Роль метафоры в научных лингвистических текстах
Волошина О. А.
Метафора как важнейшее средство художественной выразительности встречается в любых типах текстов: от поэтических произведений до бытовой разговорной речи, при этом метафора «оживляет» текст, придает яркий колорит, образность, индивидуальность. Однако есть произведения, в которых метафора как художественный прием не употребляется: это своды законов, протоколы, документы, инструкции, описания лекарственных препаратов, выписки из истории болезни и т.п. Стилистика подобных текстов предполагает употребление слов в прямом значении, отсутствие образных и экспрессивных средств выражения. Кажется, научные сочинения также должны придерживаться объективного изложения фактов на основе установления причинно-следственных отношений; употреблять слова в прямом значении, стремиться к точности и однозначности выражаемых понятий; стараться минимально использовать средства художественной выразительности во избежание двусмысленности и неточности в формулировках. Так, Т.Гоббс писал: «Свет человеческого ума – это вразумительные слова, предварительно очищенные от всякой двусмысленности точными дефинициями…Метафоры же и двусмысленные слова, напротив, суть что-то вроде ignes fatui (блуждающих огней), и рассуждать при их помощи – значит бродить среди бесчисленных нелепостей, результат же, к которому они приводят, есть разногласие и возмущение или презрение» [Гоббс, 1936, с. 62].
Тем не менее метафора активно используется как инструмент называния и описания понятий практически в любой сфере человеческой деятельности, в том числе и в науке. Более того, появление метафоры в научном сочинении не является случайностью, метафора лежит в основе формирования не только нового термина (а значит, и понятия), но новой научной теории, являясь инструментом добычи нового знания.
В этом смысле можно противопоставить метафору как технику и как идеологию. В первом случае мы говорим о метафоре как об особом номинативном приеме (метафорической номинации), во втором случае метафора на основе сопоставления разных классов объектов создает модель определенной области знания, то есть формирует мировоззрение.
Метафора активно используется как технический прием вторичной номинации предметов и понятий в различных сферах человеческой деятельности. Человек выделяет предметы окружающей действительности, называет их, подчеркивая сходство с уже познанным, обозначенным ранее. Метафора становится все более необходимой по мере того, как наша мысль переходит от конкретных предметов окружающего мира к понятиям абстрактным. Для характеристики сложных абстрактных понятий часто используется их сходство с конкретными предметами. Поэтому метафорическое переосмысление лежит в основе номинации абстрактных понятий и создании терминологии любой научной дисциплины. «Когда ученый открывает дотоле неизвестное явление, то есть когда он создает новое понятие, он должен его назвать. Поскольку новое слово ничего бы не говорило носителям языка, он вынужден пользоваться существующим лексиконом, в котором за каждым словом уже закреплено значение. Чтобы быть понятым, ученый выбирает такое слово, которое может навести на новое понятие. Термин приобретает новое значение через посредство и при помощи старого, которое за ним сохраняется. Это и есть метафора» [Ортега-и-Гассет, 1990, с. 69].
Многие лингвистические термины, обозначающие научные понятия, представляют собой метафорическое переосмысление слов общеупотребительного языка. При этом внутренняя форма слова дает возможность использовать значение исходного слова при истолковании сложного абстрактного понятия, отмечая его важные свойства и отношения в системе понятий.
Например, термином «корень» обозначается главная, морфема в слове, корень – обязательная морфема, ибо что может быть без корня – необходимого элемента?[i]Термин «аффикс» (от лат. affīxus - «прикрепленный, фиксированный») используется для обозначения некорневой морфемы, положение которой фиксировано относительно корня: префикс (от лат. praefīxum «прикрепленный перед», суффикс (от лат. suffīxus «прикрепленный снизу, подставленный», постфикс (от лат. postfīxum «прикрепленный после»), интерфикс (от лат. interfīxus «прикрепленный между, занимающий промежуточное положение»), инфикс (от лат. infīxus «прикрепленный внутри, вставленный внутрь») конфикс (или циркумфикс) (от лат. confīxum (circumfīxum) «скрепленное, то есть аффикс окружающий (корень), прикрепленный с двух сторон: спереди и сзади»). Как видно, сами термины характеризуют морфему, указывают на ее важный признак (например, важная характеристика аффиксов - положение по отношению к корню в составе слова).
То же можно сказать и о терминах «основа» и «флексия». Основа – часть слова, состоящая из корня и словообразовательных аффиксов; основа - это компонент слова, который передает базовое лексическое значение слова (корневое и деривационное). К основе присоединяется флексия (от лат. flexio «сгибание, изгиб, поворот, переход») – словоизменительная морфема. Внутренняя форма термина указывает на то, что при помощи флексии происходит изменение формы слова, благодаря чему словоформа получает другой набор грамматических значений: пушистая лиса (Им.п., ед.ч.), пушистой лисы (Р.п., ед.ч.), пушистые лисы (И.п., мн.ч.) и т.п. То есть, посредством флексии слово как бы «переходит» из одного грамматического разряда в другой.
