Егоров А.А.

О Жозефе Фуше (1759-1820) – французском политическом и государственном деятеле конца XVIII-начала XIX в., министре полиции Франции в 1799-1802, 1804-1810, 1815 гг. имеется значительная зарубежная литература, широко используемая автором в очерке. На русском же языке в послеоктябрьский период, кроме упоминаемой ниже работы Я.М. Захера об активной дехристианизаторской деятельности Ж.Фуше в годы Великой французской революции и переводной книги известного австрийского писателя Стефана Цвейга, до сих пор, к сожалению, специальных исследований не выходило. Правда, в той или иной мере о Фуше писали в работах Е.В. Тарле, А.З. Манфред и некоторые другие историки. Цель настоящего очерка – восполнить имеющийся пробел в советской исторической литературе.

…В первые дни июля 1815 г. замок Сен-Клу, расположенный близ Парижа, поражал приезжих своим многолюдством. Никогда еще в его стенах не собиралось столь многочисленное и “избранное” общество – генералы, дипломаты, титулованные особы, разнообразные придворные чины заполнили комнаты и галереи старинного здания. С особым вожделением вся эта толпа взирала на дверь кабинета христианнейшего короля Людовика XVIII, льстиво прозванного эмигрантами “Людовиком Желанным”. Среди прочих ожидавших приема визитеров находился и ф. Шатобриан – известный французский писатель, знаменитый автор “Гения христианства”. Когда створки плотно закрытых дверей кабинета широко распахнулись, он с изумлением узнал в выходивших из королевских апартаментов особах двух деятелей, благополучно переживших все режимы, существовавшие во Франции во времена Великой французской революции и Наполеона. Ими были: князь Талейран-Перигор, герцог Беневентский, и Жозеф Фуше, герцог Отрантский. Величественный Талейран, прихрамывая, прошествовал мимо остолбеневших придворных, опираясь на руку своего бесцветного и щуплого спутника. “Порок, опирающийся т преступление” – фраза, брошенная Шатобрианом, вскоре стала крылатой. Отныне и до конца жизни Жозефа Фуше встречали и провожали косыми взглядами, непременно припоминая слово “преступление”, которое как нельзя лучше характеризовало его многотрудную деятельность на государственных постах.

Ни при жизни, ни после смерти Фуше не был предан забвению. Почти все современники, писавшие мемуары, с той или иной степенью обстоятельности упоминали об этом беспринципном карьеристе, служившем то республике, то Наполеону, то Бурбонам и предававшем всех поочередно. Историки и писатели также не обошли вниманием его колоритную фигуру. Классическую работу о Фуше написал в начале XX в. крупнейший знаток наполеоновской эпохи Луи Мадлен(Madelin L. Fouche. 1759-1820, Paris, 1900.). Попытку создать популярный очерк о Фуше предпринял в 20-е годы нашего столетия Стефан Цвейг. Среди современных работ биографического жанра, посвященных деятелям Великой французской революции и наполеоновской Франции, встречаются исследования о Фуше западноевропейских и американских историков (Cole Н. Fouche. The Unprincipled Patriot. New York, 1971; Cubberly H.E. The Role of Fouche during the Hundred Days. Madison, 1969.). В них отчетливо прослеживается “линия” на пересмотр традиционного подхода к оценке жизни и деятельности Фуше. Причем следует отметить, что “источником вдохновения” для авторов, стремящихся оправдать Фуше, превратить герцога Отрантского в твердого и последовательного республиканца, являются “Мемуары” … самого Фуше (Fouche J. Memoires de Joseph Fouche, duc d’Otrante, ministre de la police generale, t. 1-2. Palis, 1824).

БУРЖУА ИЗ НАНТА

Сведения о ранних годах жизни Жозефа Фуше чрезвычайно отрывочны и туманны. Он был уроженцем города Нанта, крупного торгового и промышленного центра на западе Франции. Моряки и торговцы, нантские Фуше были почтенным и имеющим долгую историю купеческим родом. “Я был сыном судовладельца и первоначально предназначался к морскому делу”, – писал Фуше. Но с детства Жозеф отличался слабым здоровьем. Тощий, бледный, узкоплечий, он, по словам его биографа Л. Мадлена, не обладал ни одним качеством, необходимым для преодоления суровых испытаний морской службы. Сын потомственных моряков был не в состоянии совершить даже самое коротенькое путешествие на корабле, так как был подвержен морской болезни. О каком уж тут морском деле могла идти речь?

Молодой Жозеф поступил в Ораторианскую школу в Нанте, посвятив себя учительской профессии. Там он проявил стойкую нелюбовь к грамматике, латыни и столь же большой интерес к точным наукам, особенно к математике. Со своими школьными товарищами он сошелся очень быстро. Общительный, веселый и остроумный, он был душой шумных школярских сборищ. Вполне возможно, что именно в стенах Ораторианского коллежа Фуше познакомился с сочинениями французских просветителей Вольтера, Руссо, о чем сообщил нам автор его прижизненной биографии (Serieys A. Fouche (de Nantes). Sa vie privee, politique et morale, depuis son entree a la Convention jusqu’a ce jour. Paris, 1816, p. 4.).

По окончании школы директор Ораторианского коллежа посоветовал направить Жозефа для дальнейшего обучения в Париж. У молодого человека, по его мнению, была явная склонность к наукам. Его отец ничего не имел против, и Фуше-младший 11 ноября 1781 г. очутился в парижской иезуитской ораторианской семинарии. Успешно завершив образование в 1782 г., Фуше отправился преподавать математику и физические науки в иезуитский коллеж в Жюильи – маленький городок к северу от Парижа.

В 1788 г. он был переведен в Аррас. Здесь Жозеф познакомился с людьми, общение с которыми во многом определило его политические симпатии и дальнейшие поступки. Ими были будущие якобинцы: племянник школьного физика Дю Рюта – Максимилиан Робеспьер и лейтенант инженерных войск Лазар Карно. Всех троих объединяла любовь к изящной словесности и уверенность в собственных талантах. Из двух своих новых приятелей Фуше больше “контактировал” с Максимилианом. Сейчас невозможно сказать, что лежало в основе этой внезапно возникшей и, по-видимому, искренней дружбы. Может быть, честолюбие, в высшей степени присущее Максимилиану и Жозефу, способствовало тому, что они быстро поняли и оценили друг друга. Возможно, их объединяло то, что оба внешне были неказисты. Несомненно одно, что тогда, накануне революции, Фуше был очень близок к Робеспьеру. Он часто бывал у него дома и даже выказывал знаки особого расположения его 13-летней сестре Шарлотте, собиравшейся даже выйти замуж за Фуше, которого ее брат представил ей как “настоящего демократа и своего друга”.

РЕВОЛЮЦИОНЕР?

Тем временем во Франции нарастала социальная напряженность – предвестница грядущего революционного взрыва. Главным событием наступившего 1789 г. стали выборы депутатов в Генеральные Штаты. От провинции Артуа туда попал и аррасский адвокат Максимилиан Робеспьер. Средств для поездки в Париж у него не было, и на выручку ему пришел Жозеф, одолживший деньги.

Оставшись в Appace, Фуше организовал Общество друзей конституции. По поручению Общества, а скорее всего по собственному почину, он написал письмо в защиту Робеспьера. Для последнего эта поддержка значила тогда немало. Первые шаги аррасского депутата на политическом поприще отнюдь не были успешными: в Собрании Робеспьера попросту не замечали, безбожно коверкая его имя, а собственные избиратели относились к нему весьма скептически, подвергая своего избранника острой и не всегда заслуженной критике. Тем временем политическая активность Фуше росла с каждым днем. Во многом это объяснялось тем, что революция развивалась по восходящей линии.

В июне 1789 г. Генеральные Штаты превращаются в Национальное собрание. Июль приносит с собой взятие Бастилии – первое ощутимое поражение реакции и победу третьего сословия. Фуше не сидится в затхлом, провинциальном Appace. Он рвется в столицу. По его инициативе начал выходить радикальный “Бюллетень патриотов-ораторианцев”. Его не могут не заметить в Париже, он должен стать депутатом Национального Собрания! В Париже Фуше заметили, однако совсем не те, на чье внимание он рассчитывал. Отцы-ораторианцы столицы, вовсе не разделявшие энтузиазма своего воспитанника по поводу деятельности Национального Собрания, в октябре 1790 г. приказали Жозефу покинуть Аррас и продолжить свою преподавательскую деятельность в родном Нанте, в том же самом коллеже, в котором он некогда учился.

Фуше вернулся домой и 7 февраля 1791 г. был избран президентом Общества друзей конституции, тем самым выдвинувшись в первые ряды местных политиков. На этом посту он активно участвовал в общественной жизни Нанта. Прекрасно зная, чем живут обитатели Нанта, точнее, их состоятельная часть, Фуше становится “выразителем интересов” своих земляков. После того, как в Париже лидер Жиронды Бриссо предложил отменить рабство во французских колониях, Фуше направил протест Национальному Собранию. В ответ Бриссо в очередном своем выступлении назвал Фуше “одним попом, называющим себя патриотом”.Нантские буржуа, получавшие вполне реальные выгоды от работорговли, были в восторге от позиции, занятой Фуше. Члены Общества и избиратели в Национальное Собрание чувствовали в нем своего лидера. Перед ним открывался долгожданный “путь в Париж”.

В это время происходит крупное событие в личной жизни Фуше. Забыв обещания, данные им Шарлотте Робеспьер (впрочем, давал ли он их на самом деле?), Жозеф зачастил в дом Ноэля Куако – известного нантского адвоката. Визиты закончились тем, что 16 сентября 1792 г. он предложил “руку и сердце” 27-летней, невзрачной мадемуазель Бон-Жан.

За две недели до свадьбы Фуше был избран депутатом в Национальный Конвент вместе с еще семью представителями департамента Нижняя Луара. Ситуация в стране продолжала оставаться сложной. В апреле 1792 г. Австрия, а вслед за ней и Пруссия начали войну против революционной Франции. В стенах Конвента возникла и набирала силу борьба между жирондистами и якобинцами. “Активный” Фуше по приезде в Париж странным образом стушевался. Его почти нигде не бьшо видно и слышно. Правда, незаметный депутат от Нижней Луары назначается 10 октября 1792 г. в Финансовую комиссию, а затем 13 октября – в Комиссию по народному образованию. С наступлением 1793 г. он становится членом еще одной комиссии – Морской и колоний, в которой его коллегами были Марат и Баррас. Время от времени его сухощавая фигура возникает на трибуне Конвента. От имени Комиссии по народному образованию он зачитывает доклады, не вызывающие никаких дискуссий и, по-видимому, никакого интереса у присутствующих в зале депутатов.

В документах почти невозможно обнаружить следы его активного участия в деятельности Конвента до 16 января 1793 г. Объясняется это, по всей вероятности, не только неподготовленностью Фуше к широкой политической деятельности, но и тем, что Фуше в обстановке, когда накал страстей в Париже нарастал и борьба между политическими группировками в Конвенте усиливалась день ото дня, опасался сделать ложный щаг. Потому в первые месяцы своего пребывания в Конвенте .он предпочитал отмалчиваться. Тем не менее он пристально следил за тем, что творилось вокруг, сводил знакомство с людьми, имена которых были у всех на устах. “Сначала, – писал он в мемуарах, – я упрятал себя в Комитет по народному образованию, где я познакомился с Кондорсе, а через него – с Верньо”.Итак, выбор сделан: жирондисты гораздо ближе Жозефу, чем дискредитировавшие себя фельяны или чересчур радикальные якобинцы. В послании к избирателям 1 октября 1792 г. Фуше именует монтаньяров “горсткой лиц”, не имеющих никакого влияния на большинство нации. Но борьба в Конвенте разгорелась с новой силой, и лидировавшие еще вчера жирондисты откатились вправо, теряя одну позицию за другой. Не слишком совестливый Жозеф перебегает на сторону победителей-якобинцев, оправдывая это “высшими интересами” и “пользой Отечества”. Очевидно, тогда, в самом начале 1793 г., Фуше усваивает “золотое правило”, которому остается верен до конца жизни, – быть всегда вместе с победителями, ибо, как известно, “победителей не судят!”.

Зимой 1792/93 г. важнейшим событием политической жизни Франции стал процесс над Людовиком XVI. По инициативе якобинцев вопрос о наказании “тирана” был вынесен на поименное голосование членов Конвента. Жозеф вновь попытался “уйти в кусты”. Свое молчание в Собрании он объяснял плохим самочувствием, больным горлом, потерей голоса. Когда 18 января 1793 г., в день голосования, ему все-таки пришлось взойти на трибуну Конвента, он произнес слово “смерть” настолько тихо, что его едва могли расслышать ближайшие к трибуне депутаты.

Оправдывая свое участие в голосовании, Фуше говорил: “В мое намерение входило нанести удар не столько по монарху, сколько по короне”. Но это “теоретическое” обоснование появится много лет спустя. Тогда же в ответ на упреки своих коллег-депутатов (любопытно, что из восьми земляков Жозефа пять голосовали против казни короля), Фуше сказал: “Я в самом деле хотел спасти Людовика XVI, но представители Департамента Нижняя Луара получили из Нанта ужасные угрозы; народ – гласило одно из них – намерен истребить их имущество и, вероятно, пойдет на крайние меры в отношении семей депутатов, которые не проголосуют за смерть короля”. В качестве последнего “аргумента” в защиту своего решения, он привел следующий: “Моя жена сказала, что я не могу подвергать жизнь моих и ее родственников опасности ради своего личного мнения”.

9 марта 1793 г. Конвент решил направить своих представителей (комиссаров) в различные департаменты Франции для ускорения набора солдат в армию. В длинном списке из 82-х фамилий, зачитанном Жульеном из Тулузы, 53-й по счету значилась фамилия Фуше. Гражданин .ЖозефФуше стал одним из комиссаров миссии в департаменте Нижней Луары и Майенна. Фуше следовало организовать оборону города Нанта и отстоять область от “разбойников” – сторонников короля. Задача, выпавшая на его долю, оказалась не из легких. На дорогах орудовали банды роялистов. Не без труда ему удалось добраться до родного Нанта. Уже по дороге к месту назначения он бомбардировал Конвент письмами с требованием направить к нему военных советников и ружья.

