражения средств выражения, служащей для определенной цели»). Они разрабатывали проблему синхронии/диахронии, вопросы изучения художественного знака, оказали большое влияние на развитие структурализма в литературоведении.

Стремление максимально расширить сферу применения семиотики в послевоенные годы привело к тому, что лингвистические модели прилагались к все новым и все более разнообразным семиотическим объектам. Это привело к тому, что в 1950-е - 60-е гг. семиотика оказалась на грани раскола: одни определяли ее как науку о любых объектах, обладающих хоть каким-то значением (напр., Р. Барт), другие же — как науку об объектах, служащих динамическим целям коммуникации и передачи информации (напр., Э. Бюйсенс, Л. Прието). Но именно данный кризис, впоследствии успешно преодоленный, и помог в эти годы оформлению семиотики в качестве самостоятельной дисциплины из структурной лингвистики, кибернетики и теории информации. В 1974 г. в г. Милане состоялся первый Международный конгресс по семиотике.

В целом за время развития семиотики в ней можно выделить следующие главные направления[5] :

· линвистическая семиотика (последователи Ф. Де Соссюра, Л. Ельмслева, Э. Бейсенса и др.);

· семиотика в литературоведении (последователи исследования «мира знаков» в связи с теорией поэтического слова М.М. Бахтиным);

· семиотика искусства ;

· логическая семиотика (Ч. Пирс, Ч. Моррис, Р. Карнап, А. Тарский, К. Айдукевич, и др.);

· психологическая семиотика (Л.С. Выготский и др.);

· социальная семиотика (Р. Ходж, Г. Кресс и др.);

· визуальная семиотика ;

· семиотика истории .

Крупнейшими периодическими изданиями семиотиков являются: «Труды по знаковым системам » (Тартуский университет, СССР, ныне — Эстония, издаются с 1964 г.), «Semiotica » (с 1969 г. выходил в Гааге, а с 1982 г. — совместное издание ученых Амстердама, Берлина и Нью-Йорка), польский журнал «Teksty » (выпускается в Варшаве с 1972 г.), канадский «Journal Canadien de Recherche S й miotique » (в печати с 1973 г., в 1981 переименован в «Recherches S й miotiques »)«Информационные вопросы семиотики, лингвистики и автоматического перевода » («Семиотика и информатика », издаются в Москве с 1971 г.), итальянский журнал «Quaderni di Studi Semiotici » (выходил в Милане с 1971 г.), «Kodikas . Code. An international jornal of semiotics » (печатаетсявТубингенес 1979 г.) идр.

3. Семиотика в России. Юрий Михайлович Лотман

В России семиотика имеет давние корни и прочные позиции. Истории складывания семиотических подходов в русской науке посвящены целые исследования. Вершиной их развития была деятельность московско-тартуской семиотической школы.

Прослеживая весь путь зарождения семиотических идей в России, можно рассмотреть внешние составляющие, которые способствовали зарождению этих идей. Перечислим наиболее существенные из внешних параметров[6] :

А. Религиозный - идея соборности, будучи взглядом целого, а не частного, привлекает системные идеи, усиливает тягу к общим теориям, что происходит, к сожалению, в ущерб конкретным анализам и конкретным исследованиям.

Б. Цивилизационный - Россия всю свою историю находится на стыке цивилизационных парадигм, имея в своем составе как европейскую, так и азиатскую составляющую. Одновременно для России всегда очень важны внешние влияния, ее культура постоянно формируется под давлением иносемиотики - татаро-монгольской, французской, немецкой. Столкновение семиотических языков делает. более явным ощущение своего собственного языка культуры как конвенционального, облегчает его понимание как семиотической (условной) структуры.

В. Исторический - первая мировая война вынесла на авансцену агрессивное начало семиотики. Вспомним высказывания Владимира Эрна того периода: "Генеалогически орудия Круппа являются, таким образом, детищем детища, т. е. внуками философии Канта. (. . . ) Орудия Крупна с этой точки зрения являются безмерно характерными и показательными" (Эрн В. Ф. От Канта к Круппу // "Вопросы философии", 1989, No 9. С. 104).

Г. Культурный - Россия всегда была "больна" культурой, философией, отдавая им преувеличенное значение. Значимость писателя в ней всегда выше, чем где бы то ни было еще. Это же касается режиссера, ученого, которые всегда в этих условиях смещаются на позиции философа. Россия порождала и читала тексты в гораздо больших объемах, чем другие страны. Если это не реальность, а культурный миф, это столь же важно. Даже находясь в заключении, люди писали книги семиотически сложные, как это произошло, к примеру, с Д. Андреевым, В. Париным и Л. Раковым, чей "Новейший Плутарх", описывающий биографии воображаемых великих людей, увидел свет только в 1991 г. (Андреев Д. , Парин В. , Раков Л. Новейший Плутарх. Иллюстрированный биографический словарь воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен. М. , 1991).

Д. Еретический - для советского периода значимым становится уход в семиотику как вариант "внутренней эмиграции", о чем достаточно активно вспоминают многие главные деятели того времени (ср. Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М. , 1994; а также: Жолковский А. К. Заметки бывшего пред-пост-структуралиста // "Литературное обозрение", 1991, No 10; его же. Структурализм ходил в рваных джинсах // "Независимая газета", 1991, 23 окт. ).

