Доклад: Неофрейдизм Эриха Фромма

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

РЯЗАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ИНСТИТУТ

ИМЕНИ С.А. ЕСЕНИНА

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

по курсу: «История культурологической мысли», ч.2

на тему: «Неофрейдизм Эриха Фромма»

Выполнила

Студентка 1 курса

Отделения «Культурология»(ОЗО)

Зоткина Елена Васильевна

Рязань 2007 г.

СОДЕРЖАНИЕ:

Введение 3

Эрих Фромм. Биография.

Благоприятные традиции 5

В поисках судьбы и этики 6

Приверженец психоанализа 7

Страшный прогноз 7

Фрейдизм, марксизм и иудаизм 8

Искусство веры 9

Человек волк или овца? 11

Сущность теорий Эриха Фромма.

Теория Фромма о «социальном характере» 13

Понятие Фромма об экзистенциальной дихотомии 16

Учение Фромма о социальной некрофилии 17

Критика Фроммом аскетизма 26

«Иметь» или «быть»? 26

Учение Фромма о «гуманистическом планировании»

(«гуманистическом управлении») 29

Критика Фроммом рекламы и пропаганды 30

Описание Фроммом современного ему общества,

как репрессивного 31

Представление Фромма о норме 32

Заключение 34

Библиография 35

ВВЕДЕНИЕ

Основателем “индивидуального” направления в психосоциологии явился крупный участник психоаналитического движения, австрийский психолог Альфред Адлер . Социологизируя психоанализ, Адлер в противовес Фрейду отвергал идею расчленения личности на три инстанции (“Оно”, “Я”, ”Сверх-Я”) и ориентировался на принцип единства личности и примат социальных факторов в человеческом поведении. Адлер рассматривал социальные побуждения, социальные чувства как основу человеческого существования, а индивида - как изначально социальное существо. Он подчеркивал, что индивид не может рассматриваться независимо от общества, поскольку те или иные его качества проявляются в процессе взаимодействия с социальной средой. Из этого Адлер сделал вывод о том, что личность социальна по своему формированию и что она существует только в контексте общественных отношений.

Другое психосоциальное учение, разработал видный деятель психоаналитического движения, психоаналитик и социолог Карл Юнг.

Будучи уже известным ученым, Юнг пришел к мысли о том, что для изучения психики личности может быть использован метод ассоциаций (в частности, тесты на ассоциацию слов). Юнг разработал технику “ свободных ассоциаций “ и довел ее до уровня фундаментального метода психиатрического исследования.

Юнг выделил два основных противоположных типа личностей

1. Экстравертированный - чуждый самосозерцанию, самоанализу, направляющий психическую энергию во внешнюю среду .

2. Интравертированный - обращающий психическую энергию внутрь самого себя.

Эта типологизация, как и ряд других фрагментов психосоциологии Юнга, стимулировала интерес ученых к проблемам взаимоотношения личности и социальной Среды и оказала определенное влияние на развитие, как социологии, так и социальной психологии.

Качественно новым и существенно важным этапом развития неофрейдистской социологии стало учение ведущего теоретика неофрейдизма психоаналитика и социолога Эриха Фромма.

Создавая “ радикально-гуманистический психоанализ “, Фромм стремился постичь законы, управляющие жизнью отдельного индивида, и закономерности, которые лежат в основе развития общества, в целях гуманистического преобразования человека и социума.

Фромм же считал, что «самые прекрасные, как и самые уродливые, наклонности человека не вытекают из фиксированной, биологически обусловленной человеческой природы, а возникают в результате социального процесса формирования личности. Человеческая натура - страсти человека и тревоги его - это продукт культуры».

Стремясь к созданию диалектического представления о человеке, Фромм утверждал, что “ человеческую природу нельзя рассматривать ни как биологически обусловленную внутреннюю сумму желаний, ни как безжизненную тень культуры, к которой она вынуждена приспосабливаться “.

По мысли Фромма, характерной чертой человеческого существования является то, что, в отличие от всех иных живых существ, человек обладает сознанием и самосознанием.

Неофрейдизм является одним из интересных направлений современной философии и психологии, возникшим в конце 30х гг. в процессе соединения психоанализа с американскими социологическими и этнографическими теориями. Неофрейдизм истолковывает психические нормы как приспособление личности к социальной среде (учение о защитных формах поведения в духе бихевиоризма и др.). Неофрейдизм редуцирует психоанализ видя в бессознательном связующее звено между социальными и психическими структурами. Отличительной чертой неофрейдизма является "социологизация" психологии и, наоборот, психологизация самих социальных явлений.

ЭРИХ ФРОММ. БИОГРАФИЯ.

В жизни нет иного смысла, кроме того,

какой человек сам придает ей, раскрывая

свои силы, живя плодотворно...

Эрих Фромм

Эрих Фромм - выдающийся мыслитель ХХ века, во многом определивший общественные настроения своей эпохи. Немного найдется психологов, чьи идеи пользовались бы столь широкой популярностью во всем мире (еще при жизни Фромма его основные труды выдержали десятки переизданий миллионными тиражами).

В то же время множество практических психологов, увлеченных диагностическими и тренинговыми манипуляциями, почти ничего не знают о Фромме, так как ни тем, ни другим он никогда не занимался. Его труды в основном посвящены философским, этическим, социально-психологическим вопросам природы человека, его места в мире, смысла его существования. А ведь это, по сути дела, и есть те стержневые вопросы, вокруг которых ветвятся все прикладные психологические исследования и разработки. Поэтому в столетний юбилей ученого обратимся с вниманием и почтением к истории становления его идей.

БЛАГОПРИЯТНЫЕ ТРАДИЦИИ

Эрих Фромм родился 23 марта 1900 года во Франкфурте-на-Майне в еврейской семье. Его мать, Роза Фромм, в девичестве Краузе, была дочерью раввина, эмигрировавшего из России, а ее дядя, Даян Людвиг Краузе, слыл одним из самых авторитетных талмудистов в Познани. Под влиянием этого двоюродного деда, который регулярно присылал мальчику указания по чтению Талмуда, юный Эрих намеревался посвятить свою жизнь изучению и проповеди иудаизма. Этому способствовал весь уклад семейной жизни.

Отец Эриха, Нафтали Фромм, также был сыном и внуком раввинов и хотя посвятил себя торговле (ею он занимался без особого энтузиазма), сохранял и поддерживал в семье ортодоксальные религиозные традиции. Целыми днями он просиживал в своей скромной лавочке над священными книгами, всякий раз сетуя, что покупатели отвлекают его от столь благочестивого занятия. Нетрудно догадаться, что при таком подходе к коммерции финансовые дела семьи шли из рук вон плохо.

Еврейская среда, из которой вышел Фромм и связь с которой он сохранял до конца своих дней, не имела ничего общего с миром прагматичных и корыстных дельцов. Сам Фромм называл свой мир докапиталистическим, а иногда и просто средневековым, подчеркивая, что атмосфере, в которой он воспитывался, был абсолютно чужд буржуазный дух рубежа ХIХ–ХХ веков.

Фромм вспоминал: «Я приходил в недоумение, когда кто-либо в моем присутствии признавал, что является дельцом, то есть тратит свою жизнь на добывание денег. Мне становилась за него очень стыдно». Ведь, согласно иудаистской традиции, конечной целью всякого труда, любой деятельности является самосовершенствование, а самое верное средство для этого — хозяйственная самостоятельность; поэтому собственность может служить не целью, но лишь средством достижения свободы ради удовлетворения духовных запросов. По сути дела, эта идеология и нашла воплощение в философской концепции Фромма, хотя уже вне тесной связи с иудаистской традицией, от которой Фромм постепенно отходил, по мере того как расширялись его интересы.

Наверное, еще в юношеских студиях, когда Фромм изучал Тору и Талмуд, зародилась та мысль, которую он высказал много лет спустя: «История человечества начинается с акта непослушания, что в то же время есть начало его освобождения и интеллектуального развития». Позже эту идею с энтузиазмом подхватило поколение молодых бунтарей шестидесятых

Характерно, что в Священном писании Фромма привлекали и воодушевляли весьма специфические моменты — история грехопадения Адама и Евы, заступничество Авраама за жителей Содома и Гоморры, судьба пророка Ионы.

«Грехопадение» самого Фромма произошло на редкость банально. Однажды, чувствуя сильный голод, он был привлечен вкусным запахом, исходившим из уличного киоска. Недолго думая юный талмудист купил и съел на ходу горячую свиную сосиску. И мир не перевернулся! Более того, юноша не ощутил себя грешником, не почувствовал, что стал хуже. Может быть, той самой сосиске мы обязаны тем, что мир потерял заурядного раввина, но приобрел замечательного психолога.

В ПОИСКАХ СУДЬБЫ И ЭТИКИ

Во Франкфурте Фромм посещал национальную школу, в которой наряду с основами вероучения и религиозными традициями преподавались и все предметы общеобразовательного цикла. В 1918 году он сдал экзамены на аттестат зрелости и после недолгих колебаний остановил свой выбор не на продолжении религиозного образования, а на изучении права. Такое решение не было чем-то радикальным, поскольку Фромм понимал право как «кристаллизованный минимум этики какого-либо общества». Однако перспектива стать юристом быстро утратила для него привлекательность, и он отправился в Гейдельберг изучать философию, социологию и психологию.

Престиж социологии в Гейдельбергском университете был утвержден Максом Вебером, с которым Фромм, однако, познакомиться не успел. Он изучал социологию у его брата Альфреда Вебера и под его руководством защитил в 1922 году докторскую диссертацию.

Важным событием в личной жизни и научной карьере Фромма явилось знакомство с Фридой Райхман, которая до того успела побывать ассистенткой Курта Гольдштейна, потом — основателя школы аутогенной тренировки И.Х. Шульца, а в 1923 году освоила психоанализ в Берлинском психоаналитическом институте под руководством Ганса Сакса. В 1924 году Фрида Райхман открыла в Гейдельберге (на Менхофштрассе, 15) пансионат «Терапойтикум», в котором стала практиковать психоанализ.

Знакомство состоялось через третье лицо и поначалу носило чисто приятельский характер. Однако довольно скоро Фрида Райхман сумела заинтересовать Фромма психоанализом и предложила выступить для него аналитиком. И, подобно историям Шандора Радо и Вильгельма Райха, женившихся на своих пациентках, терапевтическая связь между Фридой Райхман и Эрихом Фроммом привела к женитьбе (вот и попробуй после этого не спутать любовь с трансфером!). Многие недоумевали, почему ни аналитические откровения, ни солидная разница в возрасте (Фрида была на 10 лет старше) не воспрепятствовали браку. Впрочем, сомнения оказались небезосновательными. Прожив вместе всего четыре года, супруги расстались (развод был оформлен лишь в 1940 году в США, где их пути снова случайно сошлись). Впрочем, добрые отношения им удалось сохранить, и все последующие годы Фрида жила под двойной фамилией — Фромм-Райхман, под которой и получила немалую известность.