Прибыв в Нант в конце марта, Фуше организует батальон в 800 человек, который восстанавливает прямое сообщение между Парижем и Нантом, значительно улучшает боевую подготовку отрядов Национальной гвардии, налаживает ежедневные военные занятия ополченцев. Чтобы граждан ничто не отвлекало от военных занятий, он распоряжается о закрытии местных театров. Не забывает Фуше и о революционной пропаганде, рассылая жителям департамента патетические воззвания. Он призывал их “действовать, идти к победе”, иначе их ждут “муки бесчестья и смерть”. Возвышенные декларации самого Фуше, видимо, только забавляли. Позднее, он иронически и не без презрения к поверившим пропаганде простакам-патриотам, характеризовал их как “банальные фразы в духе времени”. Уже в эти мартовские дни в деятельности Фуше проявились две чрезвычайно ярко выраженные черты: во-первых, способность принимать быстрые, жесткие решения; во-вторых, умение говорить с массами, используя для этого демагогические приемы, беззастенчиво “нападая” на богатых и на священников. Так, представителям народного общества в Сен-Винсенте Фуше рекомендовал “хорошенько присматривать за богатыми, купцами и монополистами, корыстолюбцами, священниками, аристократами, теми подозрительными, которые именуют себя умеренными. Немедленно разоблачайте их во имя правосудия!”.

Во второй половине 1793 г. Фуше и еще трем депутатам поручили инспектировать департаменты Центра и Запада Франции. Их цель состояла в том, чтобы организовать граждан на борьбу с вандейскими мятежниками. Представителям народа были даны широкие проконсульские полномочия. За пять месяцев поездки (июнь-октябрь 1793 г.) Фуше столкнулся с массой проблем. Разрешал он их с удивительной быстротой и энергией, самыми “простыми”, находившимися, так сказать, под рукой способами. Следовало быстро раздобыть денежные средства, и Фуше добыл их, распорядившись о “добровольной” сдаче ценностей представителям власти в течение 15 дней. Лица, уклонившиеся от исполнения “патриотического долга”, считались “подозрительными”. “Утешением” раскошелившимся собственникам служила расписка, выданная им в обмен на драгоценности, и приказ Фуше, объявившего, что “богатства, находящиеся в руках частных лиц, являются не чем иным, как вкладом, которым нация имеет право распоряжаться”.

Нужно было решить проблему с нищенством, и Фуше “решал” ее, декретируя 19 сентября, “что нищенство уничтожается во всем департаменте”. При этом “искоренение пауперизма” шло столь успешно, что благодарные жители г. Мулена приняли решение назвать именем Фуше одну из улиц предместья, населенного беднотой. Фуше скромно отклонил их предложение. “После моей смерти, – сказал он, – вы удостоите мое имя почестей, если я заслужу их своей жизнью” .Продовольственная проблема была урегулирована столь же просто и радикально. “Все богатые землевладельцы и фермеры, имеющие зерно, – гласил один из декретов Фуше, – несут персональную ответственность за отсутствие продовольствия на рынке”. Далее декрет перечислял меры наказания “саботажников”, вплоть до тюремного заключения.

Фуше, используя демагогические приемы, устраивал пышные патриотические шоу. Так, например, для поднятия “нравственности и добродетели” по приезде в Мулен “проконсул-демагог” (выражение Мадлена) организовал шествие в честь старых людей. “Устроитель” праздника – Жозеф Фуше шествовал по улицам, окруженный старыми, больными людьми и молодыми женщинами в белом, распевавшими патриотические гимны. Но бесспорной “вершиной творчества” Фуше по части проведения патриотических торжеств являлся “Гражданский фестиваль доблести и нравственности”, проведенный в Невере 22 октября 1793 г.

К этому времени относятся и мероприятия Фуше, известные как дехристианизаторские. Теперь уже ни у кого не вызывает сомнения, что комплекс мер, направленный против католической религии и церкви, был порожден жестокой классовой борьбой во Франции, необходимостью сокрушения церкви, игравшей на руку контрреволюционерам. Антиклерикальные мероприятия были вызваны обстановкой военного времени. Деятельность Фуше на этом поприще преследовала вполне конкретные, “земные” цели. Лишая католицизм ореола святости, противопоставляя ему “культ Республики и природной этики”, Фуше выбивал из рук реакционеров мощное идеологическое оружие. Попутно конфискация драгоценностей, которыми владела церковь, вела к тому, что у контрреволюционеров пропадал важный источник средств для борьбы против Республики, и одновременно давала деньги революционному правительству Франции. В октябре-ноябре 1793 г. один из номеров “Монитора” сообщил о том, что Фуше из Нанта отправил Конвенту 1091 монету золотом и драгоценностями из числа церковной утвари.

Как и всякий демагог, Фуше придавал огромное значение чисто внешней стороне своих дехристианизаторских мероприятий. Так, по его декрету от 9 октября 1793 г., в городах департамента Ньевр началось уничтожение крестов, статуй святых, предметов религиозного культа. В кратчайший срок религии и церкви был нанесен ощутимый удар. Фуше с гордостью рапортовал Конвенту о том, что “священники и их идолы заточены в храмах”, а “фанатизм поражен насмерть”.Дехристианизаторскую деятельность Фуше особенно горячо поддержали левый якобинец Жак Эбер и прокурор Парижской коммуны Анаксагор Шометт. По словам последнего, Фуше “совершил чудеса”. “Почтение к старости, уважение к страданию, усиление производства боевых припасов, арест подозрительных лиц, примерное наказание преступлений, преследование и арест скупщиков – вот краткий итог работы народного представителя Фуше”, – так заключил он свой панегирик ньеврскому проконсулу” . Много позже, уже став министром полиции Бонапарта, Фуше будет “заботливо” выискивать и уничтожать свидетельства своей популярности, наподобие отзыва Шометта. Но это будет потом.

“Политический капитал”, нажитый Жозефом Фуше летом-осенью 1793 г., сделал его заметной фигурой среди монтаньяров. Когда в Комитете общественного спасения решался вопрос о том, кого отправить в качестве комиссара в только что занятый республиканскими войсками Лион, все были единодушны в выборе – этим человеком должен стать гражданин Фуше. 12 октября 1793 г. он едет в Лион “с мечом Немезиды” выполнять страшное решение Конвента: “Лион поднял оружие против Республики, Лиона больше нет”. Даже свое название мятежный город не может сохранить. Отныне он должен носить имя “Освобожденный город”. Его коллегой по этой миссии назначается Колло д’Эрбуа. Комитет общественного спасения адресует своему комиссару, гражданину Фуше, записку, где есть такая фраза: “Завершите революцию, доведите до конца войну против аристократии; пусть руины, которые они желали восстановить, вновь падут и уничтожат ее!”.

Фуше прибыл в Лион 10 ноября 1793 г., неделей позже, чем Колло. Расправы с мятежниками начались еще до его появления в городе; продолжались они и после приезда Фуше. Сам он “с душевной скорбью” вспоминал: “Будучи с миссией в департаментах, вынужденный пользоваться языком времени и подчиняться силе обстоятельств, я увидел себя принужденным применить закон против “подозрительных”. Этот закон декретировал массовые аресты священников и аристократов… Закон декретировал суровые наказания… столь же безнравственные, сколь и варварские”. Запоздалое раскаяние. Комиссары лионской миссии “выработали” новый вид казней:

“Для того, чтобы сделать их осуществление более быстрым и более впечатляющим в глазах людей, – деловито рассуждали они, – осужденных надо связывать друг с другом и располагать рядами, по которым будет стрелять пушка, заряженная картечью. Взводы республиканцев будут поставлены на некотором расстоянии от них, чтобы немедленно добить тех, кто уцелел от артиллерийского огня”.

С начала декабря 1793 г. началось практическое осуществление “идеи”. На первом же своем заседании трибунал семи, созданный Колло и Фуше, вынес 64 смертных приговора. Осужденных расстреляли из пушек на равнине Бротто. “Какое удовлетворение для республиканца должным образом исполнить свои обязанности!” – писал в Париж Морису Дюпле Колло д’Эрбуа. На второй день “работы” из 248 обвиняемых трибунал приговорил к смерти 211 человек. Опять в дело были пущены пушки. Комиссары не забывали и о традиционном средстве расправы – гильотине. По чьему-то предложению от нее была прокопана канавка для стока крови в фонтан.

С наступлением зимы 1794 г. в Париже все сильнее нарастала политическая напряженность. Дантонисты и эбертисты подвергали ожесточенным нападкам политику революционного правительства. В итоге оно вынуждено было перейти в наступление. “Внутренние враги французского народа разделились на две враждебные партии, – говорил Робеспьер, выступая в Конвенте 5 февраля 1794 г. – Они двигаются… к одной и той же цели: эта цель – дезорганизация народного правительства, гибель Конвента, т.е. торжество тирании”.

Фуше оказался в весьма затруднительном положении. Во многом ориентируясь в своей деятельности на Коммуну и на эбертистов, он тем самым связал себя с ними. Это привело к новому обострению его отношений с Робеспьером. Друзья “Неподкупного” направили в Париж письма, обвинявшие проконсула в преследовании патриотов. Робеспьер, выступая в якобинском клубе, повторил выдвинутые против Фуше обвинения. Гражданин Фуше нанес ответный удар, закрыв 26 марта Якобинский клуб в Лионе под тем предлогом, что там собирается “толпа людей, желающих заменить правительственную власть анархией и федерализмом”. Это не прошло для него даром. 30 марта 1794 г. курьер Комитета общественного спасения привез Фуше приказ за подписью Робеспьера, отменявший все распоряжения проконсула по поводу Якобинского клуба и требовавший его приезда для отчета в Париж.

ЗАГОВОРЩИК

Фуше возвратился в Париж 5 апреля 1794 г. – в день казни Дантона и его сторонников. 8 апреля он отчитался о своей деятельности в Лионе перед членами Якобинского клуба, заявив, что действовал честно, но твердо. Когда кто-то из членов клуба хотел выступить против Фуше, Робеспьер остановил его и даже слегка похвалил представителя народа за его “неполный (?!) отчет”.

В деятельности Фуше наступило временное затишье. 13 апреля был казнен “друг” Жозефа Шометт. Характеризуя ситуацию, сложившуюся в Париже весной-летом 1794 г., Фуше писал: “Гильотина была единственным орудием правительства. Подозрительность и недоверчивость терзали сердце каждого; ужас господствовал надо всеми. Только один-единственный человек в Конвенте, казалось, пользовался непоколебимой популярностью: это был Робеспьер… полный гордыни и хитрости”. Фуше чувствовал, что недалек тот час, когда “друг Максимилиан” сведет с ним счеты, и решил не дожидаться этого часа. Исподволь, тайно он начал плести заговор с целью устранения “тирана”. В него включались все новые и новые лица. Вскоре о нем стало известно Комитету общественной безопасности.

13 июня 1794 г. Робеспьер потребовал ареста заговорщиков. Среди прочих был назван и Фуше. Жозефу удалось тайно исчезнуть, и затем в течение шести недель он каждую ночь менял свое местопребывание, не прекращая при этом деятельности против “Неподкупного”. Он сумел вовлечь в заговор 10 депутатов Конвента, некоторых членов обоих правительственных комитетов – Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности. Заговор расширялся, и скрыть планы заговорщиков было невозможно.

В июле Робеспьер потребовал, чтобы Фуше явился в Якобинский клуб и дал отчет о своем поведении. Но Фуше не пришел. Вскоре после того, как было перехвачено его письмо к сестре, в котором Жозеф делился с ней планами своей заговорщической деятельности, он был по настоянию Робеспьера изгнан из Якобинского клуба, что по тем временам означало занесение его имени в проскрипционный список.

Есть сведения о том, что за день до переворота 9 термидора Фуше встречался с Робеспьером на квартире у Колло д’Эрбуа. По словам Фуше, Робеспьер говорил в примирительном тоне и заявил, что он не хочет ссориться с прежними друзьями и желает добром разрешить имеющиеся разногласия. Но “непреклонный” Фуше якобы сказал, что он “не договаривается с тиранами”, и с этими словами покинул своего “уничтоженного” противника. Вероятно, этот “рассказ” о героическом единоборстве с “Максимилианом I” был позднейшей выдумкой самого Фуше. Если же предположить, что встреча Робеспьера и Фуше действительно произошла, то “просителем” был, по-видимому, не Максимилиан, а Жозеф.

9 термидора (27 июля) 1794 г. рано поутру Фуше явился в Тюильри, где переговорил с представителями двух комитетов. Он уверил заговорщиков, что на их стороне большинство депутатов Конвента, и призвал держаться твердо. Незадолго до полудня Жозеф покинул дворец. В полдень началось заседание Конвента. Заговорщики победили. Якобинская диктатура пала. Власть перешла в руки термидорианцев, представлявших собой единство только до тех пор, пока их объединял общий страх перед Робеспьером. Как только это “объединяющее начало” исчезло с казнью Робеспьера и его сторонников (28 июля), среди “тираноборцев” сразу же обозначились резко противоположные тенденции. Часть термидорианцев заняла умеренные позиции, другая же, наоборот, требовала расправ, ужесточения террора в стране.

Фуше первое время был в растерянности, не зная, “на кого поставить”. Но вскоре он предпринял отчаянные усилия удержаться на поверхности, стремясь угодить всем. На некоторое время такая эквилибристика помогла ему, тем более что все репрессии 1793-1794 гг. можно было списать на счет “короля Максимилиана”. Фуше был восстановлен в Якобинском клубе. Однако с течением времени его положение становилось все более и более шатким. Один за другим появлялись памфлеты, прямо метившие в “палача Лиона”: “Охвостье Робеспьера”, “Крик мщения лионцев против Колло д’Эрбуа и Фуше” и др.

