РАЗВИТИЕ МОНОТЕИСТИЧЕСКОЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ И ПОБЕДА ХРИСТИАНСТВА
Определяя сущность эволюции религиозных представлений, многие авторы говорят, что она сводится к эволюции страха.
Сначала, в эпоху первобытнообщинного строя, это был страх перед природными силами, а затем, по мере развития классового общества, этот страх дополнялся, все более осложнялся и углублялся страхом перед социальными условиями человеческой жизни. Они делали возможной эксплуатацию одних классов другими, одних лиц другими. Они порождали бессилие личности перед лицом социальных институтов и в особенности перед лицом государства, невозможность объяснить (для себя) происхождение и сущность этих институтов. В определенном смысле это правильно, хотя, конечно, нельзя упрощать эволюцию религиозных представлений и верований, сводя ее к постоянному видоизменению и усложнению чувства страха, ибо сам этот страх как выражение бессилия человека перед объективными обстоятельствами его жизни выступает всегда в сложном контексте непрерывно развивающегося человеческого сознания.
История религиозных представлении и верований со времени их возникновения в условиях первобытнообщинного строя, его разложения и перехода в классовое общество свидетельствует о постепенном убывании фантастичности мифологических образов, приобретающих все более человеческую, антропоморфную форму (которая, конечно, всегда осложнена различными атрибутами из мира природно-небесного и растительно-животного). Большой конкретности и выразительности антропоморфное истолкование богов достигает на политеистической стадии развития религиозно-мифологических представлений, классические образцы которых мы находим в олимпийской мифологии древних греков и древних римлян. Высший этап в развитии религиозных верований классовых обществ наступает в результате выделения одного из богов в качестве главного бога, имеющего тенденцию к превращению в единственного бога того или иного государства. Этот этап и называется монотеизмом, единобожием. С различными элементами монотеизма мы встречаемся в религиях Древнего Китая, Древней Индии, Древнего Египта и Шумеро-Вавилонии.
Но для содержания данной книги принципиальное значение имеет развитие христианской монотеистической религиозности в условиях Римской империи. Разумеется, мы не можем входить здесь в рассмотрение социально-исторических причин возникновения христианства, освещаемых во многих книгах. Но мы не вправе и отказываться от рассмотрения некоторых важнейших сторон христианско-монотеистической религиозности в интересах всего дальнейшего содержания. Ведь средневековая философия - исторически весьма своеобразный тип теоретизирования, решающая особенность которого состояла во взаимоотношениях с религиозно-монотеистическим мировоззрением, в своей христианской форме зародившимся в поздней античности.
Одна из важнейших черт монотеистической религиозности как наиболее массовой формы идеологической жизни состоит в усилении в ней морального содержания. Когда уже верховные владыки древневосточных государств боролись за укрепление единобожия, они исходили не просто из интересов политико-идеологического укрепления своих государств, но и из интересов наиболее эффективной эксплуатации своих подданных (а эти интересы были, конечно, неразрывно связаны друг с другом). Отсюда стремление владык, поскольку они не могли опираться лишь на прямое насилие, найти путь к душам своих подданных, который мог тогда быть только путем религиозным.
Религиозная проблема чрезвычайно усложнилась в условиях Римского мирового государства, когда стали разрушаться вековые границы между многочисленными национальностями, вошедшими в него. Как подчеркнул Ф. Энгельс в статье “Бруно Бауэр и первоначальное христианство”, перестройка социальной структуры Римской империи, происходившая в течение веков, привела к гибели прежних локальных религий. Этот процесс разрушения национальных религий, начавшийся еще в эллинистическую и завершившийся в римскую эпоху, был длительным и сложным процессом формирования монотеистической религиозности, соответствующей новым условиям “мирового” государства. Он был стихийным процессом творчества различных народов Римского государства. Напомним в этой связи, что образование огромных государств уже в эллинистическую эпоху сопровождалось упадком политических интересов и политической деятельности среди интеллигенции, искавшей удовлетворения своих мировоззренческих запросов в пределах узких содружеств, одним из типичных примеров которых стал эпикурейский Сад в Афинах. Народные массы, особенно далекие в античности от научно-философских интересов, но тоже, конечно, переживавшие процесс углубления своей духовной жизни, удовлетворяли свои мировоззренческие стремления в различных религиозных объединениях. И чем сильнее становился гнет императорской бюрократической машины, чем больше концентрировались в руках ее главы решающие рычаги политической жизни, тем равнодушнее относились к ней массы и тем враждебнее становились их религиозные объединения к официальной власти и ее идеологии.
