Реферат: Сон как художественный прием в Слове о полку Игореве

В В Е Д Е Н И Е

«Слово о полку Игореве» - гениальное произведение, в котором неизвестный автор выступил как новатор: его произведение проникнуто особым лиризмом, стоит на грани литературы и фольклора, считается внетрадиционным жанром[1] , государственная тема стала личной, а историческое повествование – народно-поэтическим[2] . В частности он впервые в русской литературе использовал сон как художественный прием.

Автор «пошел» против устоявшихся норм (литературный этикет), присущих древнерусской литературы, не стремящихся поразить читателя своей новизной. Напротив – литературные произведения стремились успокоить и «заворожить» его привычностью. Составляя свое произведение, автор как бы совершает некий обряд, участвует в ритуале. Он обо всем рассказывает в подобающих рассказываемому церемониальных формах. Он восхваляет или порицает то, что принято восхвалять или порицать, и всему своему своесловию или хуле придает приличествующие формы. Поэтому текст литературных произведений – это текст в основном лишенный художественных неожиданностей. Эти неожиданности так же нежелательны, как нежелательны они в любых церемония, в любых обрядах. Все эти традиции, сложившиеся в древнерусской литературе, можно объединить одним понятием – литературный этикет древнерусской литературы[3] .

«Слово о полку игореве» - жанр эпидиктического красноречия, в жанровую систему которого входило слово. Все произведения торжественного красноречия, в том числе и слово, за редкими исключениями, как правило, в композиционном отношении делились на три части: вступление, часть повествовательную и заключение. Также произведения имели одни и те же стилистические приемы, ритмический стиль речи. Торжественная речь или слово (в древнерусском языке именно этот термин употреблялся для обозначения торжественной речи) должна была быть посвящена какому-либо злободневному[4] вопросу текущей современности, требовала постановки проблем общественно-политического или философско-богословского охвата. Характер этих произведений проникнут чувством патриотизма. Во все древнерусских книгах портрет главного героя, преимущественно это были святые или князья, идеальный[5] .

Во всех древнерусских книгах, где авторы вводили сон, это был всего лишь композиционный элемент, благодаря которому развивалось действие. Самый простой пример этому – видение[6] Пелугия в «Житии Александра Невского», где герою привиделось, что он видел на корабле живых Бориса и Глеба, описывая этот эпизод, автор действительно верит, что так оно и было.

Интерес писателей к использованию сна, как художественного приема появился в литературе XVIII века и пик его использования пришелся на XX век. Сон использовали А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, Н.В. Гоголь и многие другие писатели[7] .

Сон – один из приемов в литературе, с помощью которого писатель раскрывает характеры героев, события, свое отношение к миру[8] . В.А. Жуковский в балладе «Светлана» использует сон не как бегство от действительности, а художественный прием заострения ситуации, раскрытия характера в необычных положениях. В сне отражение жизни романтической души. Светлана – романтическая душа. Она боится за жениха. Этот страх – лишь ее сон. Выход из любой ситуации – вера в Провидение, в Бога, вера в то, что хорошее всегда побеждает. Даже рок, судьбу с Божьей помощью побеждает любовь[9] .

У И.А. Гончарова в романе «Обломов» сон использован как ключ к русской сказке, а значит, и к русской душе. В нем открываются коренные, исконные черты русского характера. Значит Обломов – не просто сатирический тип, это образ, символизирующий глубочайшие противоречия русского человека – его величие и его слабость.[10]

У А.С. Пушкина в «Капитанской дочке» сон Гринева – чрезвычайно важный в общей структуре повести эпизод. В нем завязываются и предсказываются многие сюжетные линии, а также впервые обозначается неоднозначность оценки персонажа (Пугачева). Кроме того, именно здесь закладываются основы важнейшей проблемы, поднятой в повести, - проблемы возможности и необходимости установления нормальных человеческих отношений между людьми несмотря ни на какие разделяющие их преграды[11] .

Это всего лишь три примера использования сна в русской литературе, на самом деле их во много раз больше.

Но давайте вернемся к тому, как писались произведения древнерусской литературы. У древнерусского писателя – своеобразное представление о художественности.

Литература Древней Руси носила ярко выраженный исторический характер и не допускала художественного вымысла. Долгое время частный человек с его радостями и горестями оставался за пределами литературного интереса. Исторические события государственного масштаба: военные походы князей, феодальные съезды, нашествие кочевых народов, восстания смердов, борьба за великокняжеский стол, строительство монастырей, основание городов – вот что находилось в центре внимания древнерусского книжника. Героями его произведений становились лица, исторически реальные и исторически значимые. Это князья, бояре, воеводы и митрополиты, а народ выступает как безмолвный свидетель или участник их деяний[12] .

В литературе древней Руси существовала иная система художественных ценностей – господствовала эстетика подобия, а не эстетика неповторимости (именно поэтому «Слово о полку Игореве» так похоже на «Задонщина»). Литература дорожила общим, повторяющимся, легко узнаваемым[13] .

Символизм – тоже своеобразное представление о художественности древнерусского писателя - свойственный древнерусской литературе очень специфичен. Литература древней Руси в основном базировалась на системе религиозных представлений о мире, в основе ее лежал религиозно-символический метод познания и отражения действительности. Мир в сознании древнерусского человека как бы раздваивался: с одной стороны, это реальная, земная жизнь человека, общества и природы, с помощью чувств, то есть «телесныма очима». С другой стороны – это религиозно-мифологический, «горний» мир, который открывается избранным, угодным Богу людям в минуты духовного откровения[14] .

В угоду средневековой символике писатель подчас отступал от исторического факта. В «Повести об убиении Андрея Боголюбского» рассказывалось, как один из заговорщиков отрубил князю руку, что противоречит данным научных исследований. Нарушение исторической правды объясняется тем, сто меч- символ княжеской власти – держала правая рука (десница), а не левая (шуица).[15]

Что же мы видим в «Слове…», автор пользуется художественным вымыслом, так, например, образ Бояна, который воспевал славу князьям,

Анализ научных публикаций выделил основные направления изучения «Слова…»: проблема авторства, сюжет («пир не кровавый, а свадебный»), поэтика произведения, отдельный анализ сложных для понимания слов и так далее[16] .

