Мне выпало написать о двух великих людях «давно минувших дней», которым мы обязаны за то, что разговариваем именно на том языке, какой любим и понимаем с детства. Они его создали, оформили, привели в такой вид, что он стал одним из величайших языков мира. Это – титанический труд, труд мысли, не сравнимый ни с чем, труд, достойный того, чтобы о нем знали и помнили в веках. Эти люди показали всему миру, что такое русский ум
и русская душа
, и показали достойно, гордо, на том самом языке, который создали. Эти люди совершенно разные по происхождению. Один – архангельский крестьянин, русский великан-богатырь, другой – дворянин, иноземец по крови, но с самою русскою душою, какую только можно вообразить.. У этих людей – разная судьба. Один дожил до преклонных лет, другой – погиб в расцвете сил. Эти люди никогда не встречались, да и не могли встречаться, но радели об одном – о придании родному языку такого вида, чтобы он стал гордостью русской нации. Один положил этому начало, другой закончил... Кто же они, эти таинственные люди, эти творцы нашего языка? Имена их известны всем: это Михаил Васильевич Ломоносов и Александр Сергеевич Пушкин. Это они свершили то, что не под силу никому другому. Это им мы должны сказать «спасибо», сказать на чисто русском, красивом, замечательном языке, иначе это было бы неуважением к ним, потому что целью их жизни было сделать так, чтобы мы могли свободно говорить и писать, общаться и мыслить на родном языке, языке, соответствующем духу времени, не режущем слух и понятным всем, говорящим на нем.
В этой работе я попыталась отразить часть той работы, которой посвятили себя эти люди. Сначала я расскажу о теории «трех штилей» Ломоносова, от том, как она повлияла на развитие русского языка и какое толкование ей дал А. С. Пушкин, своеобразно отразив в своем творчестве то, что в свое время сделал М. В. Ломоносов.
Прежде, чем говорить о заслугах Ломоносова в преобразовании русского литературного языка, необходимо выяснить, что же сделал Михаил Васильевич с русским языком, что о нем можно стало сказать: «Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом»
Исключительно велики заслуги Ломоносова
в деле развития русского литературного языка. Недаром Радищев называл Ломоносова
«насадителем» русского слова.
Михаил Васильевич Ломоносов действительно был великим человеком. Второго такого в российской науке не было. Но тем сильнее проявляется его гениальность, что он, будучи ученым, был одним из ведущих литераторов своего времени. Он на собственном примере доказал, что человек может заниматься наукой и одновременно искусством, физикой и литературой. Теоретическая филологическая работа и практическая писательская деятельность Ломоносова связана с расц
ветом русского классицизма, однако не замыкается полностью в рамках этого направления. За пределы теории классицизма выходят, в частности, идеи Ломоносова об исторической обусловленности стилевой системы русского литературного языка, изложенные в «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке» (1758). До Ломоносова
русский литературный язык отличала
беспорядочная смесь самых различных языковых элементов. В письменном и устном обиходе без всякого разбору употреблялись и исконно русские слова, и церковнославянизмы, значительная часть которых обветшала, и хлынувшие в изобилии в русский язык со времен Петра 1 всевозможные варваризмы. Это был крайне пестрый, тяжеловесный по своей синтаксической конструкции язык. Он не мог удовлетворить
растущим потребностям науки и культуры, назрела историческая
необходимость коренных, решительных преобразований. Короче говоря, создание гибкого, звучного и точного литературного языка невозможно было без чистки и классификации его словарного состава. К выполнению этой важнейшей задачи времени и приступил Ломоносов.
В «Предисловии...» высказана схема деления литературного языка на три стиля—«высокий», «средний» и «низкий». Само по себе учение о трех стилях восходит к глубокой древности. В ан
тичных риториках, в учебниках красноречия духовных школ Запада, Юго-Западной Руси и Московского государства постоянно рассматриваются три разновидности речи. Еще Феофан Прокопович в «Пиитике» 1705 г. выделял три стиля: простой, деревенский, или простонародный; серьезный, или возвышенный, и смешанный.
