Элегии и баллады Жуковского оказали огромное влияние не только на развитие романтизма в русской литературе, но и на русскую литературу в целом, ибо Жуковский открыл новые психологические способы изображения внешнего мира и выражения внутреннего состояния человека.
Так, например, он "изобрел" романтический стиль, ставший основой русской лирики XIX—XX вв., – "язык души". При описании внешнего мира главным является не то, что воспринимает поэт, а то, что он при этом чувствует, как он переживает увиденное, услышанное. "Язык души" — это стиль, с помощью которого поэт намеренно создает впечатление недоговоренности сказанного. Жуковский первым в русской литературе выразил глубокий психологический парадокс: слово не может выразить адекватно внутреннее состояние человека. Словом можно лишь намекнуть на происходящее в душе; слова – это лишь условные знаки для обозначения душевных движений. Поэтому Жуковский так любит слова и выражения, которые рассчитаны на ассоциативное понимание читателя.
Весьма развито в творчестве поэта было понятие "романтического дуализма" (или двоемирия), противопоставление окружающему миру лучшего мира своей мечты. У романтиков 1820-30-х гг., а затем романтиков конца XIX — начала XX вв. обозначаются два контрастных варианта неприятия окружающего мира: условно их можно назвать "бунтом" и "бегством". Или писатель-романтик будет решительно говорить о своей готовности к борьбе с угнетающим его миром, будет призывать к действию, к подвигу, к бунту (в разных вариантах такую позицию можно видеть в творчестве романтиков разных эпох; например, у Лермонтова и у молодого Горького). Или писатель-романтик будет принципиально "отказываться" от окружающего мира, стараться уйти, скрыться, бежать от него (например, у Бальмонта: "Я ненавижу человечество, // Я от него бегу спеша. // Мое единое отечество – // Моя пустынная душа"). То есть они, эти поздние романтики, черпали свои идеи из творчества Жуковского, его противопоставления мира "здесь" и мира "там".
Понимание Жуковским мира "там" мистично. Во многих его произведениях видно выражение мистической веры в чудо загробного бытия души, в будущее вечное блаженство. Он настаивал на необходимости терпения и смирения перед судьбой, но вместе с тем внутренний ропот на высшие силы, обрекающие человека на земные страдания, иногда невольно прорывается в его элегиях и балладах. Отсюда – тема судьбы, предопределения и человеческой воли в его произведениях. Впоследствии эта проблематика станет едва ли не первенствующей в русской романтической литературе, ярко выразившись у Баратынского, Лермонтова, Тютчева, Блока. Тема судьбы – главная тема баллад Жуковского и осмыслена им в трех основных вариантах: сквозь призму древнегреческих представлений о слепом Роке – в так называемых "античных" балладах, где на первом плане – рефлексия героев о своей судьбе; через описание таинственных происшествий с роковым исходом – в "западных" и "русских" балладах; как рассказ о трагической разлуке влюбленных.
В "античных" балладах судьба – это иррациональный, но предсказуемый Рок: герои греческих мифов знают свою судьбу. Во многих "западных" и "русских" балладах судьба материализуется в страшных образах привидений, мертвецов, духов, теней и является силой, непредсказуемой для человека. Но и в том и в другом случае судьба выступает как "сила, нас гнетущая" ("Торжество победителей") – как сила, подчиняющая свободную волю человека.
Поэтика некоторых баллад Жуковского сродни образному миру сновидений. Непредсказуемость судьбы воплощена в загадочных сюжетах и таинственных образах балладного мира, имитирующего мир подсознательных душевных движений. "Подсознательные", "сновидческие" образы баллад Жуковского создают, в дополнение к двум его "дневным" мирам ("там" и "здесь"), третий, потусторонний мир – мир "ночных" страхов человека. "Темные" силы потустороннего мира как бы воплощают на языке сновидений неизбежность судьбы, ждущей человека. "Язык души" в балладах заменяется аналогичным "языком сновидений". Ассоциативно-символическая абстрактная образность элегий, выражающая связь души с гармоническим небом, заменяется в балладах "языком сновидений", "материализующим" связь души с хаотическим потусторонним миром.
Чаще всего "темные" силы обрушиваются на преступников и грешников. Тем самым Жуковский как бы успокаивает себя и читателя: добро должно победить зло. Таково его нравственное убеждение. Но иногда "темные" силы обрушиваются на невинных ("Лесной царь"), и их действия не оправданы никакой моралью. В этом можно видеть проявление внутренних колебаний Жуковского; ведь если побеждает "темная" сила из потустороннего мира, значит, нет смысла верить в загробное блаженство. Эти сомнения проявились больше всего в балладах о любовной разлуке. С одной стороны, Жуковский подчеркивает, что даже смерть любимого человека – это не повод для отчаяния: человек должен сносить удары судьбы и ждать смертного часа, когда его душа отлетит на небеса и там соединится с душой возлюбленной, обретя полноценное счастье. Но, с другой стороны, всякий человек мечтает о земном счастье, и ему мало мечты о счастье будущем. Кроме того, само счастье в загробном мире – слишком эфемерно, ибо как оно выглядит, никто не знает; оно – не более, чем мечта. Поэтому в балладах Жуковского прорывается ропот на судьбу ("Людмила") и даже безысходная тоска ("Алонзо"), несмотря на веру Жуковского. Ни для Людмилы, ни для Алонзо Жуковский не находит слов утешения.
Но преодоление отчаяния – одна из главных идей поэта. В балладах такое преодоление совершается, во-первых, с помощью "веры в провиденье" — верой в то, что для тех, кто способен терпеть, уготовано в загробном мире высшее счастье соединения с родной душой; во-вторых, с помощью романтической иронии над собственными вымыслами:
Здесь большие чудеса,
Очень мало складу;
в-третьих, само нагромождение фантастических ужасов является своего рода способом "вытеснения" их из подсознательных глубин души – душа как бы очищается от страхов.
|