Е. Личностный - ученый в России все принимает ближе к сердцу, не отделяя философию от жизни. Как пишет А. Пятигорский: "Русский философ, если взять его как "тип мышления" прямо противоположен экзистенциалисту по типу своей ошибки. Русский философ непрерывно анализирует прошлое, но делает это с таким чувством, как будто он (и его друзья) натворил в этом прошлом что-то ужасное и ожидает за это не менее ужасной кары в настоящем и ближайшем будущем" (. Пятигорский A. M. Философия одного переулка. М. , 1992. С. 84-85).

Историю русской семиотики можно представить в виде трех последовательных периодов, последним из которых становится московско-тартуская школа, завершенная смертью Ю. Лотмана и эмиграцией ее главных участников[7] .

Если первый период русской семиотики (до 1917 года) можно метафорически представить как "корни" будущего дерева, то второй период до 1953 г. (т. е. до смерти Сталина как определенного завершения тоталитарного функционирования науки) можно обозначить как "ствол". И действительно, именно здесь оказались самые сильные фигуры. Сегодня в связи с каждым из них создаются центры (особенно это касается фигуры М. Бахтина), издаются продолжающиеся серии трудов, мы еще получили даже не все тексты из того, что было написано (часто в очень короткий срок) и было оборвано системой.

Реально эти фигуры были сформированы в дореволюционный период, имея возможность нормального интеллектуального роста в рамках единого мира без последующей строгой отгороженности от всех, свойственной тоталитарному развитию. Достаточно упомянуть такие имена, как П. Флоренский или М. Бахтин, Г. Шпет или Л. Карсавин, Ю. Тынянов или С. Эйзенштейн. Этим без преувеличения гигантам было тесно как в рамках одной из областей знания, так и в рамках сталинской системы. И рано или поздно практически каждый из них попадал в жернова репрессивного механизма. Особенно болезненно протекала их интеллектуальная жизнь еще и в силу специфики их профессии - они были гуманитариями. Для физиков, математиков и других естественников государство предоставляло определенные поблажки и привилегии, видя в них поддержку промышленного и военного потенциала страны. Правда, если они не пытались заглянуть за запретную дверь - в мир за пределами их специальности. Гуманитарии были лишены такой заботы, им следовало выкарабкиваться самостоятельно. Такое пренебрежение гуманитарной наукой сохраняется все время, к примеру, в бюджете Академии наук все академические институты занимают три процента средств. Хотя с другой стороны, именно гуманитарная наука постоянно находится под самым неусыпным контролем, где каждый текст многократно выверяется и вычитывается, создавая ощущение постоянного и неусыпного внимания, которое мало способствует пробуждению творческой активности. Но таких парадоксов слишком много в истории советской власти, чтобы пытаться найти на них ответы.

Сегодня часто возникает еще один вопрос, как же тогда жила интеллигенция в условиях всеохватывающего страха и репрессий. Видела и реагировала или не видела и не реагировала - вот этот моральный комплекс. Как писала в своих воспоминаниях Лидия Гинзбург, люди старались психологически закрыться, как бы не замечать происходящего. Эта "психологическая защита" понятна, ибо замечая, ты должен реагировать. Реагируя, ты кладешь голову на плаху.

И последнее, этот период строгий по жестокости в бытовом плане породил классического уровня тексты в творческом плане, задал высокую планку русской гуманитарной мысли того времени. Жизнь разума и жизнь телесная здесь резко расходились. А может, и взлеты эти возникли из-за невозможности определить себя в реальной жизни. Как следствие, люди уходили в виртуальную реальность. Чистый лист бумаги, заполняемый строчками, спасал от сумасшествия, от ощущения живой смерти. Причем и тут была определенная сложность. В. Каверин писал метафорически о дыме, стоящем тогда над домами, от сжигаемых личных архивов, ведь каждая строчка могла быть реинтерпретирована по-иному. Меньше страдали в этой ситуации люди физического труда, ибо умственный труд всегда оставляет массу следов для всеохватывающих глаз и ушей власти. Сама профессия этих людей вступала в противоречие с типом жизни. Поэтому творчество иногда приобретало искривленный вид: взлеты нереализованных симфоний могли проявиться в песне, славящей Сталина и партию. Не в этом ли заложен ответ на вопрос об определенном высоком уровне пропагандистского искусства того времени. Гениальный математик всегда справится с задачей более элементарного уровня.

1. Юрий Михайлович Лотман.

Этапы научного пути

Профессионально Ю. М. Лотман — филолог, педагог по призванию, известнейший профессор Тартуского государственного университета, одна из самых ярких личностей университетского города.

Дата рождения – 28 февраля 1922 года (Петроград).

Ю.М. Лотман вырос в семье потомственных петербургских интеллигентов. В 1939 г. он поступил на филологический факультет Ленинградского университета, но вскоре был призван в армию и с начала войны оказался на фронте; простым солдатом и сержантом прошел пути отступления и наступления, вплоть до Берлина. В 1946 г. он демобилизовался и успешно продолжал учебу в университете, который закончил в 1950 г. Однако, несмотря на фронтовые ордена и диплом с отличием, ему по причине еврейского происхождения не удалось поступить в аспирантуру, и он уехал работать в Эстонию, которая до конца жизни стала его второй родиной. Там, вдали от официальной советской науки и как бы в тени от нее, он быстро вырос в незаурядного ученого; в 1963 г. получил звание профессора и много лет заведовал кафедрой русской литературы (1960—1977). Рано заинтересовавшись семиотикой и структурализмом, применив эти новые науки к изучению русской культуры, Лотман, несмотря на замалчивание его трудов, сумел объединить вокруг себя многих независимо мыслящих ученых и стал общепризнанным основателем Тартусско-московской семиотической школы, получившей широкое международное признание. В постсоветской России его имя стало одним из немногих, не запятнанных идейным сотрудничеством с тоталитарным режимом[8] .