Также анализ научных публикаций позволил сделать вывод, что сон – один из самых загадочных эпизодов[17] в книге, его изучением как самостоятельной темой для научно-исследовательской работы никто не занимался. Многие исследователи занимались изучением сна, как второстепенной темой: рассматривали схожесть сна со снами в других произведениях[18] , как интерпретация сна влияет на идею всего произведения[19] , как слова, составляющие образ сна влияют на его интерпретацию[20] .

Как мы уже сказали сон Святослава - впервые использованный в русской литературе художественный прием. В связи с этим возникает множество вопросов: цель сна, смысл деталей, границы, функция этого композиционного элемента и прочее.

ЦЕЛЬ И ЗАДАЧИ

Цель: доказать, что сон Святослава – первый в древнерусской и русской литературе сон, использованный как художественный прием.

ЗАДАЧИ И ВЫВОДЫ

№ 1

Опираясь на различные толкования слов во сне Святослава можно прийти к выводу, что все рассмотренные слова имеют символическое значение, что было свойственно древнерусской литературе (традиция), и благодаря этому создается мрачное апокалипсическое настроение (новаторство).

№ 2

Проанализировав композиционную функцию сна Святослава, мы приходим к выводу: впервые в древнерусской литературе и русской литературе сон представлен как внефабульный элемент композиции, использован прием ретардации – действия сознательно замедляется.

№ 3

Изучение цветовой символики сна и в целом «Слова, мы приходим к выводу, что цветовая характеристика оказывалась необходимой только там, где она выступала в символическом значении.

№ 4

Опираясь на толкования некоторых слов во сне, можно прийти к выводу, что сон Святослава насыщен недобрыми предзнаменованиями – символами похоронного обряда. Это указывает нам на то, что сон Святослава – пророческий сон, и впервые в древнерусской и русской литературе лирическая наполненность сна

№ 5

Рассмотрев глаголы в «Слове…», употребленные в прошедшем завершенном времени мы видим границы этого эпизода

О С Н О В Н А Я Ч А С Т Ь

Сон Святослава – относительно небольшой эпизод, заслуживающий отдельного изучения, ведь, читая произведение непонятно сон это или реальность, также непонятно место действия и многие другие элементы.

Начнем с толкования сна, которое строится, как известно, на совпадении по времени того, что приснилось, с реальной действительностью, а процесс истолкования, включая предсказание, на анализе иносказательного, «сновиденческого» языка. Сон можно считать одной из систем иносказания, которая, следовательно, имеет историческую и национальную специфику. Осмысление последствий разгрома войск Игоря начинается на княжеском уровне с «темного сна» Святослава, который он видел «в Киеве, на горах».

И все же смысл многих слов изучаемые нами могут употребляться в «Слове…» в разных значениях. В связи с этим многие переводчики по-разному переводят данный эпизод, и у него появляется разный смысл. В некоторых случаях меняется место действия, в других – смысл древнерусских слов и тому подобное. Например слово тисовый , при неустойчивости древнерусского правописания, многие интерпретируют его по-своему.

Карл Менгес, занимавшийся происхождением слов, но не переводивший «Слово о полку Игореве», в своей работе о происхождении и смысле слов, затронул и слово тисовый . По его мнению, это слово пришло в древнерусский язык путем влияния урало-алтайских языков. Также исследователь сравнивает это слово с латинским этимоном taxux - тис и греческим этимоном τόξου – лук . Но все же автор делает ставку на то, что этимон слова тисовый крайне не устойчив даже внутри славянских языков, что затрудняет его изучение. Под этимон тисовый, как утверждает Менгес, следует понимать любой род хвойных растений. Но если быть поточнее - можжевельник, тис, лиственницу, то есть любой вид хвойного дерева[21] .

Один из самых известных исследователей древнерусской литературы - Дмитрий Сергеевич Лихачев считает, что под этим определением нужно понимать тисовый род хвойного растения, так как, во-первых, красная древесина этого рода хвойных растений очень ценилась и ценится в мебельной отрасли своим качеством и, во-вторых, все растения этого рода ядовиты, и это показывает более мрачную атмосферу сна Святослава, что как раз и следовало неизвестному автору показать во сне Святослава[22] .

Но многие переводчики «Слова…» не соглашаются с аргументированной точкой зрения Дмитрия Сергеевича Лихачева, так как считают, что при неустойчивости правописания автор мог и иметь ввиду тесовую кровать, ведь тес – тонкие доски, получаемые путем продольной распиловки бревен, следовательно, что такой метод изготовления кровати обходился дешевле, ведь тис прорастает только на Дальнем Востоке и в Северной Америке. А так как дипломатические связи с государствами на Дальнем Востоке были развиты плохо, а об Америке еще известно не было, то эксплуатация в Древнюю Русь этого рода хвойного растения была практически невозможна. Поэтому, если автор и использовал в своем произведение слово тисовая , то явно в метафоричном смысле[23] .

Таким же многозначным словом является определение бусые. В книге посвященной 800 – летию «Слова…» в отношении этого определения высказывает свою позицию Н.В. Шарлемань[24] .

В своей работе он пишет, что автор произведения, вероятно, был охотником. В насыщенном конкретными данными «Слове…» упоминаются свыше восьмидесяти раз звери и птицы, в основном, за двумя – тремя исключениями, охотничьи. Четыре раза упомянут ворон – то с определением черный, то бусый. В первом случае речь идет о черном вороне, охотно питающемся падалью и трупами. Бусые вороны, вслед за Далем, переводим как серодымчатые (в этом значении бусый употребляется иногда и теперь на Украине). Серые вороны собираются в местах массовых ночевок, издавая неприятное карканье, тогда как черные вороны не собираются на ночевках в стаи, и ночного «граяния» их не бывает. Поэтому, по мнению Н.В. Шарлеманя, во сне Святослава выражение: «Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху» следует относить к серым воронам. И черные и бусые вороны охотно питаются трупами, поэтому собираются на местах массовых сражений, о чем и упоминается в «Слове…»: «часто врани граяхнуть, трупиа себъ дъляче». Поэтому-то этих птиц издавна считали зловещими, и автор «Слова…», говоря о поражении русских, усиливает настроение печали, вводя упоминание о воронах[25] .