Именно тогда-то, в конце 1794-начале 1795 г., происходит невероятное, на первый взгляд, сближение Фуше с Гракхом Бабефом. Сохранились письма “Трибуна народа” к Фуше, но пока не обнаружено ни одного ответа Фуше Бабефу. Из писем Бабефа очевидно, что он считал Фуше монтаньяром, борцом против термидорианских реакционеров. “Трибун народа” почтительно называл Фуше “другом” и выражал опасение, не оказался ли он под ударом после поражения жерминальского народного восстания в Париже. “Союз” Фуше с Бабефом несомненно существовал. Его можно объяснить стремлением последнего “связаться с людьми, известными своими крайне левыми убеждениями и республиканской решительностью”. Для Фуше Бабеф являлся ценным партнером, так как его газета “Трибуна народа” уже приобрела политический вес и могла стать мощным оружием против обнаглевшей реакции. Не вызывает сомнений, что Фуше каким-то образом принимал участие в издании газеты Бабефа. Скорее всего, как своеобразный редактор, к мнению которого Бабеф склонен был прислушиваться.

“Дружба” Фуше с Бабефом оборвалась столь же внезапно, сколь внезапно началась. Им было не по пути. В №35 “Трибуны народа”, вышедшем 8 ноября 1795 г., Бабеф дает самую первую и, возможно, самую точную характеристику своему недавнему “союзнику”: “Ты, – обращается он к Фуше, – в сношениях и с теми, кто за, и с теми, кто против. Ты вкрадываешься во все партии. Ты не высказывался в моменты опасности. Ты удержался на поверхности при всех проскрипциях и только иногда делал вид, что тебя преследуют: люди не знают, что о тебе думать”.

Но эта характеристика появится позже. Тем временем кампания против “убийц” достигла апогея. 9 августа 1795 г. Конвент обсудил деятельность Фуше в Лионе и приказал арестовать “героя 9 термидора”. Но он вновь исчез, и в тюрьме так и не побывал. Фуше исключили из состава Конвента. “Почти год я был жертвой всех видов оскорблений и отвратительных гонений”, – писал Жозеф позже.

Роялистский мятеж 9 октября 1795 г. вновь резко качнул термидорианский Конвент влево. “Охота на убийц” сменилась преследованием сторонников монархии. Во Франции утвердился режим Директории. В этих условиях Фуше не только смог покинуть свое убежище, но и получил должность правительственного агента из рук директора Барраса. В его компетенцию вошли сбор и отправление в армию дезертиров и граждан первого призыва. Это было малоприбыльным и малопочетным занятием.

В 1797 г. Фуше отправился на поклон к Баррасу, который явно нуждался в деловых людях. Высокое покровительство директора обеспечило его работой: Фуше получил чиновничью должность в английской армии, а также местечко в министерстве полиции. Советы, которые он давал Баррасу, его предложения, пророческие слова в немалой степени придали триумвирам Директории бдительность и энергию, которых им не хватало, – так сам Фуше оценил свои заслуги перед правительством в сентябре 1797 г. Награду за “советы” ему пришлось ждать год. В сентябре 1798 г. его назначили послом в Цизальпинскую республику (Милан), а в июле 1799 г. в Батавскую республику (Гаага).

“Путь наверх” вновь был открыт для гражданина Фуше. Здесь есть смысл прервать повествование, чтобы ответить на чрезвычайно важный вопрос: стал ли Фуше иным, пойдя на службу к термидорианцам и предав идеалы революции? В отношении Фуше этот вопрос надо признать праздным. Он не переменился, став слугою Барраса, ибо по-настоящему никогда не был революционером. “Фуше был заклятым врагом всех теорий. Он был человеком с практическим складом ума и не отступал ни перед какими препятствиями”, – эта фраза Меттерниха, невзначай брошенная им по поводу Жозефа, ставит все точки над “i”. Политик, последовательно всем изменявший, беспринципный эгоист Фуше органически, по самому складу характера не мог быть сторонником какой бы то ни было теории. Маска революционера скрывала “практика”, обуреваемого неутолимой жаждой власти и богатства.

ГРАЖДАНИН МИНИСТР

Тем временем в Париже внезапно открылась новая вакансия: пост министра полиции. Баррас предложил назначить на этот пост гражданина Фуше. Его кандидатура получила горячую поддержку. Министр иностранных дел Директории Талейран заявил Баррасу: “Сейчас, когда якобинцы столь дерзки, никто, кроме якобинца, не может их одолеть… Лучшего человека, чем Фуше, для выполнения этой задачи нет”.

21 июля 1799 г. Фуше стал министром полиции. С первых же дней своей деятельности он столкнулся с двумя основными трудностями. Первая заключалась в том, что ему предстояло вести борьбу “на два фронта”: против якобинцев и роялистов. Вторая – в реорганизации самого министерства полиции на новых основаниях. Что касается первой, то к ее решению Фуше подошел “творчески”. Уже на третий день после вступления в должность он предоставил Директории декрет против роялистов. Директоры были удивлены тем, что наибольшую опасность для правительства, по мнению министра полиции, представляли роялисты. На вопрос Сийеса, почему Фуще не хочет ничего предпринимать против якобинцев, Жозеф ответил: “Если мы предпримем лобовую атаку против них, наш успех сомнителен; поэтому сначала мы должны принять меры против роялистов. Все якобинцы поддержат нас в этом, а на следующий день мы покончим с якобинцами”.

Обрушившись сперва на роялистов, Фуше затем издал распоряжение, поставившее все политические клубы под контроль властей. 14 августа он лично явился в Якобинский клуб, закрыл его заседание, запер дверь этого некогда знаменитого собрания и положил ключ себе в карман. Придя в Люксембургский дворец, он не без кокетства положил свой “трофей” на стол изумленных директоров.

Относительно решения второй задачи дело обстояло, быть может, даже сложнее. Объяснялось это чрезвычайно несовершенной организацией полицейской службы во Франции при Директории. Полицейские функции распределялись между политической полицией, находившейся под присмотром и руководством самой Директории, и так называемой административной полицией, отданной “на откуп” местным властям. По существу, единой полиции как таковой не существовало, и Фуше пришлось создавать министерство полиции практически заново. Главным звеном его ведомства стала “секретная полиция”, не отделенная “китайской стеной” от других частей министерства. В полицейской иерархии высшую ступеньку Фуше оставил за собой; его “кабинетом” была “секретная полиция”. Чуть ниже располагалось так называемое “центральное бюро”, возглавлявшее местную (парижскую) полицию, но находившееся тоже под личным контролем министра.

“Секретная полиция” Фуше функционировала на “личной основе”. Министр сам входил в контакты с влиятельными деятелями, знакомился с мнениями, имевшими хождение в парижском высшем обществе. По словам Фуше, благодаря этой системе он “был лучше знаком с секретами Франции через устные и доверительные беседы, нежели посредством ознакомления с кипами письменного хлама”. “Таким образом, – замечал он, – ничто существенное для безопасности страны никогда не выпадало из поля моего зрения”.

Фуше приложил немало усилий для создания своеобразного “имиджа” полиции как мощной государственной организации. В обществе он стремился убедить всех в том, что его агенты многочисленны и вездесущи. Шутя, он, бывало, рекомендовал своим друзьям из Сен-Жерменского предместья заниматься заговорами только в его присутствии. Ибо в противном случае его непременно проинформируют об этом полицейские агенты и он по долгу службы будет вынужден принять соответствующие меры. На самом деле, как свидетельствовал его многолетний помощник и сотрудник министерства полиции Реаль, ни у кого не было так мало агентов, как у Фуше.

Реаль, Пьер-Франсуа (1757-1834) – адвокат, заместитель Шометта в 1793 г., позднее сторонник Директории, составитель ряда ее документов и редактор “Газеты патриотов 1789 г.”, деятель министерства полиции.

Тем временем Директория теряла почву под ногами. Позорные провалы во внешней политике, внутренняя нестабильность, рост социальной напряженности во Франции – все это указывало на неизбежность падения режима “пяти царей”. Директор Сийес “тихой сапой” вел дело к государственному перевороту. Франции нужны “голова и меч”, заявил Сийес; “меч” же еще предстояло найти. Ожидаемый “мессия” объявился в Париже 16 октября 1799 г. в лице генерала Бонапарта. Оставив свою победоносно-обреченную армию в Египте и благополучно преодолев опасности морского путешествия, он возвратился во Францию.

Ровно через месяц в результате заговора Директория была свергнута. Фуше прекрасно был осведомлен обо всем, так как одним из источников для него являлась госпожа Жозефина Бонапарт, “никогда не имевшая ни единого экю”. “Я сам передал ей тысячу луидоров в качестве министерского подарка, и это более чем что бы тони было расположило ее в мою пользу, – писал Фуше в мемуарах. – Через нее я получал большую информацию, так как у нее бывал весь Париж”. Другим, правда, бескорыстным его информатором был Реаль – участник заговора.

В дни, предшествовавшие перевороту 18 брюмера, Фуше держал все нити заговора в своих руках. Сам он не без гордости писал о том, что “революция в Сен-Клу(государственный переворот 18 брюмера. – А.Е.) провалилась бы”, если бы он воспротивился ей. Это подтверждается, между прочим, замечаниями современников брюмерианского переворота. Секретарь Наполеона Ф. Бурьенн писал о том, что “Реаль под руководством Фуше действовал в провинции и, соображаясь с наставлениями своего начальника, искусно устраивал все так, чтобы, не вредя Фуше, погубить тех, от коих министр сей получил свою власть… Фуше сказал мне еще 14 брюмера: “Передайте вашему генералу, чтобы он поспешил; если он промедлит, то погибнет”.

Фуше явно “подстегивал” заговорщиков, подыгрывал Бонапарту. “Он предал правительство, в котором был министром, и Барраса – своего патрона”, – так предельно кратко и в то же время достаточно точно охарактеризовал позицию, занятую министром в ноябре 1799 г., один из наблюдательных очевидцев тех лет. Своим циничным, проницательным умом Фуше “распознал” в смуглолицом генерале будущего повелителя Франции. Он “поставил на Бонапарта” и не прогадал.

Государственный переворот 18 брюмера (9 ноября) 1799 г. покончил с Директорией, заменив ее Консульством, во главе с первым консулом – Бонапартом. Законодательные советы были распущены, а министерские посты распределены между “преданными и верными” исполнителями. Полицейское ведомство осталось за Фуше, а министерство иностранных дел – за Талейраном. “Какому революционеру не внушит доверия такой порядок вещей, – говорил Наполеон в начале 1800 г., – при котором Фуше будет министром полиции? Какой дворянин не будет надеяться преуспеть в жизни при бывшем епископе Отенском? Один охраняет меня слева, а другой справа. Я открываю широкую дорогу, по которой могут идти к своей цели все”.

Фуше, как мог, старался оправдать доверие “хозяина”. Луи Мадлен, пожалуй, первым из историков отметил тот факт, что о смене власти в Республике и об установлении режима Консульства французы узнали из прокламации, подписанной министром полиции. На следующий день, 19 брюмера, Фуше разъяснял “непонятливым”, в чем на деле состояла “благость” совершившегося в Сен-Клу переворота: “Правительство было слишком слабо, чтобы поддержать славу Республики за границей и обеспечить права ее граждан внутри страны. Следовало найти способ придать Республике силу и величие”. Министр полиции был неистощим. За прокламациями 18 и19 брюмера последовали многочисленные доклады Фуше, прославлявшие “счастливую перемену” в судьбах Франции. Это чрезмерное усердие, бьющая через край преданность наводят на размышления. По-видимому, Фуше чувствовал непрочность своего положения при Бонапарте и потому стремился продемонстрировать ему свою лояльность, преданность его особе, доходя подчас в своем “энтузиазме” до смешных преувеличений.

Первые недели, прошедшие после государственного переворота, ознаменовались наступлением консульского правительства на якобинцев. Фуше было поручено составить проскрипционный список противников режима. Фуше, по его словам, не одобрял принятия репрессивных мер против якобинцев, но список, разумеется, составил. В него попало 55 наиболее непримиримых врагов “революции 18 брюмера”.

Сам министр полиции куда больше опасался роялистов, активность которых резко возросла зимой 1800 г., в годовщину казни Людовика XVI. Фуше пытался справиться с роялистским движением “апробированными” со времен Директории методами. В январе 1800 г. ему удалось арестовать нескольких членов так называемого “Английского комитета”, заполучить ряд роялистских документов. Схваченный агент роялистов сообщил Фуше множество имен своих “соратников”. Шпионская сеть, созданная Фуше, была всеохватна. По выражению Ю.М. Стеклова, Фуше “организовал такой шпионаж и провокацию, каких история не видела до тех пор”. Шпионили везде – в кафе, в театрах, в игорных домах, в общественных местах. Шпионаж приобрел статус важного “общественного служения”. Конспирация в деле полицейского сыска была доведена до совершенства – наиболее высокооплачиваемые агенты министра, вращавшиеся в высшем свете, передавали ему свои донесения неподписанными, через третьих лиц. Аналогичным образом агенты Фуше действовали и за границей. Имелись они даже среди приближенных “претендента” – Людовика XVIII – и при дворах европейских монархов. Основательно “потрепав” “Английский комитет”, Фуше обрушился на другую контрреволюционную организацию, “Швабское агентство”, находившуюся под присмотром шефа британской разведки в Европе Уильяма Уикхэма.

Борясь с “крамолой” слева и справа, Фуше незадолго до отъезда Наполеона в армию весной 1800 г. получил задание “умиротворить” Вандею. Через знаменитого аббата Бернье и двух виконтесс его агентура взялась “обрабатывать” роялистов, убеждая их в том, что Бонапарт сделает все, чтобы посадить Бурбонов на трон. Роялисты, втайне страстно желавшие найти в Бонапарте второго Монка, “попались на его удочку”. Уловка удалась. На некоторое время консульское правительство обрело благожелательный нейтралитет со стороны роялистов.