Сам пройдя отличную школу, Ю. М. Лотман создает свою кафедру. Естественно, не на пустом месте. Естественно, не сразу. Кафедра русской литературы Тартуского университета — детище его рук — ныне известна всему славистическому миру. А его собственными учителями были те, кто составляет гордость и славу отечественной науки, — Н. И. Мордовченко, Г. А. Гуковский, М. К. Азадовский, В. Я. Пропп, Б. В. Томашевский и Б. М. Эйхенбаум. Именно в их семинарах и на их лекциях формировалась его личность как ученого и человека. Если к этому списку добавить имена В. М. Жирмунского, Ю. Н. Тынянова, Л. В. Пумпянского и О. М. Фрейденберг, которых Ю. М. Лотман считал своими «заочными» учителями, то станет ясно, что школа действительно великолепная. Ни до, ни после ни один университет Европы не мог похвастаться такой плеядой первоклассных специалистов, одновременно преподававших в одном университете. Сама живительная атмосфера Ленинграда была, пожалуй, главной питательной средой, которая дала ряд ныне живущих ученых крупного масштаба. Именно воспитанники Ленинградского университета этого периода составляют основное ядро гуманитарных кафедр Тартуского университета, ведущих преподавание на русском языке.

Филология в принципе есть тонкое и динамичное явление. И каждый раз бывает довольно трудно провести четкую границу между историческим, теоретическим или каким-либо другим ракурсом изучения литературы. Говоря же о такой яркой и многогранной фигуре, как Ю. М. Лотман, это сделать практически невозможно. Ведь именно в это время он читал полный курс истории русской литературы (от древнерусской до советской) и вел теоретические курсы «Введение в литературоведение» и «Теория литературы». Однако пафос и доминанта научного поиска продолжают лежать в сфере историко-идеологического изучения литературы.

Начало 1960-х гг. было не только периодом взлета общественной мысли, но и ознаменовалось целым рядом интересных событий: именно в это время прошел ряд принципиальных для развития филологической науки конференций и дискуссий. Наиболее важной, вероятно, явилась многолетняя дискуссия о структурализме в языкознании. Это была первая попытка поставить филологию в один ряд с так называемыми точными науками. И статья Ю. М. Лотмана «О разграничении лингвистического и литературоведческого понятия структуры» (1963, впоследствии переведена на многие языки) была одной из первых работ в этом направлении.

Первый этап семиотических штудий был связан и с определением основных понятий этой, по существу, новой области гуманитарного знания, и с широкой экспансией семиотических идей и методов в попытке охватить максимально широкий материал. По сути дела, все продукты духовной и материальной культуры рассматривались как знаковые образования, и вполне естественно, что в трудах Ю. М. Лотмана эта широта дала себя знать. Но если в работах некоторых семиотиков она была проявлением дилетантизма, то огромный «исторический» опыт помог ученому и в этой ситуации остаться на высоком профессиональном уровне. Центральной идеей этого этапа было обоснование самостоятельности «языка» искусства, то есть язык понимался в широком семиотическом смысле, а не как объект лингвистического изучения.

Несколько позднее, уже в конце 1960-х — начале 1970-х гг., в качестве ключевого стало выступать понятие «текст» в значении семиотического термина, а не объекта специфически филологического изучения. Текст есть результат и продукт семиотической деятельности, произведение языка, искусства, культуры. Он является организующим началом культуры, в более специальном отношении — ее моделью. Именно понятие текста помогло установить тот факт, что культура не является неким статическим, синхронно существующим целым. Культура состоит из противоборствующих текстов, которые, даже в разных пластах культуры, находятся в постоянном взаимодействии и столкновении. Обнаружение этого факта потребовало самого тщательного изучения феномена текста, выявления его функций в рамках литературных культур разного типа, описания динамики смены функций текста в процессе исторической эволюции словесности. Эти теоретические положения привели и к значительным практическим результатам — была выработана (и не одна) методика монографического анализа текста, которая уже достаточно широко проникла в систему вузовского и школьного преподавания литературы. И опять-таки наиболее яркое явление этого этапа развития структурно-семиотических исследований — монография Ю. М. Лотмана «Анализ поэтического текста» (1972)[9] .

Выявление динамической активности текста даже внутри одной культуры побудило обратиться к изучению не жестких, статических структур, а мягких, размытых, то есть перенести акцент изучения на периферию функционирования текста. Выявление новых закономерностей поведения текста (в широком семиотическом смысле) позволило перекинуть мостки уже к совсем далеким (на первый взгляд) от филологии проблемам — деятельности человеческого мозга, построению моделей искусственного интеллекта, так как оказалось, что именно на основе текстов культуры проще и эффективнее строить модели, имитирующие человеческий разум. Были предприняты попытки выделения особой области знания — «артоники», призванной рассматривать поведение роботов по моделям, созданным на основе изучения памятников культуры.

Кажущаяся «разбросанность» семиотических исследований конца 1960-х — середины 1970-х гг. имела и свои положительные аспекты: с одной стороны, оттачивалась методика семиотического анализа, с другой — расширение материала описания выявляло новые, ранее не замечавшиеся особенности конкретных знаковых систем. Требовалась общая теория, которая дала бы удовлетворительное объяснение специфики «материалов». Такой теорией на долгие годы становится теория культуры, точнее — семиотическая теория культуры. Если выход на теорию культуры первоначально был связан с осмыслением механизма функционирования культуры, то в дальнейшем рассмотрение явлений литературы и искусства, быта и поведения через культурологическую призму позволило создать единую концепцию семиотического механизма культуры, ее обобщенную модель. Заслуги Ю. М. Лотмана в этом деле широко известны[10] .