Карл Менгес, исследовав материалы по происхождению данного слова, в своей работе пишет, что хорошо известное чередование о – и (bosqaya/bosqurt) возможно и в слове бусый (бусовъ). Это слово встречается во всех тюркских языках, и возможно, благодаря их влиянию пришло в русский язык. В тюркских языках определение бусый использовалось как эпитет при названии животных. Но на основании фонологического анализа данных автор «Восточных элементов в «Слове о полку Игореве» предположил, что тюркское boz/buz пришло в русской язык в составе устойчивых выражений (вроде bosqaya/busqurt) и затем было выделено из них, но не заимствовано как отдельное слово: для этого не было необходимости, поскольку славянские языки достаточно богаты средствами цветообозначения.

В связи с этим Карл Менгес выдвигает еще одну гипотезу: что благодаря привычному для древнерусского языка чередованию слово бусый могло измениться на слово босый. Во всех выражениях может быть представлен как эпитет животных. Таким образом, согласно фонологическому анализу, слова босый и бусый, скорее всего, выполняли одинаковую функцию, но могли и отличаться значением[26] .

Существует еще одна гипотеза, связанная с определением бусый. Д.С. Лихачев связывает его с именем Буса и соотносит его с антским князем Босом (или Боозом), чья дружина была разбита готами в IV веке или неизвестным половецким ханом прошлых лет. Шарукан – половецких хан, дед хана Кончака. В 1068 году был пленен Святославом Ярославичем – Черниговским, а в 1107 году разгромлен коалицией русский князей. Сын Шарукана Отрок потерпел жестокое поражение в борьбе с Владимиром Мономахом[27] .

Таким образом, определение бусый носит символическое значение, и является своего рода предчувствием Святослава о поражении «храброго полка» князя Игоря.

Итак, изучив анализы выше сказанных слов, мы приходим к выводу, что автор «Слова…» неслучайно использовал эти слова, ведь они имеют символическое значение, что и было свойственно литературе его времени.

Цвет во сне Святослава тоже очень символичен. Мало того цвет проходит через все произведение целиком от первого и до последнего стиха и первое, что сразу же замечает современный читатель, - свет и тьма, которые окутывают каждый эпизод, каждую характеристику, каждое описание в «Слове…». Борьба света, солнца, золотой зари с тьмой, с черным, с разной густоты и мраком – черно-белый контраст является основой композиции. Но в произведении есть также и цвет, однако он приглушен в своих оттенках, спрятан в предметах и лицах; и нужно увидеть этот цвет в старинном, да еще за столетия очень испорченном тексте. К тому же отличительной особенностью древнерусских произведений является то, что цветовые впечатления в них очень тесно связаны со звуковыми.

В сне Святослава употребляется выражение, уже переведенное на современный русский язык, «…и льют мне синее вино…». Чтобы разобрать смысл употребленного автором цвета нужно искать еще раньше. До сна поэт также использует цветовую характеристику вина, но уже другую: «…кровавого вина не доста…». Из этой фразы следует, что вино – это метафора, а кровь вполне реальна. Слово кровавый воспринимается как цветовое определение. Этому помогает, как мы уже сказали, похожее словосочетание - «синее вино». Синее ведь также не цвет в прямом смысле слова (синим тогда называли все сияющее темным наблеском. Поскольку синий в древнерусском языке – сияющий темный цвет и притом не обязательно синего тона (синяк попросту багров, а синец – как звали тогда негров – совсем не синий) и также метафора. Синим вином называли красное, а это очень близко к реальному цвету крови. Один и тот же цвет спокойно именуется по-разному, потому что не цвет был важен, а другие особенности реального мира.

Однако как утверждает автор статьи «Свет и цвет» в «Слове о полку Игореве» под цветовой характеристикой нужно понимать определения тисовый и бусый – эти определения не символические, а иносказательные.

Той же символичность обладают и некоторые вполне понятные для современного человека слова, к тому же не будем забывать, что мы исследуем сон, и что многие увиденные предметы или явления во сне могут восприниматься даже современным человеком как предсказание, преддверие и тому подобное.

Таким образом, цветовая характеристика оказывалась необходимой только там, где она выступала в символическом значении, каждый раз – особым.

Косоруков А. в своей работе пишет: - «эпитет «синий» употреблен в «Слове…» семь раз, посмотрим вначале на его сочетания с существительными «море» и «Дон».«...Да позримъ синего Дону», «…въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону», «несошася къ синему морю», «въспеша на брезе синему морю». В древнерусском мифоло­гическом сознании «суша» противостояла «морю», при этом «суша» символизировала благоприятное пространство, а «море» - неблагоприятное. «...Море — местопребывание многочис­ленных отрицательных, преимущественно женских, персонажей; жилище смерти, болезней...». Дон, как общепризнано, метонимически обозначает в «Слове…» Половецкую землю. Море, о котором идет речь,— тоже находится в половецкой стороне. Семантика эпитета «синий» в словосочетаниях с «морем» и «доном» - это не цвет, а враждебность, которая является сутью моря, «чужой» стороны, противостоящей родной «суше». Хотя суша прямо не называется, но имеется в виду Русская земля, откуда пришло Игорево войско. Характерно, что Дунай назван в «Слове…» четыре раза, но без эпитета «синий», так как Дунай не враждебен Руси.

Образ трепещущих «синих» молний — один из образов половецкой атаки; и весь его смысл заряжен враждебным отношением к войску русичей. Поэта мало интересовал тут цвет молнии сам по себе — он, скорее, был огненнымили ослепительно белым, чем синим. Дело не в индивидуаль­ном восприятии цвета и не в том, была ли гроза во время битвы или не была, а в эстетически закономерном соединении инос­казательных образов и эпитетов с «врагами» и со всем «враж­дебным». Возникает, однако, вопрос: только ли этим объяс­няется иносказательное значение синего цвета в «Слове»? Пожалуй, нет. Эпитет «синий» закрепил, иносказательное зна­чение «враждебный» потому, что «синий» испокон был цветом космогонического Моря-Океана — источника злых, враждеб­ных человеку сил, а отчасти потому, что синий цвет был, видимо, любимым цветом половцев, юго-восточных врагов Руси.