ПРИВЕРЖЕНЕЦ ПСИХОАНАЛИЗА

Психоаналитическую подготовку Фромм завершил в берлинском институте, который с конца 20-х годов все более становился центром притяжения аналитиков и их клиентов и оспаривал первенство у венского. В разные годы здесь практиковали и преподавали Шандор Радо, Франц Александер, Макс Эйтингон, Ганс Сакс, Вильгельм Райх, Рене Спиц и другие видные аналитики. Здесь Фромм близко познакомился с Карен Хорни, чья протекция впоследствии обеспечила ему должность профессора в Чикаго.

В 1925 году Фромм, завершив обязательную психоаналитическую подготовку (серьезным изъяном которой, впрочем, считалось отсутствие у него медицинского образования), открыл собственную частную практику. Среди его пациентов оказалось немало американцев. Практикуясь с ними в разговорном английском, Фромм делал большие успехи, что впоследствии позволило ему легко ассимилироваться за океаном.

Первоначально Фромм стоял на позициях ортодоксального фрейдизма, его ранние работы публиковались в солидных психоаналитических журналах, в том числе в авторитетном «Имаго». С Зигмундом Фрейдом он никогда не был лично знаком, но глубоко проникся духом его учения. Со временем, однако, приверженность фрейдистской доктрине стала ослабевать, и в итоге Фромм выступил одним из самых решительных ревизионистов психоанализа.

СТРАШНЫЙ ПРОГНОЗ

Приход Гитлера к власти вопринимался в Германии как наведение порядка и поэтому приветствовался населением. Фромм сделал вывод о том, что ответственность за свою судьбу, связанная с личной свободой, — невыносимая ноша для большинства, поэтому народ готов расстаться со свободой

Обширная практика, общение с пациентами дали Фромму богатый материал для переосмысления соотношения биологического и социального в формировании человеческой психики. Анализ эмпирического материала был осуществлен им в период работы в Институте социальных исследований во Франкфуркте-на-Майне (1929–1932).

Будучи руководителем отдела социальной психологии института, Фромм в 1932 году организовал исследование неосознаваемых мотивов поведения больших социальных групп. В результате он пришел к выводу, что народные массы не только не окажут сопротивления нарождающемуся фашизму, но и своими руками приведут его к власти. Объяснение этому «иррациональному» явлению Фромм видел в механизме «бегства от свободы», когда измученные национальным унижением, безработицей, инфляцией народные массы охотно отказываются от привилегий, даваемых свободой, и с готовностью жертвуют ими в обмен на «порядок» и гарантированную миску баланды. (Не потому ли эта концепция стала психологической классикой, что жизнь подтверждает ее снова и снова?)

Фромм был одним из первых, кто в 1933 году оставил Германию, ибо результаты его изысканий заставили отказаться от всяких иллюзий. (Те его коллеги, кто продолжал питать иллюзии о «твердой руке» и «новом порядке», впоследствии были вынуждены спасаться паническим бегством, а иным и это не удалось.)

ФРЕЙДИЗМ, МАРКСИЗМ И ИУДАИЗМ

Фромм поселился в США, где в 1941 году увидела свет написанная им по-английски книга «Бегство от свободы», разоблачавшая различные модификации тоталитаризма. Книга принесла автору известность в Америке и вызвала к нему ненависть в Германии, куда он и после окончания войны не вернулся.

В Америке — сначала в США, а затем в Мексике — Фромм занимается широкой исследовательской и педагогической деятельностью, ведет большую клиническую практику, пишет и издает книги, приносящие ему все большую славу: «Человек для себя» (1947), «Сказки, мифы и сновидения» (1951), «Здоровое общество» (1955), «Искусство любви» (1956), «Революция надежды» (1968), «Иметь или быть?» (1976) и другие (в наши дни большинство основных произведений Фромма издано в переводе на русский язык). Последнюю из названных книг можно считать откликом на сочинение французского философа Г. Марселя «Быть или иметь?», где высказано много близких Фромму суждений о негативных аспектах технократической цивилизации с ее неконтролируемым культом потребления. Подзаголовок книги Фромма ясно обозначает тенденцию его поисков — «В направлении гуманизированной технологии».

Переосмысление и творческое развитие теории Фрейда поставило Фромма во главе одного из влиятельных направлений современной гуманитарной науки — неофрейдизма. (Хотя его небезосновательно причисляют и к теоретикам гуманистической психологии. Идея самоактуализации явно прослеживается в его суждении: «Главная жизненная задача человека — дать жизнь самому себе, стать тем, чем он является потенциально. Самый важный плод его усилий — его собственная личность».)

Фромм стремится перенести акцент с биологических мотивов человеческого поведения в психоанализе на социальные факторы и тем самым как бы уравновесить два этих начала. В этом он, в частности, опирается на марксистскую концепцию отчуждения человека от своей сущности в процессе труда и жизнедеятельности, когда человек используется как средство, но не как цель.

Различные варианты синтеза фрейдизма с марксизмом были вообще свойственны многим представителям Франкфуртской школы, но они разошлись во взглядах на роль революционности в преобразовании общественных структур. Так, Г. Маркузе, с которым Фромм лично и заочно полемизировал еще в Европе, в своей книге «Эрос и цивилизация» обвинял неофрейдистов, прежде всего К. Хорни и Э. Фромма, в том, что они трансформируют фрейдизм в моральную проповедь — конформистскую и годную (вернее, негодную) для всех времен и культур.

Фромм же критиковал в учении Маркузе те идеи, которые поставили последнего в ряд вождей так называемой молодежной революции 1968 года. Маркузе предлагает революционный, «хирургический» способ лечения болезней общества потребления; Фромм более склонен к «терапевтическим» методам воспитания, просвещения, гуманизации на основе вечных нравственных ценностей, которые, сохраняясь в душе отдельного человека, не исчезнут и в обществе.

Здесь, как мы видим, старинный философский спор об основаниях — с чего начинать: с «я» или с «мы»? Фромм понимал, что история творит человека, и этому посвящена одна из самых известных его книг — «Человек для себя». Смысл книги и ее названия станет ясным, если привести слова, взятые Фроммом из Талмуда (годы ученичества не прошли даром) в качестве эпиграфа:

Если я не за себя, то кто же встанет за меня?

Если я только для себя, то кто же я такой?

Если не сейчас, то когда?

ИСКУССТВО ВЕРЫ

Фромм проанализировал типы социальных характеров, формирующиеся различными типами культур, показал роль гуманистической и авторитарной этики в этом формировании и пришел к заключению, что человек может, а значит, и должен противопоставить собственные разум и волю как внешнему авторитету власти, так и анонимному авторитету общественного мнения. То есть спасение от авторитарности во всевозможных ее видах Фромм видел в самостоятельности и самосовершенствовании человека.

Эта мысль является главной и для, пожалуй, самой известной его книги «Искусство любви». Человеку предстоит самостоятельно выбирать путь меж двух бездн — агрессивности и покорности. Разумом он отличается от прочих живых существ, и, кроме разума, ему не на что рассчитывать. Однако не следует считать Фромма сугубым рационалистом, ведь он имел огромный опыт изучения человеческой иррациональности и не мог недооценивать ее роль на личностном уровне и особенно на уровне больших социальных групп. Еще накануне Второй мировой войны он показал, что тоталитаризм, то есть подавление независимой мысли и свободы воли, — результат не только узурпации и террора власти, но и неспособности миллионов людей ценить и любить свободу и разум, что делает их молчаливыми соучастниками злодеяний, а то и палачами.

По существу, и в сегодняшнем мире единственным достойным и надежным противодействием иррациональной деструктивности остаются только разум и добрая воля. «Здоровое общество», о котором размышлял Фромм, все еще не построено. Одиночество, отчуждение, бегство от угнетающей реальности в мир наркотических иллюзий, психопатология в обыденной и общественной жизни, изнурительная рутина сизифова труда — разве это не наши сегодняшние проблемы? Поэтому и сегодня актуально звучат слова Фромма: «Человек не может жить без веры. Решающим для нашего и следующего поколений является вопрос о том, будет ли это иррациональная вера в вождей, машины, успех, — или рациональная вера в человека, основанная на опыте нашей собственной плодотворной деятельности».

ЧЕЛОВЕК ВОЛК ИЛИ ОВЦА?

Многие полагают, что люди это овцы, другие считают их хищными волками. Каждая из сторон может аргументировать свою точку зрения. Тот, кто считает людей овцами, может указать хотя бы на то, что они с легкостью выполняют приказы других, даже когда им самим это приносит вред. Он может также сказать, что люди снова и снова следуют за своими вождями на войну, которая не дает им ничего, кроме разрушения, что они верят несуразице, если она излагается с надлежащей настойчивостью и подкрепляется властителями от прямых угроз священников и королей до вкрадчивых голосов более или менее тайных обольстителей. Кажется, что большинство людей, как дремлющие дети, легко поддаются влиянию и что они готовы безвольно следовать за любым, кто, угрожая или заискивая, достаточно упорно их уговаривает. Человек с сильными убеждениями, пренебрегающий противодействием толпы, является скорее исключением, чем правилом. Он часто вызывает восхищение последующих столетий, но, как правило, является посмешищем в глазах своих современников.

Каждый человек является волком и овцой. Человек с сильными убеждениями есть настоящий волк, пренебрежительно относящийся к своей овечьей сущности, скрывающий её от своего сознания и презирающий её в людях. Обыватель боится волчьей натуры в себе и в людях, поэтому старается не иметь собственных мнений, избегает людей-волков или безропотно исполняет их волю, лишь бы не вступать в конфликт.

Мужество человека-волка искусственное, не от Бога. Когда он близко приблизится к истине, к смерти, то мгновенно становится трусливой овцой. Обыватели, наоборот, становятся озверелыми волками, начинают требовать устраивать погромы евреев, жечь ведьм, расстреливать врагов народа.

Великие инквизиторы и диктаторы основывали свои системы власти как раз на предпосылке, что люди являются овцами, Именно мнение, согласно которому люди овцы и потому нуждаются в вождях, принимающих за них решение, нередко придавало самим вождям твердую убежденность, что они выполняли вполне моральную, хотя под час и весьма трагичную, обязанность: принимая на себя руководство и снимая с других груз ответственности и свободы, они давали людям то, что те хотели.

Суть власти заключается в том, что воля исходит от общества и её нужно направлять в нужное русло.

Вопрос о том, является ли человек волком или овцой, это лишь заостренная формулировка вопроса, который в самом широком и общем смысле принадлежит к основополагающим проблемам теоретического и философского мышления западного мира, а именно: является ли человек по существу злым или порочным, или он добр по своей сути и способен к самосовершенствованию? Старый Завет не считает, что человек порочен в своей основе. Неповиновение Богу со стороны Адама и Евы не рассматривается как грех. Мы нигде не находим указаний на то, что это неповиновение погубило человека.

Напротив, это неповиновение является предпосылкой того, что человек осознал самого себя, что он стал способен решать свои дела.