Одним из наиболее характерных явлений религиозной жизни уже в эпоху эллинизма стал синкретизм, взаимное проникновение религиозных верований и культов различных народов Средиземноморья, вступающих во все более тесный контакт друг с другом. Религиозный синкретизм сводился тогда прежде всего к проникновению ближневосточных религиозных верований и образов, обладавших тысячелетней историей и шлифовавшихся в течение веков многочисленным жречеством, в религиозное сознание и религиозную жизнь сначала греков, а затем и римлян. Широкое распространение получили мифы и культы Осириса и Исиды, Аттиса и Кибелы, Адониса и Афродиты. Образы этих страдающих, умирающих и воскресающих богов некогда возникли как олицетворение растительной силы природы с ее годовыми циклами. Но в условиях усложнявшейся жизни эллинско-римских городов эти образы приобретали символический смысл, на первый план выступала их сущность в качестве глубоко и несправедливо пострадавших богов. К ним и тянулись страждавшие души как свободных, так и рабов, которые нуждались в утешении. Возникли многочисленные религиозные общины-уже не столько как национальные и племенные объединения, сколько как добровольные религиозные сообщества лиц различных национальностей, концентрировавшихся в тех или иных городах. Перед лицом огромного бюрократического государства, все туже завинчивавшего пресс бесчеловечной эксплуатации, ее многочисленные жертвы стремились, выражаясь словами Энгельса, к “бегству от внешнего мира в мир внутренний”. Не видя никакого выхода и просвета в земном мире, они искали его в загробном и участие в различных религиозных мистериях рассматривали как гарантию будущего, посмертного спасения души. Представление о бессмертии человеческих душ, развивавшееся уже в VI в. до и. э. в орфико-пифагорейских общинах, становилось необходимым компонентом такого рода мистерий.
Среди богов восточного происхождения, получивших большое распространение в пределах Римской империи, нужно упомянуть также иранский культ бога Митры, одновременно олицетворявшего и физический свет, и моральную чистоту. Как “непобедимое солнце” этот культ получил особое распространение в военных кругах (одно время существовала даже тенденция превратить его в государственный культ). Мнтраизм опирался на довольно сложную космогонию. В ней отразились представления дуалистической иранской религии зороастризма о космической борьбе света и тьмы, которая в социально-моральном плане выступала как борьба доброго и злого, правдивого и лживого, морального и аморального. Митраизм, как и зороастризм, на который он опирался, включал в себя и сложное учение о загробной жизни и загробном воздаянии за земную жизнь, а также и эсхатологические представления, т. е. представления о конечном состоянии мира, когда светлое начало окончательно победит темный мир зла и в мире восторжествует справедливость.
Все перечисленные культы, как и множество других, не названных здесь, оказали огромное воздействие на формирующееся христианство. Но наибольшая роль в его становлении принадлежала религиозной иудейской мысли.
Значение этой мысли для религиозного развития поздней античности состоит, прежде всего в том, что в иудаизме, как ни в одной другой религиозной системе древности, сложилось понятие строгого монотеизма. Здесь не место рассматривать исторические и социальные причины культа Яхве в качестве единственного бога древних иудеев, не только опекуна еврейского народа, но и верховного блюстителя справедливости и высшего автора моральных законов.
Исключительная роль, сыгранная иудаизмом в религиозном развитии античного мира и в подготовке христианства, основывалась не только на его содержании, но на существовании единого документа, в котором оно было зафиксировано. Благодаря трудам многих компиляторов из числа иудейских жрецов примерно в V- IV вв. до н. э. была составлена священная книга древних евреев. Это чрезвычайно сложное произведение включает мифы и легенды еврейского народа (значительная часть их содержания сложилась под воздействием мифологии вавилонского и других соседних народов), творения фольклора, морально-юридические документы и другие памятники еврейской истории.