В своем ведомстве Фуше проводит важные организационные мероприятия, крупнейшим из которых было учреждение 8 марта 1800 г. префектуры полиции. Ее создание завершило довольно длительный процесс оформления структуры полицейской службы во Франции в годы революции. Корпус префектов представлял собой самый мощный рычаг внутренней политики Наполеона. Еще одним нововведением Фуше было учреждение 26 октября 1801 г. должности генеральных комиссаров полиции, обладавших широкими полномочиями и назначавшихся лично министром полиции для исполнения краткосрочных, вызванных обстоятельствами поручений.

Безоблачные отношения между министром полиции и первым консулом вскоре, однако, были омрачены. Причиной этого явились события 20 июня 1800 г., когда по Парижу поползли слухи о поражении армии Бонапарта в битве под Александрией. В городе зрел заговор с целью устранения первого консула, а министр полиции практически бездействовал. В ночь со 2 на 3 июля “завоеватель Италии” неожиданно возвратился в Париж. Фуше явился к повелителю с докладом, и тот не скрыл от него своего недовольства случившимся 20 июня. Но и на этот раз Фуше удалось спрятать “концы в воду” и практически не оставить свидетельств своего участия в проекте замены “Кромвеля” другим, менее деспотичным “хозяином”.

Однако даже для него было совершенно невозможно скрыть “необъяснимую” пассивность, проявленную им 20 июня 1800 г. Все его “аргументы” лишь усугубили подозрительность Бонапарта. Вероятно, именно к этому времени следует отнести появление разнообразных полиций, в функции которых входило не столько следить за гражданами, сколько наблюдать друг за другом. У первого консула были свои осведомители, у его брата, министра внутренних дел Люсьена, – свои, у Талейрана – свои; были они даже у генералов, командовавших войсками в Париже и других военных округах.

Существование различных полицейских “отделов” вело к любопытным результатам. Некоторые шпионы работали “совместителями”; так, некий Робийяр был и личным шпионом Бонапарта, и шпионом министра полиции. Плата была, разумеется двойной. Однако, вне всякого сомнения, “дочерние” полиции не шли ни в какое сравнение с полицией самого Фуше. Для Фуше шпионил даже личный секретарь первого консула – Фовеле Бурьенн. Узнав о том, что Фуше тратит 100 тыс. франков в месяц, чтобы быть в курсе всего касающегося жизни первого консула, Бурьенн предложил министру исчерпывающую информацию о Наполеоне за 25 тыс. франков. По-прежнему бесперебойно “работал” другой канал информации Фуше, где осведомительницей выступала жена первого консула. “У меня была возможность проверить информацию секретаря той, которую я получал от Жозефины, и наоборот. Я был сильнее, чем все мои враги, вместе взятые”, – отмечал Фуше.

После Маренго в консуле Бонапарте все больше проявлялся император Наполеон. Это вело к тому, что режим Консульства стал вызывать растущее недовольство среди сторонников республики. “Весь первый год консульства, – писал Демаре, – представлял собой серию заговоров, направленных против Наполеона со стороны так называемых республиканцев или, скорее, со стороны приближенных падшей Директории”. Одним из наиболее нашумевших был заговор Арены и Черакки в октябре 1800 г., пытавшихся убить генерала Бонапарта. Но он был своевременно раскрыт агентами дворцовой полиции, а его участники, вооруженные кинжалами, схвачены в здании Оперы. Фуше в мемуарах характеризовал дело Арены-Черакки как “смешную попытку покушения на жизнь первого консула” и даже не пытался приписать себе заслугу разоблачения заговорщиков.

Следующей попыткой покушения на жизнь первого консула явился взрыв на улице Сен-Никез вечером 21 декабря 1800 г. Теперь удар был нанесен справа. Покушение подготовили и осуществили роялисты. Первый консул и его жена на этот раз спаслись от гибели благодаря чистой случайности. В тот день Наполеон собирался посетить Оперу. Заговорщики знали об этом и поставили на улице Сен-Никез, по которой должен был проследовать первый консул, щедро начиненную взрывчаткой тележку водовоза. Бесполезно прождав свою стареющую, но по-прежнему кокетливую супругу, которая никак не могла выбрать себе шаль для поездки в Театр, Наполеон отправился туда один. Времени до начала спектакля оставалось мало, и карета первого консула промчалась по улице Сен-Никез в мгновение ока. Взрыв “адской машины” громыхнул уже после того, как коляска Бонапарта миновала опасный участок. Супруга же Наполеона еще только выезжала из дома, когда раздался взрыв. Грохот от “адской машины” был настолько силен, что его услышали в стенах Комеди Франсез, где произошел курьезный случай. Один из актеров театра Арман д’Айи, с успехом дебютировавший в 1800 г., высказал предположение, что это салют в честь очередной победы французского оружия над врагами Республики. По его настоянию о “радостном событии” было объявлено собравшейся в зале публике. Когда выяснилось, в чем дело, незадачливый патриот был арестован, посажен в тюрьму и лишь с немалым трудом сумел доказать свою невиновность.

Проявив на публике завидное самообладание. Наполеон, однако, не счел нужным сдерживаться в присутствии своего обер-шпиона. Он в резкой форме отчитал Фуше, спросив его, не хочет ли тот сказать, что организаторами покушения были роялисты? “Да, – ответил Фуше, – вне всякого сомнения; я скажу это и, более того, представлю соответствующие доказательства”. По единодушным и многочисленным свидетельствам современников. Наполеон был убежден в том, что ответственность за взрыв лежит на якобинцах. Неделю спустя после покушения в соответствии с распоряжением первого консула Фуше составил проскрипционные списки своих “друзей” – якобинцев. Они в первую очередь подвергались преследованиям и высылались из страны сотнями.

Теперь первый консул как будто благоволил к своему министру полиции. Вскоре после покушения 21 декабря в разговоре с Жозефиной Наполеон сказал, что Фуше умен и всегда будет полезен. Однако Фуше находился в весьма трудном положении, так как в окружении Бонапарта имелось немало его недругов. Наиболее яростным противником был военный министр Республики генерал Кларк. Столь же враждебно к нему относился и Талейран, хотя между ним и Фуше существовало какое-то внутреннее “родство”. Недаром наблюдательный и циничный Баррас говорил, что “Талейран – это Фуше знати, а Фуше – это Талейран каналий”. После покушения Талейран, как позже признавал в мемуарах канцлер империи Этьен-Дени Паскье, открыто высказал в присутствии первого консула “мысль” о том, что неплохо было бы арестовать Фуше и расстрелять его в течение 24 часов.

К счастью для Фуше, его агенты быстро “напали на след” заговорщиков. В считанные дни были арестованы почти все участники и организаторы покушения. Все они действительно оказались роялистами. “Ювелирная работа” Фуше по раскрытию заговора произвела большое впечатление на Наполеона. До поры до времени Фуше был необходим Бонапарту. Это качество министра полиции – умение сделать себя необходимым – отмечали все мемуаристы, знавшие Фуше. Современный американский историк Гюберт Коул утверждает, что Наполеон чувствовал себя в большей безопасности, когда министерство полиции находилось в руках этого человека. Виртуоз шпионства, мастер провокаций, он действительно преуспел на поприще охраны безопасности первого магистрата Республики. Взрыв 21 декабря был исключением из правил; во всех остальных случаях заговорщики неизменно и заблаговременно попадали в ловко расставленные министром полиции сети. Фуше был незаменим для Наполеона и как идеальный исполнитель его распоряжений. Но вместе с тем Наполеон не чувствовал к нему полного доверия. Вероятно, в глубине души он был убежден, что Фуше от него что-то скрывает и докладывает ему далеко не обо всем. Иногда эта недоверчивость откровенно звучала в посланиях Бонапарта министру полиции. В его письме от 24 февраля 1802 г. есть такие строки: “Восстановление мира… позволяет мне уделить больше внимания полиции. Я желаю быть информированным в большей степени обо всем, что имеет место, и встречаться с Вами по крайней мере раз или два раза в день”.

Фуше внес немалый личный “вклад” в разгром французской печати и в организацию жесткой цензуры, поставившей “под контроль” всю интеллектуальную жизнь в стране. Он понимал “хозяина” с полуслова, чем и объясняется чрезвычайная краткость посланий первого консула своему министру полиции:

“Наполеон -гражданину Фуше.

Париж, 22 мая 1801 г.

Генеральный комиссар полиции в Бордо был достаточно глуп для того, чтобы позволить распевать куплеты в честь короля Тосканы (т.е. герцога Пармского, которому Наполеон в 1801 г. передал во владение Тоскану. – А.Е.)… Мне едва ли надо советовать Вам присматривать за тем, чтобы стихи не зачитывали и не пели в театрах и других общественных местах.

Бонапарт”.

Фуше неукоснительно исполнял приказы первого консула относительно широкой амнистии эмигрантам. “Искоренитель христианского культа”, “апостол свободы” милостиво принимал толпы являвшихся во Францию изгнанников. Десятилетие спустя эмигранты с благодарностью вспоминали очаровательно любезного министра полиции Бонапарта.

При случае Фуше с готовностью демонстрировал свое “полицейское могущество”. Однажды на обеде у Наполеона испанский посол пожаловался на то, что его обокрали – похитили у него бриллианты почти на миллион франков, и заметил при этом, что похититель, очевидно, никогда не будет найден. “Честь мундира” оказалась под угрозой. Фуше проявил необычайную оперативность, и уже на следующий день пятеро похитителей сидели в тюрьме, а бриллианты были торжественно возвращены законному владельцу. На всю эту операцию ушли сутки и 500 тыс. франков, выданные в качестве вознаграждения осведомителям Фуше.

Возрастающее день ото дня могущество министра полиции явно перестало устраивать Наполеона; но, вероятно, последней каплей, переполнившей чашу терпения, были все же не полицейские “трюки” Фуше, а более существенная причина, касавшаяся продления полномочий первого консула. Наполеон шел к диктатуре. Во Франции все еще по инерции продолжали отмечать 14 июля – день взятия Бастилии и 21 сентября – “день Свободы”, но весь этот республиканский маскарад уже плохо скрывал почти королевский статус первого лица в государстве.

Слишком хитрый, чтобы открыто противиться притязаниям Бонапарта, Фуше распространил среди сенаторов слух о том, что первый консул “мечтает” о продлении своих полномочий на 10 лет. Сенаторы, полагая, что министр полиции действует по указанию Бонапарта, попались на удочку. 8 мая 1801 г. Сенат сообщил о своем решении отметить выдающиеся заслуги “великого человека”, переизбрав его в должности первого консула на следующие 10 лет. Наполеон, взбешенный “наградой”, прекратил комедию, поставив на плебисцит вопрос: “Должен ли Бонапарт быть назначен консулом на всю жизнь?” Известно, чем закончился этот референдум 2 августа 1802 г.: Наполеон был провозглашен пожизненным консулом. От трона его отделял только один шаг.

Участие Фуше в интриге, связанной с вопросом о пожизненном консульстве, не было случайным. Оно представляло собой лишь звено в длинной цепи событий, так или иначе сопряженных с попыткой Фуше не допустить реставрации монархии. Достаточно назвать одно из более ранних звеньев этой цепи – стычку Фуше с Люсьеном Бонапартом в 1800 г., развернувшуюся вокруг инспирированного Люсьеном памфлета “Историческая связь между Кромвелем и Бонапартом”, по существу, оправдывавшего диктатуру первого консула, чтобы стало ясно – Фуше действительно боялся реставрации монархии и делал все, чтобы не допустить ее. Некоторые современные авторы склонны объяснять этот факт, сам по себе бесспорный, “республиканской закваской” Фуше^. Так ли это на самом деле? Вряд ли. Человек, последовательно изменявший всем режимам, которым он служил, Фуше оставался непоколебимо верен лишь тому “режиму”, при котором он, Фуше, будет министром полиции. Фуше опасался, что с возрождением монархических порядков важнейшие посты в государстве получат представители знатных аристократических семей. Безродным же карьеристам, да еще цареубийцам, монархия сулила мало выгод. Этим, по-видимому, и следует объяснить “оппозицию” Фуше делу превращения консула Республики в императора французов.

1802 г. принес Франции мир. После II лет войны французы, наконец, зажили в мире со всеми своими соседями. 13 сентября 1802 г. Бонапарт гостил у своего старшего брата Жозефа в его поместье Морфонтен. Там же находились второй и третий консулы – Камбасерес и Лебрен. Они представили Наполеону меморандум, в котором говорилось о том, что в связи с установлением мира “министерство полиции превратилось в ненужный и опасный орган”: ненужный – поскольку роялисты разоружились и не желают ничего большего, как только признать существующее правительство; опасный – так как оно покровительствует “анархистам”, т.е. якобинцам, находящим там “протекцию и работу”. Наполеон с радостью ухватился за представившуюся возможность избавиться от своего слишком знающего, влиятельного и ненадежного министра. Правда, чтобы освободиться от “услуг” Фуше, ему пришлось ликвидировать целое ведомство. Но ничего не поделаешь: лес рубят – щепки летят!

14 сентября Наполеон, поблагодарив Фуше за службу, сообщил ему о том, что полиция передается в ведение министерства юстиции. Это была отставка. Последним актом спектакля, в сути которого никто не обманывался, явилось послание первого консула Сенату, где он как мог расхвалил “таланты и активность” Фуше, то, как он откликался на каждое доверенное ему задание, и подчеркнул, что, “если различные обстоятельства опять приведут к восстановлению должности министра полиции, то правительство не найдет на этот пост человека более достойного, чем Фуше”.

