Реферат: Диссидентское движение

Д ИССИД ЕНТСКОЕ Д ВИЖЕНИЕ

ПОДПОЛЬНЫЕ ГРУППЫ

Диссидентское движение (слово «диссидент» можно перевести как «несогласный», «инакомыслящий») в Советском Союзе начи­налось с немногочисленных подпольных кружков, обычно мо­лодёжных. Они стали зарождаться сразу после Великой Отече­ственной войны, в 40-е гг. Новый толчок движению придали XX съезд КПСС и осуждение на нём «культа личности Сталина».

По форме, а часто и по основным идеям, подпольные круж­ки обычно подражали партии большевиков, «Все 50-е и 60-е го­ды, — писал диссидент Владимир Буковский, — словно грибы, вы­растали организации, союзы, группы и даже партии самых раз­личных оттенков. Встречал я партии из двух человек, из пяти, из двенадцати. Самая маленькая партия, которую я встречал, состоя­ла из одного человека по фамилии Фе доров и называлась ПВН, что значит Прямая Власть Народа». Диссидент Григорий Померанц вспоминал: «В 1949 г. на Ма­лой Лубянке я сидел в одной камере с повторниками, бывшими революционерами: они выжили в лагерях и вернулись к своим семьям. Моими соседями стали эсеры, три анархиста, один даш­нак и один сионист. Прошлое революции смыкалось с её настоя­щим. Рядом с живыми эсерами сидел Володя Гершуни, внучатый племянник Григория Гершуни, создававшего эсеровскую партию. Будущий диссидент начал с тайной организации молодёжи. Ре­бята сочинили листовку, из которой Володя сообщил мне одну фразу: «Советское правительство скомпрометировало себя в гла­зах всех простых людей».

С подполья начинали многие диссиденты — например, гене­рал Пе тр Григоренко. Тогда казалось, что в Советском Союзе воз­можности действовать открыто просто нет. Однако с середины 60-х гг. диссидентское движение «вышло на свет», стало откры­тым, гласным. После этого у многих диссидентов возникло стой­кое предубеждение к подполью. Его выразил П. Григоренко в на­звании своей книги: «В подполье можно встретить только крыс».

Однако «подпольные» диссиденты не исчезали до самой «пе­рестройки». В 1981 г. в Москве, например, состоялся суд над чле­нами нелегального кружка еврокоммунистов, выпускавших жур­нал «Варианты» (в этот кружок входили Андрей Шилков, Михаил Ривкин и др.).

СУД НАД ДАНИЭЛЕМ И СИНЯВСКИМ ' В Москве 10 февраля 1966 г. перед Верховным судом России предстали писатели Юлий Даниэль и Андрей Синявский. В тече­ние десяти лет они под псевдонимами тайно печатали свои по­вести и рассказы на Западе. Когда это раскрылось, их обвинили в антисоветской агитации. В газете «Известия» в январе 1966 г. была опубликована статья «Переве ртыши», в которой сообщалось обо всём этом. В зал суда допускали только по особым билетам, хотя про­цесс считался открытым. Из-за этого друзья обвиняемых не мог­ли попасть в зал. Это был первый публичный политический про­цесс за последние 20 лет. Но ещё больше поражало другое. Впер­вые после «процесса эсеров» в 1922 г. обвиняемые на показатель­ном суде отказались каяться и признавать свою вину.

Особое негодование вызвала повесть Ю.Даниэля «Гово­рит Москва», в которой он писал о том, что власти объявили «День открытых убийств». По этому поводу на суде писатель го­ворил: «Мне говорят: мы оклеветали страну, народ, правительст­во своей чудовищной выдумкой о Дне открытых убийств. Я от вечаю: так могло быть, если вспомнить преступления во время культа личности, они гораздо страшнее».

А. Синявский вспоминал: «Наше « непризнание » сыграло оп­ределённую роль в развитии диссидентского движения, хотя мы прямо с этим движением никак не были связаны, а действовали в одиночку. Мы были изолированы и не могли думать, что это вызовет какие-то « протесты » в стране и за рубежом и поведёт к какой-то цепной реакции. Мы просто были писателями и стоя­ли на своём».

«Цепная реакция» действительно была ошеломляющей. В 1958 г. никто в стране не выступил в защиту Бориса Пастернака, которому было предъявлено аналогичное обвинение. На этот раз 62 писателя обратились с просьбой разрешить им взять аресто­ванных коллег на поруки. К этому моменту их уже осудили: Си­нявский получил семь лет лагерей, Даниэль — пять.

На XXIII съезде партии с речью против Даниэля и Синявско­го выступил писатель Михаил Шолохов, Он совсем недавно, в 1965 г., получил Нобелевскую премию по литературе. На съезде Шолохов сказал: «Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью всё самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту. Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осуждённых отщепенцев» (Бур­ные аплодисменты). Писатель обратился к делегатам съезда от Советской армии с вопросом: «Как бы вы поступили, если бы в каком-нибудь подразделении появились предатели?».

«И ещё я думаю об одном, — продолжал М. Шолохов. — По­падись мне эти молодчики с чёрной совестью в памятные 20-е го­ды, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным право­сознанием" (Аплодисменты), ох, не ту меру получили бы эти обо­ротни! (Аплодисменты) А тут, видите ли, ещё рассуждают о «су­ровости приговора».

ДЕМОНСТРАЦИЯ НА ПУШКИНСКОЙ ПЛОЩАДИ

Вскоре после ареста Ю. Даниэля и А. Синявского возникла идея провести демонстрацию протеста. Это предложение выглядело очень необычно. Более 35 лет в Москве не проводилось незави­симых политических демонстраций. Последней была демонст­рация троцкистов в 1927 г.

Автором идеи стал математик и поэт Александр Есенин-Вольпин. Он считал, что надо обратиться к властям с требовани­ем: «Соблюдайте собственные законы!». «Алик был первым чело­веком в нашей жизни, — рассказывал Владимир Буковский, — все­рьёз говорившим о советских законах. Но мы все посмеивались над ним. Знали бы мы тогда, что таким вот нелепым образом, со смешного Алика Вольпина с кодексом в руках, начинается наше гражданско-правовое движение — движение за права человека в Советском Союзе».