Описать историческую и концептуальную систему Ю. М. Лотмана довольно сложно. И не только потому, что сами концепции находятся в постоянном развитии, он легко отбрасывает их и заменяет новыми, не заботясь о судьбе своих недавних идей, но и потому, что их трудно представить как систему. Без сомнения, такая система существует, но ее выявление осложнено и необычайной широтой материала, на котором и для объяснения которого она создана, и боязнью упустить нечто существенное, характерное для Ю. М. Лотмана как мыслителя.

Разумно, вероятно, в качестве особого этапа выделить период учебы в Ленинграде и первое десятилетие тартуской жизни. Доминанта этого периода — изучение идеологии как целостной системы. Наиболее характерное проявление ее — интенсивное изучение Гегеля, автора, как мы помним, системообразующего и системосозидающего. Именно идеи Гегеля дают общий стержень для описания идеологической системы, каковой являются литература и искусство. Основная задача исследователя в это время представляется как демонстрация и осмысление единства художественного и идеологического начала, куда искусство входит своей неспецифической частью. Второй момент, который, вероятно, следовало бы отметить, это интерес к социальной детерминированности мира литературы. Наиболее явно это проявляется в творчестве писателей и философов, принимавших непосредственное активное участие в общественной жизни и оставивших яркий след в гражданской истории России, — просветителей и декабристов.

Второй период в эволюции системы целесообразно выделять с начала 1960-х гг., когда результаты внутренней рефлексии Ю. М. Лотмана, вызванные глубокой неудовлетворенностью положением дел, совпали с общественно-научным движением этого периода. Характерно и то, что методико-методологическая переориентация была прежде всего результатом внутренней теоретической рефлексии, поскольку контактов с учеными, позднее составившими костяк тартуской школы, еще не было, а западная литература была недостаточно известна. Ю. М. Лотман большее удовольствие и большие импульсы получал от чтения источников (то есть художественной литературы), чем от чтения научных работ. Может быть, именно эта «неначитанность» (если этот термин даже в кавычках вообще может быть применен к работам одного из самых эрудированных современных ученых) и, с другой стороны, совпадение результатов внутренней рефлексии с потребностями научного развития в масштабе более широком, чем личность одного ученого, привели к появлению глубоко оригинальной и выдержавшей испытание временем научной теории.

Характерной чертой этого периода было выделение именно художественной специфики искусства. Естественно, это не означало отказа от завоеваний предшествующего периода, но доминанта научного подхода сместилась теперь на описание языка искусства и структуры текста. И теория художественного языка, и теория текста базировались на более глубокой и менее явно выраженной концепции, хотя именно она стала боевым лозунгом тартуской школы. Эта концепция получила название «вторичных моделирующих систем». Поскольку основным объектом изучения этого периода был язык искусства, то потребовалось уточнить, что он не просто рассматривается как объект, на который можно экстраполировать лингвистическую методику изучения, но его системность является системностью надстроечного порядка, так как первичным языком, в котором человек ориентируется в мире (то есть моделирует мир для себя и коллектива), является естественный язык, а все остальные надстраиваются над ним, то есть являются вторичными по отношению к нему, хотя они также принимают участие в формировании модели мира данного коллектива и личности. Концепция вторичных моделирующих систем оказалась необычайно плодотворной и стимулирующей в создании обобщающих концепций. Одной из специфических черт третьего этапа, намечаемого, как и два предшествующих, с большой долей условности, было выделение в качестве самостоятельных областей науки «лингвистики текста» и «культурологии».

Основная задача гуманитария — увидеть единое в разном и разное в едином. Это глубоко диалектическое положение в сфере науки о литературе реализуется в скрупулезнейшем анализе текста и его максимально широкой типологической ориентировке. Последовательное проведение в каждом исследовании принципа контраста (увидеть и показать различие близких или похожих явлений) и вместе с тем установление их изоморфизма в рамках человеческой культуры необходимо для эффективных занятий филологией. Именно владение материалом исследования и методом его изучения составляет сущность филологического и — шире — культурологического, общегуманитарного профессионализма.

Возможно, формированию такой позиции способствовало и своеобразное положение русской культуры — «быть на границе», на рубеже Востока и Запада в плане истории человечества. Это «пограничное» положение всегда побуждало к сопоставительной рефлексии в сфере исторического мышления, было внутренне присуще традициям русской литературы и философским медитациям. Для европейской традиции мышления Россия находилась на периферии цивилизованного мира, на его границе, для русской истории были более характерны мысли об особом пути и месте Руси в мировой истории, то есть она рассматривала себя как некий центр культуры. И эта черта национального филологического подхода в определенной мере (теперь уже ретроспективно) проявилась в понимании современного состояния и задач гуманитаристики. Небезынтересно указать на то обстоятельство, что данное положение имеет и глубокий семиотический смысл — знак возможно воспринять только на определенном фоне, и чем выше контрастность фона, тем лучше воспринимается сам знак. Но и само восприятие знака оказывается возможным только при определенном изоморфизме перцептивных структур[11] .