Несмотря на многочисленные противоречия и неувязки (а порой и нелепицы), вскрытые учеными в этом “богодухновенном” произведении, оно отличается от многих других религиозно-мифологических произведений древности целостностью охвата и объяснения природных и общественных явлений. Яхве представлен здесь единоличным и могущественным творцом мира и человека (“из ничего”, в течение шести дней), вседержителем природы и вершителем судеб человеческого рода.
Успеху религиозно-монотеистических представлений еврейского народа среди других народов античности, а затем и средневековья весьма способствовали также литературные достоинства священной книги, в которой описано множество жизненных ситуации и содержится немало сюжетов, поучительных и интересных для каждого человека.
В дальнейшем, в III-II вв. до н. э., в Александрии, где проживало много евреев, забывших свой язык, с древнееврейского языка на греческий и была переведена эта книга, известная с тех пор под греческим именем Библии. Благодаря переводу (составившему так называемый Ветхий завет христианской традиции) этот фундаментальный памятник монотеистической религиозности стал достоянием множества людей, ибо греческий язык был наиболее распространенным языком восточной половины Римской империи, а как язык литературы, философии и науки он преобладал над латынью и в ее западной половине.
Для возникновения христианства большую роль сыграли и некоторые другие религиозные идеи иудаизма - как содержавшиеся в Ветхом завете, так и возникшие уже после его составления.
Важнейшей из них стала идея Мессии, чудесного посланника Яхве, который поведет свой народ к победе над иноземцами, восстановит Иудейское царство, каким оно было во времена Давида и Соломона (израильско-иудейских царей Х в. до н. э.). В дальнейшем мессианские настроения особенно обострились, когда Иудея вошла в состав Римской империи и фактически стала одной из ее провинций.
Но, конечно, нельзя представлять себе древний иудаизм как всегда однородную религиозную доктрину, которую одинаково исповедовал весь еврейский народ. В действительности в нем существовали различные партии, секты, религиозные представления которых отражали различную классовую принадлежность их сторонников.
Наиболее строгими монотеистами были те еврейские сектанты, которых античные авторы (Иосиф Флавий, Филон, Плиний Старший, Дион Хрисостом) называют ессеями (эссенами). Наши сведения о них значительно пополнились в результате недавних находок древних рукописей в Кумранских пещерах. Ессеи признавали абсолютность божественного предопределения и отличались большой верой в бессмертие души. Общественно-религиозное течение ессеев, возникшее во II в. до н. э. и находившееся под влиянием орфико-пифагорейских религиозно-этических представлении и общинной организации, ближе других сект стояло к народу. Оно находилось в оппозиции по отношению к официальному направлению в иудаизме. Выражая пассивный протест еврейских народных масс против своих и иноплеменных эксплуататоров, ессеи решительно осуждали рабовладение, торговлю и стяжательство.
Эти строжайшие монотеисты культивировали чувство справедливости, выражавшееся в общинной солидарности, товарищеской поддержке, полном доверии друг к другу и т. п. Такие черты мировоззрения и деятельности ессеев являются одной из наиболее значительных иллюстраций того факта, что моральное углубление монотеизма шло из народных масс. Знаменательно также, что ессеи начали отходить от сложной обрядности иудаизма, отчуждаться от его пышного культа в сторону верований, окрашенных более субъективно и интимно.
Важнейшим литературным памятником мессианистических настроений стало “Откровение Иоанна Богослова”, или Апокалипсис, - первый памятник христианской литературы, впоследствии включенный в канонический, одобренный церковью Новый завет. Как доказано Энгельсом и подтверждено затем многими исследователями возникновения христианства, это произведение было написано в 68-69 гг., т. е. в самый разгар войны в Иудее (не в самой Иудее, а по всей вероятности в Малой Азии). Неизвестный для нас автор этого произведения оперирует фантастическими образами Ветхого завета и, по-видимому, опирается на мировоззрение ессеев, которые под влиянием зороастризма учили о борьбе Правды и Кривды, света и тьмы. В своих видениях он рисует грядущую борьбу; основные ее участники - божественный Агнец, спаситель человеческого рода, и “великий дракон, древний змей, называемый дьяволом и сатаною, обольщающий всю Вселенную”. Борьба заканчивается полным торжеством Агнца над Сатаной, образом которого автор символизировал “вавилонскую блудницу”, Римскую империю, которая, согласно его пророчествам, должна неминуемо погибнуть, и притом в скором времени. “Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его”. За победой Агнца следует конец света и “страшный суд”, после чего наступает тысячелетнее царство Иисуса Христа, которое означает “новое небо и новую землю”. В противоположность позднейшему христианству в этом его первом документе, по словам Энгельса, проповедуется “здоровая, честная месть гонителям христиан”. Здесь мы впервые встречаемся и с именем Иисуса Христа.
