Эстетика и поэтика русского акмеизма
Литературное течение акмеизма возникло в России в начале 1910-х годов.
К 1910 году между символистами обозначился явный раскол. Поводом его стал доклад одного из "младших" символистов Вяч. Иванова "Заветы символизма", в котором признанный теоретик символизма выдвигал на первый план как главную задачу символистского движения его теургическое воздействие, "жизнестроительство", "преображение жизни". Вяч. Иванова поддержали А. Блок, а затем и А. Белый. В. Брюсов же звал теургов быть творцами поэзии к не более того, что символизм "хотел быть и всегда был только искусством". В десятых годах ряды символистов покидает молодежь, образуя объединение акмеистов
, противопоставивших себя символистской школе. Но, вернее будет сказать, что символизм как течение в русской литературе исчез с приходом революционного 1917 года. Историческое значение русского символизма велико. Символисты четко уловили и выразили тревожные, трагические предощущения социальных катастроф и потрясений начала нашего столетия. Все их творчество несет в себе романтический порыв к миропорядку в царстве свободы и единения людей. Это были люди высочайшей культуры - поэты и прозаики и одновременно философы, мыслители. Эрудиты, люди обширных знаний Брюсов, Бальмонт, Анненский, Сологуб, Белый, Блок освежили и обновили поэтический язык, обогатив формы стиха, его словарь, ритмику, эстетические, краски. Они научили нас видеть, понимать, чувствовать поэзию как особую идейно-художественную ипостась литературы. И даже лидер акмеистов Н. Гумилев при всем неприятии эстетической платформы символистов в целом называл В. Брюсова своим учителем.
В 1912 году сборником "Гиперборей" заявило о себе новое литературное течение, назвавшее себя акмеизмом
(от греческого акмэ
, что означает высшую степень чего-либо, пору расцвета). Акмеизм возникает в период, когда символистская школа была на излете, возникает на платформе отрицания отдельных программных положений символизма и, в частности, его мистических устремлений. Однако своим рождением акмеизм обязан прежде всего символизму, и Н. Гумилев справедливо именует своих собратьев "наследниками достойного отца". "Собратьями" Н. Гумилева стали поэты С. Городецкий, А. Ахматова, О. Мандельштам, М. Зенкевич, В. Нарбут, которые и объединились в группу "Цех поэтов" В 1911-1914 годах у них, кроме журнала "Аполлон", издававшегося С. Маковским, были свои печатные органы - журнал "Гиперборей" и различные альманахи. Организаторами группы и теоретиками нового течения были Николай Гумилев и Сергей Городецкий.
Противопоставляя себя символизму, акмеисты провозглашали высокую самоценность земного
, здешнего мира, ею красок и форм. С. Городецкий писал: "После всех "неприятий" мир бесповоротно принят акмеизмом, по всей совокупности красот и безобразий... Если это борьба с символизмом, а не занятие покинутой крепости, это есть, прежде всего борьба за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Землю". Итак, одна из первых заповедей акмеистов - поклонение Земле, Солнцу, Природе. Из нее следует вторая, близкая к ней: утверждение первобытного начала в человеке, прославление его противостояния природе. М. Зенкевич писал: "Современный человек почувствовал себя зверем, Адамом, который огляделся тем же ясным, зорким оком, принял все, что увидел, и пропел жизни и миру аллилуйя".
Каждый из акмеистов считал своим долгом прославить первочеловека - Адама - и славили - Н. Гумилев увидел в нем то начало, которое бросает вызов даже богам:
В суровой доле будь упрям,
Будь хмурым, бледным и согбенным,
И не скорби по тем плодам,
Неискушенным и презренным...
Адам встречается в поэзии Гумилева то в образе экзотического конквистадора, покорителя морей ("Путешествие в Китай"), то в образе белого завоевателя, сверхчеловека, "паладина Зеленого храма", "королевского пса, флибустьера", что идет "дерзостным путем", "отряхивая ударами трости клочья пены с высоких ботфорт". С. Городецкий в своем стихотворении "Адам" поручает первочеловеку "просторный и многозвучный мир", он должен "живой земле пропеть хвалы". В самом начале пути некоторые представители нового течения даже предлагали назвать его - адамизмом
.
Третья заповедь акмеистов также соотносится с первыми двумя: утверждение крайнего индивидуализма
связано с образом человека, который оторван от родины, это тот, "кто дерзает, кто ищет, кому опостылели страны отцов. У С. Городецкого подобный герой является в образе примитивного дикаря:
Я молод, волен, сыт и весел
В степях иду, степям пою
У М. Зенкевича это - космический образ "слепого и гордого духа". Как и символисты, акмеисты не избежали влияния модных философских учений и одно из них - экзистенциализм - о бесперспективности революционной борьбы и нравственного усовершенствования человека. Н. Гумилев писал: "Бунтовать же во имя иных условий бытия, где есть смерть, так же странно, как узнику ломать стену, когда перед ним - открытая дверь". А его сильный и мужественный герой жалуется: "Мне суждено одну тоску нести...".