Вольпин написал «Гражданское обращение». Вместе с несколькими друзьями он отпечатал его на машинке и распространил. В нём он прежде всего призвал потребовать от властей «строгого соблюдения законности». «Невероятно, чтобы творчество писателей могло составить государст­венное преступление», — говорилось в обраще­нии. Завершалось оно так; «Ты приглашаешься на „митинг гласности" 5 декабря сего года в шесть часов вечера в сквере на площади Пушкина у па­мятника поэту. Пригласи ещё двух граждан по­средством текста этого обращения».

Наступило 5 декабря — день Сталинской конституции. В назначенное время на Пушкин­ской площади собралось около двухсот человек. «Многие пришли на площадь потому, что не мог­ли не прийти. Кое-кто — просто поглазеть, из лю­бопытства», — вспоминал А. Вольпин. Были, ко­нечно, и чекисты, пришедшие по долгу службы.

Сначала толпа стояла в отдалении, потом, набравшись смелости, стянулась к памятнику. Над ней поднялись плакаты: «Уважайте Совет­скую конституцию!», «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!». В ту же минуту че­кисты выхватили эти лозунги из рук демонст­рантов и задержали примерно 20 человек. «Тут, в наступившем замешательстве, — писал В. Буковский, — на подножие памятни­ка взобрался Юрий Галансков и крикнул: „Граждане свободной России, подойдите ко мне...". Граждане свободной России в штат­ском тотчас же бросились к нему, сбили с ног и уволокли в ма­шину». Однако на этот раз с задержанными обошлись весьма мягко: всех отпустили через два часа. Правда, участвовавших в демонстрации студентов позднее исключили из вузов. В сентяб­ре 1966 г. появился ещё один, более серьёзный ответ властей на декабрьскую демонстрацию. В уголовный кодекс внесли новую статью (190-3). Слова «демонстрация» в ней не было, речь шла о «групповых действиях, грубо нарушающих общественный поря­док». Но применяли её именно к демонстрантам.

Демонстрация протеста 5 декабря 1965 г. произвела силь­ное впечатление на людей как в Советском Союзе, так и во всём мире. С этого дня она стала традиционной. Каждый год 5 де­кабря (а потом 10 декабря, в День прав человека) на Пушкин­ской площади собирались диссиденты, снимали шапки и так молча стояли несколько минут. Порой их собиралось несколь­ко десятков, порой — более сотни человек. Приходили сюда и чекисты, и милиция. Иногда они разгоняли толпу, иногда — только наблюдали, не вмешиваясь. Эта традиция не прерыва­ется уже около 30 лет. $ декабря 1965 г. считается днём рожде­ния правозащитного движения.

«ПРОЦЕСС ЧЕТЫРЁХ»

После суда над Ю. Даниэлем и А. Синявским двое диссидентов — Александр Гинзбург и Юрий Галансков — составили и рас­пространили «Белую книгу» об этом процессе. В неё вошли советские и зарубежные газетные статьи о суде, письма протеста, последнее слово подсудимых и многие другие материалы.

В 1967 г. составителей книги и двух их «сообщников» (Веру П ашкову и Алексея Добровольского) арестовали, В январе 1968 г. состоялся суд — «процесс четырёх», как его тогда окрестили. Гинзбург получил пять лет заключения, а Галансков — семь лет. Ему так и не довелось выйти на свободу: 2 ноября 1972 г. он скончался в лагере от язвы желудка.

Именно этот второй публичный политический процесс вы­звал самые широкие общественные протесты. Письма протеста подписали около тысячи человек — совершенно небывалое прежде количество. Многие ещё не вполне понимали, чем это им грозило. Теперь их увольняли с работы, тем самым полностью выталкивали из привычной жизни.

Последствия этого были двоякими. С одной стороны, столь массовые протесты больше не повторялись. С другой — сотни людей окончательно примкнули к диссидентам. В результате дви­жение твёрдо встало на ноги.

«ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ»

Вскоре после «процесса четырёх» произошло ещё одно событие, очень важное для диссидентского движения в СССР. 30 апреля 1968 г. вышел в свет первый выпуск бюллетеня «Хроника теку­щих событий».

А. Сахаров назвал «Хронику» «самым большим достижени­ем» диссидентов. Это была своеобразная летопись общественной жизни страны. Тираж каждого её номера составлял всего три де­сятка машинописных копий. Но, конечно, он ещё многократно увеличивался за счёт огромного количества перепечаток. «Хро­нику» читали во всём Советском Союзе. Если в первом номере сообщалось только о событиях в Москве и Ленинграде, то через год в выпуск пришли вести уже из 34 городов (позднее их число возросло до 140).

Адреса и имена редакторов в «Хронике» не указывались, хотя власти нередко их знали. Сообщения стекались в издание совер­шенно необычным путём. В пятом выпуске описывалось, как это происходило: «Каждый легко может передать известную ему ин­формацию в распоряжение „Хроники". Расскажите её тому, у кого Вы взяли „Хронику", а он расскажет её тому, у кого он взял... Толь­ко не пытайтесь единолично пройти всю цепочку, чтобы Вас не приняли за стукача».

Обычно «Хроника» лишь беспристрастно сообщала о собы­тиях, не давая никаких оценок от себя. Но в нескольких прин­ципиальных случаях она сочла необходимым нарушить своё обычное правило. Однажды это произошло в связи с «делом Фе тисова». В 1956 г. А, Фетисов вышел из партии в знак протеста против осуждения «культа личности». Он высоко оценивал дея­тельность И. Сталина и А. Гитлера. Весной 1968 г. А. Фетисова и трёх его последователей арестовали и поместили в психиатри­ческие больницы. Кто-то из диссидентов написал в связи с этим статью «Своя своих не познаша», где иронизировал над Фетисо­вым и одобрял его арест.

«Хроника» так ответила на эту статью: «Этот документ дваж­ды порочен. Во-первых, вместо серьёзной критики автор огра­ничивается насмешками над „очевидной глупостью фетисовских идей". « Хроника » считает, что столь радикальная антидемокра­тическая программа заслуживает столь же радикальной, но аб­солютно серьёзной научной критики. Во-вторых, выражать удов­летворение по поводу того, что власти отправили твоего идей­ного противника в « жёлтый дом » , — безнравственно. Это значит уподобиться тому же Фетисову, который считал, что Синявского и Даниэля следовало бы расстрелять...».

Благодаря «Хронике» страна и мир узнавали о положении в советских лагерях, тюрьмах, психиатрических больницах, сотнях арестов, судов, приговоров по политическим обвинениям, о на­циональных и религиозных движениях.