Современной науке еще не удалось доподлинно установить, был ли Иисус реальной исторической личностью, одним из многих галилейских религиозных проповедников, возможно действительно казненным римлянами, или это один из многих образов бога-спасителя. Но вопрос этот не имеет существенного значения для понимания генезиса христианства и в особенности сущности его. Вместе с тем давно установлено, что второе его имя - Христос-является простым греческим переводом еврейского слова “мессия” (вернее-“мошиах”). Оно означает “помазанник божий”. В первом веке он уже считался единственным учителем многочисленных иудео-христианских общин, продолжавших традиции ессеев.
Как мы уже установили, в религиозном утешении нуждались не одни лишь евреи, но, можно сказать, и все другие народы огромной империи. Проблема чудесного, сверхъестественного спасения стала тогда не только и не столько национальной, сколько социальной. Отсюда быстрый успех христианской пропаганды и увеличение числа христианских общин прежде всего среди угнетенного трудящегося большинства Римской империи. Как четко формулирует Энгельс, “христианство возникло как движение угнетенных: оно выступало сначала как религия рабов и вольноотпущенников, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов”.
По мере успехов христианства росла и христианская литература, и в течение II в. появились все те произведения, которые, будучи многократно переделаны и проредактированы, составили Новый завет (в его нынешнем виде он был утвержден церковью лишь в конце IV в. н. э.). Напомним, что в его состав (если придерживаться хронологического порядка его важнейших документов, установленного историческими и филологическими исследованиями) вошли, кроме рассмотренного выше “Откровения Иоанна Богослова”, “Послания” пяти апостолов, якобы сподвижников Иисуса Христа и первых пропагандистов его учения (наиболее многочисленные и важные из них-“Послания апостола Павла”, который, согласно этим документам, лично не знал Иисуса Христа), четыре Евангелия (в переводе с древнегреческого “благие вести”- от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, которому церковь приписала и авторство Апокалипсиса), наконец, “Деяния святых апостолов” (описывающие их деятельность уже после смерти Христа).
Если в Апокалипсисе нет почти никаких конкретных сведений об Иисусе Христе и этих сведении сравнительно немного в апостольских “Посланиях”, то в Евангелиях, в текстах, в которых давно установлены многочисленные противоречия, неувязки и несуразности, мы имеем историзацию сложного образа Иисуса Христа. Его главными компонентами стали образы ближневосточных (отчасти и древнегреческих) страдающих, умирающих и воскресающих богов и еврейский образ Мессии-спасителя, божественного посланника. Евангельский миф о Христе как о богочеловеке стал центральным мифом христианства. Максимальное приближение бога к человеку, к его сокровенным чаяниям и надеждам, осуществляемое этим мифом, соответствовало усилению морального содержания в монотеистической религиозности.
Главный смысл мифа об Иисусе Христе состоит в идее, согласно которой его чудесная жертва была необходима всему человечеству, чтобы избавиться от первородного греха. В этот грех впали Адам и Ева, прародители человеческого рода, нарушившие категорические указания верховного бога, как это описано в самом начале Ветхого завета.
Однако спасение человечества от многочисленных грехов, накопившихся за тысячелетия, истекшие с этого времени, носит, так сказать, принципиальный характер и будет реализовано полностью лишь после второго пришествия Христа и страшного суда (не только над живыми, но и над мертвыми, которые воскреснут)- событий, предвиденных автором Апокалипсиса.