Постепенно формировался свой поэтический стиль. Стихи акмеисток отличались сжатостью, спрессованностью слова, строгим равновесием плотной, литой строфы, любовным обращением с эпитетом, зримой конкретностью и пластикой в лучших своих проявлениях. Причем каждый из поэтов "Цеха" нес при этом в большую поэзию сугубо свое индивидуальное начало. Трагичность мироощущения Гумилева сочеталось с его любовью к Земле, свободное чувство проверялось литературной дисциплиной, преданностью искусству, ставилось поэтом превыше всего.
Слава Анны Ахматовой опиралась в первые годы прежде всего на ее любовную лирику, за что ее называли "русской Сапфо". О любви, о грусти, о печали первые ее сборники - "Вечер" (1912) и "Четки" (1914). Однако с годами ее поэтический голос крепнет, мужает, она все больше понимает, что "мы живем торжественно и трудно", что "где-то есть простая жизнь и свет", явственнее становится гражданственная нота ее стихов. Редкостная красота поэтического голоса, звучание, присущее только ахматовской строке и строфе, их пластика, лапидарность, их глубокая человечность и доверительность выдвигают поэтессу в ряд великих мастеров слова.
Магом стиха называли Осипа Мандельштама. Он постоянно стремился к тому, чтобы в русскую поэтическую речь привнести эллинскую языковую стихию. А. Ахматова и О. Мандельштам составляли в среде акмеистов одну поэтическую пару.
Близким по поэтической манере были М. Зенкевич и В. Нарбут. Тяжеловатая метрика стиха подчеркивалась густотой и яркостью красок, строгое следование программе акмеизма. Оба из провинции - один с Черниговщины, другой из Саратова - они были почвенниками от современной поэзии, стремились, как и их собратья по перу, вернуть образу его живую конкретность, предметность, освободить его от мистической зашифрованности. По-разному сложились судьбы всех этих поэтов после Октября, но общим было и осталось одно - их творчество - их творчество яркая и неповторимая страница в истории русской и мировой литературы.
Группа молодых поэтов, оппозиционно настроенных по отношению к символистам, стремилась преодолеть утопизм символической теории. Лидером этой группировки стал Сергей Городецкий, к нему присоединились Николай Гумилёв, Александр Толстой. Литературные занятия проводили Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский, Максимилиан Волошин. Поэты, обучающиеся стихосложению, стали называть себя «Поэтическая академия». В октябре 1911 года «Поэтическая академия» преобразовалась в «Цех поэтов» по образцу средневековых названий ремесленных объединений. Руководители «цеха» стали поэты следующего поколения – Николай Гумилёв и Сергей Городецкий. Был поставлен и решён вопрос о создании нового поэтического течения – акмеизма (от греч. – высшая степень чего-либо, цветущая сила). Акмеистами стали Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Михаил Кузмин и др. Первой ласточкой акмеизма, его эстетической основой стала статья М. Кузмина «О прекрасной ясности». Статья диктовала принципы «прекрасной ясности»: логичность замысла, стройность композиции; «кларизм» по существу стал призывом к реабилитации эстетики разума и гармонии, противостоял глобализму символистов.
Наиболее авторитетными учителями для акмеистов стали поэты, сыгравшие когда-то заметную роль в символизме, - М. Кузмин, И. Анненский, А. Блок. При имени Гумилёва мы ныне вспоминаем о том, что он был основателем акмеизма. А он был прежде всего редчайшим примером слитности стихов и жизни. Все его годы воплощались в его стихах. Жизнь его – жизнь романтического русского поэта – воспроизводится по его творениям. Гумилёв оставил нам мужественное предугадание:
Земля забудет обиды
Всех воинов, всех купцов,
И будут, как встарь, друиды
Учить с зелёных холмов.
И будут, как встарь, поэты
Вести сердца к высоте.
Как ангел водит кометы
К неведомой им мечте.