В этом плане изучение русского языка укрепило ученого в мысли о том, что наш язык не только не уступает, но ипревосходит по своим достоинствам многие европейские языки. «Карл Пятый, римский император,– писал Ломоносов,– говаривал,
что испанским языком
с богом, французским – с друзьями, немецким–с неприятельми, италиянским
– с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными
говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского,
живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского,
сверх того богатства
и сильную в изображениях краткость греческого и латинского
языка»
Ломоносов описал стили языка с нескольких сторон. Во-первых, со стороны их словарного состава. В предисловии к первому изданию своих сочинений 1757 г., которое называется «Рассуждение о пользе книг церковных в российском языке», Ломоносов выделяет в словарном составе русского языка три вида «речений». Он пишет: «К первому причитаются, которые у древних славян и ныне у россиян общеупотребительны, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю (т.е. речь идет о словах, общих для русского и церковнославянского языков). Ко второму принадлежат, кои хотя обще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю (т. е. речь идет о словах церковнославянского языка).«К третьему роду относятся, которых нет в остатках славенского языка, т. е. в церковных книгах, например: говорю, ручей, который, пока, лишь» (т.е.чисто русских слов и выражений).
Эти группы слов М. В. Ломоносов рекомендует к применению. Кроме того, он выделяет церковнославянские, настолько устаревшие слова, что стали непонятны современникам: обаваю— «ворожу», рясны—женские украшения, свене — кроме, овогда — иногда. Такие выражения, считает Ломоносов, не следует употреблять даже в высоком стиле.
Во-вторых, эти три стиля разграничиваются «по пристойности материй». Устанавливается зависимость между «материей», т. е.
темой, предметом изложения, жанром и стилем. «Высокая материя» требует высокого жанра и соответственно — высокого стиля, «низкая материя» требует низкого жанра и соответственно—низкого стиля. Для каждого жанра предусматривается один из трех стилей, отклонения не допускаются. Героические поэмы, оды, «прозаичные речи о важных материях» должны были быть написаны высоким стилем; «все театральные сочинения, в которых требуется обыкновенное человеческое слово к живому представлению действия», стихотворные дружеские письма, сатиры, эклоги и элегии, прозаические «описания дел достопамятных и учений благородных» — средним; комедии, увеселительные эпиграммы, песни, «в прозе дружеские письма, описание обыкновенных дел» — низким. Эта регламентация для того времени имела определенное положительное значение, поскольку способствовала упорядочению употребления языковых ресурсов, что является одной из величайших заслуг Ломоносова в реформе русской словесности.
Черновые заметки Ломоносова свидетельствуют и об еще одном подходе к дифференциации стилей — функциональном. В его черновых заметках были найдены следующие записи: «Штиль разделить на риторической, на пиитической, исторической, дидаскалической, простой», «В геометрии должно сказать: этот угол прямой, а не прям».
Но главное заключалось в том, что стилистическая теория Ломоносова отделяла русский литературный язык от восточнославянского, который рассматривался как источник стилистических языковых ресурсов. Такой подход был неоднозначно встречен современниками, но поскольку сложившаяся к XVIII веку ситуация в языке требовала кардинальных решений, то теория Ломоносова в конце конов убедительно восторжествовала. В частности, Пушкин писал, что Ломоносов «предлагал изучение славенского языка как необходимое средство к основательному знанию языка русского» Ломоносов также рассматривал свою стилистическую теорию как средство борьбы со злоупотреблением иностранными словами: «Старательным и осторожным употреблением сродного нам коренного славенского языка купно с российским отвратятся дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков». Он решительно восставал против непродуманных заимствований, засорявших живой родник народного слова. И в пору, когда дворянская верхушка, а также заезжие иностранцы скептически расценивали возможности русского национального языка, работа Ломоносова по созданию своей научной терминологии имела очень большое значение. Он шел здесь различными путями. В одних
случаях заменял
иностранные термины отечественными названиями, в других – вводил в оборот известные русские выражения для обозначения новых научных понятий, в третьих–придавал иноязычным терминам, прочно вошедшим в русский словарь, формы, близкие к нормам отечественной грамматики. Так, Ломоносов предложил вместо «бергверк»
говорить рудник, вместо «дак»
– кровля, взамен «пиляр»
– косяк, «перпендикулы»
– маятник. Ему принадлежат и такие нововведения, как «упругость тел», «земная ось», «удельный вес», «преломление лучей», «магнитная стрелка», «опыт», «наблюдение».