Бог есть Гуран, есть космический Хаос, благодаря которому материя находит в пространстве и времени новые формы бытия, человек приходит к новым мыслям. И Богу необходимо сопротивляться, чтобы вобрать в себя весь его Хаос и воспламенить душу для познания.

В борьбе с Богом человек духовно погибает, в нём рождается новое Я.

Таким образом, этот первый акт неповиновения в конечном счете является первым шагом человека по пути к свободе. Кажется, что это неповиновение было даже предусмотрено божьим планом. Согласно пророкам, именно благодаря тому, что человек был изгнан из рая, он оказался в состоянии сам формулировать свою историю, развивать свои человеческие силы и в качестве полностью развитого индивида достигнуть гармонии с другими людьми и природой. Эта гармония заступила на место прежней, в которой человек еще не был индивидом. Мессианская мысль пророков явно исходит из того, что человек в своей основе непорочен и может быть спасен помимо особого акта божьей милости.

Человек сам ничего не творит! Ни добро, ни зло.

Человек может только сопротивляться Богу. И если он мало или много сопротивляется Богу, то все его поступки есть зло.

ТЕОРИЯ ФРОММА О «СОЦИАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ».

О «социальном характере» Фромм написал преимущественно в книге «Человек для самого себя» (1947), но на самом деле он говорил об этом много раз (Фромм относится к тем авторам, которые одну и ту же идею по-разному повторяют в разных книгах – шире, уже, подробнее, скороговоркой…). У него эта идея есть и в «Бегстве от свободы», и в «Искусстве любить», и в «Из плена иллюзий»

По Фромму, «социальный характер» – это явление, присущее самым широким слоям населения (в первую очередь Фромм исследовал «социальный характер» «среднего класса», мелкой буржуазии; как сказали бы мы, пользуясь тем, что в русском языке есть это слово, «обывателя» – в западных языках просто нет такого слова: с такой, как у нас, оценочной нагрузкой, умеренно или неумеренно отрицательной). Точнее сказать, «социальный характер» – это явление, распространенное на широкие слои населения, поскольку «социальный характер» этим слоям навязан. «Социальный характер» создаётся системой образования, религией, одобренными институтами культуры и плюс к тому – воспитанием в семье. При этом надо иметь в виду, что в семье ребенок воспитывается, в первую очередь, теми методами, которые тоже санкционированы, одобрены существующей культурой, считаются обычными, нормальными, естественными. «Социальный характер», по Фромму – это результат адаптации человека к той конкретной культуре, в которой он живёт, к конкретному типу организации общества. Поскольку Фромм считает, что никакие из известных ему обществ не дают возможности личности реализовать себя полностью, и, следовательно, личность находится в изначальном противоречии с таким обществом, «социальный характер» – это механизм, который позволяет личности безнаказанно существовать в этом несовершенном и враждебном личности обществе. Естественно, что такая адаптация происходит с искажением личности, в ущерб ей и с подчинением её этому несовершенному, патологическому обществу. Фромм пришел к выводу, когда занимался исследованием «социального характера» (в том числе – и полевыми исследованиями, и не только в США, но и, например, в Мексике), что «социальный характер» – это такой защитный механизм, механизм ответа особи (здесь неправильно, я полагаю, говорить «личности», но именно – индивида, особи) на фрустрирующую ситуацию, на ту социальную среду, которая не даёт возможности человеку развивать себя как личность и полностью проявить заложенные в него природой возможности. И в принципе, естественно, механизм формирования «социального характера» является репрессивным механизмом (в современном мире, то есть в репрессивном обществе) в отношении каждой отдельной особи, которой этот «социальный характер» прививается. И поэтому, поскольку он все-таки прививается, «социальный характер», как показал Фромм, является социально стабилизирующим фактором. То есть с того момента, как особям привит «социальный характер», эти особи становятся в принципе безопасны (или в основном потенциально безопасны) для окружающей их социальной системы.

По Фромму получается, что различным обществам, различным классам внутри общества присущ свой «социальный характер». Но поскольку правящие классы и слои имеют возможность транспортировать вниз – в целом на общество выгодный им «социальный характер», то они, естественно, прививают тем классам, которые не допущены к власти, выгодные им (правящим классам и слоям) «социальные характеры». Фромм полагал, что «социальный характер» играет важную роль «фильтра», то есть те, кому «социальный характер» уже навязан, в принципе не способны воспринять такие идеи и идеалы, которые не соответствуют этому «социальному характеру». И не потому, что они понимают (то есть сознательно, аргументированно рассматривают) эти идеалы как чуждые себе, а потому, что они эти идеалы не могут понять, у них совершенно иное мышление, у них другой внутренний язык. То есть ты можешь обращаться к этим людям с пропагандой, но они не поймут тебя – «социальный характер» уже создал барьер, который запрещает им понимать тебя, воспринимать предлагаемые тобой образы, идеи и аргументы. Если же ты пробился сквозь этот барьер, то ты тем самым создал для носителя «социального характера» невыносимые условия, поскольку ты ему объяснил, что на самом деле он – скотина. Очень тяжело жить, осознав себя скотиной. Защитные механизмы для того и существуют, чтобы не допускать таких вещей, не подвергать конкретную особь такому стрессу, – не потому, что это её невротизирует (она и так неизбежно невротизирована в современном обществе), а потому, что это загоняет её уже на уровень психоза, то есть полностью выбивает из нормального состояния. А вот те идеи и идеалы, которые вырастают на почве определенного «социального характера», они, напротив – укрепляют его, интенсифицируют. Таким образом, получается, что «социальный характер» – это механизм, самоподдерживающийся с того момента, как он зародился.

Фромм вывел несколько вариантов «социального характера».

Всего Фромм выделил четыре «непродуктивных» «социальных характера». «Непродуктивные» – значит те, которые не ведут к возможности вырваться за рамки Системы, не дают возможности человеку стать свободным, то есть стать собой, то есть реализовать себя как человека (с точки зрения Системы они, наоборот, продуктивны). «Продуктивность/ непродуктивность» – неофрейдистский термин. Он не связан с производством. Он означает лишь, даёт или не даёт возможность этот тип «социального характера» сохранить вам себя как личность, сохранить свою самость.

Первый тип «непродуктивного» «социального характера» – рецептивная ориентация. Фромм говорит, что человек, отличающийся рецептивной ориентацией, полагает, что источник всех благ находится во внешнем мире, и считает, что единственный способ обрести желаемое (неважно что – что-то материальное или любовь, знания, удовольствие…) – это путь получения этого желаемого извне.

Второй тип – эксплуататорская ориентация. Он также основан на постулате, что источник всех благ находится вовне, что всё, что человеку хотелось бы получить, он должен искать вовне, а не создавать собственными силами. В отличие от рецептивного типа, эксплуататорский тип не ожидает получения желаемого как дара, а отбирает силой или обманом. И это проявляется во всех сферах человеческой деятельности: в области любви и чувств, например, люди эксплуататорской ориентации имеют тенденцию захватывать и воровать, они испытывают влечение только к тем, кого можно отнять у другого; в отношении интеллектуальной деятельности такие люди стремятся не продуцировать идеи, а красть их.

Третий тип – накопительская ориентация. Отличается от первых двух: те направлены на внешний источник получения благ, а накопительская ориентация характеризуется недоверием ко всему новому, приходящему извне. Безопасность в сознании людей этой ориентации основывается на накоплении и на сохранении уже накопленного, тогда как трата воспринимается ими как угроза. Эти люди как бы ограждают себя от внешнего мира («мой дом – моя крепость»), и главная их цель – накопить как можно больше внутри этой «крепости» и дать как можно меньше из нее изъять. Эта скупость у них одинаково распространяется на деньги, на чувства, на мысли… Любовь для них – овладение, обладание. Они не отдают свою любовь, а стараются овладеть «возлюбленными».

Четвертый тип, которому Фромм специально уделяет много внимания, подробно критикует и который, по его мнению, становится преобладающим при капитализме, – это рыночная ориентация. Рыночная ориентация основана на том, что личность, особь, индивид превращается в товар, в один из товаров, которые циркулируют на рынке. Соответствующим образом эта личность и оценивается – именно как товар. Принцип оценки одинаков и для рынка товаров, и для рынка личностей: на одном на продажу предлагаются товары, на другом – личности, а больше разницы, с точки зрения представителей этой ориентации, нет никакой. Соответственно, такой человек и должен строить себя как товар. Фромм говорит, что, подобно чемодану, человек должен быть в моде на рынке, а чтобы быть в моде, он должен знать, какого рода личности пользуются спросом на рынке. То есть происходит полный отказ личности от себя в угоду моде и стремлению себя продать. Иначе говоря, этот человек заявляет: «Я таков, каким вы хотите меня видеть», где «вы» – это покупатели. Этот человек низводит себя до низшего уровня падения в пропасть безнравственности. Причем отношение к другим у него тоже ничем не отличается от отношения к себе, поскольку другие тоже воспринимаются как товар и они сами выступают не такими, какие они есть сами по себе, а предъявляют ту часть себя, которая пользуется товарным спросом.

Вот те основные формы «социального характера», которые описал и выделил Фромм. И с точки зрения человека, который решился стать радикалом, построить себя в Сопротивлении, это открытие Фромма ценно тем, что, опираясь на него, опираясь на открытые Фроммом типы «социального характера», изучив эти типы, можно сопротивляться уже по принципу несоответствия. Можно сравнивать свое поведение, свои ощущения, свои реакции с тем, что мы знаем о поведении, ощущениях и реакциях носителей «непродуктивных» «социальных характеров». Если ваше поведение совпадает с теми типами поведения, которые общество предписывает носителю «социального характера» (сегодня это – рыночный тип, но в принципе речь идёт о всех «непродуктивных» типах «социального характера» – рецептивном, эксплуататорском, накопительском), то это – минус, от такого поведения надо избавляться. Если не совпадает, то вы в этой системе не подчинены внешнему миру, вы уже сопротивляетесь, вы уже превращаетесь в революционера (хотя бы потенциального).

При этом надо иметь в виду, что революционер – это не обязательно бунтарь. Дело в том, что для рыночного «социального характера» одной из масок, одним из имиджей, одной из продажных ипостасей сейчас может выступать и образ бунтаря. На бунтаря есть товарный спрос, на него есть спрос в СМИ, бунт оплачивается по такой-то цене, на нём можно сделать деньги, его можно сфотографировать, его можно показать по телевидению, он хорошо продающаяся картинка.