Мало кому из редакторов «Хроники» удавалось долго оста­ваться на свободе. Первого редактора, Наталью Горбаневскую, арестовали через год, в 1969 г. Несмотря на аресты, «Хроника» выходила целых 15 лет.

Все эти годы продолжались аресты редакторов: в 1979 г. аре­стовали Татьяну Великанову, в 1980 г. — Александра Лавута, в 1983 г. — Юрия Шихановича. Издание «Хроники» прекратилось в 1983 г. Всего за полтора десятка лет вышли 64 выпуска.

САМИЗДАТ

Очень важной частью диссидентского движения стала самодель­но размноженная литература — «самиздат». Это название полу­шутливо расшифровывали так: «Сам пишу, сам издаю, сам рас­пространяю, сам и отсиживаю за это».

Литературный самиздат появился ещё в конце 50-х гг. Преж­де всего это были стихи неофициальных поэтов — М. Цветаевой, О. Мандельштама и др. Затем последовали переводы, рассказы, лагерные воспоминания. В 1958 г. в самиздат попал роман Бо­риса Пастернака «Докчор Живаго». Таким образом распростра­нялись произведения более трёхсот авторов.

В конце 60-х гг. наряду с литературным возник новый, по­литический самиздат. Это были бюллетень «Хроника текущих событий», правозащитные сборники, позднее журналы «Вече», «Поиски», «Варианты», «Поединок» и др.

Перепечатывали самиздатовские произведения чаще всего на пишущих машинках. Передавали из рук в руки друзьям и зна­комым. Правозащитница Людмила Алексеева вспоминала: «Все знали, что надо при этом быть осторожными, но редко кто дей­ствительно был осторожен. Обычно люди сами смеялись над своими конспиративными потугами. Ходил тогда в Москве анек­дот о телефонном разговоре приятелей, обменивающихся сам­издатом: „Ты уже съел пирог, который тебе вчера дала моя жена?"— „Съел". — „И жена твоя съела?" — ,Да". — „Ну тогда пе­редай его Мише — он тоже хочет его попробовать"»,

ОТКРЫТЫЕ ДИССИДЕНТСКИЕ ГРУППЫ

Во время «процесса четырёх» число писем в защиту подсудимых невероятно возросло. Количество подписей достигло тысячи. Это вызвало немалое беспокойство властей. К «подписантам», как их называли, стали применять жёсткие меры — увольняли с рабо­ты, исключали из партии.

После этого количество писем протеста заметно уменьши­лось. Диссиденты раздумывали, как придать таким письмам боль­ший вес. Прежде всего они решили изменить их адресатов. Пись­ма стали направлять не властям, а международной обществен­ности, что вначале выглядело дерзко и непривычно. Затем роди лась мысль об организациях — не подпольных, как прежде, а от­крытых, гласных.

Такие открытые диссидентские группы стали совершенно новым явлением 70-х гг. Первая из них, под названием «Инициа­тивная группа защиты прав человека в СССР», возникла 28 мая 1969 г. В неё вошли 15 человек (Т. Великанова, Н. Горбаневская, А. Лавут и др.). Первый опыт имел очень большое значение. Как ответят власти? Может быть, немедленно арестуют всю группу це­ликом? Вскоре стало ясно, что власти предпочитают выбороч­ные, постепенные аресты. К 1972 г. из пятнадцати человек были арестованы восемь.

Конечно, и после этого «успешного опыта» в каких-либо груп­пах состояло лишь меньшинство диссидентов. Но зато количество групп стало расти. В ноябре 1970 г. появился Комитет прав челове­ка, в который входили академик А. Сахаров, В. Чалидзе и др.

В 1975 г. в Хельсинки был принят Заключительный акт сове­щания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Западные стра­ны признали раздел Германии и послевоенные границы в Европе. В обмен Советский Союз обязался соблюдать права человека.

Многие диссиденты отнеслись к этому событию неодобри­тельно, как к новой победе советских властей. «Но вдруг среди нас, — вспоминал П. Григоренко, — нашёлся человек, взглянув­ший на Заключительный акт иначе, чем смотрели все мы». Это был профессор-физик Юрий Орлов.

Он предложил создать Московскую Хельсинкскую группу и следить за тем, как СССР выполняет свои обязательства по пра­вам человека. 12 мая 1976 г. была создана группа в составе 11 че­ловек. В течение года возникли Украинская, Литовская, Грузин­ская и Армянская Хельсинкские группы.

Аресты их участников начались в феврале 1977 г. В частно­сти, Ю. Орлова приговорили к семи годам заключения. К 1982 г. в заключении оказались 47 участников Хельсинкских групп. Не­смотря на аресты и суды, деятельность Московской Хельсинк­ской группы продолжалась до осени 1982 г. (и возобновилась в 1989 г.).

Перечисленные группы были далеко не единственными. Например, в 1979 г. возникла группа «Выборы-79», попытавшая­ся выдвинуть кандидатами на выборах А. Сахарова, Р. Медведева и других диссидентов. В июне 1982 г. возникла пацифистская группа «Доверие», действовавшая до 1989 г.

ПОЛИТЗАКЛЮЧЁННЫЕ

До середины 60-х гг. интеллигенция даже не подозревала о том, что в стране имеется большое количество политзаключённых. Впервые об этом стало известно в 1967 г. из книги рабочего Ана­толия Марченко «Мои показания». Он попал в политический ла­герь после неудавшейся попытки побега за границу.

В своей книге Марченко приводил такой характерный слу­чай. Писатель ЮлийДаниэль, с которым он оказался в одном

лагере, вспоминал свои размышления по дороге туда: «Куда же, думаю, меня повезут? Как в песне поётся: „Куда, куда меня по­шлют?". С кем сидеть придется? Политических-то всех десять лет назад выпустили. Слышал я, правда, что одного киевского еврея посадили то ли за связь с Израилем, то ли ещё за что-то в этом роде. Он да мы с Андрюшкой Синявским — трое; ну, может, ещё десяток-другой наберётся вроде этого еврея. А в Рузаевке-то, го­ворят, тысячи политических. Здорово нас оболванивают, ниче­го не скажешь». А. Марченко впервые рассказал о лагерях эпохи «оттепели», об условиях жизни политзаключённых. Его книга ста­ла настоящим открытием для интеллигенции, да и для всего мира. После выхода в свет этой книги диссиденты начали собирать деньги на помощь политзаключённым и их семьям. В лагеря ста­ли посылать продукты, книги, тёплую одежду и т. п. Сотни лю­дей, оказывающие эту помощь, простую и не грозящую арестом, вовлекались в диссидентское движение.

