Актуальная динамика российской культуры в зеркале нравов и мифов
С.В. Ольховикова
Нравам свойственно меняться, они не могут не быть всегда другими, не могут не включать в себя иные, неморальные компоненты, противопоставляющие их осознаваемым в обществе моральным ценностям. Российское общество начала третьего тысячелетия обладает нравами, вобравшими в себя характерные последствия экономического перехода от иерархического распределения к рынку. Вакансии мудрого вождя и самоотверженных руководителей не заняли инструментальные лидеры и целерациональные предприниматели, дефицит искреннего доверия публичности не сменился рациональной легитимностью частных лиц. Традиционное нравственное сочувствие в критериях справедливости — несправедливости не сменилось прагматичным желанием плюрализма, поддерживаемого средствами толерантного социального отбора личностей, институтов, отношений. Потребление стало в российских нравах собственной метафорой, но не в соответствии с моделью Ж. Бодрийяра [8], а в качестве само- оправданного отклонения от индустриальной этики (трудолюбия). Потребительская мифология современной экономики превращает нравы в вариант социальной моды, заменяет проповедь рекламным искушением, заменяет традицию глобальными образцами повседневно потребляемой продукции. Теперь не человек меняет маски, рискуя испытать пустоту окружающих «я» и собственную пустоту, но маски живут своей жизнью, поддерживаемой потребительским поведением индивидов, лишая при этом человека опасности встретиться со своей собственной опустошенностью. Публичный символ этой опустошенности — утрата национальной идеи. Остатки национального самосознания российских граждан рискуют погибнуть под осколками советского образа жизни, не выдержавшего столкновения с глобализмом.
Мифологическое величие потребления заставляет его порождать свои собственные дискурсы и антидискурсы. Именно к последним принадлежит современное морализаторство, обреченное на критический жанр. Морализм становится важным участником реструктурирования всей ценностной идеологии, становится чем-то существенно большим, чем традиционное вторжение в нравы. Но никто сегодня не в силах отмыться от публичного заигрывания с повседневностью.
Советская этика разрывалась между Сциллой идеологической конъюнктуры и Харибдой метафизической сухости. И то и другое позволяли на некоторое время избегать упреков в излишних увлечениях своим контрагентом. Безупречный стиль А. И. Титаренко [5] и теоретическая строгость О. Г. Дроб- ницкого [1] были лучшими и сильнейшими аргументами для преодоления идеологических и метафизических оков марксистско-ленинской этики. Исследования нравов оставались на периферии проблемного поля этического познания. Собственно, сверхзадачей советской этики оставалось оправдание ее права на жизнь в рамках марксизма-ленинизма. Большинство исследований нравов были посвящены авторским версиям понимания предмета этики, а не ожидаемой феноменологии взаимодействия морального сознания и нравов, в их непосредственном качестве поведенческих предписаний и ожиданий.
Общее отсутствие научной теории управления обществом в стране сосуществовало с марксистско-ленинской идеологией. Скрупулезно и въедливо эту проблему отсутствия науки управлять анализировал и критически переосмысливал А. А. Зиновьев [2]. Но он заряжен на логическую адекватность, а нравы для него оказываются вспомогательным ресурсом, поставляющим художественные образы и метафоры. И теория нравов — это все-таки прозрачный структурный компонент социологии Зиновьева, пример талантливой характерологии. Так общество само кует в небольших количествах собственных морализирующих отщепенцев, приносимых в жертву за грехи общества.
Одной из главных жертв глобализации является национальное государство. Сама постановка вопроса о появлении новых реалий, мировой организации перемещения материальных, финансовых, информационных ресурсов непосредственно воспринимается как угроза национальным культурам, традиционному укладу жизни в целом. Идеи глобализации, доносимые до массового сознания средствами массовой информации, воспринимаются эмоционально или на уровне мифа. Это выявляет противоречие между национальным и общечеловеческим мифом в сознании большинства современных народов. В основе мифа лежит бинарная оппозиция «свой — чужой», составляющая инвариантную основу мифомышления, его базу. Поскольку миф в целом, как таковой, лежит в сердце культуры, определяя ее специфику, то это базисное противопоставление становится попыткой рефлексии мифа о самом себе, но уже средствами современных глобальных информационных технологий. Вопрос о национальной идее становится вопросом современного развития российской культуры.