Термин «морфология» (от греч. μορφή – «форма» λόγος – «слово, учение», то есть «учение о форме») был заимствован языкознанием из естественных наук во второй половине XIX века.[ii]Первоначально под морфологией понималось строение слова в разных языках, поэтому не случайно именно морфология являлась основой для первых типологических классификаций языков мира.
Автором первой типологической классификации языков был немецкий романтик Фридрих Шлегель, который предложил делить языки на флективные и аффиксирующие. К первому типу были отнесены языки, характеризуемые флексией ("внутренней флексией") - механизмом изменения грамматического значения слова путем чередования звуков в корне; ко второму типу, соответственно, отнесены были языки с неизменным корнем, к которому присоединялись различного рода аффиксы. Флективными признавались древние индоевропейские языки (санскрит, древнегреческий, латинский и др.), а аффиксирующими – тюркские языки. Позднее был добавлен еще один тип языков - аморфный (без формы), объединивший языки, не имеющие форм словоизменения (например, китайский).
Позднее типологическая (морфологическая) классификация обратила внимание на другие особенности морфологического строения слова в разных языках мира. Было предложено предложила делить языки на фузийные (от лат. fūsio – «сплав») и агглютинативные (от лат. agglūtinātio – «приклеивание»). В основе этого противопоставления – характер соединения морфем в словоформе: агглютинация предполагает четкий морфемный шов, показывающий механическое присоединение морфем друг к другу (приклеивание, склеивание), а фузия – отсутствие четкой морфемной границы («сплав» на стыке морфем). Термин «агглютинация», как уже было сказано, был введен Францем Боппом, а «фузия» предложен Эдвардом Сепиром в работе «Язык».
Термин «синтаксис» (от греч. σύνταξις «построение вместе, сорасположение частей») традиционно используется для обозначения связей слов и их форм в предложении. Строгая иерархическая организация позволяет безошибочно определить главные и зависимые члены предложения, установить отношения зависимости между второстепенными членами предложения и т.п.[iii]
Интересно заметить, что и фонетическая терминология богата метафорическими наименованиями. Мы говорим о гласных звуках, то есть о звуках, источником которых является голос, образуемый в результате гармонических колебаний голосовых связок. Согласные мы делим на звонкие (голосовой и шумный источник образования) и глухие (только шумный источник), на твердые и мягкие. Твердые образуются путем поднятия задней части языка к мягкому небу (веляризация - продвижение назад по ротовой полости), а мягкие, наоборот, подъемом передней части языка к твердому небу (палатализация - продвижение вперед). Акустически мягкие характеризуются как диезные звуки (звуки с повышением второй форманты). А в тюркских языках противопоставляются не согласные, твердые и мягкие гласные. Так, в казахском языке мягкие гласные – это гласные, продвинутые вперед. Акустически они характеризуются также как звуки диезные (с повышенной второй формантой). Значит, повышение тона гласного носителями языка воспринимается как «мягкость» гласного.
Мы видим, что метафора активно используется как средство вторичной номинации в лингвистической терминологии. При этом метафорическое название формирует образ научного понятия на основе «внутренней формы» слова, задавая ракурс рассмотрения объекта в системе понятий лингвистической дисциплины.
Наряду с терминологией, которая отражает систему понятий, а следовательно, структуру определенной области знаний, любая наука на определенном этапе создает яркий, метафорический образ своего объекта. Формирование такого образа основано на стремлении создать простую модель (от лат. modulus – «образец») сложного объектом, при этом подмечается определенное сходство теоретического построения с реально существующим предметом или явлением. Подобное сравнение, позволяющее сформировать научный концепт на основе уже имеющегося понятия, в лингвистике (и в науке в целом) выражается в виде концептуальной метафоры.
При этом метафора не только формирует представление об объекте, она также предопределяет ракурс его рассмотрения и стиль мышления о нем. Другими словами, концептуальные метафоры демонстрируют такое видение научного объекта, которое во многом определяет направление и способ его исследования. В этом смысле можно говорить о метафоре как средстве формирования определенного мировоззрения (метафора как идеология). По словам А.А. Потебни: «Каждый раз, когда новое явление вызывает на объяснение прежде познанным, из этого прежнего запаса является в сознании подходящее слово. Оно намечает русло для течения мысли» [Потебня, 1989, с. 240 ].
Можно сказать, что базовая концептуальная метафора задает направление изучения явления, ракурс рассмотрения объекта, стимулируя создание системы более частных метафор, формируя определенное научное мировоззрение.
Великий швейцарский лингвист Ф. де Соссюр писал: «В лингвистике объект вовсе не предопределяет точки зрения, напротив, можно сказать, что точка зрения создает самый объект» [Ф. де Соссюр, 1977, с. 46]. Эта точка зрения всегда является авторской, концептуальные метафоры (модели) основаны на субъективной характеристике научного объекта, тесно связаны с деятельностью конкретного ученого в рамках определенного научного направления.