ГЕРЦОГ ОТРАНТСКИЙ

Фуше получил должность сенатора и материальную компенсацию за понесенный моральный урон в размере 1 млн. 200 тыс. франков, что составляло половину суммы, сэкономленной по его ведомству. “Отставник” Фуше тем не менее часто бывал в Сенате, поддерживал старые связи, заводил новые. По-видимому, он был доволен своим положением. “Я вернулся в частную жизнь, – писал он в мемуарах, – …счастливо проводил время в своем поместье Пон-Карре, изредка наезжая в Париж осенью 1802 г.”. Был ли он счастлив на самом деле? Деятельный, властолюбивый и честолюбивый по натуре Фуше не был создан для семейной жизни. Временное бездействие, очевидно, тяготило его, но, будучи человеком непоколебимо верящим в свою незаменимость, он ждал и надеялся, что восстановление министерства полиции и, следовательно, его самого в качестве министра полиции – дело недалекого будущего. А пока он, как примерный верноподданный, исполнял свои нехитрые обязанности в Сенате – высшем и безвластном органе государственного управления. По заданию первого консула в составе комиссии из двух сенаторов и двух государственных советников Фуше участвовал в выработке конституции для Швейцарской Конфедерации.

Весь 1803 г. и почти половину 1804 г., до предела заполненные событиями, Фуше проводил в относительном бездействии. За это время Франция стала империей, а Наполеон – императором французов, был расстрелян во рву Венсеннского замка “заговорщик” герцог Энгиенский; осужден и изгнан из страны генерал Жан-Виктор Моро – соперник Бонапарта по воинской славе; Италия превращена в вассальное Итальянское королевство. Европейские монархи трепетали, видя занесенный над ними железный кулак. С мая 1803 г. Франции пришлось вновь воевать с Англией.

Во всем этом Фуше не принимал непосредственного участия. Его серая тень возникала, правда, то тут, то там. Он посещал обязательные торжества в Париже как сенатор и “навещал” императора как “добрый советчик”, озабоченный благополучием “хозяина”. Он советовал императору не “наказывать” герцога Энгиенского без “неопровержимых доказательств” его участия в заговоре. Когда же Фуше узнал, что повелитель не внял его советам и расстрелял герцога Энгиенского, последнего из рода Конде, он произнес “историческую фразу”: “Это больше, чем преступление, это – ошибка!”. В процессе генерала Моро Фуше, по его словам, сыграл роль двойного благодетеля. Во-первых, он уговорил Моро согласиться на изгнание и тем самым избавил императора от дальнейших хлопот по делу победителя при Гогенлиндене; во-вторых, благодаря его заступничеству Наполеон заменил смертный приговор Моро “простым изгнанием”. Однако трудно сказать, насколько утверждения Фуше соответствуют истине. Ни в каких других воспоминаниях, мемуарах, записках нет и намека на участие экс-министра в этом деле.

18 июля 1804 г. читатели “Монитора” прочитали следующую информацию: “Сенатор Фуше назначается министром полиции… Министерство полиции восстанавливается”. Фуше, по его словам, на сей раз имел гораздо “большие полномочия”, нежели те, которыми он обладал до своей отставки. Министерство полиции “укрепили”, дав ему в помощники четырех советников: Реаля, Пеле де ла Лозера, Мио и Дюбуа. Одной из главных их функций, несомненно, была слежка за собственным патроном.

Во время второго министерства Фуше оставил без изменения систему, созданную им ранее. На помощников-соглядатаев он возложил нудную, рутинную, совершенно не представлявшую для него интереса работу по министерству. Все четверо являлись к нему с докладами один раз в неделю и выслушивали его мнение. Сам же он, как и прежде, взял в свои руки “высшую полицию”.

Фуше увеличил число полицейских комиссаров в главных городах империи. Под надзором министра полиции находилась жандармерия, все государственные тюрьмы и выдача паспортов. Основу секретных фондов министерства полиции составляла плата, взимаемая за паспорта и налоги со всякого рода сомнительных заведений, в частности игорных домов. Видимо, как раз по поводу последних, герцогиня д’Абрантес писала: “Фуше, человек нравственный …велел однажды схватить жительниц Двора равенства и других мест, чтобы заставить их иметь билеты. Он хотел порядка в самом пороке”.

Но главное, чего он хотел и что в конце концов получил, были деньги. Как и до отставки, Фуше не пренебрегал возможностью использовать своих секретных агентов за границей. В этой специфической сфере деятельности он достиг немалых успехов, заслав в Лондон к графу д’Артуа своего агента, выудившего у англичан 150 тыс. фунтов стерлингов и разоблачившего в “Мониторе” подрывную деятельность британских дипломатических представителей за границей. В феврале 1805 г. заслуги Фуше были отмечены высшей наградой Франции – большим крестом ордена Почетного легиона. К многочисленным званиям сенатора, министра полиции, члена Государственного совета империи, депутата от Экса у его превосходительства г-на Жозефа Фуше прибавилось еще одно – кавалер ордена Почетного легиона.

Последующие шесть лет Фуше возглавлял министерство полиции. Заговорщики внутри страны неизменно попадали в руки его ищеек и отправлялись на расстрел. Однако взаимопонимания между императором и его министром полиции не получилось. Фуше, как всегда, “ловил на лету” любое повеление “хозяина”. Не было дела, за которое он отказался бы взяться. Однако его усердие не увеличивало доверия к нему обитателя Тюильри. Со стороны Наполеона на “верного” министра полиции сыпались нагоняи. Частенько он получал обидные щелчки – иногда лично от императора, иногда через третьих лиц, как, например, канцлера империи Камбасереса. “За последние две недели, – писал Наполеон Фуше 5 ноября 1807 г., – Вы не совершили ничего, кроме глупостей; настало время положить им предел и прекратить вмешиваться, прямо или косвенно, в дела, которые Вас не касаются. Такова моя воля. Наполеон”. 24 марта 1808 г. из Сен-Клу на имя министра полиции пришло письмо, в котором были такие строки: “Небрежность, проявленная Вами в наблюдении за печатью, что является столь важной частью Ваших обязанностей, понуждает меня закрыть “Публицист”.

Во Франции и во всей Европе Наполеон снискал славу великого полководца. Победы следовали одна за другой. Но министра полиции начали страшить эти постоянные захватнические войны, все новые и новые присоединяемые к империи территории, с каждым годом все труднее одерживаемые победы. Постепенно, исподволь в его сознании утверждалась мысль, нет – уверенность – в неизбежности крушения “великой империи. В этой связи не вызывает удивления поведение Фуше во время затяжных и кровавых кампаний Наполеона в Польше в 1806-1807 гг., в 1808 г., во время Ваграмской кампании 1809 г. и в войнах 1810 г.

Осенью-зимой 1806-1807 гг. впервые обозначились насторожившие Фуше симптомы. “Победы” Наполеона при Пулутске и при Эйлау не привели к окончанию войны. Французская армия утопала в грязи, страдала от холода, от недостатка продовольствия. Императорские “орлы” увязли в Польше. Сам Наполеон в своих “армейских бюллетенях”, конечно, извещал верноподданных об одних только победах, но в стране росло недовольство его длительными военными кампаниями. Фуше вел себя точно так же, как во время Маренгской кампании 1800 г. Правда, он “заботливо” информировал властелина о растущем разочаровании императорским режимом в Париже и в провинции, но практически ничего не делал для того, чтобы хоть как-то нейтрализовать пагубный для престижа Наполеона дух недовольства среди населения. Фуше выжидал.

За мнимыми победами императора последовала победа настоящая. 14 июня 1807 г. при Фридланде французская армия разгромила русскую армию генерала Беннигсена. Последовавшее после этого подписание мирного договора и союза с Россией в Тильзите в июле 1807 г. и триумфы двух “бессмертных кампаний” расставили все точки над “i”, довели могущество и славу императора Наполеона до крайних пределов.

Возвратившегося с победой повелителя льстиво приветствовал “верный” Фуше. По заказу министра полиции, который он, впрочем, “забыл” оплатить, была поставлена опера “Триумф Траяна”. Прототип героя спектакля легко узнаваем. Музыка оперы была восхитительна, но лесть настолько груба, что сам чествуемый герой не выдержал и покинул зал до окончания представления. Наполеон не был обманут этим проявлением “верности” со стороны министра полиции, писал Савари, он “более не доверял г-ну Фуше, но оставил его в должности и не потребовал никакого отчета”.

К 1808 г. относится внезапное возникновение тандема Фуше – Талейран. За год до этого Талейран получил отставку и был заменен на посту министра иностранных дел бесцветным и исполнительным Шампаньи. По словам Фуше, опала Талейрана была связана с разногласиями, возникшими между ним и императором, относительно политики Франции в Испании. 1808 г. стал годом испанской авантюры Бонапарта. Испанские Бурбоны, по выражению Фуше,”самые смиренные префекты” Наполеона, должны были “уступить” трон его брату Жозефу Бонапарту. Пока император устраивал в Байонне комедию двойного отречения (Карла IV и Фердинанда VII), “транспортировал” Жозефа в Мадрид, громил испанские войска при Само-Сиерре и английские во всех прочих местах, в Париже происходили удивительные метаморфозы. Вечно враждовавшие и ревниво следившие за успехами друг друга Фуше и Талейран неожиданно круто изменили свои отношения. Первая конфиденциальная встреча экс-министра с министром полиции произошла в деревенском домике архивиста министерства иностранных дел Отерива в Баньо. Затем “друзья” встречались в салоне у принцессы де Воде-мон, аристократической приятельницы Фуше, и в особняке камергера императора г-на де Ремиза. Все эти встречи были случайны, и в обществе их почти не заметили. Но, когда Фуше. явился на один из блистательных вечеров князя Тайлерана, все присутствовавшие изумились и не могли поверить своим глазам: Талейран и Фуше под руку прогуливались из одного зала в другой в течение всего вечера.

Объяснение этой внезапно возникшей “дружбы” получил Евгений Богарне (пасынок Наполеона), перехвативший письмо “друзей” неаполитанскому королю Иоахиму Мюрату. В нем “добрые приятели” уговаривали Мюрата в случае смерти Наполеона собрать армию и поддержать новое правительство Франции. При этом они даже намекали на то, что вакантный трон императора французов мог бы занять сам Мюрат. По получении информации от Евгения Наполеон стремительно возвратился в Париж. За шесть дней он проехал расстояние в 700 км (!).

Какова же была причина столь небывалой спешки? Наполеон объяснил ее “угрозой” возможного нападения Австрии, но в частной беседе с Камбасересом раскрыл истинную: Фуше и Талейран – предатели! В тронном зале в присутствии всего двора император публично обозвал великого камергера, князя Талейрана-Перигора, герцога Беневентского, кавалера ордена Почетного легиона, “грязью в шелковых чулках”. “Вы заслуживаете того, – сказал он, обращаясь к Талейрану, – чтобы разбить вас вдребезги, как разбивают стакан; сделать это в моей власти, но я слишком презираю вас, чтобы брать на себя этот труд” .Во время “разноса” Талейрана имя Фуше не упоминалось, к нему не было претензий. Наполеон намеренно “играл на нервах” своего министра полиции, ведь ожидание удара – более страшно, чем сам удар. Чувствуя собиравшуюся над своей головой “грозу”, Фуше делает ловкий ход, так сказать, “саморазоблачается”.

В бюллетене министра полиции императору от 30 января 1809 г. содержится следующая информация:

“С воскресного вечера в салонах не говорят ни о чем ином, кроме опалы принца Бенезентского. Это… приписывают его насмешкам по поводу армейских бюллетеней и его высказываниям против войны с Испанией… Говорят, что во время отсутствия императора принц Беневентский и министр полиции в силу политических соображений заключили союз и часто встречались в доме г-жи де Ремюза и что ее величество императрица высказывала беспокойство относительно этого комплота. Человек, обладающий здравым смыслом, заметил, что если бы министр полиции преследовал какие-либо частные цели, то он скорее бы вошел в контакт с Законодательным корпусом, нежели с принцем Беневентским”.

Это донесение Фуше доказывает, что он всячески стремился убедить императора в надуманности выдвинутых против него обвинений. Министр полиции, однако, не удовлетворяется этим. В последующих донесениях от 1, 3 и 7 февраля он на разные лады “разрабатывает” тему своей связи с Талейраном. А в бюллетене от 9 февраля он идет дальше: “Начал распространяться слух о том, – пишет Фуше, – что между Неаполем и Парижем налажено сообщение посредством эстафет, чтобы король Неаполя смог прибыть в столицу как можно быстрее, и якобы министр полиции знал о тайне этого предприятия”.

Наконец тягостная для Фуше игра “в кошки-мышки” надоела и Наполеону. Оставшись как-то раз наедине с министром, император в упор спросил его:

“Что бы вы сделали, если бы я погиб от пушечного ядра или вследствие какого-либо подобного происшествия?”

“Государь, – ответил Фуше, – я бы захватил в свои руки всю власть, которую бы только смог, чтобы контролировать события, а не подчиняться им”.

Помолчав несколько секунд. Наполеон кивнул:

“В добрый час. Таковы правила игры”.

Война с Австрией, на которую Наполеон ссылался как на причину своего “досрочного” отъезда из Испании, действительно началась в апреле 1809 г. Французская армия по обыкновению стремительно заняла Вену, но первое же серьезное столкновение с австрийцами закончилось для нее кровавым полупоражением в битве при Эсслинге. Наполеон в армейском бюллетене объявил Эсслинг своей “победой”, уверяя, что дальнейшим успехам французов воспрепятствовал “генерал Дунай” – лучший генерал австрийской армии. Эта бравада мало кого обманула, но, вероятно, наименее обманутым изо всех был Фуше. Неудача при Эсслинге вселила самые радужные надежды во всех противников наполеоновского режима. Вновь заволновалась Вандея, было неспокойно в Бельгии, оппозиционеры подняли голову в самом Париже. В то время как война в Германии затягивалась, англичане подготовили и в конце июля 1809 г. осуществили десантную операцию, захватив остров Вальхерн, расположенный близ берегов Зеландии.