Ключевыми измерениями современной глобализации, ее действенными агентами выступают менеджериальная и рыночная революции в массовом сознании россиян. Происходит хроническое отставание диспозиций социальной и образовательной политики, кадрового обеспечения и широкого популярного просвещения граждан России по причине «разрыва», вакуума между реальными нравами и действующими образцами экономического поведения. В массовом сознании произошел фактический раскол, расщепление общественной жизни на должное и возможное. Порядок и прогресс, выразившие когда-то идеалы социальной статики и социальной динамики в позитивизме О. Конта, как никогда до этого в мировой истории, далеко разошлись в современном российском массовом сознании.
Социология, возникшая в поздних индустриальных обществах Запада как попытка осознания быстрой динамики и нарастающего плюрализма образов жизни на фоне массового производства вещей и внедрения массового светского образования в сочетании со становлением средств массовой информации, достаточно быстро привнесла в общенаучную логику социальных исследований ритмы национальных школ. Успешные общества сегодня — это те, кто смогли найти формулы общенаучного оправдания собственных национальных стилей в организации управления и в предпринимательстве. Безусловно, классическим остается тезис М. Вебера о взаимосвязи протестантской этики и духа современного капитализма. Глобализация не решает проблем мобилизации общественных нравов помимо ресурсов, выработанных национальными религиозными традициями, а также помимо их постоянных творческих переосмыслений. Сильное общество сегодня — это то, которое достаточно активно входит в мировые процессы, сохраняя баланс в циркуляции материальных, финансовых, информационных ресурсов для внешнего и внутреннего потребления. Нужны новые прочтения, обращающие исходную основу российской национальной идеи в перспективу.
Тема нравов была прозрачна в творчестве крупнейших советских социологов. Они всегда жили обращением к несомненным смыслам и стилям советской эпохи — но тем интересней обращение к этой теме сегодня. Общие положения социологической теории позволяли предметно переходить от исторических экскурсов и обзоров социальной мысли к острым и непосредственным жизненным ощущениям советского быта. Содержательно и нарицательно вдохновляющей фигурой подобных применений общекультурных ресурсов в социологическом мышлении является Л. Н. Коган [3], смело обращавшийся к философско-исторической и социально-нравственной тематике в ее не стесненных привычностью пределах. Можно сказать, что советская социология была отзывчивей и восприимчивей к классическому морализму по сравнению с его неклассическими западными прочтениями.
Достаточно досадно наблюдать то самоограничение социологов в их обращениях к Марксу, которое возникло сегодня в тени Франкфуртской школы и К. Поппера [7]. Именно полемика относительно позитивизма в немецкой социологии 70-х гг. прошлого века и связанные с ней недоразумения сегодня затрудняют вычленение конструктивных составляющих социологической теории Маркса. Но и в этом своеобразном симптоме можно ясно различить Марксову версию социологии морали. Лобовое столкновение социального конфликта и социальной этики как главных смыслообразов, квалифицирующих значение социальной теории марксизма, вложенное ее основателем, открывает широкое поле идеологем власти, определяющих базисное проблемное поле современной политической философии. Власть не остается вещью-в-себе, формально предстающей в конкретных проявлениях господства. Власть не осуществляет случайным образом иррациональные порывы воли. Наконец, власть не исчерпывается рациональным прочтением публичных символов.
Великим прорывом социологии к нравам (и не только) стала понимающая социология, идущая от М. Вебера. Парадигма социального действия недвусмысленно оппонирует упрощенным трактовкам морального прогресса, религии, социального отбора, борьбы. Параллелизм субъектных и объектных оснований социальной реальности, неизбежное взаимодействие внутреннего произвола и внешней формальной устойчивости социальной действительности открывают широкое поле типологии нравственных мотивов, ориентаций, порядков, управляющих воздействий. В отличие от позитивизма, структурно-функционального анализа, социального эволюционизма, материалистического понимания истории здесь впервые происходит четкое разграничение объектной классификации и смысловых типологий общественных нравов. Так созревает новая ситуация. Мировая и отечественная мысль оказывается связанной единством подписи под одними и теми же структурными фигурами науки и повседневности.
