Александр Солженицын летописец своего времени
Роман «В круге первом» — пиршество идей, стихия споров интеллигентов. Герои романа работают на шарашке. Шарашку, по словам Льва Рубина, придумал Данте. Он разрывался — куда ему поместить античных мудрецов? Долг христианина повелевал кинуть этих язычников в ад. Но совесть не могла примириться, чтобы светлоумных мужей смешать с прочими грешниками и обречь телесным пыткам. И Данте придумал для них в аду особое место. «Первый круг ада». Здесь физики, химики, инженеры, радисты, конструкторы, художники, переводчики. Зато шарашка не лагерь: мясо в обед, сливочное масло утром, необмороженные пальцы, кровать под белым пододеяльником.
На мой взгляд, одна из самых главных тем романа заключается в том, что нельзя построить идеального общества в отдельно взятой стране. Сам объект исследований безнравственен: инженеры разрабатывают секретную телефонию, позволяющую узнавать голос говорящего. Создается система криптографии, тайнописи, смысл которой понятен лишь тому, кто знает эту систему. Нержин, главный герой романа, когда его вызвал Яконов, размышляет, отдаваться ли в лапы осьминогу криптографии. «Теория вероятностей, теория чисел… Зато — шарашка, зато - не лагерь». Нержину обещают, что в случае успеха работы его досрочно освободят, снимут судимость, дадут квартиру в Москве. Однако он отказывается. Яконов тут же решает его судьбу: «Вы променяли пищу богов на чечевичную похлебку». В конце романа Нержин направляется в лагерь. В Спиридоновке, другой московской шарашке, было изобретено подслушивающее устройство, приставка к обычному городскому телефону. За это инженер Бобер был досрочно освобожден.
Герасимовичу предлагают сконструировать маленький фотоаппарат, который можно было бы вделать в дверные косяки. Герасимович размышляет: «Выпустят, это же мечта Наташи. Ведь сделать то, что Бобер: вместо себя посадить сотню две доверчивых лопоухих вольняшек». Но он отказывается: «Сажать людей в тюрьму не по моей специальности. Довольно, что нас посадили!» И Герасимович тоже отправляется по этапу. Их ожидали тайга и тундра, полюс холода Оймякон и медные копи Джезказгана. Кирка и тачка. Больница, смерть. Но в душах их был мир с самими собой.
Рубин же соглашается работать над звуковидами, увлекаясь фоноскопией, и становится виновником гибели Иннокентия Володина. Солженицын иронизирует над нравами страны, говорит: «Все это нравственные идеалы социализма! А у капитализма их нет, одна жажда наживы!»
Солженицын говорит романом, что масса молодых и здоровых людей чахнет в тюрьме в лучшие свои годы. С горечью признается в этом Дмитрий Сологдин: «Сел в 25, выйду в 42». Герои сознают, что единственная жизнь, данная им, изломана государством.
Однажды Нержин ясно осознал, что Сталин обокрал его и Надю, лишил возможности иметь детей, даже кончится срок, даже будут они снова вместе — тридцать шесть, а то сорок лет будет жене. И поздно для ребенка. В письмах Надя пишет: «Когда ты вернешься». В этом и ужас, что возврата не будет. За годы фронта и тюрьмы ни одной клеточки тела, может быть, не останется той, что была. Придет новый, незнакомый человек, носящий фамилию прежнего мужа. Хорошо, если в новой, второй жизни они еще раз полюбят друг друга».
Страдают не только заключенные, коверкается жизнь их близких. Надя, жена Нержина, училась в аспирантуре, и научная работа носила секретный характер. Это значило, что надо заполнять подробную анкету о муже. Если написать, что муж осужден по 58-й статье, то не только работать в университете, но защитить диссертацию не дадут, остается только одна возможность — развестись. Уволили с работы и жену Герасимовича. И ей тоже надо было решать: отрекаться от мужа или не отрекаться. Не менее трагична судьба дворника Спиридона. Немецкие глазные врачи сделали ему операцию после того, как он ослеп от выпитого спирта. Врачи сказали: «Год прожить в покое, потом сделают еще одну». Но дети на родину захотели, убедили, что наши врачи не хуже немецких. На границе семью Спиридона сразу разделили. Жену с дочерью сослали в Пермскую область. Спиридона судили вместе с сыновьями за измену Родине и влепили по десяти. А просить в лагере врачей вернуть зрение было почти то же самое, что молиться о вознесении живых на небо.