Революционер же не позволит извлечь из себя прибыль; вот тем он от бунтаря и отличается, что его нельзя сделать товаром, он часто незаметен внешне, ему абсолютно неинтересно, до какой степени лично он освещен в СМИ или до какой степени его образ продаётся или не продаётся. Он самодостаточен и его интересует лишь то, до какой степени успешно он это общество. Он отличается от бунтаря приблизительно так, как отличается уличный оратор от профессионального разведчика. Уличный оратор у всех на виду, какие бы радикальные лозунги он ни произносил, он в значительной степени сам нейтрализует свой разрушительный потенциал – тем, что, во-первых, всем сразу становится известно и понятно все, что он предлагает (то есть он сам раскрывает свои планы противнику), а во-вторых, тем, что его не надо специально искать и, следовательно, можно в любой момент обезвредить. А вот профессионального разведчика не видит никто – что он там делает в своем профессиональном подполье, никто не знает, но результат может быть совершенно катастрофическим для противника. Именно тем он и опасен, что он невидим для Системы...

ПОНЯТИЕ ФРОММА ОБ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ ДИХОТОМИИ.

Фромм выводит несколько таких дихотомий (то есть противоречий, а экзистенциальных потому, что возникли они, по Фромму, не исторически, а существовали изначально), но для нас самой интересной является экзистенциальная дихотомия между ограниченным временем существования человека и невозможностью в это ограниченное время реализовать все потенции, заложенные в человеке, все проекты, которые, в принципе, каждый из нас мог бы воплотить в жизнь.

Фромм пишет, что кратковременность человеческой жизни не даёт человеку возможности полностью реализовать себя даже при наличии благоприятных условий. Только если бы время человеческой жизни было тождественно времени человечества, только тогда человек мог бы полностью реализоваться в таком человеческом развитии, которое осуществляется в историческом процессе. Я убежден, что это – очень важное открытие. Все мы страдаем от того, что не успеваем сделать то-то и то-то, что такие-то проекты не осуществляются, – тому множество причин: внешний мир мешает, времени не хватает, сил не хватает… – могут быть тысячи причин.

Осознание объективного существования упомянутого противоречия, которое Фромм называет экзистенциальной дихотомией, может позволить любому радикалу ощутить некоторое внутреннее спокойствие. Если вы все равно не воплотите всего, что вы можете сделать – и это в принципе невозможно – значит, это не должно парализовать вашу активность и не нужно из-за этого нервничать и расстраиваться. Можно не бояться смерти – это очень важно. Страх смерти – это в действительности страх перед небытием, то есть перед отсутствием жизни. В конечном итоге жизнь человека – это цепь целенаправленных осознанных действий. Умерев, вы лишаетесь возможности совершать такие действия, то есть смерть в известном роде обессмысливает ваши предыдущие действия, которые всегда (в философском смысле) не завершены. Тем более, что не все действия удачны, мы все совершаем ошибки, и смерть лишает нас возможности исправить ошибки, как и возможности совершить повторную попытку. И лишь поняв и прочувствовав открытую Фроммом дихотомию, вы можете сказать себе: не нужно бояться, что завтра жизнь оборвется, нужно делать сейчас то, что вы должны делать, чего-то не сделаете, не успеете – черт с ним! – все равно всего не сделаете. Делайте сейчас и не бойтесь, потому что страх смерти лишь парализует ваш радикальный порыв: «Вот я сделаю то-то, а потом меня посадят, забьют в тюрьме, поэтому мне страшно это делать». А ты не бойся, делай – в противном случае может сложиться такая картина, что ты доживешь до 90 или даже до 100 лет и так ничего и не сделаешь в жизни, потому что всю жизнь боялся.

Итак, если впитать в себя эту открытую Фроммом дихотомию, принять её как часть своего сознания, часть своего мировоззрения, тогда вы перестаете бояться смерти не как боли, не как отсутствия жизни, а как угрозы со стороны некоего механизма, над которым вы не властны и который не даёт вам возможности себя полностью реализовать. Перестали бояться – значит, начали себя реализовывать. Здесь надо понимать, что когда речь идёт о полной самореализации, то имеется в виду именно полная реализация человеком себя как личности, то есть воплощение в жизнь таких потенций, заложенных в человеке, которые делают этого человека существом общественно ценным, то есть реализация которых ведет в конечном счете к прогрессу человечества. Говоря иначе, осуществление патологического стремления какого-нибудь субъекта стать величайшим в мире карточным шулером и выиграть миллиард долларов, или стать величайшим соблазнителем, которому Казанова в подметки не годится, или стать великим завоевателем и покорить полмира, нельзя считать самореализацией. Напротив, с точки зрения Фромма, такая «самореализация» была бы лишь проявлением «непродуктивного» «социального характера» – и, следовательно, не была бы самореализацией, а всего лишь – вариантом воплощения в жизнь навязанных извне моделей поведения, что для уважающего себя человека, вообще-то говоря, позорно.

УЧЕНИЕ ФРОММА О СОЦИАЛЬНОЙ НЕКРОФИЛИИ.

Оно развито в книге «Анатомия человеческой деструктивности» (1973). Книга издана на русском, а отдельная глава из этой книги, посвященная Гитлеру, была напечатана в журнале «Вопросы философии». Фромм говорил не о некрофилии как сексуальной перверсии, он говорил о социальной некрофилии. Это нечто другое. Социальный некрофил – это такой человек, который ориентирован как раз не на жизнь, а на смерть. Это – при возможном внешнем радикализме – как раз и отличает его от подлинного радикала.

Фромм писал, что человек с некрофильской ориентацией чувствует влечение ко всему неживому, ко всему мертвому: трупам, гниению, нечистотам, грязи, а также и к зеркально обратному варианту неживого: к стерильности (стерильно чистые витрины, автостоянки и т.п.) и к механизмам. В частности, Фромм говорит, что явным типом социального некрофила был Гитлер. Гитлер был очарован разрушением и находил удовольствие в запахе мертвого. И если в годы его успеха могло создаться впечатление, что он пытается уничтожить лишь тех, кого он считал врагами, то последние дни «гибели богов» показали, что Гитлер испытывал глубочайшее удовлетворение при виде тотального и абсолютного разрушения – при уничтожении немецкого народа, людей своего окружения и самого себя. Для подлинного радикала, подлинного революционера очень важно это понимание: ориентация на смерть, на социальную некрофилию неизбежно обрекает вас на поражение, вы изначально настроены на то, что вы поубиваете всех, кого сможете, увидите, как поубивают всех ваших товарищей, и знаете, что и вас убьют. Подлинный радикал, в какой бы трудной ситуации он ни оказался, должен исходить из того, что его обязанностью является разработка проектов победы. Он должен быть ориентирован на то, чтобы победить врага, чтобы сокрушить врага, чтобы уничтожить врага. Если это невозможно сейчас, то радикал должен на своем примере хотя бы показать, как, каким именно образом, можно нанести максимальный ущерб противнику – и в выбранном конкретном варианте сопротивления пройти до конца. То есть он должен показать тому, кто идёт следом за ним, что этот вариант сопротивления не ведет к победе, но для этого надо его пройти до конца, исчерпать его – не чтобы погибнуть самому героически, в геройской позе, а чтобы ваши товарищи (даже если они вас еще не знают) могли потом сказать: «Да, эта линия закрыта: мы знаем людей, которые погибли как герои, пробуя пройти до конца по этому пути. Мы второй раз биться лбом в стену в этом месте не будем – даже если будем биться лбом в стену, даже если считаем, что этот метод действует, – но не в этом месте, мы будем искать другие места и по другому принципу».

Фромм говорил, что некрофилы живут прошлым и никогда не живут будущим. Настоящий радикал живет будущим.

Фромм говорил, что для некрофила характерна установка на силу. Сила, с его точки зрения, есть способность превратить человека в труп. Здесь речь идёт о том, что социальный некрофил рассматривает силу как единственный метод производства не изменений, а разрушений. Задача радикала в том, чтобы произвести изменения, а социальный некрофил производит разрушения. Он потому и будет обречен на поражение, что пока он борется с другими такими же, которые производят разрушения, он может проигрывать или выигрывать – все зависит от баланса сил, от везения, от числа сторонников и т.д.; а как только он столкнулся с теми, кто нацелен не на разрушение, а на изменения, он столкнулся с более совершенным проектом. У носителей такого проекта даже внутренне, психологически, морально остается еще какая-то часть себя для того, чтобы потом, когда война кончится, найти силы на созидание, на позитивное изменение. Поэтому, естественно, у них сил больше, у них есть этот запас – НЗ, которого у социального некрофила нет.

Фромм говорил, что некрофил влюблен в силу. Как для того, кто любит жизнь, основной полярностью является полярность между мужчиной и женщиной, так для некрофила существует совершенно иная полярность – между теми, кто имеет власть убивать и теми, кому эта власть не дана. Для некрофила существует только два пола: властвующие и лишенные власти, убийцы и убитые. Некрофилы влюблены в убивающих и презирают тех, кого убивают. Настоящий, последовательный радикал остается радикалом независимо от позиции – находится ли он в плену или нет. Если он в плену у противника, он убивать не может, он понимает, что он в такой ситуации, когда убивают его. Социальный некрофил, если он маскируется под радикала, оказавшись в плену, обречен на то, чтобы сдаться. Его можно раздавить, завербовать, обратить против его товарищей. Он перестал быть самостоятельной боевой единицей, он стал орудием.

Фромм говорит, что в то время как жизнь характеризуется структурированным, функциональным ростом, некрофилы любят всё, что не растет, всё, что механично. Некрофил движим потребностью обращать органическое в неорганическое, он воспринимает жизнь механически – так, будто все живые люди являются вещами. Все, что отвращено от жизни или направлено против нее, притягивает некрофила, говорит Фромм, некрофил хотел бы вернуться в темноту материнского лона и в прошлое неорганическое или животное существование. Он принципиально ориентирован на прошлое, а не на будущее, к которому относится с ненавистью и которого боится. Сродни этому и его сильная потребность в безопасности.

Некрофил – это типичный взбесившийся мелкий буржуа. Как Ленин когда-то определял, скажем, анархиста как взбесившегося от ужасов капитализма мелкого буржуа, так и социальный некрофил – именно взбесившийся мелкий буржуа. Он ведет себя радикально потому, что его загнали в угол, он чувствует со всех сторон смертельную опасность. У него нет потребности в изменении, у него есть потребность в создании ситуации, где, наконец, опасности не будет, где он почувствует себя в безопасности. Это значит, что в принципе его можно купить. Его не обязательно побеждать, брать в плен и там «ломать» – его можно купить, его можно выдернуть из привычной среды, посадить в такое место, где он будет чувствовать себя хорошо, дать ему пост, чин, гонорары – всё, он купился.

Еще одно качество некрофила: он одержим любовью к принудительно-педантичному порядку. Это тоже выдает его как типичного ограниченного мелкого буржуа, обывателя (напоминаю, что страсть к принудительно-педантичному порядку – это проявление накопительской ориентации «социального характера», а накопительская ориентация была типичной для раннего периода существования буржуазии). Некрофил привык к организованному миру, где всё разложено по полочкам, где все (и он в том числе) знают свою социальную роль. И если этот мир рушится или даже просто сильно меняется, тогда некрофил начинает вести себя активно. Но сам он никакого другого мира создать не способен: он не способен к свободному творчеству, его раздражают те, кто ведет жизнь в полной неупорядоченности, его раздражают случайности, ему действуют на нервы неожиданности – он всего этого боится. Ему потому так и приятно работать с механизмами, что он ориентирован не на жизнь, не на спонтанное творчество, а на механический мир. С механизмом все понятно: ты его включил – он работает, выключил – перестал работать. Вот ты взял автомат, передернул затвор – все ясно, работоспособен. А товарищ по подпольной борьбе – он не автомат, у него нет затвора, его не передернешь.