Фуше в мемуарах без ложной скромности писал:

“Наделенный на время отсутствия императора большей частью его полномочий (Фуше в то время по указанию Наполеона временно исполнял обязанности министра внутренних дел вместо внезапно скончавшегося Крете. – А.Е.), я пробудил энергию в совете, душой которого я бьет, и заставил принять ряд серьезных мер.Нельзя было терять время: Бельгию следовало спасти. Войск, которыми мы располагали, было недостаточно, чтобы обезопасить эту важную часть империи. Я распорядился, но без согласия императора, чтобы в Париже и в нескольких северных департаментах был декретирован немедленный и чрезвычайный набор в Национальную гвардию. По этому поводу я направил… циркуляр, в котором была следующая фраза: “Докажем Европе, что, если гений Наполеона может придать блеск Франции, его присутствие необязательно для того, чтобы отразить врага”.

Набор волонтеров в департаментах прошел успешно и дал 40 тыс. человек, необходимых для отражения вражеского десанта. Фуше не только обеспечил призыв достаточного числа национальных гвардейцев, но и назначил главнокомандующим войск, действовавших на Севере, маршала Бернадотта.

Принимая такое решение, Фуше “играл с огнем”, так как император не доверял Бернадотту. Канцлер Камбасерес настаивал на том, чтобы связаться с Наполеоном и дождаться от него ответа. Но Фуше не стал этого делать. В результате принятых им решительных мер вальхернская экспедиция англичан провалилась. И основная заслуга в этом, без сомнения, принадлежала ему.

Император сначала одобрил действия Фуше, присвоив ему 15 августа 1809 г. титул герцога Отрантского и пожаловав “верному” министру поместья в Неаполитанском королевстве с 60 тыс. ливров годового дохода. Однако чья-либо инициатива, самостоятельность были немыслимы в государстве, где все замыкалось на одном человеке. Наполеон, писал Фуше в мемуарах, никогда не простил ни ему, ни Бернадотту этой “важной службы”, а их близость более чем когда-либо была для него “подозрительна”.

Гораздо более серьезной по своим последствиям явилась попытка Фуше вмешаться в англо-французские переговоры в 1810 г. Вторгаясь в сферу внешней политики, он явно брался не за свое дело. В его мемуарах можно найти утверждение, что он желал видеть управление империей более “отеческим”, мягким. Но тогда, рассуждал министр полиции, нужен всеобщий мир. Под влиянием этой истины Фуше решил прозондировать положение в Англии, где произошла смена кабинета и к власти пришли более умеренные деятели. С этой целью он задумал использовать своего давнего знакомого, известного капиталиста Габриэля-Жюлье-на Уврара, “Бонапарта финансов”, как назвал его Л. Мадлен.

Уврар был хорошо знаком императору – он всегда находился в конфликте с ним. В подмогу ему Фуше определил бывшего ирландского офицера и своего агента Фэйгана. В марте 1810 г. в английской столице появился неофициальный представитель Франции, действовавший от имени императора П.-С. Лябушер. Английские государственные деятели никак не могли разобраться, кто же из них является настоящим и полноправным эмиссаром Наполеона, с которым можно вести серьезные переговоры. Чтобы не ошибиться, англичане не стали вести переговоры вообще ни с кем и “от греха” выслали из страны и агентов Фуше, и агентов императора.

Наполеону вскоре стали известны “подводные течения”, повлекшие за собой срыв лондонских переговоров. 2 июня 1810 г. в Сен-Клу состоялось заседание Совета министров, с первых же минут принявшее очень бурный и опасный для Фуше характер. Как писал в мемуарах Фуше, все заседание свелось к двум-трем фразам императора и к достойному ответу самого министра полиции на его вопросы.

Демаре, описавший заседание куда более подробно, отмечает, что Наполеон сказал, обращаясь к Фуше: “Итак, это вы – тот, кто решает вопрос мира или войны? Герцог Отрантский… вы заслуживаете быть обезглавленным на эшафоте”.

Обернувшись к министру юстиции, император спросил: “Что предусматривает закон относительно министра, ведущего переговоры с неприятелем за спиной своего суверена?” Великий судья ответил: “Ваше величество только что сами сказали об этом: закон точен в этом отношении”.

Фуше в ответ не произнес ни слова. Здесь же, при всех. Наполеон приказал Савари немедленно арестовать Уврара и препроводить его в Венсеннский замок.

В тот же день Фуше был освобожден от обязанностей министра полиции. Как и во время его первой отставки. Наполеон не рискнул уволить Фуше “вчистую”. Императорским декретом от 3 июня 1810 г. его назначили генерал-губернатором Рима. “На этот раз, – признал Фуше, – это была настоящая опала”.

В Париже отставка Фуше произвела эффект разорвавшейся бомбы. Никто в это не поверил, как признавал с чувством уязвленной гордости преемник Фуше. К экс-министру потянулась длинная вереница визитеров, посетивших его с двоякой целью: с одной стороны, выразить ему свое уважение, с другой – выказать недовольство этим решением императора. Французский аристократ, граф Луи де Нарбонн назвал отставку Фуше “общественным несчастьем”. Удаление Фуше вызвало сожаление и в среде иностранных дипломатов. Особенно сетовал в связи с этим секретарь российского посольства в Париже граф К.В. Нессельроде. Его огорчение объяснялось тем, что он потерял в лице Фуше весьма ценного информатора. В секретных донесениях К.В. Нессельроде под сантиментальным именем “Наташа” скрывался не кто иной, как сам герцог Отрантский”.

Тем временем Фуше не спешил к месту нового назначения. Он заявил, что ему необходимо время дня сборов и попросил своего преемника не торопиться с переездом в здание министерства полиции. Савари великодушно согласился подождать. “Сборы” шли полным ходом. На “приготовления к отъезду” потребовались три недели. Наконец 26 июня 1810 г. Фуше отбыл из Парижа в свое поместье Феррьер, а в министерстве полиции “воцарился” новый министр. Вот когда для Савари наступило время прозрения. В министерстве он обнаружил… единственный документ, оставленный Фуше, – мемуар двухлетней давности, направленный против Бурбонов. Все прочее было предано огню, и даже следа не сохранилось от существования каких-либо бумаг.

Наступил один из самых удивительных этапов в жизни Фуше – “дуэль” всевластного императора со всезнающим экс-министром. Через три дня после отъезда Фуше из Парижа к нему пришла лаконичная записка от государственного секретаря Марэ следующего содержания: “Возвратите Его императорскому и королевскому величеству Вашу частную переписку с ним за весь период Вашего министерства”. Фуше столь же лаконично ответил, что он сжег все приказы и личные письма императора. На следующий день Марэ повторил свой запрос и получил тот же ответ. Через неделю Марэ потребовал от Фуше его переписку в третий раз, подчеркнув, что император считает ее собственностью министерства. И вновь из Феррьера раздалось упрямое “нет”. Посланцы императора Бертье, Реаль, Дюбуа несколько раз посещали экс-министра с целью возвратить бесценные документы законному владельцу, но все их усилия были напрасны.

“Переговоры с Фуше велись так, – отмечал позже Уврар, – как ведутся они одной суверенной державой с другой – посредством посланников”. В ход были пущены уговоры, угрозы, требования, но Фуше твердо стоял на своем – бумаги сожжены и возвращать ему нечего. Конфликт приобретал все более острый характер. В ответ на сообщения своих посланцев, возвращавшихся из Феррьера, Наполеон разражался площадной бранью, а Луи Александр Бертье, князь Невшательский, герцог Ваграмский, человек на 16 лет старше императора, его бессменный начальник штаба в 1799-1814 гг., “удостоился” прозвища “бабы”. Наполеон не верил в уничтожение бумаг, и был прав. Сам Фуше в мемуарах признавался, что припрятал в надежном месте документы, являвшиеся своего рода его “охранными грамотами”.

Сопротивление поданного воле суверена вызывало восхищение всех, кто не имел причин пресмыкаться и раболепствовать перед императором. И все же Фуше понимал, что он стоит над пропастью и что страшно приблизилась та грань, за которой ни многознание, ни упорное запирательство уже ничего не значат. В очередной раз у него появился Бертье, заявивший, что император, как никогда, разгневан и уверен, что Фуше разыграл его посланцев. Князь Невшательский умолял, требовал, чтобы Фуше подчинился воле государя. Фуше был непреклонен. “Более чем когда-либо, – писал он, – я утвердился в мысли не уступать и тщательно сохранить неопровержимые доказательства того, что наиболее жестокие и инквизиторские меры, примененные во время моего министерства, были настоятельно предписаны мне приказами, исходящими из кабинета и собственноручно подписанными императором”. Решимость – решимостью, но в какой-то момент у Фуше сдали нервы. Император послал ему коротенькую записку: “Господин герцог Отрантский, Ваши услуги мне больше не угодны. В течение двадцати четырех часов Вы обязаны выехать в свое поместье”. Не она ли была “последней” каплей, приведшей Фуше к мысли об эмиграции? Ответить на этот вопрос с определенностью не представляется возможным. Сам Фуше писал, что к решению покинуть Францию он пришел вследствие собственных “рассуждений” и “уговоров” своих друзей.

Прихватив с собой старшего сына, Фуше направился в Лион. Неизвестно, какие чувства испытывал он, приехав в этот город, но легко предположить, что они были не из приятных. Когда-то всевластный проконсул, “умиротворитель” Лиона во время Конвента, могущественный министр империи, теперь он был гонимым, трепещущим странником. Получив благодаря протекции своего бывшего секретаря, генерального комиссара лионской полиции Мэйошо необходимые для выезда из Франции бумаги, Фуше стремительно преодолел оставшуюся часть пути и появился в Италии, став опасным гостем тосканской великой герцогини Элизы Баччиокки, сестры Наполеона.

Нервы его были напряжены до предела. Ему везде мерещилась слежка. Неподражаемый “мастер” шпионажа, полицейского сыска, Фуше из “охотника” превратился в преследуемого “зверя”. По ночам он просыпался от страха; его воспаленный мозг рисовал картины одну страшнее другой – будто он окружен палачами, обезглавлен. Положение Фуше было настолько сложным и невыносимым, что он решил навсегда покинуть Европу. В считанные часы в его голове родился план: он уедет в Америку – “общее убежище всех несчастных друзей свободы”. Только там, в Новом Свете, он сможет вздохнуть свободно. Первые шаги в осуществлении плана дались ему чрезвычайно легко. Фуше без особого труда достал необходимые паспорта, приехал в Ливорно и договорился с судовладельцем. Оттуда предстоял переезд в Неаполь, затем в Рим и, наконец, через Атлантику – в США. Но стоило ему ступить на корабль, как его свалила с. ног морская болезнь. Он потерял сознание, и его доставили на берег. “Одиссея” не состоялась.

По возвращении во Флоренцию Фуше написал покаянное письмо императору. В нем он признался, что скрыл у себя требуемые Наполеоном бумаги, но сделал это с единственной целью – иметь хоть какие-то гарантии от возможных обвинений в свой адрес за деятельность на посту министра полиции, однако, если император даст ему какую-либо “охранную грамоту”, он с готовностью вернет всю корреспонденцию. Компромисс был достигнут. Фуше получил просимый документ, а Наполеон – свою переписку.

5 сентября 1810 г. Фуше прибыл в городок Экс, депутатом от которого в Сенате он состоял последние девять лет. В схватке с Наполеоном он потерпел поражение, и император не сомневался в том, что политическая карьера Фуше закончена.Так думали и многие другие его современники, но очень скоро он вновь появился на политической сцене, где стал играть одну из первых ролей.

До поры до времени бывший генерал-губернатор Рима проживал в Эксе. В октябре 1810 г. к нему приехала его жена. Вскоре там обосновалось все семейство опального вельможи. Более полугода длился здесь спектакль, который Фуше разыгрывал в расчете на “хозяина”. Он делал вид, что совершенно доволен переменами в своей судьбе. Радости семейного очага, покой, безмятежная свобода – что может быть лучше? Герцог Отрантский столь самозабвенно исполнял свою роль, что в конце концов сам начал верить в реальность розыгрыша. Однако Фуше не способен был бездействовать долго. Вскоре с помощью верных друзей и преданных эмиссаров он организовал тайную переписку, создал свою контрполицию в Эксе и был полностью осведомлен обо всем происходившем в Париже.

Властелин не верил в то, о чем докладывали ему из Экса. Наполеон хранил молчание, и Фуше вынужден был вновь обратиться к императору с просьбой позволить ему вернуться в Феррьер. Отнюдь не сразу он получил ответ за подписью Савари. Экс-министру разрешили провести осень в его деревенском поместье под Парижем. Уже из Феррьера Фуше продолжал вести наблюдение за всем, что творилось в Париже. От его зоркого и недоброжелательного взгляда не укрылось то, что авторитарная политика императора в Европе подрывала Тильзитские соглащения с Россией. Внутренние трудности, переживаемые империей в 1811 г., в частности упадок торговли – следствие континентальной блокады, нехватка продовольствия – результат неурожайных лет и бездумного расширения экспорта сельскохозяйственной продукции, также попали в поле зрения Фуше. Даже недовольство императорским режимом, высказываемое завсегдатаями парижских салонов, было замечено и зафиксировано сенатором от Экса.