Конечно, власти не могли терпеть такого положения и в 1970 г. резко ограничили посылки в лагеря. Теперь можно было посылать только одну продуктовую посылку в год, да и то лишь заключённым, отбывшим половину срока. Посылать книги за­претили. Тем не менее деятельность фондов помощи политза­ключённым продолжалась в течение 70-х гг. Всерьёз преследо­вать эти фонды начали лишь в начале 80-х гг. Тогда же в Уголов­ный кодекс ввели новую статью. За «нарушение режима» в лаге­ре (например, за голодовку) теперь могли добавлять новые сро­ки заключения.

30 октября 1974 г. диссиденты впервые отметили День со­ветского политзаключённого. В последующие годы это стало тра­дицией. В политических лагерях родилась ещё одна традиция: ежегодно 10 декабря, в День прав человека, проводить одноднев­ную голодовку.

О размахе диссидентского движения можно судить по сле­дующим данным. Председатель КГБ В. Крючков заявил в 1990 г., что всего за «клевету на общественный строй» и «антисоветскую агитацию» осудили 7250 человек. При этом речь шла только о России, только о 60—70-х гг. и только о двух статьях уголовного кодекса. Общее количество осуждённых диссидентов, конечно, значительно превышало названное.

ДИССИДЕНТЫ НА УКРАИНЕ

На Украине удивительным образом повторилась история дисси­дентского движения в целом. Отличием была, пожалуй, только чёткая национальная окраска движения.

Зарождалось оно, как и везде в СССР, в подполье. Всего в 60-е гг. на Украине власти раскрыли более 15 подпольных дис­сидентских групп. Некоторые из них признавали и вооружённую борьбу за независимость Украины. Это было отзвуком партизан­ской борьбы «бандеровцев», украинских националистов, продол­жавшейся до начала 50-х гг.

«Выход диссидентов из подполья» начался в 1965 г. Этому предшествовал украинский вариант «дела Даниэля и Синявско­го». В 1965 г. на Украине арестовали и осудили около 20 деяте­лей литературы и искусства. Все они очень умеренно выступали в защиту украинской культуры. Во время судов над ними дисси­дентское движение на Украине усилилось и окрепло. Один из арестованных, Михаиле Осадчий, вспоминал, как проходил суд над ним: «„Отава!.. Слава!.. Слава!.." — кричала толпа, запрудившая всю Пекарскую (такое было все пять дней). Нам бросали цветы, они падали на металлическую крышу машины, сквозь щели в две­рях, к нам. Когда мы шли в помещение суда, то шли по ковру из живых весенних цветов, нам жаль было их топтать...».

Появилась и украинская «демонстрация на Пушкинской пло­щади». Ею стало ежегодное возложение цветов к памятнику Тарасу Шевченко. В 1967 г. милиция арестовала несколько участников ме­роприятия. Тогда остальные 300 человек провели демонстрацию в центре Киева и добились освобождения задержанных.

С 1970 г. начал выходить «Украинский вестник», подобный московской «Хронике текущих событий». До 1975 г. вышло де­вять выпусков. Возникли и открытые диссидентские группы, в том числе в 1976 г. — Украинская Хельсинкская группа. Послед­него её участника власти арестовали в 1981 г.

РУССКОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ

Русское национальное движение, как и украинское, так и не вы­лилось в массовое, оставшись только составной частью движе­ния диссидентов.

Как и диссидентское движение в целом, оно тоже начина­лось с подполья. Его участникам в начале 60-х гг. удалось создать в Ленинграде самую крупную подпольную организацию в Рос­сии — Всероссийский Социал-Христианский Союз освобожде­ния народа (ВСХСОН). Незадолго до арестов в 1961 г. она насчи­тывала 28 членов и 30 кандидатов, опиралась в основном на идеи Николая Бердяева и Федора Достоевского.

В программе организации говорилось о преобразовании СССР в православное русское государство. Так, высшей властью должен был стать Верховный собор, состоящий из церковной ие­рархии и пожизненно избранных «выдающихся представителей нации». Советская печать о ВСХСОНе ничего не сообщала, толь­ко в 1976 г. в газете «Неделя» промелькнула информация о «не­существующей организации ВСХСОН».

После ареста в лагерях и тюрьмах участники ВСХСОНа встретились с украинскими и прибалтийскими националистами. В спорах с ними они по-новому осмыслили свои идеи нацио­нального и православного государства. Выйдя на свободу в 1974 г., один из членов этой организации, писатель Леонид Бо­родин, заявил, что сейчас уже ни один из членов союза не при­нимает полностью его первоначальную программу. Символом нового этапа в развитии русского национального движения стал самиздатовский журнал «Вече». Этот объёмный машинописный журнал открыто выходил в течение почти четы­рёх лет, с января 1971 г. (увидели свет десять номеров). Его глав­ным редактором стал историк Владимир Осипов, в своё время осуждённый за чтения у памятника Маяковскому.

Основной задачей журнала он считал «продолжение путе­водной линии славянофилов и Достоевского». «Лично я не при­надлежу к „демократам", — признавался он, — но отношусь с большим уважением к лучшим, искреннейшим из них». Не отвер­гая защиты прав человека, он подчёркивал, что «проблема граж­данских прав в СССР менее важна, чем проблема умирающей рус­ской нации». «Вече», а позднее журнал «Земля» стали трибуной для различных направлений русского национального движения. Издание этих журналов прекратилось, когда в декабре 1974 г. Владимира Осипова арестовали, а затем осудили на восемь лет заключения.

ПОМИЛОВАНИЕ 1987 ГОДА

В феврале 1986 г. Михаил Горбачев заявил: «Насчёт политзаклю­чённых. У нас их нет. За убеждения у нас не судят. Но всякое го­сударство должно защищать себя от тех, кто покушается на него, призывает к его подрыву или уничтожению, кто, наконец, шпио­нит в пользу иностранных разведок. В СССР за все виды такого рода преступлений отбывают наказание немногим более двух­сот человек». Как и другие советские лидеры, Горбачев отрицал наличие политзаключённых. Но приведение каких-то цифр, раз­говор на эту тему были уже сдвигом с прежней позиции.