Непосредственно от социальной некрофилии, поскольку Фромм описывал её, в частности, на примере хорошо ему известного феномена германского фашизма (он наблюдал его своими глазами до 1933 года), можно перейти к его изучению массовой психологии фашизма. Фромм изучал именно массовую психологию. Он осознавал, что лидеры фашизма лично могут обладать другой психологией – не такой, как фашистская масса. Больше того, он осознавал, что активный антифашист обладает иной психологией, чем «массовый фашист». Его интересовал феномен именно «массового фашиста» как феномен подчинения. Фромм описал (на примере Германии), каким образом движение протеста средних слоев, которое носило, в общем-то, революционистский характер, бунтарский характер, противостояло власти, вдруг быстро переродилось в массовое движение тех же средних слоев, утратившее внутренний революционный потенциал. Как психоаналитик (он пользовался психоаналитической методологией), Фромм пришел к выводу, что здесь срабатывают садо-мазохистские комплексы с преобладанием именно мазохистских, то есть речь идёт о получении удовольствия от подчинения, от потери своей самости, от того, что ты включен в некую систему, которая защищает тебя, пусть она и подавляет, карает, ограничивает тебя. А внутренняя агрессия (возникающая из-за развития фрустрации) переносится вовне. Здесь срабатывает механизм «переноса». Почему оказалось, что фашистские движения тяготеют к экспансионизму? Почему они все ввязываются в бесконечные войны вовне? Почему они втягиваются в какие-то межнациональные, межгосударственные конфликты, даже когда ясно, что это в принципе грозит падением режима (когда очевидно, что можно втянуться в такую войну, которая исчерпает силы, если противников, допустим, очень много)? Они все равно ввязываются – потому что, с точки зрения Фромма, этот «массовый фашист» нуждается в каком-то объекте ненависти, на который он мог бы перенести свою агрессию, ту агрессию, которую он вынужден сдерживать внутри себя, поскольку он уже поставил самого себя в положение мазохиста. Фромм подробно писал о психологии масс фашизма. Понятно, что этой проблемой раньше других заинтересовались антифашисты- эмигранты, то есть те, кто с этим непосредственно столкнулся, кто всё это лично наблюдал.

Фромм подробно зафиксировал свои наблюдения и выводы в книге «Бегство от свободы» (1941), где он воспользовался понятием «авторитарная личность». Авторитарная личность – это по-иному названный «средний человек», представитель средних слоев, мелкий буржуа, обыватель. Авторитарная личность – это личность, которая склонна к подчинению авторитету, для которой авторитет является достаточной психологической силой, чтобы ему подчиниться, это личность, которая сама авторитетом быть не может. Чтобы не было недоразумений, как на прошлых лекциях, специально подчеркиваю: в понятии «авторитарный характер» прилагательное «авторитарный» не идентично такому пониманию слова «авторитарный», как «тот, кто навязывает свою волю путем силы, власти; властный». Наоборот, авторитарная личность подчиняется авторитету. Здесь использовано второе значение французского слова autoritaire («властный»): «основанный на беспрекословном подчинении».

Фромм исследовал поведение среднего немца. Дело ведь не в том, что фашистская партия была массовой (миллион человек для 60-миллионной страны – не так и много), а в том, что средний немец, германский обыватель не просто приветствовал фашизм, но себя с ним идентифицировал. С того момента, как это произошло, бессмысленно стало говорить хоть о малейшей революционистской, бунтарской роли фашизма, как вообще бессмысленно стало говорить о фашизме как о социальном движении протеста, потому что себя с фашизмом идентифицировал представитель того мещанского болота, против которого первые фашисты пытались восстать, – они себя отделяли от «буржуазного болота», они себя полагали артистическими личностями: достаточно прочитать Гитлера или ранние статьи и недописанный роман молодого Геббельса. Они ни в коем случае не хотели себя отождествлять с этим убогим, жрущим, пьющим, чавкающим обывательским стадом. А получилось всё наоборот: именно это стадо благополучно себя с ними идентифицировало и поглотило – и успешно нейтрализовало ту революционистскую составляющую, которая в раннем фашизме была.

Фромм говорил, что авторитарная личность обладает некоторым мужеством: оно состоит в том, чтобы выдержать всё, что ниспослала Судьба или представитель этой Судьбы – Вождь. «Страдать безропотно, – говорил Фромм, – в этом высшая добродетель и заслуга такого человека. Не в том, чтобы пытаться прекратить эти страдания или, по крайней мере, уменьшить их. Не изменять судьбу, а подчиняться ей – в этом героизм авторитарного характера». В данном случае Фромм термин «авторитарный характер» использует как синоним понятия «авторитарная личность». Фромм специально говорил об авторитарной личности в частности еще и потому, что он полагал, что авторитарная личность – это преобладающий, к сожалению, тип в современном обществе. Потом он перенесет свою критику авторитарной личности с критики фашизма на критику капитализма вообще и покажет, что никакой принципиальной разницы нет: разнятся механизмы воздействия на эту личность, а механизмы подчинения одни и те же. Если внимательно почитать Фромма, обнаруживается лишь терминологическая разница: говоря о фашистских государствах, Фромм пользуется термином «авторитарная личность», а когда он пишет о современных странах буржуазной представительной демократии, он говорит о «конформистской личности», «конформистском характере». Однако механизм подчинения личности власти в обоих случаях идентичен. И даже более того: в некоторых отношениях «конформистская личность» (то есть обыватель в современном буржуазном обществе) еще более страшна, гнусна, мелка, она ведет себя еще более позорно, чем обыватель в фашистских странах: если «авторитарная личность» с удовольствием подчиняет себя авторитету, то «конформистская личность» полностью в этом авторитете растворяется.

Фромм пришел к выводу, что «после прихода Гитлера к власти лояльность большинства населения к фашистскому правительству была усилена добавочным стимулом: миллионы людей стали отождествлять правительство Гитлера с «Германией». В его руках была теперь государственная власть, потому борьба с ним означала самоисключение из сообщества всех немцев; когда все другие партии были распущены и нацистская партия «стала» Германией, оппозиция этой партии стала равнозначна оппозиции Германии». «…Для среднего человека, – полагал Фромм, – нет ничего тяжелее, чем чувствовать себя одиноким, не принадлежащим ни к какой большой группе, с которой он может себя отождествить» и которая может его поэтому защитить; он же – мелкий буржуа – стремится к безопасности. Вообще, в принципе буржуа стремится к безопасности.

«Гражданин Германии, – говорил Фромм, – как бы ни был он чужд принципам нацизма, должен был выбирать между одиночеством и чувством единства с Германией, и большинство выбрало единство... Страх перед изоляцией и относительная слабость моральных принципов значительной части населения помогает любой партии завоевать его лояльность, стоит этой партии лишь захватить государственную власть». При этом Фромм обращал специальное внимание на то, что как раз «средний класс – лавочники, ремесленники, служащие – восторженно приветствовали нацистскую идеологию и отождествили себя с ней. В то же время, как выяснилось, представители, например, духовенства или аристократии (то есть добуржуазные слои общества) такого восторга перед фашизмом не испытывали, их отношение к наци было либо равнодушным, либо отрицательным. Такая же ситуация складывалась с рабочим классом. Тут Фромм впервые говорит критически о «среднем классе», то есть об обывателе и выводит некоторые характерные его черты, причем на всем протяжении истории: «любовь к сильному и ненависть к слабому, ограниченность, враждебность, скупость – в чувствах, как и в деньгах, – и особенно аскетизм. Эти люди отличаются узостью взглядов, подозрительностью, ненавистью к незнакомцу, а знакомый всегда вызывал у них завистливое любопытство, причём зависть у них всегда рационализировалась как презрительное негодование; вся их жизнь была основана на скудости – не только в экономическом, но и в психологическом смысле».

Еще Фромм отмечал, что в Германии произошло разрушение предыдущего авторитета и авторитарная личность стала испытывать тяготение к новому авторитету. Особенно легко интегрировалась в новый строй, в новую систему, прибилась к фашистской партии молодёжь – потому, что рухнули старые авторитеты. Старшее поколение было поколением разбитых в предыдущей войне, оно было пассивно в своей горечи и в своём разочаровании, а молодёжь стремилась к действию. А экономическое положение молодёжи было подорвано, причём это относилось ко всем частям рынка, в том числе к рынку свободных профессий. И улучшить ситуацию было невозможно из-за Версальского договора. Но здесь была и психологическая, как считает Фромм, причина – он говорит, что негодование против Версальского договора находило себе главную опору в низах «среднего класса»; причем националистические страсти были рационализацией, то есть рациональным замещением в сознании неких иррациональных моментов, т.е. самообманом. Рационализация переводила чувство социальной неполноценности, которое испытывал мелкий буржуа, в чувство национальной неполноценности. Нацизм, как показывал Фромм, на самом деле не имел никаких настоящих политических принципов: «единственный принцип нацизма, – говорил он, – его радикальный оппортунизм». И это очень важно. Если бы было по-другому, то нацисты не пошли бы на сговор с крупной буржуазией, которую они программно считали и публично провозглашали своим врагом, и не стали бы ей продаваться. Если бы было по-другому, они бы не допустили в партию такое количество явно вроде бы «чужеродного» нацистской идеологии буржуазного, чиновничьего элемента; они не пускали бы в партию людей уже по принципу «чиновник/не-чиновник»: чиновник не мог бы стать членом нацистской партии, поскольку он служит (служил) веймарскому режиму, режиму, признававшему Версальский договор, и такой чиновник, если он был полицейским или судейским, должен был бороться – и боролся – с нацистами. Однако этого не произошло, поэтому Фромм говорит о «радикальном оппортунизме». Как и другие критики нацизма впоследствии, марксистские в том числе, Фромм пришел к выводу, что фашистское движение, возникшее как движение «среднего класса», было использовано правящими классами. Он говорит: «привилегированные классы рассчитывали, что нацизм направит угрожавший им эмоциональный заряд в другое русло и в то же время поставит нацию на службу их собственным экономическим интересам. В целом их ожидания оправдались…»

Непосредственно от критики «среднего человека» как представителя фашистских движений Фромм переходит к критике «среднего человека» капитализма, так называемого человека-автомата или, в другом переводе, автоматизированного человека. Фромм говорит о том, что, чтобы возник «человек-автомат», необходим механизм автоматизирующего конформизма, то есть такой психологический механизм, который позволяет человеку избежать репрессий (даже неявных, даже несильных, даже психологических, даже угрозы репрессий) со стороны общества за счет подчинения правилам этого общества, и Фромм не видит никакой принципиальной разницы в таком приспособлении, допустим, к гитлеровскому режиму или к режиму так называемой парламентской демократии. Просто репрессия осуществляется более явно или менее явно, более грубо или менее грубо, но все равно она существует, она осуществляется. В этом и заключается для настоящего радикала важнейший вывод Фромма: никакой принципиальной разницы (принципиальной, то есть на философском, глобальном, концептуальном уровне) нет между так называемыми тоталитарными режимами и так называемыми нетоталитарными режимами, режимами парламентской демократии.