Выходит, в переносном смысле «синее вино» обозначает нечто враждебное, что сулит Святославу III серьезные непри­ятности⁵⁰ . Семантически оно близко к понятию «отрава», «от­равленное вино» или «вино кровавое», которым «угощают» на поле брани и от которого наступает смертельный сон».

Сон Святослава насыщен недобрыми предзнаменованиями – символами похоронного обряда.

1. Делая анализ статьи В.В. Колесова, выяснилось, что определение тисовъ связано с трауром и исконным значением корня слова тоска.

2. Паполома черная – символически траурный фон этой сцены как последний мазок опытного мастера, завершающий мысль ввергается новый оттенок – слово жемчуг.

3. Слово «трудъ» («съ трудомь смешено») не может обозна­чать здесь, как принято считать, отвлеченное понятие (печаль или другое), потому что во сне все предстает в конкретных образах и ощущениях. Во сне печаль можно либо увидеть в зримом образе, который бы иносказательно и обозначал печаль, либо испытать печальное чувство. Но абстрактное понятие как таковое нельзя видеть во сне примешанным к вину. «Трудъ» писалось и как «труть», и это слово обозна­чало фитиль, который зажигался от искр, высекаемых огни­вом, а потому его конец (трут — в узком смысле) был всегда черным от сажи (пепла) и легко воспламеняемым. Этот-то «трут» и был, думается, смешан с «синим вином». В целом стих: «Чьрпахуть ми синее вино съ трудомь смешено» — можно было бы истолковать так: таинственные виночерпии подготовили князю губительный половецкий «на­питок», смешанный с пеплом от пожарищ. Им они собираются «угостить» Святослава. С метафорой смертельного напитка мы уже встречались ранее: на Каяле им напоили русичи половцев, а половцы — русичей, только тогда он был назван «кровавым», а не «синим» вином, но по смыслу одно «вино» тождественно другому. Таким «вином» поят только враги. Поскольку оно имеет теперь «синий» (враждебный, половецкий) цвет, то, ско­рее всего, невидимки, зачерпывающие «синее вино» для Свя­тослава,— это его половецкие враги.

4. Крупный жемчуг по народным поверьям предвещал слезы. В современной трактовке снов жемчуг – разлука с другом. Ожерелье из жемчуга – ложь и слезы. Таким образом, современная трактовка точнее выражает предзнаменование увиденное Святославом. А вот уже и сами слезы Святослава: «Тогда великый Святъславъ изрони злато слово слезами смъшено.» Косоруков А. считает, что символ «крупный жемчуг на грудь» можно, пожалуй, рассматривать как художественное обобщение коварного зла, которое исходит от далеких, невидимых (из Киева) половецких врагов, обычно прикрывающих это Зло лжеуспокоительными зарениями в добрых намерениях.

5. Одно из самых спорных мест «Сна» — «Уже дьскы безъ кнеса въ моемъ тереме златовьрсемь» («Уже доски без князька в моем тереме златоверхом»). «Кнес — это «конек» или «князек», с которым в XII веке были связаны суеверные представления и приметы. То, что Святослав во сне видит исчезновение «кнеса» со своего терема, не только вполне ес­тественно, но и окончательно разъясняет ему смысл всех пре­дыдущих примет, которые оставляли ему, может быть, тень надежды. Но «кнеса» нет, доски, которые он скреплял, повисли в воздухе, и сомнений не остается: Святославу грозит гибель, смерть». Терем без князька (продольный верхний брус крыши) предвещал большое несчастье, смерть. П.А. Ровинский считает, что «Видеть во сне, что конек перерублен кем-либо или переломался сам собою, значит, что смерть или какое-либо великое несчастье должны постигнуть главу этого дома». М. П. Алексеев толкование сузил («Святославу грозит гибель, смерть»), сняв второе значение («какое-либо ве­ликое несчастие») и заменив многозначное словосочетание «главу этого дома» на однозначное — «Святослав». Исследо­ватель оставил нерассмотренным существенное различие меж­ду символическими образами из «Сна Святослава» и из чер­ногорских суеверий: во «Сне» конек не сломался и не пере­рублен, там его нет на тереме. А это влечет за собой иное толкование суеверия (символа): «Дом лишился своего главы по неизвестной причине...» или: «Глава дома перестал быть гла­вой для домочадцев». А «Уже дьскы безъ кнеса въ моемъ тереме златовьрсемь» надо рассматривать как художественный символ, созданный поэтом. Если в первой картине «Сна» объектом изображения был князь, лежащий на кровати, то теперь стала крыша зла­товерхого терема. Переменился и угол зрения: Святослав ви­дит не нечто, что находится внутри дома (терема), а крышу терема с наружной стороны, что и выражено эпитетом «зла­товерхий». В контексте иносказаний «Сна» Златоверхий Терем логично было бы рассматривать как княжеский дворец, символ княжеской власти, а не просто как дом, где живет он сам и его семейство. Эпитет «златоверхий» подтверждает этот ак­цент: символы власти — например, головные княжеские уборы обычно отделывались золотой нитью или золотыми украшениями, а крыши княжеских теремов иногда (по крайней мере)покрывались слоем золота. Глядя на терем, Святослав замечает, что на крыше нет «кнеса» — мощного бревна, скрепляющего доски и не дающего им рассыпаться во время бурь и потрясений. Он понимает это так, что над Крышей Злато-верхового Терема нависла угроза распадения, то есть структуре высшей власти на Руси грозит развал. Поэт отождествляет Святослава с Кнесом, а остальных князей — с Досками Крыши. Отождествление не высказано, но вытекает из логики символа «Крыша Златоверхого Терема». В каком же смысле Святослав уже не видит себя реальным главой русских князей? В общей форме ответ ясен: даже младшие родственники, Игорь и Всеволод, в важнейших делах поступают вопреки его воле и без совета с ним. Более конкретный ответ дан в «Золотом Слове, со Слезами Смешанном». Если в первой строфе «Сна» все четыре действия были выражены в прошедшем незавершенном, то во второй («Уже В доски...») вообще нет никакого действия, а описывается состояние, и при этом пропущена связка настоящего времени В («суть»). Это — состояние длящегося факта, которое уже было к началу «Сна». Само состояние соотносится со всей длительностью «Сна», но не прекращается с окончанием сновидения, а продолжается. Следовательно, по мнению Святослава, центральной власти на Руси нет уже задолго до похода Игоря. Этот факт и констатируется в символическом стихе: «Уже доски без князька». М. П. Алексеев пишет: «То, что Святослав видит во сне исчезновение «кнеса» со своего терема... окончательно разъясняет ему смысл всех предшествующих примет». Выходит, что смысл предшествующих стихов и стиха: «Уже дьскы безъ кнеса в моемъ тереме златовьрсемь» — один и тот же, только функции разные: предшествующие — загадка, а этот — комментарий к ним. Но такое утверждение повисает в воздухе, так как не подкрепляется содержанием художественных символов: «Вечер, Перешедший в Ночь», «Черное Покрывало», «Синее Вино, Смешанное с Пеплом», «Крупный Жемчуг на Грудь». Никак не связано оно и со смыслом действия, выраженного словами: «...и убаюкивали меня». Кроме того, из всего «Сна» этот стих наиболее за­гадочен, несмотря на ясность текста. Недаром истолкова­нию центральной картины «Сна" посвящена столь обширная литература, и недаром она до сих пор вызывает острые споры. Иносказательный смысл черного покрывала отчетливо дан символикой солнечного затмения (он проанализирован в символе «потемневшее солнце»): над Святославом «нависают» угрожающе приблизившиеся лично к нему смерть, плен, разорение. Черное покрывало над Святославом — пока лишь предвестие его трагедии: ведь он жив и все это видит во сне. Оно подобно вещим знаменем перед походом и во время похода Игоря. Однако есть и существенные различия. Черное Покрывало смерти и плена близко нависло над Игорем в чужом Половецком поле, а над Святославом — «на кровати тисове», то есть там, где он обычно спал, в родном доме, на Родине. Кроме того, этим покрывалом должны были накрыть и (и накрыли) Игоря и его войско половцы, но пока не ясно, кто натягивает (и натянет ли) его на Святослава.