Страх за себя испытывают не только заключенные. Генерал-майор Яконов знает, что его жизнь тоже висит на волоске. «Хозяин не щадит никого». Когда выполнение исследований по заказу Сталина срывалось, министр Абакумов «метался красным зверем». «Он матюгался, плевал — едва что мимо них, и, не соразмерив тычка кулаком к лицу Яконова, с очевидным желанием причинить боль, зацепил его мягкий белый нос, и у Яконова пошла кровь». Человека судят, по словам Нержина, за образ его невысказанных мыслей, и живет он в условиях полной несвободы.
Трагической иронией пронизаны строки, где автор рассказывает о том, как подполковник Клементьев инструктирует едущих на свидание. «В год одно свидание и не поцеловать», — беседует в автобусе Нержин с Герасимовичем. Герасимович же точно определяет трагизм положения: «Есть только один путь к неуязвимости: убить в себе все привязанности и отказаться от всех желаний». Усилия государства были направлены на сыск и слежку. В послевоенные годы из-за нехватки рабочих рук не восстанавливались жилища, не обрабатывались поля. Однако несколько лбов-сыщиков в течение месяца изучали почерки всех избирателей участка, и был арестован Илья Хоробров за то, что на выборах сорок шестого года прорвалась его жажда высказаться, и на избирательном бюллетене возле вычеркнутого им кандидата он написал мужицкое ругательство. В лагерь он ехал с радостью, что хоть здесь-то будет говорить от души. Но под доносами стукачей пришлось замолчать Хороброву и в лагере.
Вот еще одна мысль, которая присутствует на протяжении всего романа, что тоталитарное государство рождало в большом количестве стукачей и доносчиков. Майор Мышин вербует сотрудничать с ним Льва Рубина. Но Рубин спросил: «А чем надо будет писать доносы, чернилами или карандашом?» — «Да лучше карандашом», — посоветовал Мышин. «Так вот я свою преданность советской власти уже кровью доказал, а чернилами доказывать — не нуждаюсь». Второй раз Рубин отговорился тем, что если его посадили, то, значит, оказали политическое недоверие, и пока он сотрудничать с оперуполномоченным не может. А Руська Доронин не мог отказать майору Шикину в сотрудничестве, так как понимал, что в случае отказа тот может отправить его в Воркуту. Солженицын говорит, что все поколение приучили считать доброту чувством смешным и унизительным, совесть — выражением поповским, зато внушали, что доносительство есть патриотический долг и лучшая помощь тому, на кого доносишь. А. И. Солженицын не принимает социалистического государства, о каких бы сторонах жизни он ни писал.
Устами Иннокентия Володина автор не хочет признавать Октябрь величайшей революцией. Еще в двадцатые годы он во всех книгах назвался «переворотом». Едкой иронией пронизаны строки о литературе в социалистическом государстве. Но вот зачитывались книжкой В. Ажаева «Далеко от Москвы». В ней говорилось о строительстве газопровода руками зеков. Но зеки были подменены комсомольцами, хорошо одетыми, хорошо обутыми и очень воодушевленными.
Пожалуй, одним из первых Солженицын сказал в романе о привилегиях партийно-государственных чиновников. Жизненный опыт говорил Руське Доронину, что система привилегий — норма жизни. «Живу в небольшом городе Казахстана. Жены местных начальников бывают в магазине? Да никогда! Меня самого посылали первому секретарю, райкома ящик макарон отнести…»
«Привилегии — они же охватывают людей, как зараза. Если кто может покупать не в том магазине, где все, — обязательно будет там покупать. Если кто может лечиться в отдельной клинике — обязательно будет там лечиться. Если только где-нибудь медом помазано и туда по пропускам — обязательно будет этот пропуск выхлопатывать».
В конце романа А. Солженицын высказывает мысль о том, что в Советском Союзе, чтобы быть осужденным, арестованным, не обязательно быть виновным. По подозрению арестуют двоих: Шевронка и Володина, хотя в американское посольство звонил один Володин. Читателю ясно, что Шевронка не выпустят. На восклицание Рубина, что один невиновен, Осконупов удивился: «Как это — не виновен? Органы найдут, разберутся! »
|