Рассмотрим некоторые концептуальные метафоры, определившие направление развития лингвистической мысли в XIX и XX вв.
История лингвистики представляет собой череду научных теорий, которые последовательно сменяют друг друга, иногда мирно используя достижения предшествующих концепций, а иногда полностью отрицая положения старой школы, что в истории науки носит название «научной революции». Подобная смена научной парадигмы всегда сопровождается созданием новой концептуальной метафоры, формирующей новую аналогию и, как следствие, нового взгляда на объект изучения.
Язык – сложный объект, понимание, определение и методы исследования которого могут быть основаны на разных его свойствах, признаках и функциях. Различные понимания природы языка оказываются платформами разных научных направлений в лингвистике.
Зарождение языкознания как научной дисциплины (отделение языкознания от филологии, определение ее собственного предмета и методов исследования) традиционно относят к началу XIX века и связывают с возникновением сравнительно-исторического языкознания. Это научное направление первоначально было основано на идее о формировании, развитии формы слова, которая устанавливается посредством сравнения форм словоизменения разных индоевропейских языков.
В середине XIX века в языкознании получила распространение так называемая биологическая метафора «язык – организм». Такая точка зрения на язык сложилась под воздействием бурно развивающейся науки – биологии. Понимание языка как живого организма и перенесение биологических методов исследования в науку о языке способствовало формированию натуралистического направления в языкознании. Основоположником этого направления был выдающийся немецкий лингвист Август Шлейхер – восторженный почитатель Чарльза Дарвина.
Стоит заметить, что и до Шлейхера лингвисты (например, Франц Бопп) употребляли термин «организм» по отношению к языку, но этим они лишь подчеркивали цельность языка как системы взаимосвязанных и взаимообусловленных элементов. Однако А. Шлейхер предлагает рассматривать язык как живой организм, который развивается подобно животному или растению, минуя поочередно стадии детства, юности, зрелости и старости. Эти стадии развития языкового организма лежат в основе типологической классификации языков А. Шлейхера и формируют теорию стадиального развития языков мира:
· Детство языка – изолирующий язык (например, китайский язык). Эта стадия развития языка соответствует одноклеточным простейшим живым организмам в биологии.
· Юность языка (становление) – агглютинирующий язык (тюркские языки). Эта стадия соответствует растениям, грибам и простейшим многоклеточным организмам.
· Зрелость языка (расцвет) – флективный язык (древние индоевропейские языки). Эта стадия соответствует высшим многоклеточным организмам.
· Старость языка (деградация) – аналитический язык[iv](современные романские или германские языки; например, английский язык).
В результате механического перенесения биологической теории в языкознание возникло понимание о том, что языки в процессе эволюции боролись за существование, при этом выживали такие, чье внутренне устройство наиболее успешно позволяло языку функционировать в человеческом обществе. Так, баскский язык, по Шлейхеру, был единственным дошедшим до наших дней представителем семьи языков, не выдержавшей конкуренции с более совершенными индоевропейскими языками.
Как уже было сказано, базовая концептуальная метафора (модель) не только задает направление исследования объекта, но и порождает множество частных метафор. Биологическая метафора в языкознании ввела в научный обиход такие понятия, как семья родственных языков, праязык, родословное (генеалогическое) древо языковой семьи и т.п.
Языки, которые развились из общего исходного языка, стали называться родственными языками, совокупность которых образует языковую семью. При этом Шлейхер предлагал схематично изображать процесс дивергентного развития индоевропейских языков в виде родословного древа, ствол которого является общим праязыком-предком, а ветки – отдельными группами семьи родственных языков. Картинка родословного древа позволяет говорить о «дальнем» или «ближнем» родстве языков, объединенных в одну семью: с одной стороны, например, индийские и германские языки (дальние родственники), с другой стороны - славянские и балтийские (близкие родственники).
Разделение крупной ветви родословного древа на более мелкие (например, балто-славянской на балтийскую и славянскую) происходит в результате появления все большего количества различных изменений в лексике, фонетике и грамматике некогда единого языка.
Идея реконструкции праязыка также была заимствована А. Шлейхером из биологии: возможность воссоздания праязыка возникла по аналогии с системной реконструкцией организмов по их останкам (фрагментам). Шлейхер разработал метод реконструкции праязыкового состояния на базе сравнения слов и отдельных форм разных индоевропейских языков. Чтобы продемонстрировать возможности метода Шлейхер составил басню «Овца и кони» на гипотетически реконструированном индоевропейском праязыке, в результате чего лингвисты впервые увидели текст на языке предков индоевропейцев. Продукт реконструкции, как и сами методы, с тех пор являются предметом жарких споров компаративистов.[v]
Схематичное представление развития родственных языков в виде родословного древа, несмотря на критику, до сих пор лежит в основе современных представлений о развитии родственных языков. Стоит заметить, что изображение исторического развития родственных языков в виде родословного древа дает представление только о расхождении родственных языков (дивергентное развитие), но не может отразить процесс объединения различных языков (конвергентное развитие).