Хотя Христос был евреем и все его подвиги отнесены к Галилее и Иерусалиму, но в новозаветной литературе, начиная с “Посланий апостола Павла”, чувствуется антииудейская тенденция. Она объясняется прежде всего тем, что примерно с начала II в. христианство, зародившееся в еврейской среде, стало превращаться в межнациональное учение, которое уже в силу этого (мы опускаем здесь другие причины) должно было освободиться от иудейской обрядности и некоторых других положений иудейской религиозности, как от скорлупы, которая стала стеснять его дальнейший рост и распространение.
Сложный процесс образования христианской церкви был во многом подготовлен теми космополитическими тенденциями в культуре народов и настроениями многих людей, которые развивались в эллинистическо-римскую эпоху и обосновывались многими философами (особенно в школе стоиков). Как свидетельствуют сами памятники, вошедшие в Новый завет, обращенность христианской пропаганды “ко всем языкам” (как и ко всем общественным состояниям) стала одной из главных причин ее успеха в массах. “...Нет ни Еллина, ни Иудея... варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос”.
Межнациональный характер христианства породил одну из решающих его особенностей - оно стало религией абстрактного человека. Именно таков образ Иисуса Христа в Евангелиях, несмотря на всю его “историзацию” и формальную принадлежность к еврейскому народу. Но, констатируя этот важнейший факт, мы должны снова вернуться к социальному содержанию христианского монотеизма.
Приведенная выше мысль Энгельса, что христианское учение возникло как религия угнетенных низов римского общества, подтверждается многими местами Нового завета [ см., например, Матфей, 11, 28]. Этой связью с низами общества, весьма отдаленными от античной культуры, науки и философии, объясняется враждебность ранних христиан к носителям “мудрости” и к самой “мудрости”, как и превознесение интеллектуального убожества. Мудрость Христа, выработавшего, как были убеждены ранние христиане, абсолютные правила морали, полностью отменяла в их глазах языческую мудрость.
О том, что христианство первоначально находило своих прозелитов среди низов античного общества, свидетельствуют и другие источники помимо Нового завета. Однако очень скоро христианские общины стали наполняться и более состоятельными и даже весьма богатыми людьми.
Кризис рабовладельческого способа производства - сложное и противоречивое явление. Он выражался и в том, что огромная бюрократическая машина римской имперской государственности, уже не способная стимулировать рабовладельческий способ производства, была почти столь же чуждой и враждебной по отношению к высшим классам, как и по отношению к его эксплуатируемым низам. Это обстоятельство специально подчеркнул Энгельс в своей работе “Бруно Бауэр и первоначальное христианство”, указав, что “по отношению к государству, то есть к императору, оба первых класса (т. е. класс богачей, крупных землевладельцев и ростовщиков, с одной стороны, и класс неимущих свободных, с другой.- В. С.} были почти так же бесправны, как и рабы по отношению к своим господам”. Так отчужденности государства почти ото всех членов общества, не способных повлиять на него и тем более изменить его, “всеобщему бесправию и утрате надежды на возможность лучших порядков соответствовала всеобщая апатия и деморализация”. Они во многом и объясняют, почему “при тогдашнем положении вещей выход мог быть лишь в области религии”.
Таким образом, христианская монотеистическая религиозность, возникнув как протест народных низов против господствующих эксплуататорских порядков, быстро приобрела и межклассовое содержание. Религии вообще и христианской в особенности присуще это антропологическое содержание, поскольку она в фантастической форме отражает надежды и чаяния человека построить такой мир, такое общество, которое удовлетворяло бы его сокровенным стремлениям.
Следует также иметь в виду, что прогресс человеческого общества выражается и в такой первостепенной черте человеческой личности, как углубление сферы ее моральности. Субстанцию этого процесса составляют стремления народных масс, с необходимостью выраженные тогда в религиозной форме. Этим, как мы видели, объясняется углубление этического содержания в монотеистической религиозности (как в значительной степени и возникновение самой этой ее формы).