6. Пустые колчаны символизировали горе, грядущую беду.

Таким образом, соединив все символические детали сна, можно сделать вывод, что сон Святослава - пророческий сон (перед нами строится картина того, что герой, если переводить буквально, будет плакать за смерть полка Игорева, за горе причиненное всей Руси). Читатель уже знает о поражении храброго полка князя Игоря, а Святослав нет, и именно читатель воспринимает этот сон как пророчество, предчувствие, следовательно, перед нами впервые в древнерусской литературе лирическая наполненность сна. Как мы уже говорили до «Слова…» только провидческая функция, то есть сон являлся фабульным элементом, благодаря которому развивается действие.

Настроение, создаваемое символическими элементами сна, мрачное, читатель их ассоциирует с тем, что наступает конец света – конец Русской земли, а Святослав не понимает почему, ведь он совершил общенациональный поход и разбил половцев – единственную в то время самую опасную угрозу для Руси, так их набеги разоряли Русскую землю.

Итак, все детали, элементы в сне имеют чисто символическое значение. Действие в сне Святослава не развивается, авто специально замедляет ход действий, чтобы читатель обдумал поступок князя Игоря. Следовательно, автор использует прием ретардации. Прием ретардации вместе с символическими оттенками образов, мрачной насыщенностью сна во многом определяют ход мысли читателя.

Д.С. Лихачев в работах над гениальным произведением делает ставку на схожесть двух снов в двух древнерусских произведениях: сон Святослава в «Слове о полку Игореве» и сон Мала в тексте «Летописца Переяславля Суздальского»[28] .

Но, по его мнению, это связано с тем, что литература древней Руси дорожила повторяющимся, легко узнаваемым, общим, а так же Д.С. Лихачев считает, что сходство снов – есть не копирование, а единство религии, одинаковость, общность верований и представграмоты и так далее.

Особого внимания заслуживают границы сна: непонятно где начинается и кончается эпизод нашего изучения.

Одним из самых важных моментов во сне Святослава является то, как исследователи трактуют некоторые детали. В одних случаях Святослав, находясь в Киеве, то есть на горах, снится сон, в других случаях Святославу снится, что он находится в Киеве. Следовательно, во втором случае тревога Святослава будет намного сильнее обусловлена, так как опасность угрожает его дому, а в первом случае события сна отнесены в неизвестное пространство.

Еще один момент, Д.С. Лихачев считает, сон Игорева войска как бы совпадает со сном Святослава. Поэтому Святославу и снится поражение. Для русской земли, как мы уже говорили, поражение Игоря Святославича – это катастрофа. Оно так и подается – как нечто невероятное, возможное лишь во сне. Сон Святослава воспринимается как продолжение этой зловещей ночи, которой сопровождается битва. А переход к ясному, оптимистичному концу совершается через плач Ярославны, ведь Ярославна плачет утром.

Образы последней строфы сна Святослава отличаются от других тем, что они – и зрительные, и слуховые: полет серых ворон сопровождается их карканьем. Все это дано на реалистическом фоне околокиевских, видимо, хорошо знакомых Святославу просторов: Плеснеск – возможно, город в Киевской земле, «болоние» – очищенное, хорошо просматриваемое пространство перед его стенами, а «дьбрь Кыяню» – лес в овраге под Киевом. Иносказательный смысл сконцентрирован в словосочетании «босуви врани», которое может быть расшифровано как «половецкие воины» по аналогии со стихом: «…врани граяхуть, трупиа себе деляче» – из вставной элегии о Гориславиче. Глагол «взграяху» передает радостный шум, крики удовлетворения половцев богатой добычей. После набега половцы умчались, захватив полон в свои края, которые символически названы здесь Синим Морем. Все другие названия (Плеснеск, Кыянь, болоние), будучи вписанными в символический контекст, также получают иносказательное осмысление: они, думается, означают, что половцы Кончака пробились к окрестностям Киева, что они угрожали самому Киевскому князю. «Серые вороны» в сновидении летают и каркают вблизи Киева, у Плеснеска и под Кыянью, – а в реальной действительности «половецкие воины» грабят и разоряют русские города и селища, которые носят другие названия, но которые (и в этом суть) относятся к околокиевским владениям князя Святослава.