Интерес и внимание к научным идеям Ю. М. Лотмана давно перешагнули границы страны. По данным официальной статистики, он является самым переводимым русскоязычным литературоведом. На иностранных языках опубликовано большинство его монографий. Статьи печатались более чем в пятидесяти зарубежных периодических изданиях. Основные работы переведены на английский, немецкий, французский, японский, шведский, испанский, финский, португальский, новогреческий, польский, чешский, венгерский, сербский, итальянский и другие языки. Свидетельством огромного интереса к системе идей Ю. М. Лотмана является и то, что ему первому из современных отечественных гуманитариев посвящена обширная специальная монография, выпущенная издательством Оксфордского университета, по его научным трудам проводятся специальные конференции, о нем написаны диссертации и готовятся новые. Благодаря Ю. М. Лотману национальная филологическая традиция (а благоговейное отношение к научной традиции, школе, учителям всегда характеризовало личность Ю. М. Лотмана) вновь предстала как самостоятельное и могучее научное явление.

3.2. Теоретический вклад в теорию знаковых систем Ю.М. Лотмана

Первые шаги для развития советской семиотической науки в послевоенные годы были сделаны с 1960 г., когда по распоряжению Президента АН СССР А.Н. Несмеянова создали комиссию под руководством академика В.В. Виноградова для рассмотрения вопроса: «о применении метода структурного анализа в лингвистических исследованиях». В мае 1960 г. Президиум АН принял постановление «О развитии структурных и математических методов исследования язык». Согласно данному документу, создавались структоралистические сектора в Институте языкознания, Институте русского языка. Институте славяноведения, Ленинградском отделении Института языкознания. В том числе предусматривалось и создание в системе академических институтов АН СССР НИИ по семиотике (правда, это реализовано не было).

Зато были проведены московская 1962 г. и тартуская 1964 г. конференции по семиотике (в их названии фигурировало «структурное изучение знаковых систем»). Собственно, на них и произошло основание московско-тартуской школы. Ее лидерами были: Ю.М. Лотман, В.А. и Б.А. Успенские, Ю.И. Левин, Б.М. Гаспаров и др. В Тартуском университете с 1964 г. издавался сборник «Труды по знаковым системам » (до 1992 г. вышло 25 выпусков) и выходило много отдельных изданий по семиотике. Наиболее актуальные изучаемые проблемы обсуждались на летних школах в Кяэрику (проводились с августа 1964 г.). При Тартуском университете была открыта лаборатория истории и семиотики. За многие годы был накоплен огромный исследовательский опыт, проведен целый ряд серьезных исследований, работы школы получили всемирное признание. Недаром Президент Эстонии в наши дни говорил о Лотмане: «Когда я приезжаю за границу, я узнаю, что, оказывается, управляю страной, где жил один семиотик» (здесь налицо сравнение с известной фразой о Пушкине, приписываемой Николаю I: «Я царствую в эпоху одного камер-юнкера»)[12] .

Однако в 1980-е гг., по мнению П. Торопа, статус школы стал падать. Это было связано с разрывом между «реальным научным состоянием школы и печатной манифестацией этого состояния» (задержки изданий, сокращение тиражей), а также из-за недостаточной организации введения семиотики в учебные курсы — она читалась имплицитно, в рамках всех курсов исторического и литературоведческого циклов. После смерти Ю.М. Лотмана в 1993 г. и отрывом ученых Тарту от российских коллег в результате распада СССР этот процесс усилился.

«Семиотика — наука о знаках и знаковых системах. Уже эта непритязательная формулировка скрывает в себе ряд совсем не простых проблем: даже такие очевидные, на первый взгляд, вопросы, как: «что такое знак?» или «каким образом такой объект, как знак, может стать предметом научного рассмотрения?» — до сих пор вызывают серьезные разногласия среди исследователей. Дело в том, что знак — объект, парадоксальный по самой своей природе. «Обычный» объект, изучаемый «нормальными» науками, обладает одним фундаментальным свойством, которое, по сути дела, и делает это изучение возможным: самоидентичностью, тождеством с самим собой:

А=А.

В случае нарушения этого условия стало бы невозможным не только любое научное исследование, но и любая форма знания вообще, во всяком случае в том смысле, которое ему придается в европейской академической традиции. А=А представляется основой не только онтологии, но и гносеологии: закон тождества — первый и основной закон формальной (европейской) логики.

Иначе обстоит дело в мире знаков: в общем случае знак не может быть непосредственно идентифицирован с самим собой, поскольку такая идентификация подрывает его основное свойство — знаковость. Идентификация знака производится через другой объект, называемый значением этого знака. Характер этой идентификации может быть самым различным, один из основоположников современной семиотики — Чарльз Сандерс Пирс (1839–1914) свел ее к трем основным типам[13] .

Первый из них образует иконические знаки, или иконы (icons). В основе иконичности лежит отношение подобия между знаком и обозначаемым им объектом (например, портрет, изображающий конкретного человека). Второй тип идентификации знака с обозначаемым им объектом образует индексальные знаки, или индексы (indexes). В основе индексальности — реальная связь в пространстве или во времени между знаком и обозначаемым им объектом (например, дорожный указатель, дым как знак огня и т. п.). Третий тип идентификации образует символические знаки, или символы (symbols), в их основе — произвольная, чисто конвенциональная связь между знаком и его объектом. Это может быть договор, традиция или даже простое совпадение (в качестве примера символов обычно приводятся слова естественного языка). Следует подчеркнуть, что даже в случае иконических знаков сходство не может привести к отождествлению знака с его значением; знак всегда — объект иного типа.