Носителями аморальности выступали по преимуществу представители господствующих классов, но это отнюдь не значит, что они все и всегда были чужды моральным стремлениям народа. В кризисные, переломные эпохи истории, каковой и была поздняя античность, такие стремления углублялись, охватывая множество представителей и высших классов. Как подчеркнул Энгельс в работе “Бруно Бауэр и первоначальное христианство”, “во всех классах должно было быть известное количество людей, которые, отчаявшись в материальном освобождении, искали взамен него освобождения духовного, утешения в сознании, которое спасло бы их от полного отчаяния”. Отсюда понятно, почему “христианство затронуло струну, которая должна была найти отклик в бесчисленных сердцах”.
Все вышесказанное объясняет и такую определяющую черту христианской религиозности, как перевод социального, революционно-бунтарского протеста в протест моральный, примиряющийся с эксплуататорскими условиями, освященными вековыми традициями. Несовершенство и бесчеловечность общественных отношений христианство представляло как результат несовершенства каждого человека, его греховности, принципиальной испорченности. Отсюда проповедь терпения и покорности, непротивления злу, прощения обид, составляющая лейтмотив христианской этики. “Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас,-провозглашает Христос,-благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас” [ Матфей, 5,44].
Трансформация социального протеста в план морального самосовершенствования объясняет и изменение, какое произошло в том представлении о мессии, которое отличает Евангелия от Апокалипсиса: вместо грозного мстителя, разрушающего мир несправедливости, как он изображен в последнем документе, мы встречаемся в Евангелиях с образом духовного спасителя людей, воздействующего на них силой собственного примера, не прибегая к насилию, и который так не похож на грозного ветхозаветного Яхве.
Констатируя морализирующую сущность христианства, следует вместе с тем подчеркнуть, что социальное содержание отнюдь не исчезло из памятников Нового завета. Но поскольку они ориентированы как на народные низы, так и на господствующие классы, эти памятники носят социально неоднозначный характер. С одной стороны, мы встречаемся в них с прославлением бедности и с утверждением необходимости насильственного изменения господствующих порядков. В одном месте Евангелий Христос, характеризуя свою миссию, говорит даже, что он принес на землю не мир, но меч. Вместе с тем, с другой стороны, в тех же документах мы встречаем множество призывов, явно направленных против посягательств рабов и бедноты на достаток более богатых людей, против эгалитарных устремлении неимущего люда: каждый, вступающий в христианскую общину, должен оставаться “в том звании, в котором призван”, и не должен тяготиться даже своим рабским положением; рабы обязаны подчиняться своим господам не за страх, а за совесть; царство божие - не пища и питье, а праведность, и т. п.
Борьба этих противоречивых тенденций, порожденная социальной неоднородностью христианского движения, проходит не только через эпоху генезиса христианства, но затем и через всю эпоху средневековья. Несмотря на победу в официальном христианстве интересов эксплуататорских классов, классики марксизма-ленинизма характеризуют раннее христианство как идеологию, наполненную демократически-революционным духом. Но этот дух проявился не столько в форме непосредственной социальной революционности, сколько в форме религиозно-моральной. Действительно, возникновение христианства, отражая пассивный протест народных масс, означало большие изменения в последней сфере.
Как религиозное учение христианство основывается на трех основоположных идеях: идее греховности всего человеческого рода, зараженного первородным грехом Адама и Евы, идее спасения, которое необходимо каждому человеку, и идее искупления всех людей перед богом, на путь которого человечество встало благодаря страданиям и добровольной жертве Иисуса Христа, соединившего в себе как божественную, так и человеческую природу. Осуществление названных идей превратило христианство в мировую религию нового типа.
Демократичность первоначального христианства проявлялась прежде всего в самой организации общин верующих. Следует подчеркнуть в этой связи, что возникновение и торжество первоначального христианства стало возможным и благодаря идее равенства, содержащейся в нем. В позднеантичной философии, в особенности у стоиков, она нашла свое выражение в учении о естественном праве. Но это учение было доступно только избранному интеллектуальному и социальному меньшинству. Массовый же характер идея равенства в античности приобрела благодаря христианству. Конечно, идея равенства сформулирована здесь в сугубо религиозной форме- как равенство всех людей в качестве греховных существ перед всемогущим и всемилостивым богом - фантастическое отражение всеобщего бесправия перед властью и лицом императора. В условиях классового общества невозможно подлинное равенство в повседневной жизни. Рабы и угнетенные довольствовались в этих условиях иллюзорным равенством-в храме “перед лицом бога” и “на том свете”.