4 августа 1986 г. находившийся в Чистопольской тюрьме диссидент Анатолий Марченко объявил голодовку. Он потребо­вал освобождения всех политзаключённых. Ю. Орлов замечал о поступке Марченко: «Его могла остановить только амнистия или смерть, мы знали это. Этот человек, если сказал — сделает, сколь­ко бы власти ни повторяли: „Умирай! В СССР нет политических заключённых!"».

9 декабря 48-летний Анатолий Марченко скончался. На во­прос его жены Ларисы Богораз, голодал ли он до конца, тюрем­ное начальство туманно ответило: «То голодал, то нет». Видимо, смерть Марченко ускорила дальнейшие события. Спустя неделю из ссылки разрешили возвратиться академику А. Сахарову (см. ст. «Андрей Сахаров»).

После этого началось постепенное освобождение политза­ключённых. Их освобождали не по амнистии, а каждого отдель­но, требуя прошения о помиловании. Не все соглашались его написать, понимая это как признание вины.

Политическая ссыльная Татьяна Великанова вспоминала: «В январе — феврале 87-го года меня дважды вызывал областной прокурор. Хотел, чтобы я написала просьбу об освобождении. «Пишите, — говорит, — что убеждений своих не изменили, со­ветских законов не нарушали и впредь не намерены». Огорчила

его: „Знаете, мне что-то ничего писать не хочется". Расстались. И я продолжала отбывать ссылку. Точно так же поступила и Елена Санникова, и некоторые другие».

Политзаключённый Алексей Смирнов рассказывал о своих мучительных колебаниях: «Я ходил по камере и взвешивал, взве­шивал. Считаю, что та цена, которую заплатила бы моя семья, если бы я ничего не написал и поехал бы назад в зону, была чрез­мерной. Некоторые не написали ничего и отправились в лагерь. Они были за нас огорчены. А я поступил, как многие. Коллектив­ный разум пришёл к этому».

13 февраля 1987 г. в газете «Известия» появилась информа­ция о том, что к властям обратились с просьбой об освобожде­нии «около 140 человек», осуждённых за государственные пре­ступления. По их заявлениям принимались решения об освобож­дении. «Этот гуманный акт находится в полном соответствии с процессом демократизации и отвечает духу перестройки» — так заканчивалась статья.

С декабря 1987 г. вплоть до 1991 г. небольшими группами освобождали и отказавшихся просить помилования. После авгус­товских событий 1991 г. выпустили на свободу ещё несколько десятков человек. Это было последнее освобождение политза­ключённых в Советском Союзе.

В судьбе этого человека было много неожиданных поворотов. Он был награжден Сталинской премией за создание водородной бомбы, а 20 лет спустя — Нобелевской премией мира. «Челове­коненавистник», «потерявший честь и совесть», «величайший гу­манист», «честь и совесть нашей эпохи» — так называли его по­рой одни и те же люди (с разницей всего в десять лет).

Родился Андрей Дмитриевич Сахаров в Москве 21 мая 1921 г. в семье учёного-физика. Позднее он тепло вспоминал о своей «интеллигентной и дружной семье». «С детства я жил в атмосфере порядочности, взаимопомощи и такта», — рассказы­вал А. Сахаров.

Андрей с отличием закончил школу. Решил стать физиком, как и отец. Московский университет ему выпало закончить в раз­гар войны, в 1942 г. Несколько лет Сахаров проработал инжене­ром на военном заводе, а в 1945 г. стал аспирантом Физического института имени П. Н. Лебедева АН СССР.

Всю свою юность он оставался «вне политики» — не был ни пионером, ни комсомольцем. В 1948 г. ему предложили вступить в партию. Предложение исходило от генерала госбезопасности Малышева, «опекавшего» институт.

«Я сказал, — писал Сахаров, — что я не могу вступить в пар­тию, так как мне кажутся неправильными некоторые её действия в прошлом, и я не знаю, не возникнут ли у меня новые сомнения в будущем. Малышев спросил, что мне кажется неправильным. Я ответил: „Аресты невиновных, раскулачивание". Малышев сказал: „Партия сурово осудила ежовщину, все ошибки исправлены. Что касается кулаков, то что мы могли делать, когда они сами пошли на нас с обрезом"». Сахаров тем не менее отказался.

В 1948 г. А. Сахарова включили в состав группы по созданию термоядерного оружия. 12 августа 1953 г. советская водородная бомба прошла первое испытание. После успешного взрыва на полигон позвонил глава правительства Георгий Маленков. Он поздравил всех, а Сахарова, «который особенно отличился», по­просил от его имени обнять и поцеловать.

Много позже коллега спросил А. Сахарова, не страдает ли он «комплексом Изерли». (Американский полковник Клод Изер-ли, сбросивший бомбу на Хиросиму, лишился рассудка от рас­каяния.) «Конечно нет», — спокойно ответил Сахаров. Незадолго до смерти он повторял: «Наша работа была исторически оправ­дана, несмотря на то что мы давали оружие в руки Сталину — Бе­рия». Он считал, что «равновесие страха» помогло спасти мир от новой мировой войны.

После успешного испытания на А. Сахарова обрушился на­стоящий водопад наград. Уже в октябре его единогласно (редкий случай!) избрали академиком, 32-летний «отец водородной бом­бы», как его называли, был моложе всех своих коллег. В новогод­нюю ночь по советскому радио передавали частушку физика М. Левина:

Кто-то там с большим стараньем Каблуками стук да стук? Это молодой избранник Академии наук.

К этому времени Сахарова уже наградили Сталинской пре­мией (неслыханной ранее суммой — 500 тыс. рублей) и присвои­ли звание Героя Социалистического Труда. В 1956 и 1962 гг. он вновь был удостоен этого звания и стал трижды Героем.

Весной 1968 г. Сахаров написал статью «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свобо­де». Она стала «решающим шагом» для Сахарова, изменившим всю его жизнь. В «Размышлениях» он отразил многие общие взгляды советской интеллигенции того времени. Прежде всего он отстаивал идею интеллектуальной свободы, «свободы непред­взятого и бесстрашного обсуждения, свободы от давления авто­ритета и предрассудков». Он призывал «довести до конца раз­облачение» И. Сталина, высоко оценивал В. Ленина, отмечал «нравственное преимущество» восточного строя (социализма) перед западным (капитализмом). «Только социализм поднял зна­чение труда до вершин нравственного подвига», — писал Андрей Дмитриевич.