Однако какими бы ни были конкретные типы знаков, сама знаковость подрывает основы самоидентичности: знак не тождествен ни себе, ни обозначаемому им объекту; знак отождествляется при помощи его значения — объекта, с которым он не может быть отождествлен. Без значения нет знака, без знака нет значения; тем не менее знак и его значения не могут быть отождествлены, это феномены принципиально различного типа. Итак, в мире знаков не действует закон тождества; в основе семиотики лежит внутренняя парадоксальность:

А?А.

Самоидентичность знака подрывается также его потенциальной множественностью и многозначностью: знаком яблока может быть не только «яблоко», но и, скажем, «apple» или его изображение»[14] .

Знак тоже может быть назван “метаязыком” по отношению к обозначаемому; скажем, вместо реального физического предмета мы используем слово, в виде звуков или букв, рисунок, символ, модель. Человеческая культура наполнена знаками, и чем дальше она развивается, тем более сложными знаками оперирует. Уже наш естественный язык является системой знаков, а использование его в научных, публицистических, художественных текстах создает знаковые системы второго порядка, вторичные знаковые системы. Или пример с деньгами. Когда в первобытный натуральный обмен ввели эквивалентность, то в торговле стали применяться знаки: кожи, шкуры, кусочки драгоценных металлов. А когда вместо этих, не очень удобных, эквивалентов стали употребляться недрагоценные металлы, а потом и бумажные купюры, то это уже вторичные знаки. Чеки и облигации — уже третичные знаки. А бухгалтерские сводки-колонки чековых сумм — знаки четвертичные.

Многоэтажность и сложность знаковых систем и вызвали рождение семиотики. Виды знаков, взаимоотношение их между собою, способы понимания и истолкования — таков предмет семиотики.

«Принципиальная парадоксальность сферы знаковости — не просто одно из ее курьезных свойств. Достаточно сказать, что именно внутренняя противоречивость знаков лежит в основе феномена лжи: во вне- и дознаковом мире лжи нет, ложь входит в мир вместе с языком, ложь творят знаки. Как утверждал Руссо, а до него, по слухам, еще Эзоп, язык создан для обмана. И мы видим, как на протяжении столетий борьба с ложью неизменно оборачивается борьбой с самим языком, с его знаковой природой. Однако борьба эта безнадежна в принципе, поскольку бороться со знаками приходится при помощи все тех же знаков.

Здесь следует отметить два обстоятельства. Во-первых, в знаках заложена возможность не только лжи, но и истины; вне знаков нет не только «кривды», но и «правды». Во-вторых, познание без знаков невозможно в принципе: выделение и обозначение объекта исследования, его описание, фиксация полученных результатов и, наконец, сообщение о них — все это не просто процессы, в которых каким-то образом задействованы знаки, но знаковые процессы по преимуществу. Таким образом, семиотическая парадоксальность в полной мере присуща и самому процессу познания: его предпосылкой является тождество объекта самому себе (А=А), а содержанием — подмена его чем-то иным (А=В), принципиально от него отличным (А?В), и выступающим в функции знака этого объекта, дальнейшая манипуляция этим иным с тем, чтобы результаты, полученные в ходе этих манипуляций, обратной подменой переадресовать изучаемому объекту.

Все это отчетливо осознавал уже Г. Фреге, пытавшийся утвердить основания математики сначала на логике, а затем пришедший к выводу, что существуют объекты, для целей обоснования математики еще более фундаментальные, нежели логические отношения — знаки. Свою ставшую классической работу «О смысле и значении» (1892) Фреге начинает с рассуждения о природе равенства. Согласно Фреге, равенство не является отношением между предметами, но «между именами или знаками предметов»[15] . Вот как он обосновывает это положение: «Основания, которые говорят в пользу этого, суть следующие: предложения а=а и а=b имеют, очевидно, различную познавательную ценность: предложение а=а значимо a priori… в то время как предложения, имеющие форму а=b, значительно расширяют наше познание и не всегда могут быть обоснованы a priori. <… > Если же в равенстве мы хотим видеть отношение между тем, что означают имена “а” и “b”, то предложения а=а и а=b, по-видимому, не могут быть различными в том случае, когда а=b истинно. При этом выражалось бы отношение вещи к самой себе, но не к какой-то другой вещи. Но говоря а=b, видимо, хотят сказать, что знаки, или имена “а” и “b”, означают одно и то же, и в таком случае речь идет именно о знаках»12.

Проиллюстрируем сказанное примерами самого Фреге. Рассмотрим следующие высказывания:

(1) Венера — это Венера

(2) Вечерняя звезда — это Вечерняя звезда

(3) Вечерняя звезда — это Венера

Высказывания (1) и (2) являются аналитическими, они истинны вне зависимости от того, что обозначается выражениями «Венера» или «Вечерняя звезда», в то время как (3) — высказывание синтетическое, оно является истинным только в том случае, если «Вечерняя звезда» и «Венера» — суть различные знаки одного и того же небесного тела. Ясно, что, в отличие от (3), (1) и (2) не содержат нового знания. Таким образом, у Фреге дело идет не просто о природе равенства или даже столь общих вопросах, как основания математики, природе значения и др., но о семиотической основе знания вообще[16] .»

Широкие культурологические интересы Ю.М. естественно привели его к семиотическим разработкам различных проблем. Самые ранние его труды в этой области — тартуские публикации 1964 г. “Игра как семиотическая проблема и ее отношение к природе искусства” и “Проблема знака в искусстве”, а наиболее обстоятельные исследования — “О метаязыке типологических описаний культуры” (Варшава, 1968) и “Семиотика кино и проблемы киноэстетики” (Таллинн, 1973).