Сам А. Шлейхер в беседах со своими учениками (в частности, с Иоганном Шмидтом) говорил о «географической непрерывности», которая состояла в том, что с точки зрения распространения по территории языки мира почти всегда представляют собой непрерывный континуум. И. Шмидт положил эту идею в основу своей «теории волн», смысл которой состоял в том, что любое языковое явление (фонетическое, грамматическое или лексическое) распространяется по определенной территории, подобно волнам от брошенного в воду камня. Идея «географической непрерывности» переключила внимание исследователей-компаративистов на проблему диалектного членения индоевропейской языковой области. В результате развития подобного подхода в языкознании сформировалось новое направление - лингвистическая география (или ареальная лингвистика).
Влияя друг на друга, различные научные метафоры определяют направление научного поиска. Так, можно сказать, что метафора родословного древа А. Шлейхера иллюстрирует диахроническое развитие языков, а «теория волн» И. Шмидта – синхронное состояние языков. Поскольку концептуальная метафора имеет гипотетическую природу, ключевые метафоры, формирующие представление об объекте, могут плохо сочетаться друг с другом или совершенно отрицать друг друга. В данном случае обе метафоры мирно сосуществуют, взаимно дополняя друг друга и характеризуя сложный объект с разных сторон.[vi]
Теория родословного древа, как уже было сказано, неоднократно подвергалась критике, вызывала оживленную дискуссию и в XIX и в XX веке.[vii]Многие влиятельные языковеды считали родословное древо научной фикцией, сослужившей свою службу и достойной списания в архив. Так, знаменитый яркими полемическими выступлениями Гуго Шухардт, критикуя теорию дивергентного развития родственных языков, также прибегал к метафоре и говорил о том, что в природе не существует дерева, ветки которого бы вновь срослись, а разошедшиеся когда-то языки могут вновь влиять друг на друга, то есть представлять результат языкового смешения. Более того, язык может испытывать влияние со стороны соседнего языка, принадлежащего другой языковой семье. Влияние неродственного языка может быть настолько существенным, что можно говорить о том, что срослись ветки стоящих рядом деревьев.
Критикуя схематизм «родословного древа», Шухардт писал: «Если бы кто-нибудь пожелал бы … изобразить родословное древо английского языка в виде ствола с двумя ветвями, американской и британской, в свою очередь расчленявшимися на множество диалектов, то он допустил бы двойную ошибку: во-первых, американский язык был бы объединен здесь с чисто английским, причем их возникновение было бы отмечено как одновременное, тогда как в действительности американский язык моложе самого молодого английского диалекта; во-вторых, американский язык был бы показан на этом древе как родоначальник многочисленных диалектов, в то время как на самом деле он никогда не существовал как нечто единое и ему в равной мере присущи как внутренние, так и внешние расхождения» [Шухардт, 2003: 132].
Шухардт предлагал отказаться от биологической метафоры и рассматривать проблему языкового смешения с точки зрения психологии говорящих: «Проблема языкового смешения, тесно связанная с проблемой двуязычия, весьма сложна и запутана и может быть разъяснена лишь на основе психологии. Два языка смешиваются не как две неоднородные жидкости, но как две разные деятельности одного и того же субъекта» [Там же, 175].
Схематичное представление процесса развития языков в виде родословного древа активно критиковал выдающийся лингвист конца XIX века Бодуэн де Куртернэ. В работе "Опыт фонетики резьянских говоров" он писал о том, что изучаемый им славянский говор (резьянский), испытавший сильное влияние мадьярских (финно-угорских) языков, представляет собой нечто среднее между славянским и мадьярским языковым типом (сохраняет индоевропейское ударение и приобретает сингармонизм, свойственный туранским языкам). По мнению Бодуэна де Куртенэ большинство языков мира являются результатом языкового смешения, так как благодаря постоянным контактам с соседними языками, язык приобретает фонетические, грамматические и лексические черты соседей, иногда кардинально меняя языковую структуру.
Бодуэн де Куртенэ одним из первых сформулировал принцип относительной хронологии языковых изменений. В языке постоянно происходят различные процессы в области фонетики, лексики, морфологии и синтаксиса. Язык меняется непрерывно, однако некоторые части языковой системы оказываются более подвержены изменениям (фонетика и лексика), другие демонстрируют сопротивление системы – оказываются наиболее устойчивыми к изменениям (грамматика). В результате многочисленных изменений язык представляет собой совокупность архаизмов и инноваций, которые с трудом поддаются хронологизации. Бодуэн де Куртенэ предлагал различать разные наслоения: «пласты в составе и строении каждого языка, слои, аналогичные геологическим пластам в строении земной коры, а также раскрытым антропологией пластам в разного рода явлениях человеческой жизни. Одной из задач науки является определение хронологической последовательности этих пластов, упорядочение наслоений» [Бодуэн де Куртенэ, 1963: 248].