В то же время Сахаров защищал идеи, которые восприни­мались как совершенно новые, «сахаровские». Главной из них была идея «постепенного сближения (конвергенции) капитализ­ма и социализма», которые будут «черпать друг у друга положи­тельные черты».

А. Сахаров выдвинул и ещё одну новую идею. К 2000 г., счи­тал он, это сближение может привести к «созданию мирового правительства», которое, по его мнению, должно быть «в широ­ком смысле очень „интеллигентным"».

«Размышления» имели во всём мире невиданный успех. В западных странах эта статья была опубликована общим тиражом 18 млн экземпляров. Как писал сам Сахаров, по тиражу он опередил Жоржа Сименона и Агату Кристи, уступив первенство толь­ко двум авторам — В. Ленину и Мао Цзэдуну.

Советская печать стала спорить с «Размышлениями» с боль­шим запозданием —с 1973 г. Она расценила их как своеобраз­ный «манифест» технической интеллигенции, «технократии». В 1980 г. «Комсомольская правда» писала в статье «Цезарь не со­стоялся»: «Далеко не скромным предприятием была эта брошю­ра. Это была заявка на лидерство, манифест воинствующей „тех­нократии". Ей Сахаров предлагал вручить всю власть над чело­вечеством, обещая к 2000 году создать „мировое правительство". За собой автор резервировал надлежащее место, быть может, даже вселенского Цезаря». «Сахаров метил в Цезари, а встал на преступный путь», — говорилось в заключение в газетной статье.

1968 год стал переломным в жизни А. Сахарова. Его отстра­нили от секретных работ. Вступив в конфликт с государством, он решил отказаться от денег, полученных от него. Все свои сбережения — 139 тыс. рублей — он пожертвовал на нужды ме­дицины.

«С 1970 года, — вспоминал позднее А. Сахаров, — защита прав человека выходит для меня на первый план». Академик вы­ступал в защиту политзаключённых, против смертной казни. «От­мена смертной казни особенно необходима нашей стране, от­равленной духом жестокости и безразличия к человеческим стра­даниям», — отмечал он. В 1970 г. Сахаров стал одним из основа­телей Комитета прав человека, который действовал до 1974 г.

9 октября 1975 г. Сахаров узнал о том, что ему присуждена Нобелевская премия мира. Эта награда вызвала широкое осуж­дение в советской печати. «Недоумение и возмущение» вырази­ли 72 академика. В газете «Труд» писали: «Подачку провели по гра­фе Нобелевской премии мира. Сахарову обещано более ста ты­сяч долларов. Трудно сказать, в какой мере это соответствует по курсу 30 сребреникам древней Иудеи...».

Сахарову не разрешили поездку за премией как «лицу, об­ладающему знанием государственных тайн». Вместо него 10 де­кабря премию получила его жена Елена Боннэр.

«Я прошу считать, — говорилось в нобелевском докладе Са­харова, — что все узники совести, все политзаключённые моей страны разделяют со мной честь Нобелевской премии мира». Лауреат перечислил поимённо свыше 120 человек.

В том же 1975 г. Сахаров написал книгу «О стране и мире». Взгляды его прошли определённое развитие. «Я эволюционист, реформист», — особо подчеркнул он теперь. Андрей Дмитрие­вич высказал мнение, что насильственные перемены ведут к «мас­совым страданиям, беззакониям и ужасам». Прежде А. Сахаров считал более прогрессивным революционный путь.

В декабре 1979 г. советские войска вошли в Афганистан, и Сахаров сразу заявил иностранным журналистам о своём про­тесте. Это, видимо, переполнило «чашу терпения» властей.

22 января 1980 г. его задержали на улице в Москве и достави­ли в прокуратуру. Взволнованный прокурор объявил академику о лишении его всех наград и званий. Кроме того, Сахаров без суда, в административном порядке, был отправлен в ссылку в го­род Горький (ныне Нижний Новгород). В июне газета «Известия» поместила статью, в которой говорилось: «Такой исход является логическим завершением долгой, неприглядной и грязной исто­рии падения человека, отрекшегося от своего народа, поставив­шего себя на службу иностранным хозяевам».

На президиуме Академии наук поставили вопрос о выводе Сахарова из числа академиков. Говорили, что при обсуждении академик Петр Капица заметил: «Подобный прецедент уже имел место. Из рядов Германской академии изгнали Альберта Эйн­штейна. Только стоит ли повторять этот прецедент?». После это­го Сахарова оставили в числе академиков. (П. Капица ещё дваж­ды заступался за Сахарова.)

В Горьком Сахарова поселили в районе Щербинки. На это он намекал в написанном в ссылке четверостишии:

На лике каменна.и державы, Вперёд идущей без заминки Крутой дорогой гордой славы, Есть незаметные щербинки.

В течение всего времени горьковской ссылки А. Сахарова во многих странах шла кампания в его защиту. Например, площадь, где находится советское посольство в Вашингтоне, переимено­вали в площадь Сахарова. Конечно, это было неприятно для со­ветских дипломатов.

9 декабря 1986 г. А. Сахаров узнал о том, что в тюрьме скон­чался его друг правозащитник Анатолий Марченко.

Спустя несколько дней, 15 декабря, в квартире академика Сахарова неожиданно установили телефон. (Во время всей ссыл­ки телефона у него не было.) Перед уходом чекист сказал: «Зав­тра Вам позвонят».

На следующий день действительно раздался звонок: — Здравствуйте, это говорит Горбачев. Вы получите возмож­ность вернуться в Москву. Возвращайтесь к патриотическим де­лам!

— Я благодарен Вам! Но несколько дней назад в тюрьме убит мой друг Марченко. Он был первым в списке в письме, которое я Вам послал. Это было письмо с просьбой об освобождении уз­ников совести.

— Да, я получил Ваше письмо. Многих мы освободили. Но там очень разные люди.

Сахаров возразил, что все эти люди осуждены за свои убеж­дения, и ещё раз повторил просьбу освободить их. 23 декабря 1986 г. А. Сахаров прибыл в Москву на Ярослав­ский вокзал. Здесь его встречала огромная толпа зарубежных журналистов. Возвращение Сахарова из ссылки ярко обозначи­ло начало целой эпохи — новой политической «оттепели». Вернувшись в столицу, Сахаров сразу включился в общест-

венную деятельность. Следующие три года его жизни богато за­полнены событиями. Впервые он побывал за границей — в США, Франции, Италии, Канаде. Он стал одним из создателей правоза­щитной организации «Мемориал».