Третье видение сна дает возможность уточнить начало и конец параллельного ему действительного исторического времени. Сновидение Святослава продолжалось часть вечера и всю ночь, а события, символически изображенные в нем, – с момента половецкого нашествия Кончака и Гзака на Киевскую Русь и до их возвращения в свою землю. Столь же длительно или несколько меньше продолжались и действия таинственных субъектов над Святославом. Отсюда следует, что их можно отождествить с половецким нашествием, то есть можно образно сказать, что половецкие ханы Кончак, Гзак и другие были теми невидимками, которые одевали Киевского князя Черным Покрывалом, черпали для него Синее Вино, Смешанное с Пеплом, сыпали ему на Грудь Крупный Жемчуг и при этом успокаивали его. Теперь можно уточнить и календарное время, соответствующее времени сна: нашествие Кончака и Гзака началось сразу после разгрома войск Игоря, то есть с 20-х чисел мая и продолжалось до 20-х чисел июня 1185 года. Это и есть время, которое поэт описал ранее в строфе: «И застонал, братья, Киев от скорби, а Чернигов – от набегов».

Параллель между временем сна и действительным историческим временем этим не исчерпывается. Конец ночи совпадает с концом сна и с окончанием половецкого нашествия. Утром или днем, следующим за ночью, когда Святослав видел «темный сон», он рассказывает его боярам. Но это утро или день вовсе не означают наступления исторического Утра или исторического Дня Руси, то есть времени, когда не будет половецких нашествий, не будет кровопролития, разорения городов и сел и других бед. Закончилось только данное половецкое нашествие, и только применительно к нему употреблены глаголы «беша» и «несошася» в прошедшем завершенном времени (аорист). Все глаголы, связанные с определением времени сна, даны в имперфекте, что означает незавершенность времени как в сновидении, так и в действительности. Другими словами, и после окончания похода Кончака и Гзака Левобережная Русь живет во времени, смысл которого можно символически охарактеризовать как «Вечер, Переходящий в Ночь». Причина половецких нашествий не устранена – Крыша Златоверхого Терема продолжает оставаться без Князька, т.е. русские князья продолжают действовать обособленно, не связанные воедино центральной властью.

Три образа сна можно представить как три символических живописных изображения на одном полотне, в центре которого – Крыша Златоверхого Терема без Князька, а справа и слева – Угощение Святослава Синим Вином и Разбой Серых Ворон под Киевом. Над всем изображением простерлось Черное Покрывало, которое можно показать и как тень от Солнца в период его затмения.

Все увиденное во сне происходило вечером и ночью. Вечер и Ночь в символическом и мифологическом планах противостоят Утру и Дню и являются, собственно, отдельными ликами Тьмы. Поэтому образы сна относятся со всем разнообразием сравнений и символов, охватываемых оппозицией Свет – Тьма. «Вечер, Переходящий в Ночь» – это и есть главное, что прозрел Святослав во сне, глубинная суть текущего времени. Это означает: над всем и над всеми, кто втянут в сновидение, висит и густеет Тень Ночи, т.е. смерти, несчастья. Тьма Свет прикрывает – таков самый общий смысл сна Святослава.

Логика символа «Сон Святослава», думается, состоит в следующем. Если в трудное для Руси время (Вечер, Переходящий в Ночь) в государстве будет разлад и оно окажется без единой высшей власти (Крыша Терема без Князька), то страну ожидают многочисленные беды. На Руси, подобно воронам, будут безнаказанно хозяйничать ее враги, заполняя просторы радостным граем стервятников-грабителей. Эта логика порождается нарушением порядка, существующего в природе и в истории. Неподчинение воле единого повелителя (на Небе) или отрицание ее необходимости для Русского государства привело к поражению сепаратного похода. Половцы ринулись на Русь, подвергли страшному разорению несколько княжеств и почти без потерь вернулись в кочевья.

Сон Святослава – обобщение причин и последствий Игорева поражения и предсказание подобной трагедии для всего Русского государства, если, разумеется, не удастся преодолеть междоусобицы и сохранить единое управление его внешней политикой.

Особое место в изучении сна Святослава занимает тема переплетения вымысла и реальности.

Основная особенность литературы — в создании образных обобщений, в выявлении типичного. Но средства художественного обобщения в древней русской литературе были еще очень ограниченными. Древнерусские литературные произведения (летопи­си, исторические повести, жития и др.) были в основном посвящены историческим единичным со­бытиям. Действие древнерусских литературных про­изведений всегда происходило в точно определен­ной исторической обстановке, или, еще чаще, про­изведения древнерусской литературы рассказывали непосредственно о самих исторических событиях, только что случившихся или давних. Главные ге­рои древней русской литературы (в пределах до се­редины XVII века) — это деятели русской истории (князья Владимир Святославич, Владимир Моно­мах, Александр Невский, Борис и Глеб, Феодосии и Антоний Печерские и т. д.). Даже «жития рус­ских снятых» но преимуществу историчны. Фанта­стика, чудеса вводятся а древнерусские произведе­ния только под знаком чего-то исторически верного, реально случившегося. Писатель и читатель были по большей части уверены в том, что все, о чем пи­шется в житии или в летописи, действительно про­изошло. Интерес древнерусского читателя был при­кован к истории. Древнерусский читатель не инте­ресовался бы произведением, если бы знал, что сюжет его вымышлен, а герои его никогда не су­ществовали.