Некоторое время биологическая метафора (язык – саморазвивающийся организм), заложившая натуралистическое направление в лингвистике, задавала направление научным поискам и формировала лингвистическое мировоззрение. Однако впоследствии лингвисты по-новому определили объект своей науки, выделив другие признаки его устройства и функционирования.
В конце XIX века в индоевропейском языкознании на смену метафоры язык – организм пришло понимание языка как результата индивидуальной языковой деятельности. Младограмматики (ученики Шлейхера) попытались совместить противоположные подходы к исследованию языка: с одной стороны, язык – объект, имеющий собственные законы развития (звуковые законы как объективный фактор развития языка), а с другой стороны, язык – продукт речевой деятельности индивидов (аналогия как психологический механизм развития языка).
Понимание языка как объекта и выявление объективных принципов его изменения и развития – дань старой школе А. Шлейхера. Фонетические законы были сформулированы в лингвистике под воздействием естественных наук как попытка включить языкознание в сферу естественных наук. Звуковые (фонетические) законы представлялись младограмматикам надежным средством доказательства родства языков, способом объективного описания закономерностей их развития. Однако уже Г.Шухардт предлагал учитывать психологический и социальный факторы изменения языков, а фонетические законы понимать «не более как вехи, призванные указывать нам дорогу в густом лесу» [Шухардт, 2003: 197].
Поскольку язык используется человеком в процессе коммуникации, психология говорящего определяет некоторые характерные черты строения и функционирования языка. В результате действия фонетических законов образуются аномальные, неправильные формы слов и морфем. Например, согласно закону палатализации в славянских языках произошло изменение задненебных заднеязычных согласных (к, г, х) в позиции перед гласными переднего ряда в шипящие или свистящие звуки: человек (им.п.) – человече (зв.), рука (им.п.) – в руце (м.п.) и др.
Однако говорящий стремится упорядочить систему языка, сделать ее правильной и симметричной, в результате чего происходит изменение нерегулярных форм по модели правильных иррегулярных - «по аналогии»: рука – в руке. Таким образом, аналогия – систематизирующее начало в языке, сила, противоположная закономерным и регулярным фонетическим изменениям.
В конце XIX века в лингвистике мирно или не очень мирно сосуществовали несколько научных направлений: натуралистическое, психологическое, социальное и др. Концепции некоторых лингвистов совмещали принципы разных научных школ. Как уже было сказано, младограмматики опирались и на натурализм и на психологизм в понимании природы языка. В XX веке появились новые подходы в изучении языка.
Среди множества концептуальных метафор XX века наиболее значимой, наш взгляд, является метафора швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра «язык – система». "Курс общей лингвистики" Соссюра предложил научному миру совокупность ярких метафор, которые по-новому представляли исследуемый объект и предлагали новый способ организации знаний: структурную лингвистику.
По Соссюру, язык можно уподобить "игре в шахматы", поскольку каждая единица выполняет особую функцию в языковой системе, «значимость» единицы зависит от всей системы. Изменение позиции одной единицы в системе неизбежно влечет за собой перестройку всей системы в целом, подобно тому, как ход шахматиста в процессе игры меняет положение фигуры на шахматной доске и влечет за собой закономерное и неизбежное развитие событий (динамика языковой системы).
Идея Соссюра о системном устройстве языка прочно утвердилась в лингвистике в начале XX века. Последователи Соссюра стали рассматривать язык как систему взаимосвязанных элементов, исследования были направлены на поиск структурных отношений элементов в системе языка.
Представление о языке как о сложной системе, имеющей иерархическое устройство, нашло выражение в метафорическом выделении "уровней" ("ярусов") языка и языковых единиц. Метафора «этажерка уровней» предполагает выявление взаимообусловленных языковых единиц, которые в совокупности образуют систему языка:
Синтаксический уровень – предложение
Лексический уровень – слово
Морфологический уровень – морфема
Фонематический уровень – фонема.[viii]
Единицы одного уровня являются однородными и объединяются в подсистему, а единицы разных уровней демонстрируют иерархическое устройство системы. Единицы системы связаны отношениями разного рода: синтагматическими (они образуют синтагму, имеющую характер линейной протяженности) и парадигматическими (единицы одного уровня могут чередоваться в составе единицы более высокого уровня).
В рамках структурного подхода к языку единица стала определяться в зависимости от ее связей с другими единицами, то есть от места в системе, а усилия лингвистов были направлены на то, чтобы описать системное устройство каждого отдельного уровня. Наиболее удачно с точки зрения структурного подхода был описан самый нижний уровень – фонематический. Любимое детище структурализма – фонология.