Фромм, когда он говорит об автоматизирующем поведении, говорит, что это механизм бегства, он вводит в данном случае термин по сути биологический. Ведь зачем нужен механизм бегства? – чтобы избежать неблагоприятной для себя ситуации. Существует в принципе два базовых механизма ответа на неблагоприятное воздействие – бегство и сопротивление, бегство и агрессия. Вы можете либо активно убежать от опасности – то есть собственно убежать, либо пассивно – затаиться, мимикрировать. Либо же вы можете сопротивляться этой опасности. Радикальный способ поведения – это, безусловно, сопротивление опасности, а способ поведения, нормальный, естественный для мелкого буржуа – это избежать опасности, убежать от нее.

Фромм говорит, что при помощи автоматизирующего конформизма индивид преодолевает чувство своей ничтожности по сравнению с подавляющим мощным внешним миром – обратите внимание: не с фашистским режимом, а вообще с внешним миром, – либо за счет отказа от собственной целостности, либо за счёт разрушения других, чтобы мир перестал ему угрожать. То есть человек либо отказывается от самого себя, либо кого-то подставляет вместо себя: «этот кто-то будет наказан, этого кого-то сейчас будут бить, а я за это время успею спрятаться». Фромм говорит: «Индивид перестает быть собой; он полностью усваивает тип личности, предлагаемый ему общепринятым шаблоном (то есть пресловутый «социальный характер»), и становится точно таким же, как все остальные, и таким, каким они хотят его видеть. Исчезает различие между собственным «я» и окружающим миром, а вместе с тем – и осознанный страх перед одиночеством и бессилием. Этот механизм можно сравнить с защитной окраской некоторых животных: они настолько похожи на свое окружение, что практически неотличимы от него. Отказавшись от собственного «я» и превратившись в робота, подобного миллионам других таких же роботов, человек уже не ощущает одиночества и тревоги. Однако за это приходится платить утратой своей личности». Это Фромм говорил еще тогда, когда написал «Бегство от свободы», а «Бегство от свободы», в первый раз (первым изданием) вышло в 1941 году. То есть уже тогда Фромм переносил эти механизмы с конкретного случая – со случая фашизма – на все иные случаи, в том числе и на случай буржуазной демократии.

Фромм считал, что современное классовое общество создаёт такой тип «социального характера», в котором оно нуждается – именно как классовое общество, – и создаёт за счет того, что человек отказывается от себя, иначе говоря, таким образом сам себя убивает. Фромм написал однажды красивую фразу: если в XIX веке основной философской проблемой было осознание того, что Бог умер, то в XX веке основной проблемой является то, что человек умер. Фромм писал о том же самом в книге «Искусство любить», это совершенно неожиданно потому, что в принципе книга была посвящена совсем другой теме, но, очевидно, это казалось ему до такой степени важным, что Фромм полагал, что об этом необходимо говорить и писать везде и всегда, где и когда такая возможность представится.

Фромм выводил «человека-автомата» из потребности нынешнего капиталистического общества, то есть Фромма не волновало, что существование в виде «человека-автомата» спасает физическое бытие конкретной особи, его волновало то, что это, к сожалению, соответствует задачам капитализма как бездушной экономической машины и губит человека как Человека, то есть как личность. «Современный капитализм, – считал Фромм, – нуждается в людях, которые могут легко, без сбоев работать, и притом в больших количествах; в людях, которые стремятся потреблять всё больше и больше; в людях, чьи вкусы нивелированы, легко поддаются влиянию, легко изменяются. Он нуждается в людях, которые считают себя свободными и независимыми, не подчинёнными какой бы то ни было власти или принципам совести, но при этом хотят получать распоряжения, делать то, что от них ждут; в людях, хорошо прилаженных к социальной машине, которыми можно управлять без принуждения; которых можно вести без вождя; побуждать к действию без какой-либо цели, кроме одной: что-нибудь производить, быть в движении, функционировать, идти куда-то». Поэтому он и говорит, что это – «люди-автоматы». «Автоматы не могут любить, – говорил Фромм, – они могут обменивать свои личные наборы качеств и надеяться на справедливую сделку. Такой отчужденный характер любви и, в особенности, брака едва ли не ярче всего проявляется в идее команды». То есть люди в паре, в браке превращаются в такую производственную бригаду или слаженную спортивную команду, которая решает некоторые функциональные задачи, собственно к личности никакого отношения не имеющие. Эта «команда» – всего лишь механизм, она не порождена нуждой в психологической близости, она не развивает духовно и эмоционально своих членов, она создана исключительно для решения некоторых технических задач: как лучше приспособиться к окружающей среде, как выгоднее купить то-то и то-то, как лучше сохранить деньги, – все равно как команда на поле, в спорте. У вас есть задача этот гейм отыграть, вот вы друг с другом и взаимодействуете. Гейм кончился – всё, вы каждый сам по себе. Вы не связаны никакой подлинной личной привязанностью, вы не испытываете потребности в психологической близости, вы не ощущаете неразрывного психологического и эмоционального единства друг с другом, вы действительно полностью превращены в автомат.

Фромм полагал, что именно этот тип человека воспитывается совершенно сознательно, и был, разумеется, абсолютно прав; он полагал, что такой тип человека – с таким «социальным характером» и до такой степени редуцированной самостью – не способен на восстание, не способен на радикальное поведение и не способен сам осознать себя таковым (то есть «человеком-автоматом»). Ведь если вы себя таковым осознали – уже пробита какая-то брешь, вы перестали быть автоматом, с вами уже нельзя поступать так, как раньше, вас уже нельзя гнать куда-то вперед, не объясняя вам всерьез, зачем вы туда идёте, а заменяя объяснение ссылкой на общее поведение. В современном капитализме, полагал Фромм, подавляющее большинство населения, к сожалению, превращено в такие автоматы, в том числе и та часть населения, на революционный потенциал которой традиционно рассчитывали марксисты, – то есть рабочие. Фромм говорил: «Рабочий стал экономическим атомом, пляшущим под музыку автоматизированного управления. Он не участвует ни в планировании трудового процесса, ни в его результатах…» Но в то же время, говорил Фромм, то же самое происходит и с теми, кто управляет: «Управляющий превращается в бюрократа, который манипулирует вещами, цифрами и людьми просто как объектами своей деятельности. Такую манипуляцию называют областью человеческих отношений, хотя управляющий имеет дело с самыми бесчеловечными отношениями между автоматами, ставшими абстракцией». То же самое Фромм говорил о религии по отношению к «людям–автоматам»: «Религия стала пустой раковиной. Она превратилась в средство преумножения собственных сил с целью достижения успеха. Бог стал партнером в бизнесе».

Наиболее человеческое качество – любовь – так же недоступно для «людей-автоматов» и заменено маской, видимостью любви: «Любовь также стала редким явлением. Автоматы не любят, отчужденные люди равнодушны. Специалисты по любви и браку пропагандируют отношения между людьми как партнёрами, манипулирующими друг другом с помощью правильно избранной техники, для них любовь – это по сути эгоизм à deux (вдвоём), убежище от невыносимого одиночества». Таким образом, «человек-автомат» – это не человек, это вещь, а вещь, по Фромму – ничто. Здесь Фромм вплотную подошел (но не сделал последнего шага, будучи представителем подчеркнуто гуманистической философии) к тому, что позднее на примере Альтюссера было названо «теоретическим антигуманизмом». Альтюссер показал, что отдельная особь, отдельный человек не могут быть принципом при изучении социального целого, социума. Это и было названо потом «теоретическим антигуманизмом.

КРИТИКА ФРОММОМ АСКЕТИЗМА .

Тут необходимо понять вот что: конечно, радикальная позиция – это позиция гедонистическая, но не потребительски-гедонистическая, а позиция аскетического гедонизма, если хотите, ограничивающего гедонизма, избирательного гедонизма, то есть принятия жизни в её полноте, во всей её сложности, не избегая тяжестей и опасностей и сепарируя эмоции и действия не по принципу «приятно–неприятно», а по принципу «высшее–низшее», «важное для человечества – неважное для человечества». Только если вы живете жизнью в её полноте, если вы как гедонисты не боитесь быть не-гедонистами, не боитесь радости или её отсутствия, не боитесь наслаждения или его отсутствия, только тогда вы сможете не бояться смерти, не бояться опасности. Но если этот гедонизм у вас потребительский, то вы уже превращены в «человека-автомата»: для вас вещи стали важнее, чем вы сами, поскольку потребительский гедонизм – это на самом деле стремление к бесконечному потреблению, стремление достраивать себя за счет вещей.

Но в то же время существует такая достаточно распространенная и традиционная точка зрения, в том числе в революционном лагере, что революционер должен быть аскетом, что сама его социальная роль диктует ему необходимость быть аскетом, «монахом». Фромм был одним из первых, кто четко и ясно высказался против аскетизма, в частности, по психологическим причинам. Он показал, что у аскетов желания подавлены, однако в самой попытке подавить стремление к обладанию и потреблению индивид демонстрирует высокую степень озабоченности желанием обладать и потреблять. Иначе говоря, аскетизм – это обратная форма потребительского гедонизма. Если вы это осознаете, вы перестанете бояться быть самими собой, вы сможете эффективно реализовать свою потребность в самореализации, которая является одновременно вашим долгом – революционным долгом содействовать прогрессу человечества. Вы не будете воспринимать гедонизм потребительски, мещански: «наслаждение жизнью» не будет у вас в сознании связываться с водкой, алкоголем, наркотиками, пищей, одеждой, деньгами. А будет связываться с наслаждением от познания нового, наслаждением от своих и чужих стихов, с наслаждением от живописи или музыки, от общения с любимым человеком и с настоящими друзьями (товарищами), с наслаждением творчеством, с наслаждением победой или с гордостью за своих товарищей, погибших, но не покорившихся врагу.

Вообще говоря, подлинный радикал остается аскетическим гедонистом независимо от того, какое поведение общественно приветствуется в той или иной среде в то или иное время: то есть во времена официального аскетизма он должен выглядеть гедонистом, а во времена официального гедонизма – аскетом.

«ИМЕТЬ» ИЛИ «БЫТЬ»?