Этот своеобразный, средневековый историзм древнерусской литературы был соединен в ней с глубоким патриотизмом. Древнерусская литература в лучших своих произведениях стремилась к разре­шению важных, насущных задач народной жизни и государственного строительства. Вместе с тем этот средневековый историзм ограничивал художе­ственное обобщение древнерусского автора. Типизи­рованных, обобщенно-вымышленных героев с вы­мышленными именами древнерусская литература не знает. Художественное обобщение в ней всегда опиралось на конкретные исторические имена, пода­валось описание реально произошедших событий.

Свои художественные обобщения древнерусские ав­торы строили главным образом на основе конкрет­ных исторических фактов. Расширение средств ху­дожественного обобщения происходило постепен-но— в течение нескольких веков. Литература, по словам Чернышевского, далеко не сразу научилась рассказывать о том, «как всегда или обыкновенно бывает на свете», и создавать свои примеры «вооб­ражением самого писателя».

«Слово о полку Игореве» не выходит за пределы художественных возможностей своего времени, но эти возможности оно использует в полной мере, до предела. Оно создаст обобщения, образы па основе разнообразного исторического материала и в огра­ниченной мере, но все же пользуется вымыслом.

Отметим, прежде всего, что «Слово о полку Игореве» вводит фантастический элемент в характеристику действующих лиц своего повествования. Это по преимуществу относится к лицам, представляю­щим историческое прошлое Руси: к Бояну и Всеславу Полоцкому. Вымысел играет существенную роль в создании этих образов. При этом автор и не вы­дает своего вымысла за действительность. Описы­вая литературную манеру Бонна, растекавшегося мыслью по древу, серым волком по земле и сизым орлом под облаками, автор «Слова» новее не подо­зревает в Бояне действительной способности пере­воплощаться в различных зверей, оборотничества. Он не считает также, что пальцы Бонна и в самом деле превращались в соколов, а струны в лебедей. Вымысел в «Слове» не выдается за правду. Он чисто литературный, условный.

Литературность вымысла как средства для со­здания образа выступает в полной мере и в ряде других случаев. Гиперболически описывая Яросла­ва Осмомысла, автор «Слова» вовсе не считает, что Ярослав и в самом деле метал тяжести через обла­ка, стрелял с отчего золотого стола салтаиов за землями и т. д. Это — образы, художественная условность которых была, конечно, понятна и ав­тору и читателю.

Так же точно художественно условны гиперболы в обрисовке Всеволода, Владимира Святославича, Всеволода Суздальского и др. Думаю, что оборотничество Всеслава Полоцкого — такая же литера­турная условность, необходимая для создания ярко­го образа князя-вотчинника, как и оборотничество Бояна, необходимое для создания художественного образа искусного и вдохновенного певца-поэта. Всеслав сравнивается с лютым зверем, он волком рыскает ночью, перерыскивает путь великому Хорсу и т. д. Но все это не значит, что автор «Слова» действительно считал Всеслава волхвом, что он верил в его оборотничество. Автор «Слова» так же мало верил в способность Всеслава перевоплотиться в. волка, как и в языческого бога Хорса, которому Всеслав якобы перерыскивал при этом путь, или в способность Бояна носиться серым волком и летать сизым орлом.

Автор «Слова» постоянно сравнивает героев своего произведения со зверями, но это не более как способ характеристики. Всеволод — «буй-тур», Игорь и его сыновья — соколы, Боян — сизый орел, серый волк, Всеслав Полоцкий— волк и «лютый зверь» (если только это не одно и то же) ит. д. Все эти сравнения определяют индивидуальные качества героев повествования.

Необходимо обратить внимание на то, что этот способ характеристики действующих лицтипичен именно для устного народного творчества., Сравне­ние людей с соколами, волками, турами, орлами, несомненно, носит народно-поэтический характер. Особенно ясно определяется народно-поэтический характер образа Всеслава Полоцкого. Всеслав По­лоцкий издавна вошел в народное сознание как князь-кудесник. Так он запечатлен в «Повести вре­менных лет», и так он отразился в былинном образе Волх Всеславьевича. Однако между народно-поэ­тическим образом Волха Всеслава и образом его же в «Слове о полку Игореве» есть существенная раз­ница. В былине Волх Всеславьевич действительно оборотень, способный превращаться в действитель­ного волка. В «Слове» же — Это только художест­венная условность. Следовательно, и в данном слу­чае «Слово» пользуется для создания художествен­ного обобщения народными верованиями, не веря им, придавая им только поэтическое значение, к чему в конечном счете шли и сами народные верования.

Еще один своеобразный прием художественного обобщения может быть отмечен в «Слове». Автору «Слова» надо было дать обобщение ольговичей и всеслзвичей, как двух групп князей-крамольников. Ограниченный в средствах художественного обоб­щения законами художественного творчества эпохи развитого феодализма—творчества, замкнутого в кругу исторических фактов весьма узкого ряда, автор «Слова» прибег к изображению родоначальни­ков тех князей, обобщающую характеристику ко­торых он собирался дать. Вот почемув «Слове» заняла такое большое место характеристика Олега Гориславича — родоначальника ольговичей и Все­слава Полоцкого — родоначальника полоцких всеславичей. Нельзя не видеть, что такая характери­стика родоначальников князей, предложенная в ка­честве обобщающей .характеристики их потомков, связана с очень сильным в русской политической жизни генеалогическим принципом. « Внук» того или иного князя считался естественным продолжателем его политики, наследником его притязаний, его «де­дины». В русской междукняжескойполитике боро­лись представители того или иного «гнезда», «пле­мени»: всеславичи полоцкие с ярославичами, олегоовичи с мономаховичами.

Новгородцы нередко приглашалик себе того или иного князя потому, что он был потомком лю­безного их сердцу князя, например Мстислава Уда­лого или Мономаха. Они соглашались принять сы­на по отцу, внука по деду. Так было и в других го­родах. Нет ничего удивительного в том, что «Слово» характеризует внуков по деду. Образ множества внуков воплощался в одном деде. Это был прием простой и попятный для современников, но вызы­вавший недоумение исследователей «Слова» XIX и XX веков, предполагавших в характеристике Все­слава Полоцкого случайную вставку «песни о Всеславе», а в характеристике Олега Гориславича обусловленность ее какими-то особыми симпатиями автора «Слова» к черниговским олеговичам.