Его ритмы имеют вес. Его строки светятся и благоухают. Его интонация повела за собой рать поэтов, оказавшуюся непобедимым воинством. Талант, чистое вдохновение должно быть, по его убеждению, совершенным, и он упорно и сурово учил молодых поэтов ремеслу. Результаты превзошли все ожидания: через пять лет в России в больших городах возникли, по примеру петербургского, цехи поэтов – отныне уже невозможно было писать плохих стихов, уровень мастеров необычайно повысился, а те у кого был талант, могли проявлять его в совершенной форме. Он был строг и неумолим к молодым поэтам и к себе, он первым объявил стихосложение наукой и ремеслом, которому нужно учиться, как учатся музыке и живописи. Он был мужественен и упрям, он был мечтателен и отважен. В нём сочетались мальчишество и воспитанность молодого человека, кончившего с медалью Царскосельскую гимназию, бродячий дух и непреклонный фанатизм поэта. Он писал стихи, насыщенные терпкой прелестью, обвеянные ароматом высоких гор, жарких пустынь, дальних морей. Странствующий рыцарь, аристократический порядок, он был влюблён во все времена, страны и эпохи. Когда началась мировая война, Гумилёв ушёл на фронт. О его приключениях ходили легенды. Он получил три «Георгия», был тяжело ранен, но его душа расцветала в дерзкой героической красоте. Как истинный русский гений, он обладал даром предвидения, предсказав себе в потрясающем стихотворении «Рабочий»:
Он стоит над раскалённым горном,
Невысокий старый человек,
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век
Все товарищи его заснули,
Только он один ещё не спит,
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землёю разлучит.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом польётся на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век…
Мы не знаем подробностей его убийства (страна убила, расстреляла своего героя!), но знаем, что, стоя у стены, он не подарил палача даже взгляда смятения и страха. Мечтатель, романтик, патриот, суровый учитель, поэт… Хмурая тень его, негодуя, отлетела от обезображенной, окровавленной, страстно любимой им Родины…
Им были написаны книги стихов: «Путь конквистадора», «Романтические цветы», «Жемчуга», «Чужое небо», «Колчан», «Костёр», «Шатёр», пьесы в стихах; книга китайских стихов «Фарфоровый павильон», готовились к печати книги стихов «Огненныё столп», «Посредине странствия земного», «Поэма дракон»… Сны серебряного века не обходятся без Михаила Кузмина – поэта, изысканного стилизатора, близкого по своей манере к «Миру искусств». Исключительный слух и вкус позволяли Кузмину балансировать на той опасной грани гениальности, за которой – банальность и безвкусица. Ему, безусловно, помогли занятия в Петербургской консерватории. Только он мог сказать, что у него «не музыка, а музычка, но в ней есть яд». Он объединял слова и музыку, поклонялся XVIII веку и безумно любил его, хотя тогда хорошим тоном считалось принадлежать модернизму. Прозаик и литературный критик, переводчик и композитор, он писал музыку к спектаклю по пьесе Александра Блока «Балаганчик». Старший из всех акмеистов, теоретик акмеизма, о нём писала Ирина Одоевцева: «Кузмин – король эстетов, законодатель мод и тона»… А. М. Волошин о нём говорил: «Когда видишь Кузмина в первый раз, то хочется спросить его: «Скажите откровенно, сколько вам лет?», но не решишься, боясь получить ответ: «Две тысячи…» Несомненно, что он умер в Александрии молодым и красивым юношей… Но почему же он возник теперь, здесь, между нами, в трагической России, с лучом эллинской радости в своих звонких песнях и ласково смотрит на нас своими жуткими, огромными глазами, уставшими от тысячелетий?»
…Когда мне говорят: «Александрия»,
Я вижу звёзды над стихающим городом…
… Я вижу бледно-багровый закат над зелёным морем,
мохнатые мигающие звёзды
И светлые серые глаза под мохнатыми бровями,
Которые я вижу и тогда,
когда не говорят мне: «Александрия!»
Кузмин был похож на свои книги. Он обладал умением видеть поэзию во всех явлениях жизни, даже самых простых, обычных, ежеминутных:
Ложится снег… Печаль во всей природе.
В моём же сердце при такой погоде.
Иль в пору жарких и цветущих лет
Печаль всё о тебе…
В образе природы и в мире обычных предметов Кузмин видит лирику. Вечную тему мировой лирики – любовь – Кузмин повернул своеобычно, смело, дерзко, чем шокировал поначалу многих, но смущение прошло, и стало очевидно, что Кузмина вдохновляют не капризы больной чувственности, а любовь в самом чистом и глубоком значении этого чувства:
Моей любви никто не сможет смерить,
Мою любовь свободе не учи!
Явись, о смерть, тебе лишь можно вверить
Богатств моих злачённые ключи!
Начав когда-то с людьми «Мира искусств», Кузмин пошёл дальше их, оказался тоньше и восприимчивее к веяниям жизни. Кузмин подхватил носившиеся в воздухе идеи экспрессионизма и порождённого им самим сюрреализма и развил их с неподражаемой оригинальностью. Поэзия Кузмина не похожа на то, что создавали его современники. Совсем отдельная, опережающая развитие литературных течений эпохи и вместе с тем не отделимая от неё, она могущественно повлияла на современную поэзию. Наука о литературе до сих пор ещё не дала точного определения поэзии Михаила Кузмина.
Список используемой литературы:
1. Н. А. Бердяев. Самопознание. - Лениздат, 1991.
2. Н. А. Бердяев. "Кризис искусства". - М.: СП Интерпринт, 1990.
3. С. Городецкий. "Литературные манифесты от символизма до "Октября".
4. Н. Гумилев. Собр. соч. в 3-х т., т. Т. 1. М., "Худ. лит. ", 1991.
5. Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. - М., "Современник", 1990.
6. О. Мандельштам. О поэзии. Л., Академия, 1928.
|