Фромм не первым, естественно, сказал эти слова, но он написал целую книгу, где подробно рассмотрел этот вопрос: «Иметь или быть?». Это то же самое, о чем мы говорили на примере экзистенциализма: «существование подлинное – существование неподлинное». Радикальное существование – это существование подлинное, экзистенция. Фромм пользуется другими словами, он специально оговаривается один раз, что когда он уже написал практически всю книгу, он познакомился с такими-то работами Сартра и обнаружил, что пишет то же самое (и это чистая правда). «Это мелкие работы, основных работ Сартра я не читал, поэтому забегать вперед не буду. Не знаю, но мне кажется, что я говорю то же самое», – уточнил Фромм. Всё верно: Фромм использует другую – фрейдистскую – терминологию, но на самом деле он говорит о том, что существует радикальная оппозиция: «иметь» (у Сартра – «быть») или «быть» (у Сартра – «существовать»). Либо вы имеете, подгребаете под себя (и тогда вы потребитель), либо вы существуете. Если вы что-то имеете, вам есть, что терять, у вас это можно отобрать. Если вы существуете в настоящем, подлинном бытии, то это отобрать у вас нельзя, потому что это ваша внутренняя сущность. Но в отличие от экзистенциалистов (Сартра, например), которых интересовала экзистенция, подлинное бытие, как механизм сопротивления всему неподлинному окружающему миру, Фромм как психоаналитик попытался показать некоторые параметры (медицинские, если хотите, психологические) отличия положения «иметь» от положения «быть», модуса обладания от модуса существования. Чем этот модус обладания, то есть форма существования обывателя, потребителя, отличается от формы существования настоящего человека? В первую очередь, сказал Фромм, это активность. Тот, кто живет не в модусе потребления, а в модусе бытия, тот в первую очередь активен. А что значит быть активным? Быть активным, по Фромму, это значит дать проявится своим способностям, таланту, всему богатству человеческих дарований, которыми, хотя и в разной степени, наделён каждый человек. То есть это деятельность, направленная вовне, с реализацией собственного внутреннего потенциала. Внутреннего, повторяю, собственного, то есть не такого, какой выгоден внешнему миру. То есть вы реализуете себя подлинного, а не тот продажный имидж, не ту маску, которую навязывает вам социально несправедливый внешний мир.

Следующее, что вывел Фромм как показатель и как предикат модуса бытия, это стремление отдавать, делиться с другими, жертвовать собой. Тут, полагаю, объяснять ничего не нужно, потому что это совершенно естественная позиция революционера…

Следующая оппозиция, которую Фромм описал, это оппозиция «опасность – безопасность». Ценным и важным в данном случае для нас является то, что Фромм показал, что вопреки тому, что кажется на первый взгляд, именно модус обладания, модус потребления более опасен, чем модус бытия. Потребитель, говоря иначе, живет в условиях большей опасности. Фромм объяснял это так: «Осторожные, ориентированные на обладание люди получают удовольствие от безопасности, но на самом деле их положение весьма ненадежно. Люди зависят от того, что имеют: от денег, престижа… иными словами, от чего-то, что вне их самих. Но что же происходит, когда люди теряют то, чем обладают? Ведь, в самом деле, все, что каждый имеет, может быть потеряно. Например, можно лишиться собственности, а с нею – что вполне вероятно – и положения в обществе, и друзей, и, более того, рано или поздно нам придётся расстаться с жизнью, в любой момент мы можем потерять её». «Если я, – говорит далее Фромм, – это то, что я имею, и если я теряю то, что я имею, то кто же тогда я есть? Не кто иной, как поверженный, опустошенный человек – жалкое свидетельство неправильного образа жизни». И напротив, говорит Фромм, «когда человек предпочитает быть, а не иметь, он не испытывает тревоги и неуверенности, порождаемых страхом потерять то, что имеешь. Если я – это то, что я есть, а не то, что я имею, никто не в силах угрожать моей безопасности и лишить меня чувства идентичности».

Здесь Фромм вновь совпадает с Сартром, хотя это и не так очевидно. Сартр говорил что «Ад – это другие». Но что Сартр имел в виду? Он имел в виду, что «другие» представляют для вас опасность (напоминаю, Сартр пишет о современном ему капиталистическом обществе, то есть обществе несовершенном, патологическом, обществе, в котором непрерывно идёт, лишь скрытая за ширмой внешних приличий, война всех против всех). Однако и вы сами для других являетесь «другим» и, следовательно, представляете собой равную опасность. Следовательно, если не обрекать себя на пассивное ожидание опасности, а пойти на изучение «другого», на контакт с ним, на слияние с ним, то есть отдать себя другому и рассчитывать на взаимность, опасность резко уменьшается. Каждый творит себя в другом, для другого, друг с другом. Это пренебрежение опасностью, героизм – объективная, подлинная безопасность (поскольку экзистенцию нельзя отнять, а материальное бытие – можно). Сартр полагал, что сотрудничество даёт гарантию коллективного сопротивления репрессивному внешнему миру. Только в сотрудничестве в сопротивлении, полагал Сартр, возможна подлинная любовь. Фромм, как видим, не зная Сартра, в своих исследованиях пришел к тем же выводам. Это, кстати, один из критериев научности: если вы, независимо от другого, на том же материале при помощи, допустим, другого метода приходите к тому же выводу, это свидетельствует об объективности и истинности полученных вами результатов…

Следующая оппозиция, о которой говорит Фромм, это оппозиция «солидарность – антагонизм». Здесь Фромм опять совпадает с Сартром. Фромм говорит, что любить, восхищаться, радоваться, не желая при этом обладать объектом любви и восхищения, – это возможность вашего бытия. Стало быть, внутри себя, по внутренним критериям человеческом сущности вы не нуждаетесь в том, чтобы обязательно всё захватывать, подчинять и присваивать. Одним из наиболее удачных примеров, подтверждающих этот постулат, Фромм считает известный феномен наслаждения без стремления обладать тем, чем ты наслаждаешься. Причем в данном случае не важно, идёт ли речь о картине, музыке, природном пейзаже, явлении или общении, дружбе, любви. Фромм говорит: «Мужчина и женщина могут получать радость от общения друг с другом: каждому из них могут нравиться взгляды, вкусы, идеи, темперамент или личность другого человека в целом. И только у тех, кто непременно должен иметь то, что им нравится, такая взаимная радость общения обычно сопровождается желанием сексуального обладания. Для тех же, кто ориентирован на бытие, общение с другим человеком само по себе является удовольствием и приносит большую радость, и даже если он привлекателен в сексуальном отношении, совсем не обязательно, говоря словами Теннисона, срывать цветы, чтобы наслаждаться».

Следующая оппозиция, которую вводит Фромм, это оппозиция «радость – удовольствие». Действительно очевидно, что радость – это более глубокое чувство, более серьезно переживаемое, более полное, чем удовольствие. Относительно удовольствия (наслаждения) нам хорошо говорит буржуазная телереклама, показывающая процесс поедания клубники: «Еда – это наслаждение. Наслаждение вкусом». Да, удовольствие (наслаждение) от поедания клубники возможно (хотя вообще-то еда – это не наслаждение, это печальная необходимость для поддержания жизнедеятельности биологически несовершенно объекта, каким является всякое белковое существо: если не поешь – умрешь; кроме того, удовольствие от еды – это не подлинное удовольствие: на самом деле, как давно доказано, это лишь ликвидация, подавление негативных ощущений, вызываемых чувством голода). Но вы получите радость, съев клубнику! Тем более, что чем больше тебе лет, чем сильнее стираются вкусовые сосочки, тем меньше удовольствия. А радость можно испытывать в любом возрасте.

УЧЕНИЕ ФРОММА О «ГУМАНИСТИЧЕСКОМ ПЛАНИРОВАНИИ» («ГУМАНИСТИЧЕСКОМ УПРАВЛЕНИИ »).

С «гуманистическим управлением» у Фромма возникла интересная коллизия. Фромм широко известен именно как противник насилия, противник подавления. Дело доходит до того, что некоторые воспринимают Фромма едва ли не как «теоретика хиппи». И вот этот «теоретик хиппи» развивает учение о «гуманистическом управлении» («гуманистическом планировании»), то есть по сути о революционном преобразовании мира при посредстве функции политической власти. Фромм говорит, что для того, чтобы успешно развивать человеческую цивилизацию, необходимо введение «гуманистического управления». «Гуманистическое управление» призвано осуществить следующие объективно назревшие потребности человечества: «Необходимо решить проблему, каким образом продолжать следовать по пути индустриализации без полной централизации производства, то есть без риска прийти к фашизму старого типа или, что более вероятно, к технологическому «фашизму с улыбающимся лицом». Необходимо сочетать всеобщее планирование, с одной стороны, с высокой степенью децентрализации – с другой. Необходимо отказаться от неограниченного роста экономики в пользу избирательного её развития, чтобы избежать экономической катастрофы. Необходимо создать такие условии для работы и такой общий настрой, при которых основной мотивацией было бы духовное, психологическое удовлетворение, а не материальное обогащение. Необходим дальнейший прогресс науки и в то же время необходимо предотвратить опасность злоупотребления практическим применением научных достижений. Необходимо создать такие условия, при которых люди испытывали бы счастье и радость, а не просто удовлетворяли свою потребность в наслаждении. Необходимо обеспечить полную безопасность индивидам, чтобы они не зависели от бюрократического аппарата общества в удовлетворении своих основных потребностей. Следует создать условия для «индивидуальной инициативы» в повседневной жизни человека, а не в сфере бизнеса…»

И это еще не всё. Фромм выдвигает длинный список достаточно радикальных требований. Например: «Следует запретить все методы «промывания мозгов», используемые в промышленной рекламе и политической пропаганде». Или: «Пропасть между богатыми и бедными странами должна быть уничтожена». После ознакомления со всем списком выдвинутых Фроммом условий становится ясно (хотя Фромм этого и не пишет), что для воплощения этих требований в жизнь необходима политическая власть. А зачем вообще нужна политическая власть? Вы должны это четко и ясно осознавать. Так же, как и то, зачем нужна революция. Революция нужна не сама по себе, это не цель, а средство. Революция нужна для того, чтобы осуществить послереволюционный проект общественных преобразований. А осуществить послереволюционный проект возможно, только если вы обладаете политической властью. То есть политическая власть сама по себе тоже не обладает никакой ценностью. Очевидно, что осуществление проекта «гуманистического управления» возможно, только если вы захватили политическую власть и, используя её как механизм проведения в жизнь вашей политической воли, целенаправленно внедряете «гуманистическое управление». Поскольку запретить рекламу – это уже репрессия. Стереть границы между бедными странами и богатыми (так же, как и между бедными и богатыми классами) – это тоже репрессия, потому что богатые не согласятся с этим стиранием границ, им это невыгодно. То есть, прямо этого не говоря, Фромм показывает, что невозможно осуществление никакой самой светлой, самой замечательной утопии без использования для этого механизмов политической власти. Да, конечно, если мы все к тому времени не умрем, если человечество не загонит себя в тупик, если не исчерпаются природные ресурсы, мы доживем до бесклассового общества, общества без угнетения и насилия, но путем простого «прорастания элементов бесклассового общества в классовом» это произойти не может. Фромм показывает, что самые замечательные, самые гуманные идеалы, самые гуманные цели, если речь идёт о судьбах общества и если не отрываться от реальности, все равно требуют механизмов внедрения. Человечество знает только один такой механизм – политическая власть. А всякая политическая власть – это насилие.