В обобщающей характеристике ольговичей через Олега «Гориславича» и в обобщающей характери­стике полоцких всеславичей через Всеслава Полоц­кого автор «Слова» претворил в художественный прием, в средство художественного обобщения прин­цип, развившийся еще в политической жизни.

Факт этот оченьхарактерен для «Слова о полку Игореве», как для произведения, стоящего в начале литературного развития Руси. В художественных образах еще чувствуется связь с терминами, с сим­воликой феодальной, военной и пр. Художественное обобщение еще только рождалось, ив нем еще чув­ствуется связь с обобщениямине художественного порядка.

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

«Слово о полку Игореве» — первое из дошедших до нас произведений, которое может быть названо в собственном смысле литературным. Это произве­дение художественное и в его целом и в частях. Мы не знаем только: было ли «Слово» действительно первым произведением этого рода или оно исполь­зовало уже поэтическую систему, созданную его несохранившимися предшественниками.

Произведение впитало в себя много фольклорных элементов, например, игра слов. В фольклоре многие элементы художественного вымысла играли символическую роль[29] .

Таким образом, перед нами впервые в русской литературе: лирическая наполненность сна, сон – художественный прием. Именно сон несет в себе большую смысловую нагрузку, сон помогает автору донести до читателя политическую и патриотическую идею.

[1] Слово о полку Игореве. 800 лет: Сборник. - М.: Советский писатель, 1986.- 576 с.

[2] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[3] Фольклор и древнерусская литература. Адрианова – Перетц В.П. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974

[4] Злободневность – наиболее характерный признак торжественного красноречия. Война и мир, оборона границ Русской земли, внешняя и внутренняя политика, борьба за независимость и так далее.

[5] Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970

[6] Большой толковый психологический словарь/ Ребер Артур. Том 2 (П-Я): пер. с англ.- М.: Вече, АСТ, 2000. – 560С.

Видении, согласно психологическому словарю, по состоянию головного мозга равно состоянию сна.

[7] Слово о полку Игореве: Сборник/ Вступ. Статьи Д.С. Лихачева и Л.А. Дмитриева. Реконструкция древнерусского текста и перевод Д.С. Лихачева. Сост., подгот. Текстов и примеч. Л.А. Дмитриева.- Л.: Сов. Писатель, 1990.- 400 с. – (Б-ка поэта. Малая серия).

[8] Кичева Н.А. «Баллада В.А. Жуковского «Светлана». Сон или явь» //Литература в школе №7 2003 год

[9] Кичева Н.А. «Баллада В.А. Жуковского «Светлана». Сон или явь» //Литература в школе №7 2003год

[10] Андрей Репин «Сон Обломова» //Литература - №29 - 2002г. - с 13.

[11] Сергей Волков «Роль эпизода в литературном произведении» //Литература - №12 -1998г. - с 6.

[12] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[13] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[14] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[15] Древнерусская литература. – 2-е изд., стереотип. – М.: Дрофа: Вече, 2003. – 416 с.

[16] Лихачев Д.С. Героический пролог русской литературы.- Л.: Худ. лит., 1967.- С.77

[17] Слово о полку Игореве: Сборник/ Вступ. Статьи Д.С. Лихачева и Л.А. Дмитриева. Реконструкция древнерусского текста и перевод Д.С. Лихачева. Сост., подгот. Текстов и примеч. Л.А. Дмитриева.- Л.: Сов. Писатель, 1990.- 400 с. – (Б-ка поэта. Малая серия).

[18] Слово о полку Игореве. 800 лет: Сборник. - М.: Советский писатель, 1986.- 576 с.

[19] Слово о полку Игореве. 800 лет: Сборник. - М.: Советский писатель, 1986.- 576 с.

[20] Menges Karl Heinrich. THE ORIENTAL IN THE VOCABULARY OF THE OLDEST RUSSIAN EPOS, THE IGOR TALE «SLOVO O PЪLKU IGOREVĚ» SUPPLEMET TO «WORD», JOUPNAL OF THE LINGUSTIC CIRCLE OF NEW YORK 1951 ПеревелсанглийскогоА.А.Алексеев. ОтветственныйредакторА.Н.Кононов-М., 1979г.- С.59

^[21] Menges Karl Heinrich. THE ORIENTAL IN THE VOCABULARY OF THE OLDEST RUSSIAN EPOS, THE IGOR TALE «SLOVO O PЪLKU IGOREVĚ» SUPPLEMET TO «WORD», JOUPNAL OF THE LINGUSTIC CIRCLE OF NEW YORK 1951 ПеревелсанглийскогоА.А.Алексеев. ОтветственныйредакторА.Н.Кононов-М., 1979г.- С.59

^[22] Слово о полку Игореве. 800 лет: Сборник. - М.: Советский писатель, 1986.- 576 с.

^[23] Слово о полку Игореве. 800 лет: Сборник. - М.: Советский писатель, 1986.- 576 с.

^[24] Слово о полку Игореве. 800 лет: Сборник. - М.: Советский писатель, 1986.- 576 с.

^[25] В «Слове…» также чаще всего из четвероногих упоминается волк тоже то с определением серый, то с определением бусый. На Украине до сих пор местами серого волка называют бусым.

В выражении босый волк может быть понятно как народная адаптация – серовато-коричневый.Босый волк распространен как эпитет животных (возможно употребление слова босый только при неустойчивости древнерусского правописания).

^[26] Menges Karl Heinrich. THE ORIENTAL IN THE VOCABULARY OF THE OLDEST RUSSIAN EPOS, THE IGOR TALE «SLOVO O PЪLKU IGOREVĚ» SUPPLEMET TO «WORD», JOUPNAL OF THE LINGUSTIC CIRCLE OF NEW YORK 1951 ПеревелсанглийскогоА.А.Алексеев. ОтветственныйредакторА.Н.Кононов-М., 1979г.- С.59

^[27] Слово о полку Игореве. 800 лет: Сборник. - М.: Советский писатель, 1986.- 576 с.

^[28] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени: Монография. 2-е изд., доп. – Л.: Худож. Лит., 1985. – 352 с.

[29] Д.С. Лихачев. Героический пролог русской литературы.