Так, выдающийся лингвист пражской школы Н.С.Трубецкой предложил описание фонологии с точки зрения структурного подхода к языку. По мнению Трубецкого, язык в целом (и фонология в частности) представляет собой четко организованную систему, в которой каждая единица занимает отведенное ей место, и эта позиция единицы определяет ее функцию в системе (как при расстановке шахматных фигур на доске). Фонологическая характеристика фонемы («значимость» единицы) зависит от соседних фонем, то есть от места единицы в системе.
Фонема, по Трубецкому, представляет собой совокупность («пучок») дифференциальных признаков, которые выделяются в зависимости от принципа устройства фонологической системы конкретного языка.
Например, в русском языке согласная фонема /Т/ представляет собой пучок фонологически существенных (дифференциальных) признаков: твердость, звонкость, место образования (переднеязычный, зубной) и способ образования (смычный взрывной).
В английском языке дифференциальных признаков у фонемы /Т/ будет меньше: отсутствует противопоставление по твердости/мягкости, а в хинди, наоборот, количество дифференциальных признаков, характеризующий фонему /Т/, будет больше: добавится противопоставление простой [t] – аспирированный [th].,] и простой [t]– ретрофлексный [t
Таким образом, фонологическая теория Трубецкого построена на понятии дифференциального признака, который лежит в основе фонологической оппозиции (противопоставления). Система оппозиций формирует костяк фонологической системы языка.
Единица более высокой степени абстракции – архифонема - представляет собой результат нейтрализации (совпадения) двух или более фонем. Это происходит при исчезновении одного или нескольких дифференциальных признаков, что приводит к объединению нескольких фонем в одной единице. Например, в русском языке в результате оглушения звонких согласных на конце слова появляется архифонема (звонкий и глухой согласный звук в позиции конца слова произносятся одинаково). Услышав фразу «У нас в подъезде новый кот», мы не понимаем, идет речь о животном, которое поселилось у нас в подъезде, или о последовательности цифр, которую необходимо набрать, чтобы открыть входную дверь, поскольку слова «кот» и «код» произносятся одинаково. Нейтрализация (совпадение) двух фонем /Т/ и /Д/ и есть архифонема.
Итак, структурное описание языка началось с изучения низшего уровня языковой системы – фонетического. Как уже было сказано, важным достижением такого подхода к языку явилось создание фонология как особой дисциплины в составе науки о языке. По аналогии структуралисты пытались описать морфологию и лексику. Однако языковые единицы, обладающие значением, с трудом поддавались структурному описанию (например, метод компонентного анализа в лексике).
По аналогии структуралисты попытались описать морфологию и лексику. Например, метод компонентного анализа в лексикологии, который основан на том, что значение слова – сложный феномен, который можно разложить на составляющие элементы значения (семы). Термины родства (дедушка, бабушка, папа, мама, тетя, дядя, сын, дочь, племянник и т.п.) раскладываются на следующие компоненты: пол родственника, поколение родственника и линейность: прямая линия – прямые предки или потомки говорящего; боковая линия – непрямые родственники, имеющие с говорящим общих предков; дальние родственники (остальные кровные родственники). Например, дедушка –
· пол мужской,
· на два поколения старше говорящего
· прямая линия (прямой предок говорящего).
Метод компонентного анализа работает при описании четко структурированного лексико-семантического поля (например, термины родства). Однако в целом языковые единицы, обладающие значением, с трудом поддавались структурному описанию.
Что касается синтаксиса, то многие структуралисты (в частности, Э.Бенвенист) вообще предлагали отказать синтаксису в статусе уровня языковой системы, предложив рассматривать синтаксис как продукт творчества говорящей личности, как результат использования языковой системы в речи. Опираясь на соссюровское противопоставление языка и речи (язык - система знаков, а речь – использование этой системы в процессе коммуникации),[ix]Бенвенист писал: «С предложением мы покидаем область языка как системы знаков и вступаем в другой мир, в мир языка как средства общения, выражением которого является сама речь» [Бенвенист, 1998: 139].
Современная лингвистика не только считает синтаксис полноправным уровнем языковой системы, но и рассматривает устройство и функционирование языковых единиц, превышающих предложение: текст, дискурс. Таким образом, ученые говорят о том, что предметом лингвистического описания становится все более крупная языковая единица, характеристика которой выходит за рамки собственно лингвистических дисциплин. Для адекватного описания подобных единиц лингвистика должна активно использовать данные других наук: психологии, физиологии, логики, социологии, культурологии и др.
Однако структуралисты также предлагали попытки описания синтаксиса. Например, Люсьен Теньер в работе «Основы структурного синтаксиса» разработал систему представления иерархического устройства простого предложения – структуру зависимости. Теория Теньера опиралась на иерархический принцип организации предложения: в предложении всегда есть главные члены и зависимые от них второстепенные, среди которых, в свою очередь, также можно выделить главные и зависимые.