Изредка Фуше появлялся в Тюильри. В конце 1811 г. император “советовался” с ним относительно войны с Россией, а в январе следующего года герцогу Отрантскому позволили вернуться в Париж и участвовать в работе Сената. Здесь, в столице, страсть Фуше к интригам была удовлетворена неизмеримо полнее, чем в далеком Эксе или в его загородной вилле в Феррьере. “Доверенные” и “преданные” люди попадали в кабинет экс-министра через маленькую дверь, ключ от которой имел только хозяин. Конспирация была доведена до совершенства. Агенты Фуше превращались в “невидимок”, о которых не подозревали даже обитатели дома. 1812 г. лично для Фуще принес несчастье – смерть жены, с которой он безмятежно и вполне мирно прожил долгие 20 лет.Осенью 1812 г. в Париже была предпринята попытка свергнуть императорский режим. Заговорщиков возглавил генерал Мале – “смелый человек”, по словам Фуше, и искренний республиканец. Враги императора почти добились успеха, но в конце концов потерпели неудачу. Анализируя ее причины, Фуше отмечал, что руководителей заговора погубила чрезмерная снисходительность: арестовав Савари, Гюлена – военного губернатора Парижа, им следовало немедленно их казнить. Этого, с сожалением писал Фуше, они как раз и не сделали.

В 1813 г. война бушевала в центре Европы. Первоначально Наполеону удалось одержать несколько побед над армиями шестой коалиции. В разгар военных успехов император внезапно вспомнил о “верном” Фуше. 11 мая 1813 г. он потребовал, чтобы герцог Отрантский немедленно выехал в Дрезден. Официально причина вызова Фуше в императорскую штаб-квартиру объяснялась желанием Наполеона сделать его генерал-губернатором Пруссии после завоевания прусской территории. Но смысл этой новой “милости” был понятен всем. Свидетельства камердинера императора Констана, Савари и самого Фуше удивительно схожи. Они дословно повторяют одно и то же: Наполеон опасался оставлять Фуше в Париже во время своего отсутствия.

Герцог Отрантский явился в Дрезден и имел там свидание с императором. Так как Пруссия никак “не завоевывалась”. Наполеон назначил его генерал-губернатором иллирийской провинции. По пути к месту новой службы Фуше должен был заехать в Прагу, где интенсивно велись австро-французские переговоры. Австрия собиралась вступить в войну на стороне противников Франции, в связи с чем нельзя было терять ни малейшей возможности “предотвратить” этот гибельный для Наполеона шаг. В Праге герцог Отрантский встречался с Меттернихом, вел с ним переговоры, пытаясь заинтересовать австрийскую сторону проектом регентства. Этого человека всегда интересовала судьба только одной особы – его самого. “Во всем, – писал о Фуше Бурьенн, – он видел одного себя и этому закоренелому эгоизму приносил в жертву и людей, и правительства”.

Затем Фуше появился в Лайбахе – столице вверенной его “попечениям” Иллирии. Он быстро вошел в курс дела, взял под контроль всю военную и гражданскую администрацию провинции. Иллирийское проконсульство герцога Отрантского, однако, длилось считанные недели. 12 августа 1813 г. Австрия присоединилась к антинаполеоновской коалиции. Вторжение австрийцев в иллирийскую провинцию 17 августа, активно поддержанное местным населением, сделало положение оккупантов-французов безнадежным. Пятилетнему владычеству Наполеона в Иллирии пришел конец. Генерал-губернатор “удалился” из Лайбаха, а французские войска покинули провинцию. Фуше послал отчет о случившемся императору, заявив, что, поскольку его миссия в Иллирии окончена, он будет ждать дальнейших приказов из Парижа. А тем временем в кровопролитной, трехдневной “битве народов” под Лейпцигом (16-19октября 1813 г.) французская армия потерпела полное поражение, а несколько ранее, 7 октября, войска Веллингтона перешли Пиренеи и появились на юге Франции.

Дальнейшие приказы не заставили себя долго ждать. Император поручил Фуше проследовать в Неаполь для помощи советом королю Иоахиму Мюрату, чье положение стало крайне затруднительным. Фуше в высшей степени “своеобразно” исполнил поручение своего повелителя, практически подтолкнув Мюрата на путь предательства, о чем несколько десятилетий спустя поведал в воспоминаниях граф Шапталь.

Покинув Неаполь, Фуше появился в Риме, губернатором которого он был назначен Наполеоном еще до отъезда в Неаполь. Здесь, однако, он долго не задержался под тем предлогом, что Рим защитить было невозможно. Герцог Отрантский неутомимо колесил по дорогам Италии, появляясь то во Флоренции, то в Лукке, то в Модене. И везде, где бы он ни останавливался, Фуше тихим, вкрадчивым голосом объяснял собеседникам, что война императором проиграна и им следует самим позаботиться о своей безопасности и благополучии.

На французской земле армии союзников повсюду теснили войска Наполеона. Бои уже шли в опасной близости от Парижа. Безошибочное чутье подсказывало Фуше, что именно там, в Париже, решается судьба Франции. Он стремился быть в столице, в центре событий, но явиться в Париж с пустыми руками не хотел. Приехав в Лион в начале марта 1814 г., он встретился там с сенатором графом Шапталем, исполнявшим обязанности чрезвычайного имперского комиссара. Между ними произошел разговор, переданный позже Шапталем в его воспоминаниях:

“Я находился в Иллирии в качестве губернатора, – сказал Фуше, – когда получил письмо от императора, в котором он приказывал мне немедленно отправиться в Неаполь, чтобы убедить короля Мюрата не покидать его дела и не соединять свои войска с австрийскими. Я отправился… в Неаполь. Я сказал королю, что император погиб и что ему не остается другого выхода… кроме как… войти в союз с одной из четырех великих держав, и что Австрия, уже завладевшая частью Италии, представляется удобнейшим партнером. Королева Каролина согласилась с моими доводами. Мюрат проявился до следующего утра, но наконец согласился со всем и пообещал мне собрать свою армию, чтобы направить ее на соединение с австрийской. Я отправился в Рим, где оставался до тех пор, пока Мюрат это не исполнил. Уверенный в успехе, я выехал в Лион, чтобы привлечь на свою сторону армию, которой тут командует Ожеро, и повести ее против императора. Я состою в переписке с Меттернихом; он и три государя ожидают в Дижоне исхода моего предприятия. Революция будет короткой. Мы организуем регентство под председательством Марии-Луизы… Я всегда ненавидел императора. Три или четыре раза я устраивал заговоры; но все они не удались, так как у меня не было опоры в армии”.

Из Лиона Фуше направился в Авиньон, где уже открыто вел антибонапартистские речи. Здесь же он узнал о капитуляции Наполеона 31 марта 1814 г. ио вступлении союзных армий в столицу Франции. Фуше бросился туда, но было поздно. В Париж он прибыл только 8 апреля. Спектакль впервые был сыгран, как злорадно заметил Савари, без его участия.

Император подписал отречение, а на “прародительском” престоле воцарились полузабытые всеми Бурбоны. Но герцог Отрантский не собирался сдавать позиций без боя. Он делал все, чтобы заинтересовать новых хозяев своей особой, но повсюду натыкался на глухую стену: в его “услугах” никто не нуждался. Герцогский титул Фуше не изгладил из памяти обитателей Тюильри его “революционного прошлого”. Король не мог “преодолеть отвращения и принять на службу человека, голосовавшего за смерть его брата”.

Путь к “вершине” был закрыт, и Фуше, вновь уединившемуся в Феррьере, осталось только заняться воспитанием своих детей. Тем не менее в ноябре и в декабре 1814 г. он дважды наезжал в столицу, поднимая на ноги всю парижскую полицию. Люсьен Бонапарт позже вспоминал, что в конце декабря 1814 г. в Париже происходило совещание генералов, вовлеченных в заговор против Бурбонов. Не с этим ли совещанием был связан декабрьский приезд герцога Отрантского?

На исходе 1814 г. в Париже сложился разветвленный заговор, в котором участвовали самые разнородные элементы. Их объединяла ненависть к Бурбонам и желание низвергнуть реставрированную монархию. Что же касается планов дальнейшего устройства Франции, то по этому вопросу высказывались самые разные точки зрения: от восстановления империи во главе с Наполеоном до возведения на престол герцога Орлеанского. Среди заговорщиков было немало известных лиц: Тибодо, Даву, Марэ, Савари, Лавалетт, Ламарк, Друэ д’Эрлон. Фуше, активно участвовавший в заговоре, в письме к Евгению Богарне предлагал ему полномочия военного диктатора. Кроме того, он поддерживал отношения с Мюратом. По словам одного роялистского автора, заговор финансировали Фуше и Савари – самые состоятельные из заговорщиков.

Современный американский историк Рэй Кабберли пишет о наличии двух заговоров: одного – бонапартистского, другого – антибурбонского, предусматривавшего поход на Париж войск из северных гарнизонов Франции. Инициатором последнего, по его мнению, был Фуше, желавший установить режим регентства при малолетнем сыне Наполеона – Наполеоне II. Источники не дают оснований для подобных выводов. Савари – единственный мемуарист, подтверждающий версию о “двойном” заговоре. Однако его свидетельству в данном случае вряд ли можно доверять, тем более что Люсьен Бонапарт в воспоминаниях высказал мысль о наличии единого заговора, которую можно найти и в мемуарах самого Фуше.

1 марта 1815 г. Наполеон, тайно покинувший остров Эльба, высадился на французском берегу. Лишь неделю спустя в “Мониторе” появилось официальное сообщение о высадке “чудовища”. Для Фуше наступило время “большой игры”. Как всегда, он действовал быстро, четко, выверяя все ходы, обдумывая все до мелочей. Шарлотта Робеспьер, неплохо знавшая его, писала впоследствии, что “у него все было рассчитано”. Он пытался уговорить генерала Друэ д’Эрлона немедленно двинуть свои войска, расположенные на севере, на Париж и одновременно вел переговоры с братом короля графом д’Артуа о том, чтобы положить конец авантюре Наполеона.

Марш Наполеона к Парижу напоминал шествие триумфатора. Толпы крестьян, стоявших на обочинах дорог, факелами освещали путь “великого человека”. Войска, посланные против “узурпатора”, переходили на его сторону, города распахивали перед ним свои ворота. 19 дней похода на Париж дали наполеоновской легенде больше, чем 15 лет пребывания Наполеона у власти.

Потерявшие от страха голову Бурбоны трижды в эти мартовские дни предлагали Фуше сформировать правительство, соглашаясь на все его условия, но герцог Отрантский с презрением отверг эти запоздалые “авансы”. Не рассчитывая на “сотрудничество” с ним, Бурбоны решили спасать положение собственными средствами. Новому префекту полиции Фовеле Бурьенну король поручил арестовать 25 наиболее подозрительных деятелей. Открывали список две фамилии: Фуше и Даву. Фуше удалось ускользнуть от полицейских, а через два дня Бурбоны сами вынуждены были спасаться бегством из Парижа. Наполеон вновь водворился в Тюильри. В многочисленной толпе “верноподданных”, осаждавших вечером 20 марта 1815 г. вход в Тюильри, не было герцога Отрантского. Фуше не торопился на поклон к императору. Он знал: о нем вспомнят и без него Наполеону не обойтись. Он оказался прав. Не успел император обосноваться в Тюильри, как герцога Отрантского пригласили во дворец. Наполеон был сама предупредительность. “Итак, они хотели похитить вас, – говорил он Фуше, -чтобы вы не могли сослужить службу своей стране?.. Время – трудное, но ваше мужество, как и мое, способно преодолеть сложности. Примите вновь должность министра полиции”.

“Верный” Фуше, обласканный императором, говорил о своей преданности. Наполеон не верил ни единому слову Фуше, Фуше не верил ни единому слову императора, но в тот момент они не могли существовать друг без друга. Фуше не мог обойтись без хозяина, Наполеон – без подданного. Император был для Фуше человеком, способным дать ему власть, а “страсть к управлению” являлась одной из самых сильных его страстей. Для Наполеона Фуше был человеком, наделенным бесспорными административными талантами, и, кроме того, “республиканцем”, вполне соответствующим новой официальной вывеске режима – “либеральной империи”. Но на деле Наполеону был столь же чужд либерализм, как Фуше республиканские идеалы.

Став министром полиции в четвертый раз, Фуше занялся улучшением работы своего ведомства. Он привлек к службе в министерстве полиции большинство прежних сотрудников, завербовал новых агентов. Декретом от 28 марта 1815 г. территория Франции была разделена на семь полицейских департаментов, во главе каждого из которых стоял префект, непосредственно ответственный за положение дел перед министром полиции. Укрепление и без того мощного полицейского аппарата, ко всеобщему удивлению, не сопровождалось какими-либо широкими репрессиями. Министр полиции повсюду проповедовал “умеренность” и “либеральную политику”. В специальном циркуляре, направленном префектам департаментов в конце марта 1815 г., он советовал им “не расширять надзор за пределы, требуемые общественной и личной безопасностью… Мы должны отказаться от заблуждений полиции нападения… Нам следует прибывать в рамках либеральной… полиции, той полиции наблюдения, которая… всегда покровительствует счастью людей, работе промышленности, всеобщему миру”. Декларация герцога Отрантского о “всеобщем мире” и счастье людей поразительно напоминала язык прокламаций гражданина Жозефа Фуше – представителя народа в департаменте Ньевр. Хамелеон в очередной раз сменил окраску.

Попытки некоторых современных историков представить “либерализм” Фуше как проявление его республиканизма и чуть ли не как борьбу против деспотизма Наполеона не выдерживают критики. Либерализм, под знаком которого проходило все 100-дневное пребывание Наполеона у власти, был силен тем, что за ним стояли общественное мнение и весьма влиятельные буржуазные круги Франции. Понимая это, Фуше играл роль либерала, совершенно не являясь им ни по своим убеждениям, ни по своим наклонностям. Кстати, это отлично сознавал и сам Наполеон, официально провозгласивший свой реставрированный режим “либеральным” и издавший 23 апреля 1815 г. так называемый “Дополнительный акт” к конституции империи.

Фуше удалось свести на нет борьбу сторонников монархии в западных департаментах Франции. Он с гордостью писал в мемуарах: “Я легко убедил кое-каких идиотов из роялистской партии, что эта война нескольких фанатиков несвоевременна… что великий вопрос о государственном устройстве Франции может быть решен не внутри страны, а на ее границах. Я немедленно направил трех эмиссаров, снабженных соответствующими инструкциями… переговорить с… вожаками общественного недовольства… Вскоре все было устроено… Вандея была приведена к повиновению и успокоена”.