Но постоянная тоска по равенству, всегда живущая в народных глубинах, способствуя широкому распространению христианства, породила демократическую организацию первоначальных христианских общин с их совместными трапезами “общей любви”, с некоторыми элементами общности имущества, взаимопомощью и взаимной поддержкой. Еще более важным показателем демократического устройства первых христианских общин служит отсутствие в них церковного клира, постоянных служителей культа.
Однако по мере того как христианские общины становились прибежищем все большего числа богатых людей, по мере того как сами общины становились более многочисленными и богатыми, менялась их структура. В них постепенно выделились пресвитеры (старейшины), диаконы (“служители”), епископы (“надзиратели”), которые и составляли клир (Kleros-избранные по жребию)-постоянная прослойка привилегированных членов общин, осуществлявших богослужение и управление общинным имуществом. Клир и объявлял себя теперь единственным носителем божественной благодати. Свою монополию на сверхъестественную благодать, дающую клиру право руководства рядовыми верующими, церковные идеологи выводили теперь от двенадцати апостолов, якобы непосредственных учеников и сподвижников Христа.
Демократическая организация церкви еще больше отступила на задний план в следующем, III столетии. Постепенно отмирает обычай совместных трапез, который богатеющая церковь заменяет все более широкой благотворительностью, раздачей милостыни неимущим и нуждающимся единоверцам.
По мере этой эволюции христианской церкви угасали эсхатологические чаяния, вера в скорое второе пришествие Христа и в его близкую расправу над богатым и грешным миром. Эти чаяния, неразрывно связанные с аскетическими настроениями-перспектива близкого конца мира обесценивала все блага жизни, - были одной из главных форм неприятия господствующих эксплуататорских отношений со стороны угнетенных низов, мечтавших о тысячелетнем царстве, о том “небесном Иерусалиме”, где не будет ни смерти, “ни плача, ни вопля, ни болезни”, как это было нарисовано в “Откровении Иоанна” [см.: 21, 4]. Епископальная церковь, попадавшая во все большую зависимость от состоятельных христиан, искала не войны, а мира с властями. Вместо идеи второго пришествия, которое отодвигалось в неопределенное будущее, она все более и более выдвигала идею утешения- загробного воздаяния за хорошие или дурные поступки, т. е. одну из наиболее фантастических своих идей-рая и ада.
Позиции крепнущей епископальной церкви противостояла позиция рядовых христиан, принадлежавших к бедным и обездоленным слоям народа. Их не покидали хилиастические настроения (ожидания “тысячелетнего царства”), они не хотели мира с миром социального и морального зла. Отсюда множество различных “еретических” направлений в раннем христианстве, появившихся уже в I в., задолго до того как христианство установило свою официальную систему догматов.
Борьба укреплявшейся церкви против умножающихся ересей осложнялась борьбой против христианства со стороны императора и имперских властей. Эта борьба была вызвана тем, что христианское движение было прежде всего движением народных низов, враждебных господствующим порядкам и властям. Но даже тогда, когда церковь провозгласила, что нет такой власти, которая не была бы установлена богом (уже в апостольских “Посланиях”), что богу следует воздавать божье, а кесарю- кесарево (в Евангелиях), имперское государство видело в христианской церкви силу, оппозиционную и даже враждебную ему. Ведь церковь продолжала вести непримиримую борьбу со всеми языческими культами (хотя и немало заимствовала у них в своем вероучении), которые были тогда официальной формой идеологической жизни. Исторически весьма любопытно, что в этой связи христиан часто привлекали к ответственности по обвинению в безбожии, поскольку они не признавали богов, почитаемых в данных городах и областях. Имперские власти чувствовали в христианстве какую-то новую силу, глубоко враждебную господствовавшему еще общественному строю (хотя вовсе не выступавшую против него с призывами о его насильственном ниспровержении). Отсюда гонения против христиан, приобретавшие все более ожесточенную форму по мере усиления их влияния в народе и укрепления их церкви. Эти гонения, сопровождавшиеся множеством жертв, стали особенно ожесточенными в начале IV в., в последние годы правления императора Диоклетиана. Но гонения Диоклетиана были последней попыткой искоренить новое вероучение и церковь.