Теоретически очевидно, что, поскольку утверждение утилитарной нравственности является необходимым для перехода к либеральным ценностям, российские реформы должны опираться на гибридный нравственный идеал, объединяющий либеральные, утилитарные и традиционные ценности. Но будет ли жизнеспособен этот гибрид, и какая лаборатория должна его создать?
О необходимости формирования новой структуры ценностных предпочтений в России говорил А. Панарин [4]. По его мнению, только так Россия может ответить на вызовы глобализма XXI в. Если элита действительно занимает позицию медиатора, то предательство национальной элиты может оказаться роковым для России, инверсионные настроения в народе будут нарастать. Победа Запада в «холодной войне» была истолкована победителями как новая победа Запада над Востоком, цивилизации над природой, экономического начала над социальным, приспособленных над неприспособленными.
Разрушение пантеона героев советской мифологии привело к серьезному вакууму в системе актуальных российских ценностей — все чаще мы слышим о «времени без героев». Показателен в этом смысле и конкурс, проведенный телеканалом «Россия» в 2008 г. «Имя Россия»: среди пятисот имен были выбраны с минимальным разрывом Александр Невский, Петр Столыпин, Иосиф Сталин. На разных этапах голосования набирали большинство голосов Владимир Ленин, Петр I, Юрий Гагарин. Делая скидку на PR-компанию, проведенную телеканалом, можно выделить имя П. Столыпина, как наименее мифологизированное и поэтому сомнительное в данном ряду. Противоречивость и неоднозначность этого набора имен еще раз подтверждает фрагментарность национальной мифологии, отсутствие целостности. Ведь герой — это еще и психологическое воплощение идеи центра. Герой — это духовный центр нации, воплощение огромной энергии, стягивающий к себе все смыслы, ценности и цели.
Еще сложнее обстоит дело с героями мифологии настоящего. Мы намеренно оставляем за скобками рассуждения о политических деятелях и вождях современности — слишком далеки современные политики от нравственного идеала. Однако возможно предположить, что в России всегда были особые трудности с поиском современного героя. Коллективное «мы» всегда очень негативно оценивало настоящее, предпочитая умиляться героям прошлого или мечтать о светлом будущем. Цельная картина мира отсутствует, настоящее рассыпается в противоречивых оценках прошлого и отсутствии образа цели. Герои настоящего должны действовать во имя чего-то, героизму настоящего должно быть воздаяние в будущем. Одной из глобальных целей поступков героя является восстановление справедливости. Мифологема справедливости наиболее востребована в современной российской действительности, это ее своеобразная «болевая точка». Востребованность мифологемы справедливости актуализирует вновь идеологему равенства, одну из базовых идеологем российской культуры. Идеи равенства и справедливости были базовыми в русской крестьянской общине. После краха коммунистической идеологии казалось, что идеологема равенства исчерпала себя. Но в условиях глубокого раскола страны она оказалась вновь востребованной. Ощущение крайней несправедливости происходящего в стране нарастает. Если власть и элита не осознают этого настроения масс, ситуация может обостриться до крайности. Предпосылки этому налицо, ведь деятельность бизнес-элиты чаще всего не соотносится с общественным мнением. Например, К. Бендукидзе провел в свое время реструктуризацию Уралмаша в соответствии с современными требованиями науки управления и закона. Однако в общественном мнении его деятельность воспринималась как несправедливая, а следовательно, беззаконная. Российские олигархи не понимают, что бизнес в нашей стране должен быть не только законным, но и справедливым прежде всего. Только так из сознания людей уйдет идея экономического уравнивания и передела.
Итак, очевидно, что потребность в герое есть потребность в справедливости, а дефицит справедливости в реальном «безгероичном» мире — симптом упадка национального духа. В диалоге двух персонажей из пьесы Брехта «Галилей» эта мысль выражена ясно: «Несчастна та страна, где нет героев. / Нет. Несчастна та страна, которая в героях нуждается».