В начале 1989 г. по всей стране проходили выборы народ­ных депутатов СССР. Их избирали не только граждане, но и «об­щественные организации» — в том числе Академия наук. А. Саха­ров решил избираться только от академии. Его поддержали кол­лективы почти 60 научных институтов. Но руководство академии не внесло его в список кандидатов.

2 февраля около 3 тыс. научных работников собрались на необычный митинг протеста. Среди лозунгов были такие: «Саха­ров — да!», «Кто, если не Сахаров?». Благодаря таким протестам академия в конце концов всё-таки избрала Сахарова народным депутатом.

Своими выступлениями на 1 Съезде народных депутатов Са­харов как политический деятель стал известен всей стране. Он говорил позднее: «Я почувствовал, что Горбачев в какой-то мере меня выпускает. Он ведь выпустил меня на трибуну, кажется, пер­вым, как бы „ковёрным", выражаясь на языке цирковой жизни. И сразу возникла конфронтация с залом».

Первым с осуждением академика выступил депутат С. Черво-нопиский, лишившийся на войне в Афганистане обеих ног. Са­харов незадолго до съезда говорил: «Были сообщения, что наши вертолёты расстреливали окруженных советских солдат, чтобы избежать их попадания в плен».

Червонопиский зачитал письмо десантников: «Мы до глуби­ны души возмущены этой провокационной выходкой известно­го учёного». Своё выступление он торжественно закончил сло­вами: «Держава. Родина. Коммунизм». Это вызвало настоящую бурю аплодисментов, почти весь зал поднялся с мест.

Ещё пять человек, в том числе маршал С. Ахромеев, высту­пили с гневными обличениями Сахарова. Учительница Т. Казако­ва сказала: «Товарищ академик! Вы своим одним поступком пе­речеркнули всю свою деятельность. Вы нанесли оскорбление всей армии, всему народу, всем нашим павшим, которые отдали свою жизнь. И я приношу всеобщее презрение Вам. Стыдно долж­но быть!» (Аплодисменты.).

Эта впечатляющая сцена, которую наблюдала по телевиде­нию вся страна, резко повысила авторитет Сахарова. «В один час я приобрёл огромную поддержку миллионов людей, такую по­пулярность, которой я никогда не имел в нашей стране», — пи­сал он. Сахаров стал одним из лидеров «межрегиональной груп­пы» депутатов, выступавшей в поддержку «перестройки». На мас­совых митингах в Лужниках сотни тысяч людей скандировали: «Сахаров! Ельцин!».

В разгар этой политической борьбы, 14 декабря 1989 г., академик Андрей Сахаров неожиданно скончался. Сотни тысяч граждан провожали его в последний путь. На похоронах кто-то держал такой плакат: «Простите нас, Андрей Дмитриевич...».

Ему было уже за пятьдесят, когда он круто изменил всю свою жизнь. Боевой генерал, он вдруг начал печатать подпольные лис­товки, за что был арестован и разжалован в солдаты. Спустя пол­тора десятка лет — лишён гражданства. Указ об этом подписал его бывший фронтовой товарищ Леонид Брежнев...

Петр Григорьевич Григоренко родился 16 октября 1907 г. в селе Борисовка под Запорожьем. Сын колхозного активиста, Петр рос убеждённым в правоте Советской власти. В своём селе был первым комсомольцем. Трудиться начал рано — с 15 лет уже работал слесарем. В 1931 г. стал учиться на красного командира. Закончил Военно-инженерную академию, Академию Генштаба. Как он вспоминал, однажды в годы службы выполнил необыч­ный приказ: заминировал и взорвал три церкви в Белоруссии...

П. Григоренко сражался под Халхин-Голом, затем — на фронтах Отечественной войны. Не раз был ранен, получил пять орденов и шесть медалей. Однажды в годы войны с ним произо­шёл случай, запавший ему в память. Обычно он никогда не про­сыпался ночью. И вдруг внезапно проснулся на рассвете, вышел во двор. В этот момент раздался грохот: снаряд противника про­бил стену дома и взорвался. Кровать, на которой он спал, разле­телась на куски. «Это Бог Вас спас!» — заметил его товарищ. «И я тоже поверил в руку Провидения», — писал Григоренко.

Войну он закончил в звании полковника. Следующие 17 лет прослужил в Академии имени Фрунзе в Москве. В разгар борьбы с «буржуазной кибернетикой» занимался военным применени­ем этой науки. Позже маршал Родион Малиновский назвал это «научным подвигом». В 1959 г. П. Григоренко получил звание ге­нерал-майора. Казалось, впере­ди его ждала только интерес­ная работа, затем — почётный отдых. По внезапно он совер­шил поступок, изменивший всю его судьбу.

Произошло это так. В сен­тябре 1961 г. П. Григоренко из­брали на партийную конфе­ренцию Ленинского района Москвы. Он поднялся на три­буну и... неожиданно для всех произнёс яркую критическую речь. Сказал, в частности, что не видит гарантий против но­вого культа личности. Он вспо­минал: «Я поднялся и пошёл. Я себя не чувствовал. Такое, ве­роятно, происходит с идущим

на казнь. Во всяком случае, это было страшно. Но это был и мой звёздный час. До самой трибуны дошёл я сосредоточенный лишь на том, чтобы дойти. Заговорил, никого и ничего не видя. Весь зал затих. В шоковом состоянии был и президиум. Я увидел, как секретарь ЦК Пономарев наклонился к Гришанову и что-то за­шептал. Тот подобострастно закивал и бегом помчался к трибу­не». Делегатам предложили «осудить» выступление генерала и лишить его мандата, что и было сделано. За свой поступок П. Гри-горенко получил строгий партийный выговор. Его уволили из Академии и послали служить на Дальний Восток.

Но для генерала это стало только началом борьбы. В 1963 г. в Москве и других городах появились листовки. Они рассказы­вали, в частности, о расстрелах в Новочеркасске и Тбилиси. Под­писал их «Союз борьбы за возрождение ленинизма». Это под­польное общество создал П. Григоренко со своими сыновьями. Правда, для подпольщика он вёл себя необычно дерзко. Раздавал свои листовки на Павелецком вокзале в Москве. Стоял в полной генеральской форме у проходной московского завода «Серп и молот» и вручал листовки рабочим.