Рабовладельческое общество исчерпывало свои жизненные потенции, империя разлагалась, церковь же, опиравшаяся на единую доктрину, создавала все более мощную и гибкую организацию. Как глубоко заметил Энгельс, христианство, будучи неизбежным продуктом разложения рабовладельческого мира, вместе с тем становилось главной социальной сферой притяжения в качестве “единственного элемента, который противостоял этому процессу разложения”. Это поняли преемники Диоклетиана, императоры Галерий и Константин, которые в 311 и 313 гг. легализировали христианство, уравняв его с другими культами. Затем началась борьба христианства за положение официальной религии Римского государства. Она заняла четвертое и значительную часть пятого столетия. Началом этого процесса стал Никейский собор 325 г. - первый “вселенский” (т. е. всеобщий) собор христианской церкви, на котором были официально утверждены основные догматы (символ веры) христианского вероучения. Собор был созван при ближайшем участии императора Константина, который во многом направлял его деятельность (хотя сам он так и не перешел в христианство).
В новых условиях уже при поддержке властей руководители христианской церкви стали еще больше заботиться об увеличении богатств и числа верующих. Становясь как бы государством в государстве, церковь совершенствовала свою организацию и расширяла централизацию. Епископы отдельных городов объединялись в митрополии (от греч. “главный город”) во главе с митрополитом. Митрополии же в IV в. начали соединяться в еще более крупные объединения-патриархии во главе с патриархом (александрийским, антиохийским, константинопольским и римским-будущим папством).
Правда, этот процесс усиления церкви, подменявшей слабеющее государство-особенно в западной, римской половине империи, - не был непрерывным процессом, протекавшим без борьбы. При дворах императоров, как и в провинциях, еще сохранялись значительные силы, тесно связанные со светской античной культурой и заинтересованные в дальнейшем функционировании языческих культур. Опираясь на эти силы, племянник Константина Юлиан, получивший философское образование и неожиданно ставший императором (359-361), лишил христианство положения главенствующей, государственной церкви и сделал попытку реставрировать и даже укрепить язычество в качестве государственной религиозной идеологии. Однако попытка Юлиана, вскоре погибшего в одном из пограничных сражений, реставрировать язычество потерпела крах. Но христианство все равно должно было восторжествовать, ибо оно воплощало в своей доктрине и в своей организации новый общественный строй, который шел на смену рабовладельческому обществу и его государству.
В этой связи немаловажно вспомнить также мысль Энгельса, который, характеризуя противоположность между философией и религией в отношении масштабов их социального воздействия, писал в своей работе “Бруно Бауэр и первоначальное христианство”: “Религии создаются людьми, которые сами ощущают потребность в ней и понимают религиозные потребности масс, а как раз этого обычно не бывает у представителей философских школ”. Такого понимания явно не было у Юлиана, принадлежавшего к неоплатоновской школе (о его воззрениях ниже). Последующие императоры, еще сохраняя языческий титул “верховных понтификов” (жрецов) Римской империи, тем не менее в качестве политиков были вынуждены снова признать христианство господствующей религией.
Вступив в прочный союз с государством, церковь становится воинствующей, “Христовым воинством”. Насаждая среди верующих фанатизм, ее руководители стремятся к беспощадной расправе со всеми языческими культами, а вместе с тем и с теми творениями языческой культуры, в которых они усматривали явную или скрытую оппозицию христианскому вероучению. Такая политика церкви отвечала общему упадку культуры и распространению интеллектуальной варваризации, которые знаменовали переход от античного, рабовладельческого общества к обществу феодально-средневековому, когда классовая история охватила целый ряд новых народов и государств, образовавшихся как на территории Римской империи, так и за ее пределами. В 391-392 гг. император Федосий I издает эдикты, фактически запрещающие исповедание языческих культов.
Халкидонский собор 451 г. окончательно укрепил положение христианства в качестве государственной религии как в восточной, византийской, так и в западной, римской, половине империи, уже утратившей к тому времени свое единство.
|