Но все эти занятия “по долгу службы” – лишь незначительная и не самая главная часть того, что делал Фуше в эпоху “100 дней”. Основная его задача тогда заключалась в том, чтобы способствовать установлению такого режима, при котором он будет “на первых ролях”. Империя обречена – для герцога Отрантского это было так же ясно весной 1815 г., как в конце 1814 г. для него являлась очевидной неизбежность падения Бурбонов. Союзные монархи, собравшиеся в Вене, заявили о своей решимости бороться за низвержение “узурпатора” и объявили Наполеона “врагом рода человеческого”.

Фуше развернул бурную деятельность. Он тайно переписывался с австрийским канцлером князем Меттернихом, с английским фельдмаршалом Веллингтоном, с обосновавшимся в Вене Талейраном и на всякий случай заверял в “преданности” Людовика XVIII, укрывшегося в Генте. Несмотря на строжайшую конспирацию, Наполеон вскоре узнал о шагах министра полиции, прямо изобличавших его в тайных контактах с врагами империи. В конце апреля императору стало известно об одном из писем Меттерниха Фуше. Осведомители сообщили министру полиции о собравшейся над его головой грозе, и он явился во дворец “за инструкциями” относительно того, как поступить с письмом австрийского канцлера! Он виноват, он совсем “запамятовал” сообщить Наполеону о нем во время предыдущего доклада.

Ложь была настолько откровенной и вызывающе ценич-ной, что Наполеон не выдержал и взорвался яростной тирадой. “Вы – изменник! Мне следовало бы вас повесить!” – закричал он в гневе, а Фуше, склонившийся в придворном поклоне и лишь чуть более обычного бледный, ответил: “Я не разделяю мнения Вашего величества”. Гнев, страшный в те времена, когда Наполеон был всевластен, теперь лишь подчеркивал бессилие императора. “Безумец, выпущенный на свободу”, “конченый человек”, – так в мемуарах Фуше теперь именовал властелина.

От умного и проницательного Фуше не ускользнула странная двойственность в поведении Наполеона по отношению к нему в 1815 г. Он называл министра полиции предателем, но оставил его в министерском кресле, оскорблял его, но допустил в Государственный совет, не доверял Фуше, но поручал ему важнейшие задания. Не раз в апреле и мае агенты императора с поличным ловили этого “бледного призрака”, терпеливо и искусно предававшего своего повелителя. Император все чаще при встречах с Фуше терял самообладание. Однажды во время заседания Совета министров он закричал через стол, обращаясь к герцогу Отрантскому: “Вы предаете меня. Я знаю это. У меня есть доказательства!” Затем, схватив в руки нож, он воскликнул: “Почему вы не возьмете этот нож и не вонзите его мне в грудь? Это было бы честнее того, что вы делаете. Если я расстреляю вас, всякий одобрит это как акт справедливости”.

12 июня 1815 г. Наполеон отправился в Бельгию к армии, действовавшей против войск Веллингтона и Блюхера. Наступили решающие для империи дни. Когда неделю спустя в столице узнали о битве при Ватерлоо, город охватило волнение. Побежденный император прибыл в Париж вечером 21 июня, через два дня после поражения. Он, по словам его брата Люсьена, казался “неспособным” на энергичные действия. Эта неспособность действовать человека-действия произвела на всех гнетущее впечатление. Фактически после Ватерлоо борьбу за “дело императора” вели его братья, особенно Люсьен, настаивавший на предоставлении Наполеону чрезвычайных, диктаторских полномочий. Но все его усилия были напрасны. Наполеон не проявлял никакого интереса к его планам. Не было к тому же единства и в Совете министров, где только Карно и Даву высказались за решительные действия: мобилизацию Национальной гвардии, бой с союзниками под стенами Парижа, за временное прекращение заседаний палат.

Зато едины были враги императора. Как по мановению волшебной палочки, всюду появились недовольные, оппозиционеры, критики режима. Они действовали согласованно, четко, наступательно. В Палате депутатов слово взял Лафайет. По его предложению Палата заявила, что независимость нации находится под угрозой. Она объявила свои заседания постоянными, а все попытки ее роспуска – государственным преступлением. Палата противопоставила себя императору. Закулисным режиссером этого драматического спектакля явился герцог Отрантский. “Это был он, – говорил Наполеон о Фуше, – кто подтолкнул Лафайета, кто всем внушал, всех поддерживал… Мне следовало бы его расстрелять”. В Палате, в Совете министров – везде Наполеон потерпел поражение. 22 июня 1815 г. он второй раз, и теперь уже навсегда, отрекся от престола.

ГЛАВА ПРАВИТЕЛЬСТВА

После отречения императора Палата депутатов, по предложению герцога Отрантского, назначила комиссию из пяти членов для мирных переговоров с союзниками. Само собой разумеется, что одним из членов этой комиссии пяти (фактического Временного правительства Франции) был избран Фуше. Вслед за созданием комиссии встал вопрос о президенте Временного правительства. Лазар Карно, вошедший в комиссию 324 голосами против 293, отданных за Фуше, мог рассчитывать на председательское кресло. Но президентом стал Фуше. Отличный психолог, герцог Отрантский “обвел вокруг пальца” простодушного Карно. Когда дело дошло до голосования по вопросу о президентстве, Карно предложил на этот пост Фуше. Поскольку его предложение было последним, то все, разумеется, поддержали кандидатуру герцога Отрантского.

Президент Временного правительства, первое лицо в государстве, Фуше получил власть только для того) чтобы передать ее новому “хозяину”. “Калиф на час”, он уже был не так могуществен и всесилен, как раньше. Ему удалось, правда, свести на нет усилия бонапартистов, стремившихся провозгласить императором Наполеона II – сына отрекшегося повелителя, нейтрализовав с помощью Даву армию. Вместе с тем он тайком, без ведома своих коллег вел переговоры с Бурбонами, понимая неизбежность их “второго пришествия”. Фуше продолжал переписываться с Веллингтоном и даже встречался с победителем Наполеона. Герцог Отрантский добился у союзников перемирия, а у Людовика XVIII “гарантий” – отказа от репрессий и обещания реформ. На многих страницах мемуаров Фуше описывает свою деятельность в качестве “либерального” президента “либерального” Временного правительства. Эти страницы заполнены мелкими и малоинтересными деталями. Фактически, что бы ни говорил Фуше, речь шла о капитуляции, и вся эта “борьба” за призрачные “гарантии” способна бьша лишь ненадолго отсрочить неизбежный финал.

3 июля 1815 г. делегаты Временного правительства подписали “капитуляцию” с Веллингтоном и Блюхером, замененную по настоянию Фуше на более пристойное слово “конвенция”. Один из ее пунктов, не внесенный ни в какие документы, – оставление за Фуше поста министра полиции. Бурбоны во второй раз возвратились на престол, а Фуше в пятый раз стал министром полиции. Вначале судьба как будто бьша благосклонна к герцогу Отрантскому. Аристократы из Сен-Жер-менского предместья осыпали похвалами “виновника” счастливого возвращения “обожаемого” монарха. Старый роялист, бальи де Крюссоль в разговоре с графом Беньо заявил: “Фуше спас всех нас после отъезда короля. Кроме того, кто во Франции является врагом королевской фамилии? Якобинцы… а… он держит их в своем кулаке. Теперь, когда он на стороне короля, мы можем спать спокойно”.

Но, как только Бурбоны водворились в Тюильри, все гарантии, на которых настаивал Фуше, были забыты. По стране прокатилась волна “белого террора”. Фуше поручили подготовить проскрипционные списки противников режима. Он покорно сделал это, не забыв включить туда своего друга Реаля, с которым был неразлучен с начала революции. Составленный им список насчитывает 300 фамилий. А.-М. Лавалетт называл в мемуарах даже цифру 2 тыс. человек. Реакция нарастала и, как прожорливый Молох, требовала все новых и новых жертв. Услужливость Фуше не спасла его от ненависти ультрароялистов. Король с трудом переносил общество этого “гибельного человека”. Постепенно вокруг Фуше образовался вакуум.

ИЗГНАНИЕ

1 августа 1815 г. его светлость герцог Отрантский женился на молодой, красивой и богатой аристократке Габриэли-Эрнестине де Касстеллан-Мажестрэ. Невесте было 26 лет, жениху – на 30 лет больше. Свадебный контракт был подписан христианнейшим королем Людовиком XVIII. У парижских сплетников появилась еще одна благодатная тема для разговоров. Никто не мог дать рационального объяснения этому поступку. Роялисты злопыхательски объясняли этот брак меркантильностью г-жи Фуше № 2, польстившейся на миллионы “чудовища”. Люди, настроенные по отношению к герцогу Отрантскому менее враждебно, считали, что он взял жену в дом “для представительства”, чтобы было кому устраи-^ ^ вать званые приемы. Вероятно, вступая в этот неожиданный брак, Фуше преследовал цель доказать всем врагам, настоящим и потенциальным, что его положение, коль скоро он занялся устройством семейного очага, достаточно прочно.

Перехлестнувшая все мыслимые пределы реакция страшила Фуше. Он неоднократно подавал королю доклады, в которых с дерзкой откровенностью писал об эксцессах реставрации, советовал проводить либеральную политику. Но в Тюильри не склонны были внимать речам “цареубийцы”. Тогда Фуше пошел на рискованный шаг – он снял копии со своих докладов Людовику XVIII и тайно распространил их в обществе. Успех их был громадный, и они сделались единственной темой разговоров в Париже и во всей стране. Однако Фуше переоценил силу либерального общественного мнения, которое слишком было придавлено реакцией, чтобы оказать ему серьезную поддержку. Наоборот, эти доклады повредили ему: они оттолкнули от него Веллингтона и иностранных дипломатов, окончательно погубили его в глазах ультрароялистов. На заседании Совета министров Фуше был лишен портфеля министра полиции. 15 сентября 1815 г. герцог Отрантский получил йовое назначение – посла при Саксонском дворе в Дрездене, куда он не спеша отправился 27 сентября. К месту назначения Фуше прибыл только через месяц. Посольская служба герцога Отрантского длилась недолго. Уже в январе 1816 г. в “Бесподобной палате” раздались обличительные выпады против “цареубийц”, и Людовик XVIII лишил Фуше последней должности. Началось изгнание.

Четыре года своей жизни Фуше провел в разъездах. Как сухой лист, гонимый ветром, его носило по дорогам Европы. Его видели то в Праге, то в Линце. Он постоянно менял место пребывания, но это было не единственное его “развлечение”. Одно за другим герцог Отрантский писал открытые письма, объяснения-апологии своих поступков, переписывался с родственниками, жившими в Нанте. Зимой 1820 г. по милости Меттерниха ему разрешили поселиться в Триесте. Там его соседями оказались живущие, как и он, в изгнании Элиза Баччиокки и Жером Бонапарт. Они навещали друг друга и говорили о прошлом, так как будущего у них не было. Бездействие быстрее, чем что бы то ни было, подорвало силы Фуше. Герцог Отрантский таял на глазах. Незадолго до Рождества он простудился. Болезнь оказалась смертельной. 26 декабря 1820 г. стало последним днем в жизни этого человека. “Мнимый патриот”, изгонявший якобинцев при Наполеоне и врагов легитимной монархии при Бурбонах, он умер изгнанником.

“Фуше принадлежит к огромным фигурам нашей политической драмы, – писала герцогиня д’Абрантес. – Напрасно думают, что, очертивши карандашом, представили их верно. Сколько еще тут оттенков! Сколько разных положений, форм!.. О Фуше говорили много, и, конечно, много можно еще сказать о нем”.

Лаура д’Абрантес, по-видимому, права. Однако, что бы ни говорили о Фуше современники и потомки, одно им изменить не дано – вычеркнуть его имя из эпохи Великой французской революции.

Многие деятели этого времени стали знаменем целых поколений. Их имена вызывали и вызывают до сих пор яростную полемику. Фуше не связал свою судьбу ни с одной из партий. Служа одним, обманывая других, он сделал предательство своим кредо. Фуше пренадлежал к сонму тех “государственных мужей”, для которых власть, богатство, личное преуспеяние были смыслом существования. Люди, подобные Фуше, попадают в историю, но попадают они туда с “черного хода”, оставляя зловещую память о своих преступлениях. Их жизнь всегда служит мерилом человеческой низости и коварства, беспринципности и политической нечистоплотности.

Список литературы

Робеспьер Ш. Воспоминания. Л., 1925.

Робеспьер М. Избр. произв., М., 1965

Захер Я.М. Дехристианизаторская деятельность Жозефа Фуше. Очерк из истории борьбы с религией в эпоху Великой французской буржуазной революции. – Ежегодник Музея истории религии и атеизма. М.-Л., 1959.

Домнач М.Я. Великая французская буржуазная революция и католическая церковь. М. 1960.

Собуль А. Первая республика. 1792-1804. М., 1974.

Бурьенн Ф. Записки Ф. Бурьенна, государственного министра о Наполеоне, директории, консульстве, империи и восстановлении Бурбонов, т. 1-5. СПб., 1834-1839.

Абрантес Л. д’ Записки герцогини Абрантес, или исторические воспоминания о Наполеоне, революции, директории, консульстве, империи и восстановлении Бурбонов, т. 1-16. М., 1835-1839;

Cтeклoв Ю.М. Политическая полиция и провокация во Франции. Пг., 1917,

Сироткин В.Г. Изгнание и смерть Наполеона. Новая и новейшая история, 1974, № 5.

Мадлен Л. Французская революция, в 2-х т., т. 2. Берлин, 1922, с. 284.Цвейг С. Жозеф Фуше. Портрет политического деятеля. – Цвейг С. Избр. произв., в 2-х т., т. 2. М.. 1956, с. 273.

Новая и новейшая история, 1990, №4-5.