Всё это неминуемо вело к аресту, который и произошёл в феврале 1964 г. Первым на Лубянке с ним беседовал сам предсе­датель КГБ Владимир Семичастный. Он обещал генералу осво­бодить его в обмен на покаяние. П. Григоренко отказался.

Советских руководителей немало поразили странные по­ступки генерала. М. Суслов воскликнул: «Да он же сумасшедший!». Судить боевого генерала, конечно, не стали. Психиатры во гла­ве с Андреем Снежневским признали его душевнобольным и от­правили в психиатрическую больницу.

Диссидент Юрий Гримм вспоминал, как П. Григоренко при­несли передачу в огромной коробке. «Зовёт всех нас. Глянули, ахнули: в коробке — икра чёрная и красная, балык, колбаса раз­ная, масло, конфеты дорогие, фрукты. Он говорит: „Ешьте". Все стоят, растерялись, из 17 человек только я один — москвич, ос­тальные с периферии, у них в ту пору и хлеба-то белого в ма­газинах не было. И он повторяет: „Ешьте. Я — генерал, мне положено"». Волей обстоятельств генеральские привилегии не­которое время сохранялись и в неволе... Но так продолжалось недолго.

Вначале «сумасшедшего генерала» собирались просто уволить в запас. Постановление принесли Н. Хрущеву. Очевидец этой сце­ны рассказывал Григоренко: «Хрущев долго сидел, молча глядя в проект. Потом сказал: „Что же это получается? Он нас всячески по­носил, а отделался лёгким испугом. Пригоятовьте постановление на разжалование"». В сентябре 1964 г. П. Григоренко разжаловали в рядовые «как дискредитировавшего себя и недостойного в свя­зи с этим звания генерала». Отныне «рядовой Григоренко» должен был получать солдатскую пенсию 22 рубля.

В октябре место Н. Хрущева занял Л. Брежнев. Он был сослу­живцем Григоренко, они часто встречались на фронте. Возмож­но, это знакомство стало одной из причин того, что в апреле 1965 г. Григоренко решили отпустить домой. Выйдя на свободу, он написал письмо министру обороны маршалу Р. Малиновско­му. «По слухам, я разжалован в рядовые. Прошу восстановить мои законные права. А если вопреки закону я разжалован, то имейте хотя бы мужество сказать мне это в глаза. Я за свою службу даже ефрейтора не разжаловал заочно». После этого обращения ему несколько повысили пенсию.

58-летний генерал стал подрабатывать слесарем, плотни­ком, штукатуром, сторожем, грузчиком.

В тюрьме он пришёл к такому выводу: «Уходить в подполье — непростительная ошибка. Идти в подполье — это давать возмож­ность властям изображать тебя уголовником, чуть ли не бандитом и душить втайне от народа. Я буду выступать против нарушений законов только гласно и возможно громче. Тот, кто сейчас хочет бороться с произволом, должен уничтожить в себе страх к произ­волу. Должен взять свой крест и идти на Голгофу. Пусть люди ви­дят, и тогда в них проснется желание принять участие в этом ше­ствии». П. Григоренко стал помогать движению крымских татар, выселенных со своей родины (см. ст. «Переселение народов»). Он познакомил их с другими московскими правозащитниками. Впер­вые о борьбе этого народа услышали на Западе.

За Петром Григоренко теперь постоянно следили. Как-то он подсчитал, сколько филёров по очереди в течение суток следят за его квартирой. Вышло — не менее 23 человек! И каждый по­лучал зарплату...

В мае 1969 г. в Ташкенте намечался суд над десятком акти­вистов движения крымских татар. Они попросили Григоренко быть на суде их общественным защитником. Он согласился. Но 7 мая, как только Петр Григорьевич приехал в Ташкент, его аре­стовали.

Вновь генерал предстал перед врачами. Однако вопреки ожиданиям ташкентские психиатры признали пациента... здоро­вым. Правда, этим дело не кончилось. Григоренко отправили в Москву, в Институт имени Сербского на повторную экспертизу. Здесь психиатры Даниил Лунц и Георгий Морозов нашли у него паранойю «с наличием идей реформаторства».

В 1971 г. генерал оказался перед очередной «врачебной ко­миссией». «Изменились ли ваши убеждения?» — задали ему обыч­ный вопрос. «Убеждения не перчатки, — отвечал Григоренко, — их легко не меняют». Только в июне 1974 г. он вернулся домой. Всего в спецпсихбольницах он провёл более шести лет.

5 декабря 1976 г. на Пушкинской площади в Москве прохо­дила традиционная демонстрация диссидентов. На неё собра­лось довольно много народа — около ста человек. Как всегда, люди постояли несколько минут в молчании, сняв головные уборы. Правозащитница Людмила Алексеева вспоминала об этом событии: «Впервые за все годы демонстрация не прошла молча­ливо. П. Григоренко произнёс короткую речь, несколько фраз. Он закончил: „Спасибо всем, кто пришёл сюда почтить память миллионов загубленных людей! Спасибо за сочувствие узникам совести!". В ответ из толпы раздались возгласы: „Вам спасибо!"».

В 1977 г. Петру Григоренко потребовалось сделать сложную операцию. Генерал попросил выпустить его для этого в США, где проживал его сын. Он не доверял советским врачам, дважды при­знавшим его «невменяемым». Неожиданно поездку разрешили.

Он спрашивал у генерала КГБ: «Но вы меня обратно пусти­те?». «Пустим, — отвечал тот, — говорю Вам как генерал генера­лу». В ноябре П. Григоренко с женой Зинаидой уехал в Америку.

А 13 февраля 1978 г. его лишили советского гражданства «за действия, порочащие звание гражданина СССР». Указ об этом подписал Л. Брежнев.

Генерал Петр Григоренко остался жить в США. Здесь он вы­пустил книгу воспоминаний под названием «В подполье можно встретить только крыс». Он говорил: «Я часто задумываюсь, по­чему мне так тяжело в эмиграции. Я уехал бы на Родину, даже если бы знал, что еду прямо в психиатричку».

21 февраля 1987 г. Петр Григоренко скончался в Нью-Йор­ке в возрасте 79 лет.