Как, в самых общих чертах, можно обозначить теоретический вклад Ю.М. Лотмана в семиотику? Его развернутую характеристику дал Р. Лахман. Лотман разработал концепцию текста , исходя из определения любого литературного произведения как моделирующего и семиотического , осуществляющего когнитивную и коммуникативную функции. Его текст является категорией, которая не идентична литературному произведению, но составляет «его «подлинную субстанцию», определяется как инвариантная система внутритекстовых отношений и объявляется пространством, в котором семиотический характер литературного произведения реализуется как артефакт ». При этом лингвистическое понятие знака Лотман распространил на текст в целом. Именно последний объединяет в себе элементы языка, интегрируя их в семиотическое единство и тем самым «семантизир уя их». Таким образом «дискретные знаки первичного языка (или первичной системы) и формируемые ими синтаксические единицы поднимаются до уровня единого языка»[17] .

При этом текст «находится в поле напряжения» между выражением (нередуцируемым) и содержанием (редуцируемым). При этом знак (= текст) моделирует свое содержание, и происходит перекодировка текста (изменение отношения «выражение» — «содержание»). Она бывает четырех видов: парная внешняя, множественная внешняя, парная внутренняя и множественная внутренняя . Каждая из них характерна для определенной эпохи: например, внутренние — для романтизма, внешние — для реализма. В результате «предложенная Лотманом концепция семантического процесса приобретает отчетливую лингвистическую ориентацию».

Углубляя дефиницию знака , Лотман предложил трактовать его как «пучок взаимоэквивалентных элементов разных систем » (сущность этого определения сближается Р. Лахманом с диалогичностью М. Бахтина и В. Волошинова, и интертекстуальностью Ю. Кристевой). То есть именно текст-знак является пространством переключения с одной структурной цепочки на другую (перекодировки), действует как «пучок и точка контакта, где выявляется семантический опыт». При этом в случае множественной перекодировки содержание процесса может определяться внетекстовыми структурами — литературной традицией, эстетическими кодами или другими субкодами культурной системы[18] .

Тогда, по Лотману, культурный опыт представляется в виде процесса, происходящего в рамках семиотических и коммуникативных структур, или «в рамках культурного самосознания и метасистем, построенных ею для описания и организации своего семиотико-коммуникативного функционирования, и, наконец, в виде опыта существования в рамках коммуникативных механизмов культуры, которые регулируются, с одной стороны, кодами, стабилизирующими систему, и, с другой стороны, кодами, дестабилизирующими ее».

Исходя из этих положений, Лотман строит свою концепцию функционирования культуры. Ее отношение к тем или иным знакам выражается в «самооценке» культуры, ее дескриптивной системе (в грамматиках ее самоописания) и в том, «как порожденные культурой или релевантные для нее тексты оцениваются с точки зрения их функциональности». Через признание или отрицание знаковости культура отделяет себя от экстракультуры , которая для нее выступает в роли антикультуры (обладает негативной знаковостью) или некультуры (вообще не имеет знаков). Тогда динамика развития культуры «предстает как десемиотизация областей, которым в предшествующий период развития культуры приписывалась знаковость, и семиотизация новых областей».

Поэтому внутреннее развитие культуры зависит от того, какой тип знаков она предпочитает. На основе этого критерия выделяются два культурных типа[19] :

· замкнутый (текст, или то, что данная культура считает текстом, понимается как однозначный, адекватный истине). При этом текст начинает выполнять парадигматическую функцию , поскольку его означающее оценивается как единственно верное . Происходит фетишизация выражения .

· открытый (культура не знает фиксированных семантических отношений, поэтому текст определяется в зависимости от его функциональной ценности ). А так как функциональность текста зависит от его содержания, то «этот тип культуры можно назвать направленным преимущественно на содержание».

На основе своих теоретических построений (которые, несомненно, были гораздо более глубокими и разносторонними, чем можно отразить в вышеприведенном кратком обзоре) Лотман описал этапы развития русской культуры с ХI по ХIХ век, ввел понятие семиосферы (по аналогии с биосферой и ноосферой).

Заключение

Формирование семиотики прошло в России длительный путь развития, прежде чем оно завершилось Московско-Тартуской школой, и на этом пути, вероятно, ценен каждый шаг.

Семиотика “наука о знаках и системах знаков, исследующая основные характеристики любых знаков и их сочетаний (напр., слов и сочетаний языка, метафор поэтической речи, химических и математических символов) и систем знаков (напр., устных и письменных естественных языков, искусственных логических и машинных языков, языков поэтических школ и др.). Для каждого знака обязательным является наличие двух сторон — воспринимаемой органами чувств означающей (материальной) стороны и означаемой стороны, рассматриваемой в особом разделе — семантике. Для слов естественного (обычного) языка означающей стороной является звучание или написание слова, означаемой стороной — его значение. Знаки одной системы (напр. слова языка) могут быть означающей стороной для сложных знаков другой системы (поэтического языка), надстроенной над ними.

Парадигматические отношения между знаками, входящими в одну и ту же систему (напр., между словами одного и того же языка), отличаются от синтагматических отношений между знаками, из которых строится одно и то же сообщение (текст).

Правила синтагматич. сочетаемости знаков друг с другом играют особую роль в таких системах знаков, как монтажное кино и реалистическая проза ХIХ в. Исследование этих правил дает возможность создания « грамматики» повествования, определяющей возможные отношения между мотивами и ситуациями...”