Если рассматривать путь мифологического героя с психологических позиций, то он всегда ведет внутрь, в глубины души. Движение может быть бесконечным, в сущности, это движение к центру и есть смысл движения. Это не только путь в себя, это путь к себе через творение. Цель таких мифов — раскрыть заложенный в нас потенциал. Не каждый человек способен одолеть путь к центру, но еще сложнее обратная дорога, ведь Тесею, чтобы выбраться из лабиринта, понадобилась нить Ариадны. Что же представляет собой этот обратный путь? Это реализация тех приобретений, которые и были смыслом путешествия в глубины своей души, это обретение целостности. Для К. Г. Юнга ощущение целостности и есть идея центра. Целостность достигается только тогда, когда социум принимает дары героя, когда все жертвы и лишения свершаются не напрасно.
Соответственно, целостность национальной мифологии немыслима без мифологии будущего. Неудовлетворенность настоящим должна быть оправдана воздаянием, светлой целью. Отказ государства от футурологического проекта «коммунистического рая» означал отказ от образа цели на уровне общественного сознания. Но массовое сознание по инерции создавало себе образ «капиталистического рая», рухнувший уже без помощи государства. Последнее десятилетие прошло под знаком дискуссий о национальной идее, потребность в которой на уровне общественного мнения осознается все более остро. Не претендуя на исчерпывающее исследование этой проблемы, хотелось бы обозначить позицию в контексте нашей проблематики.
Национальная идея — это идеологема, теоретическое выражение приоритетов и ценностей нации, некий хронотоп национального духа. Базой этого футурологического проекта должна стать мифология будущего, которой пока нет. Поэтому «пробуксовывает» и футурологический проект. На сегодняшний день есть только осознание общественным мнением необходимости национальной идеи. Власть в постперестроечный период, проповедуя идею «прагматизма», на деле реализовала политику отложенного стратегического выбора. Для того чтобы была сформулирована национальная идея, необходимо, чтобы власть как минимум содействовала формированию гражданского общества в России, найдя точки соприкосновения с ним. Это тяжелый путь в силу особенностей менталитета, но противоречия законности и справедливости необходимо преодолевать. Думается, что такой уровень единства нации позволит постепенно сформировать национальную мифологию, преодолевая в ней дискретность и фрагментарность. А уже впоследствии идеологи государства и духовные авторитеты гражданского общества совместно могут сформулировать цели развития России и ее футурологический проект.
Когда это случится и случится ли в принципе, мы не можем знать, но сегодня мы живем в условиях отсутствия внешних авторитетов, причем эта ситуация не уникальна для России, она характерна для многих стран. Американский психоаналитик Дж. Холлис [6] считает, что в последние сто лет произошло изменение базовой установки — переключение с обязательного соотнесения своего мировосприятия с мировосприятием, обусловленным внешним авторитетом, на необходимость поиска собственной внутренней точки опоры. Долгое время именно мифологические системы объединяли людей и придавали их существованию смысл. Затем их заменили социальные представления и политические идеологии, но и они оказались несостоятельны, поскольку мифическая связь с космосом была утрачена. К. Г. Юнг по этому поводу говорил, что воплощение смысла, которое когда-то являл собой миф и поддерживающие его социальные институты, ушло внутрь, спустившись с Олимпа в солнечное сплетение. Мир стал психологичным, психика каждого человека — это место, где внешнее встречается с внутренним. Именно там можно найти заново сформированный миф, ибо каждый должен взять на себя ответственность за формирование смыслов собственной жизни и собственной системы ценностей, если не хочет оказаться объектом манипуляции псевдомифов. Жить героической жизнью сегодня — не значит копировать киношных супергероев. Кумир лишь напоминает человеку о его собственном предназначении, его собственном призвании, его собственном героическом зове. И насколько человек услышит этот зов, настолько он сможет стать главным героем в собственной жизненной драме. Возможно, работа над индивидуальным мифом будет первым шагом в формировании национальной мифологии или мифологии какой-то иной общности российских граждан.
Список литературы
Дробницкий О. Г. Понятие морали: историко-критический очерк. М., 1974.
Зиновьев А. А. Логическая социология. М., 2006.
Коган Л. Н. Человек и его судьба. М., 1984.
Панарин А. Народ без элиты // Лит. газ. 2001. № 48 (5858), 28 нояб. — 4 дек.
Титаренко А. И. Антиидеи: Опыт социально-этического анализа. М., 1984.
Холлис Дж. В поисках божественной обители. М., 2008.
Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики. М., 2000.
BaudrillardJ. La societe de consommation: Ses mythes: Ses structures. P., 1991.
|