Главным членом всего предложения является глагол – часть речи, которая обозначает действие.[x]При глаголе могут быть актанты – действующие лица, при этом в зависимости от их количества глагол может иметь разную актантную структуру. Для описания структуры глагола, на основе которой формируется все предложение, Теньер вводит понятие валентности глагола. Валентность – это способность глагола присоединять разное количество актантов.[xi]Теньер выделяет:
· безвалентные глаголы, т.е. глаголы без актанта (безличные), при которых не может быть действующего лица: смеркается;
· одновалентные глаголы, т.е глаголы с одним актантом (непереходные), при которых может быть лишь один актант: Альфред падает;
· двухвалентные глаголы, т.е. глаголы с двумя актантами (переходные), при которых может быть два действующих лица – субъект и объект: Альфред бьет Шарля;
· трехвалентные глаголы, т.е. глаголы с тремя актантами: Альфред дает Шарлю книгу.[xii]
Синтаксическая теория Л. Теньера была попыткой выявить структурное устройство предложения в разных языках мира и предлагала считать синтаксис главным объектом описания лингвистики, центром лингвистического исследования.
Современная лингвистика не только считает синтаксис полноправным уровнем языковой системы, но и рассматривает устройство и функционирование языковых единиц, превышающих предложение: текст, дискурс. Таким образом, ученые говорят о том, что предметом лингвистического описания становится все более крупная языковая единица, характеристика которой выходит за рамки собственно лингвистических дисциплин. Для адекватного описания подобных единиц лингвистика должна активно использовать данные других наук: психологии, физиологии, логики, социологии, культурологии и др.
Во второй половине XX века именно синтаксис оказался в центре внимания лингвистов. Американский лингвист Ноам Хомский выступил с критикой структурного подхода за то, что структурализм, поместив в центр внимания фонологию, а не синтаксис (которому часто вообще не находили должного места в системе языка), даже не пытался ответить на главный вопрос лингвистики о связи языка и мышления, о процессе вербализации мысли.
Хомский предложил синтаксическую теорию «порождающей (генеративной) грамматики», согласно которой предложения конкретного языка выводятся из ограниченного количества исходных структур путем последовательных трансформаций. Мы видим, что у Хомского метафора «порождение речи» представляла всего лишь модель структурного описания синтаксиса. Однако именно эта метафора наметила пути развития лингвистической мысли, так как не грамматика «порождает» речь, а говорящая личность в процессе речевой деятельности.
Современная антропоцентрическая лингвистика, используя метафору Соссюра "язык - игра в шахматы", предлагает переключить внимание ученых с исследования устройства и правил игры на самих игроков, то есть на говорящую личность. Язык – система коммуникации, обслуживающая все общество в целом, однако говорящие по-разному пользуются языком (как и в шахматы могут играть как гроссмейстеры, так и маленькие дети).
Современные лингвистические исследования могут быть посвящены языковой характеристике отдельной личности, при этом рассматривается отражение в текстах мировоззрения говорящего, его отношение к тому, что он сообщает, эмоциональное состояние говорящего и т.п. Лингвистика разработала приемы идентификации личности по речи (определение возраста, образования, пола, профессиональной принадлежности говорящего и т.п.)
Кроме того, активно исследуется языковая картина мира, то есть способы выражения языковыми средствами мировосприятия, моделирования окружающей действительности, отношения к миру всего народа в целом. Заметим, что метафора «картина мира» предполагает субъективный взгляд на предмет, который является основой мировоззрения как отдельного человека, так целой нации.
Итак, концептуальная метафора в научном контексте моделирует образ объекта изучения. Модель всегда абстрактна и условна, поэтому, как всякая модель, выделяет одни стороны, признаки изучаемого объекта, а другие, наоборот, затемняет или даже искажает. Употребление новой метафоры для обозначения объекта науки может явиться причиной создания нового направления в развитии науки. Однако даже одна и та же метафора в разных научных контекстах может стимулировать разные пути научных исследований. Сложность смысловой структуры слова, на котором строится метафора, часто является причиной того, что один и тот же объект представляется с разных сторон в зависимости от контекста. Поэтому метафора всегда таит возможность нового взгляда на известный объект, который выявит ранее незамеченные свойства и отношения. Таким образом, метафора может стать каналом получения новой информации об объекте, благодаря которому происходит расширение, углубление, а в конечном счете и перестройка всей традиционной системы знаний о мире.
Итак, концептуальная метафора лежит в основе научной теории, она стимулирует исследование объекта в определенном ракурсе. По мере развития знания, метафора стирается, угасает. Научная метафора – всего лишь средство, а не цель научного поиска. Об этом свойстве концептуальной метафоры хорошо сказал Гуго Шухардт: «Системы в науке – это гнезда, но они утрачивают всякое значение, как только истины, в них обитающие, оперяются и улетают» [Шухардт, 2003, с. 186].
Список литературы
1. Бенвенист Э. Общая лингвистика. БГК им. И.А.Бодуэна де Куртенэ, 1998.
2. Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию. Т.1., М., 1963.
3. Гоббс Т. Левиафан. М., 1936.
4. Гусев С.С. Упорядоченность научной теории и языковые метафоры // Метафора в языке и тексте. М.: "Наука", 1988.
5. Ортега-и-Гассет Х. Две великие метафоры // Теория метафоры. Под ред. Н.Д.Арутюновой. М.: «Прогресс», 1990.
6. Потебня А.А. Из записок по теории словесности. Мышление поэтическое и мифическое // Потебня А.А. Слово и миф. М.: Издательство «Правда», 1989.
7. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики // Ф де Соссюр Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977.
8. Теньер Л. Основы структурного синтаксиса. М.: Прогресс, 1988.
9. Шухардт Г. Избранные статьи по языкознанию. М.: УРСС, 2003.
[i]В индийской лингвистической традиции корневая морфема также обозначается словом «dhatu» – «основа, первоэлемент, руда».
[ii]Еще в 1822 г. Гёте предложил включить термин «морфология» (от греч. μορφή – «форма» λόγος – «слово, учение», то есть «учение о форме») в терминологическую систему естественных наук: биологии, физиологии и геологии и др. для описания форм живой и неживой природы. Биологи оперируют понятием «морфология органического мира», описывая различные формы живых существ, а в геологии активно применяется описание «морфологии горных пород» (осадочные, вулканические и т.п.).
[iii]Интересно заметить, что этот термин был заимствован из военной лексики (ср. «тактика»), что указывает на сходство построения синтаксической структуры и военного подразделения.
[iv]Особыми терминами были обозначены две возможности выражения грамматического значения в языках: синтетический тип языков, названный так из-за наблюдаемого синтеза лексического и грамматического значения в одном слове, и аналитический тип, названный из-за раздельного выражения лексического и грамматического значения в языках (анализ – разделение). Языки, в которых наблюдалась еще большая степень синтеза (множество лексических и грамматических значений объединялись в одной языковой единице) были названы полисинтетическими.
[v]В разное время специалисты по сравнительно-историческому языкознанию по-разному отвечали на вопрос о принципиальной возможности создания реконструкции индоевропейского праязыка. Так, выдающийся французский компаративист Антуан Мейе в первой половине 20 века категорически заявил: «Праязык восстановить нельзя». Противоположного мнения придерживался русский ученый В.М. Иллич-Свитыч – основоположник ностратической теории. Эпиграфом к своему словарю «Опыт сравнения ностратических языков» (1966г.) он предложил реконструированный текст на праностратическом языке.
[vi]Совместить оба подхода к описанию индоевропейских языков (исторический и географический) попытался ученик А.Шлейхера – А.Лескин. Он предложил рассматривать географическую непрерывность разных индоевропейских языков – как определенный этап их развития, который соответствовал периоду общего существования индоевропейского праязыка на небольшой территории до выделения из него отдельных индоевропейских языков. Таким образом, отличия индоевропейских языков представляли собой диалектное членение общего праязыка, а контакты одного языка с разными соседними областями становились вполне понятными (например, в какой-то период славянские языки тесно контактировали с индийскими, в результате чего возникла общая особенность – палатализация, затем предки славян стали общаться с германцами, возникла другая особенность, объединяющая славянские и германские языки и т.п.).
[vii]В начале XX века теорию родословного древа активно критиковал академик Н.Я.Марр – создатель «Нового учения об языке». Марр отрицал принципы и методы традиционного сравнительно-исторического языкознания, предлагая взамен теорию стадиального развития языков. Историческое развитие языков он предлагал рассматривать как ступенчатое движение человеческого языка: на определенной ступени развития язык демонстрирует особое устройство языковой системы (языковой тип). Постепенно язык меняет свой языковой тип и переходит на следующую ступень общего языкового развития, причем уровень развития языка определяется развитием общества в целом (формой общественного устройства, уровнем развития экономики и т.п.).
[viii]Стоит заметить, что структуралисты выделяли разное количество уровней языковой системы в зависимости от особенностей языковых единиц. Мы предлагаем упрощенную схему самых основных языковых уровней.
[ix]Соссюр сравнивал язык как систему с записью симфонии, а речь – с исполнением этой симфонии.
[x]В предложении только один главный член – это глагол, а не два главных члена (подлежащее и сказуемое). Согласно Теньеру, подлежащее входит в структуру предложения как один из актантов глагола наряду с прямым или косвенным дополнением.
[xi]Заметим, что сам термин «валентность» был также заимствован Теньером из естественных наук.
[xii]Теньер сравнивает действие, выраженное глаголом, с представлением пьесы в театре. Предложение с безактантным глаголом можно сравнить с ситуацией, когда действие началось (на сцене стоят декорации, идет снег и играет музыка), однако на сцене нет ни одного актера. Предложение с одноактантным глаголом описывает ситуацию, когда на сцене играет один актер и т.д.
|