“Разработка теории знака также привела к выделению исходных противопоставлений. Из них важнейшими оказались:

1) разграничение условных знаков с немотивированным отношением плана содержания и плана выражения (напр., слово в естественном языке) и изобразительных (иконических) знаков с установленной системой связей между этими планами;

2) разграничение:

а) семантики — отношения знака к миру внезнаковой реальности,

б) синтагматики — отношения знака к другому знаку и

в) прагматики — отношения знака к использующему его коллективу”.

Юрий Михайлович ЛОТМАН (28.II.1922–28.Х.1993) - выдающийся отечественный семиотик, проф. Тартуского университета, член-корр. Британской Академии, действительный член Норвежской, Шведской, Эстонской академий, вице-президент Всемирной ассоциации семиотики, лауреат Пушкинской премии РАН.

С начала 1960-х гг. Лотман разрабатывает структурно-семиотический подход к изучению семиотических произведений, становится инициатором издания "Трудов по знаковым системам (Семиотика)", разрабатывает понятие "вторичных моделирующих систем", когда текст интерпретируется как знаковая система по отношению к первичной знаковой системе естественных языков.

Ю. М. Лотман считается главой "тартуской школы", и одним из лидеров советской семиотики, который смог объединить в своих исследованиях последние достижения своего времени такие, как кибернетику и теорию информации, учение о функциональной ассиметрии мозга и системный подход. Бесценным вкладом в отечественную науку является применение столь сложных теоретических идей при анализе разнообразного материала мировой культуры.

Учение тартуской школы — это особый тип семиотизирующего мышления, структурно-системного мировосприятия, в рамках которого самые разные концепции, объекты исследования и личности ученых оказываются в отношениях дополнительности. В качестве главного редактора "Трудов по знаковым системам" Ю. М. Лотман является по отношению к другим авторам семиотиком post factum, объединяющим и обрамляющим разные работы сборников. Поэтому его работы становятся "концептуальным каркасом" тартуской школы.

Список использованной литературы

1. Барулин А.Н. О структуре языкового знака // Знак. Сб. ст. по лингвистике, семиотике и поэтике пам. А.Н. Журинского. М., 2004.

2. Варзарян С.Р. От знака к образу. Ереван, 2003.

3. Греймас А., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка // Семиотика. М., 2008. Т.2.

4. Егоров Б.Ф. Жизнь и творчество Ю.М. Лотмана. М., 2007.

5. Знак. Сб. ст. по лингвистике, семиотике и поэтике пам. А.Н. Журинского. М., 2004.

6. Лахман Р. Ценностные аспекты семиотики культуры / семиотики текста Юрия Лотмана // Лотмановский сборник. М., 2005. Т.1.

7. Лотман М.Ю. Избранные статьи в трех томах. Таллинн, 1992-1993. Т.1-3.

8. Лотман М.Ю. Семиотика культуры в тартуско-московской семиотической школе. Таллинн, 1992

9. Лотман М.Ю. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. ХIV. (Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 567). Тарту, 1981. С.3-18.

10. Лотмановский сборник. М., 1995-1997. Ч.1-2.

11. Моррис Ч. «Значение и означивание» // Семиотика. М., 2006. Т.1.

12. Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика. М., 2006. Т.1.

13. Проблемы знака и значения / Сб. ст. под ред. И.С. Нарского. М., 2009.

14. Успенский Б.А. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема) // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 2006. Т.1.

[1] Моррис Ч. «Значение и означивание» // Семиотика. М., 2006. Т.1.

[2] Барулин А.Н. О структуре языкового знака // Знак. Сб. ст. по лингвистике, семиотике и поэтике пам. А.Н. Журинского. М., 2004.

[3] Варзарян С.Р. От знака к образу. Ереван, 2003.

[4] Греймас А., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка // Семиотика. М., 2008. Т.2.

[5] Проблемы знака и значения / Сб. ст. под ред. И.С. Нарского. М., 2009.

[6] Успенский Б.А. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема) // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 2006. Т.1.

[7] Варзарян С.Р. От знака к образу. Ереван, 2003.

[8] Егоров Б.Ф. Жизнь и творчество Ю.М. Лотмана. М., 2007.

[9] Егоров Б.Ф. Жизнь и творчество Ю.М. Лотмана. М., 2007.

[10] Барулин А.Н. О структуре языкового знака // Знак. Сб. ст. по лингвистике, семиотике и поэтике пам. А.Н. Журинского. М., 2004.

[11] Знак. Сб. ст. по лингвистике, семиотике и поэтике пам. А.Н. Журинского. М., 2004.

[12] Лотмановский сборник. М., 1995-1997. Ч.1-2.

[13] Пирс Ч. С. Избранные произведения. М., 2000. С. 176–195

[14] Лотман М.Ю. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. ХIV. (Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 567). Тарту, 1981. С.3-18.

[15] Фреге Г. Смысл и значение // Фреге Г. Избранные работы. М., 1997. С. 25.

[16] Лотман М.Ю. Семиотика культуры в тартуско-московской семиотической школе. Таллинн, 1992

[17] Лахман Р. Ценностные аспекты семиотики культуры / семиотики текста Юрия Лотмана // Лотмановский сборник. М., 2005. Т.1.

[18] Лотман М.Ю. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. ХIV. (Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 567). Тарту, 1981. С.3-18.

[19] Лотман М.Ю. Избранные статьи в трех томах. Таллинн, 1992-1993. Т.1-3.