КРИТИКА ФРОММОМ РЕКЛАМЫ И ПРОПАГАНДЫ.

Фромм на примере рекламы показал, что она апеллирует не к разуму, а к чувству, она действует так же, как гипнотическое внушение. Нельзя сделать «хорошую» (то есть моральную) рекламу, нельзя сделать «правильную» (то есть этичную) рекламу. Можно сделать только более удачную, более успешную рекламу и использовать её как рыночное или идеологическое оружие, но все равно это ущербное оружие, это вредное оружие, оно все равно морочит вам голову, охмуряет вас. Фромм говорил, что критические способности человека посредством рекламы или пропаганды притупляются, человека запугивают тем, допустим, что от него «не так» пахнет, или ему навязывают какие-то безумные мечты о внезапной счастливой перемене в жизни, которая произойдет, как только он купит рубашку или мыло… Все эти образы в основе своей иррациональны, они не имеют ничего общего ни с качеством товара, ни с истинными потребностями человека, они усыпляют, убивают критические способности покупателя – как опиум или как гипноз. В такой рекламе есть элемент мечты, «воздушного замка» – и за счет этого она приносит человеку определённое удовлетворение. Но в то же время она увеличивает его чувство незначительности и бессилия. «По сути дела, – говорит Фромм, – эти методы усыпления способности к критическому мышлению гораздо опаснее для демократии, чем открытые нападки на неё. В смысле же воздействия на человеческую личность они гораздо безнравственнее непристойной литературы. Потребительские движения пытаются восстановить критические способности, достоинство и самоуважение покупателя, однако до сих пор это общественное движение не вышло за пределы скромных начинаний».

Фромм полагал, что по-другому и быть не может. То же самое ведь происходит и в области политической рекламы. Фромм говорит, что всё это четко и явно коррелирует с особенностями сознания среднего американца, сознания обывателя. Существование внутри рекламы для обывателя естественно, а всех остальных она отупляет. И лишь обывателям это не страшно, они уже тупые. Они в своей стихии, в своем, понятном им мире, они испытывают удовлетворение от этого. А по отношению ко всем остальным реклама – это преступление: начиная с детей, у которых есть шанс развиться во что-то другое, не такое убогое, как средний американец, и кончая теми, кого реклама раздражает.

Реклама – это действительно преступление. Потребитель рекламы насильно оглупляется. Фромм на примере американцев об этом очень хорошо пишет, он говорит, что типичным рекламным героем является мультипликационный мышонок Микки-Маус, который живет в нереальном мире постоянной опасности, которого постоянно преследуют, хотят съесть, поймать, уничтожить, но ему все время удаётся чудом, за счет каких-то недоразумений, случайностей и т.п. избегать смерти, и иногда даже удаётся – опять-таки чудом, в силу случайности – нанести какой-то ущерб, какой-то незначительный ущерб своим преследователям. Это сюжет, который повторяется постоянно, из раза в раз, из года в год. Никакой психически здоровый человек не станет это смотреть бесконечно, в бесконечных вариациях, год за годом. Раз средний американец это смотрит, значит, в этом сюжете есть элемент притягательности, значит, американец отождествляет себя с Микки-Маусом, значит, он тоже чувствует себя в этой ситуации постоянной опасности, подавления, когда что-то огромное за тобой гонится и пытается поглотить. Средний американец, таким образом, переживает свои страхи, он ощущает еще раз свое чувство ничтожности и в конце сюжета получает утешение: «Несмотря ни на что, я (=Микки-Маус) все-таки спасся! В этот раз я вновь оказался сильнее врага». И при этом он, средний американец, даже не осознает, что его спасение, его везение зависят в основном от его способности удирать и от разного рода непредвиденных обстоятельств и случайностей, которые мешают этому чудовищу, этому преследователю, его поймать, – то есть это, в общем-то, ситуация унизительная.

ОПИСАНИЕ ФРОММОМ СОВРЕМЕННОГО ЕМУ ОБЩЕСТВА КАК РЕПРЕССИВНОГО.

В принципе, восприятие современного общества как репрессивного для неофрейдистов естественно. Но у Фромма, что интересно, это получилось по сути случайно и помимо его воли. Он рассуждал о способности человека действовать в согласии со своей совестью и избежать социальной маски, то есть «непродуктивного» «социального характера». Но при этом Фромм вдруг понял, что если человек осознаёт свою истинную человеческую сущность и избегает «социального характера», то он тем самым нарушает функционирование существующей социальной системы, а это неизбежно ведет к социальным действиям, направленным на её изменение, как сказал бы Сартр – к революционному проекту. Поэтому общество, естественно, стремится всеми силами воспрепятствовать осознанию человеком своей внутренней сущности, – обратите внимание: не революционным действиям, которые по закону наказуемы, а всего лишь осознанию человеком своей внутренней сущности. То есть это общество репрессивно по внутренним параметрам, имманентно. Чем ценно это открытие Фромма для радикала? Тем, что вы должны понимать: как только вы осознали, что вы этому обществу не принадлежите, – с этого момента вы являетесь законным объектом репрессий. Законным, повторяю, то есть не надо жаловаться, что с вами что-то нехорошее делают, что вам плохо, что вы живете в нищете, что у вас карьера не сложилась, что вас побили, что вас уволили с работы и т.д. Если вы себя не идентифицируете с этим обществом, – все правильно, так оно и должно с вами поступать, это с его стороны совершенно законные репрессии, их надо воспринимать как неизбежность и отвечать на насилие насилием, отвечать противодействием на действие. То есть сопротивляться.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ФРОММА О НОРМЕ.

Фромм понял, что в капиталистическом обществе, где все эталоны уже корыстно заданы правящими классами, где людям навязаны «непродуктивные» «социальные характеры» и где ваша внутренняя сущность искажена, если вы на это искажение поддались, значит, ваше существование уже дефективно, хотя формально вы не стали при этом больными. Если вы стали больными – это уже некоторая (небольшая, впрочем) угроза для общества. А если вы дефективный, но не больной, то это норма. Раз существование дефективного есть норма, значит – и общество дефективное. Фромм-психоаналитик написал целую книгу «Здоровое общество», пытаясь показать, как можно излечить общество методом психоанализа. Но из общей концепции Фромма это не вытекает, потому что если общество репрессивное, то излечить его невозможно, оно на попытки его лечить будет отвечать репрессией. Это все равно как если бы вы пришли к буйнопомешанному. У него в руках топор, а вы ему говорите: «Ты знаешь, у меня есть такие замечательные таблетки, называются «аминазин», ты их примешь – и сразу тебе полегчает, ты успокоишься…» А он на весь окружающий мир зол – и понятно, что в ответ на ваши слова он вас просто ударит топором по голове. В принципе, к чему-то подобному, по публикациям, Фромм пытался призвать современную ему Америку. То есть он Америке – психу с топором – пытался сказать: «Тебе плохо, ты страдаешь, давай лечиться!» – не обращая внимания на то, что сам еще раньше доказал, что ответом будет именно удар топором по голове. Никакого другого ответа в принципе быть не может. Но для нас важно, что, не затрагивая социологии Фромм показывает, что существуют две нормы: норма усредненности, норма «среднего человека», выведенная чисто статистически, на основе большой распространенности патологии, – и норма человека в подлинном существовании, норма радикала, то есть подлинная норма.

Надо еще сказать, что Фромм разработал и предложил несколько частных проектов, как то: советы «голоса совести», группы межличностного общения, экспертные советы для оценки всех экологических, экономических и т.п. проектов, новых видов продукции или услуг и т.д. – с точки зрения соответствия их индивидуальному и общественному здоровью и социальным интересам людей. Но эти частные проекты, безусловно, применимы и ценны на этапе послереволюционного существования общества.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В центре внимания лично Э.Фромма противоречивость человеческого существования, взятая не в качестве субъективно-личностной деятельности, а как онтологический факт. Философ различает следующие дихотомии: патриархальный и матриархальный принципы организации жизни людей, авторитарное и гуманистическое сознание, эксплуататорский и рецептивный (послушный) типы характера, обладание и бытие как два способа жизнедеятельности индивида, негативная "свобода от" и позитивная "свобода для" в процессе развития личности.

Он исходит из того, что личностные и онтологические основания человеческого существования, с одной стороны, как бы дополняют друг друга, создавая одновременно уникальность и всеобщность человеческого бытия, а с другой противоречат друг другу в силу того, что уникальность и всеобщность несовместимы.

Разрабатывая учение, представляющее собой синтез психоаналитических, философско-антропологических и марксистских идей, Фромм стремится найти способы разрешения противоречий человеческого существования, ликвидации различных форм отчуждения человека, определить пути оздоровления западной цивилизации, показать перспективы свободного и творческого развития личности.

Подлинной ценностью человека Фромм считает способность к любви, ибо любовь, в его понимании, служит критерием бытия и дает ответ на проблему человеческого существования. В процессе овладения искусством любви происходит изменение структуры характера человека, в результате чего уважение к жизни, чувство идентичности, потребности в привязанности к миру, в заинтересованности в единении с ним, становятся превалирующими, тем самым способствуя переходу от эгоизма к альтруизму, от обладания к бытию.

Фромм принципиально отказывался искать истоки общественного миропорядка, нравственных исканий, человеческих потенций в чем-то ином, нежели в самом человеке. Он едва ли не единственный исследователь в западной философии, кто неуклонно развивает тему человеческой сущности как реализации продуктивного, жизнетворческого начала. Человек сам по себе не плох и не хорош. Он открыт для самосозидания. Это означает, что его можно соразмерять с самим собой, то есть с нераскрытым человеческим потенциалом. В этом смысле человек может оказаться некой идеальной меркой не только для самого себя, но и для всей истории. Важно только не отступать от этой антропологической позиции, не приискивать иных трансцендентных критериев для оценки человеческого, кроме как внутри него самого.

Фромм стремится анализировать сложные социальные явления, вскрывая изначальные психические потребности человека, вырастающие на этой основе типы общения, типы ориентации и всякого рода патологические смещения.

Библиография

1. Тард Г. Личность и томпа. СПб., 1903.

2. Фромм Э.Догмат о Христе,М., 1998

3. Фромм Э. Искусство любви. Минск, 2000 год.

4. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.,1994.

5. Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990.

6. Фромм Э. Душа человека. М.,1992.

7. Фромм Э. Иметь или быть? М.,1988.

8. Фромм Э. Психоанализ и этика. М.,1994.

9. Фромм Э. Человек для себя. М.,1992.

10. Фромм Э. Духовная сущность человека. Способность к добру и злу. Человек и его ценности. М., 1988.

11. Юнг К.Г. Психологические типы. М.,1992.