Обладая прекрасным фонетическим чутьем, Ломоносов удачно переделал «оризонт»
на горизонт, «квадратуум»
на квадрат, «ваторпас» на ватерпас и т. д.
Все это способствовало нормализации русского литературного языка на определенном этапе его развития.
В своих филологических трудах Ломоносов исходил из убеждения в том, что развитие и укрепление русского
литературного языка возможно только на основе сближения с народной живой речью. Он первый заговорил о ее «природной» красоте и силе. Еще в 1739 году в «Письме о правилах российского стихотворства» ученый пишет об «изобилии» русского языка. Справедливость сказанного
подтверждается здесь самой формой его выражения.
Фраза Ломоносова
крепка и певуча. Точные яркие слова рождают образные ассоциации. Весь отрывок
пронизан ощущением свежести, силы, притом легкость по тем временам необыкновенная... Ломоносов
воочию убеждал современников, какими богатейшими «природными» возможностями располагает русский
язык.
Как уже было сказано выше, Ломоносов не был бы столь гениален, если бы не был очень разносторонним человеком. Более того – он во всех видах своей деятельности был новатором – искал новые решения, не признавал беспрекословных авторитетов, и даже перешагнул в практике через собственную теорию стилей.
На практике Ломоносов указал пути к преодолению своей теории, к образованию той новой стилистической системы русского литературного языка, утверждение которой связывается с именем Пушкина.
Даже в одах, которыми Ломоносов наиболее прославился среди современников, в выборе и употреблении слов и грамматических форм он далеко не всегда следует правилам высокого стиля. Не случайно Пушкин сказал: «Слог его, ровный, цветущий и живописный, заемлет
главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным» («О предисловии г-на Лемонте»).
И это – во времена классицизма, времена, когда в споре о главенстве формы и содержания не могло быти никаких сомнений в лидерстве формы, а за нарушение чистоты жанра можно было на всю жизнь прослыть графоманом! Да и теорией трех стилей смешение «славенского»
с «российским простонародным» в одном произведении не допускалось. Еще интереснее и важнее в одах Ломоносова свободный переход от одной манеры выражения к другой, изменение стиля. Если от традиционных, положенных по этикету восхвалений царей и цариц он переходит к предметам, которые считает действительно важными, то оставляет славянизмы,
высокопарность, изукрашенность.
Как просто написан знаменитый отрывок из «Оды на день восшествия на престол Елизаветы Петровны, 1747 г.»:
Науки юношей пи
тают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастный случай берегут:
В домашних трудностях утеха
И в дальних странствах
не помеха,
Науки пользуют везде:
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покое сладки и в труде.
Не выдерживаются каноны классицизма и в научной прозе Ломоносова, особенно когда речь идет о вещах, близких сердцу ученого, волнующих его. «Простой российский язык» особенно решительно вторгается в его исторические и научно-публицистические труды и занимает здесь место рядом со «славенскими»
словами. В письме «О сохранении и размножении российского народа» на каждой странице встречаются места, отличающиеся разнообразной по эмоциональной окраске лексикой и столь же разнообразной, то непринужденно-разговорной, то торжественно-приподнятой
синтаксической организацией. Например: «Я к вам обращаюсь, великие учители и расположители постов и праздников,
и со всяким благоговением вопрошаю вашу святость: что вы в то время о нас думали, когда Св. Великий пост поставили в сие время? Мне кажется, что вы, по своей святости, кротости, терпению и праводушию
милостивый ответ дадите и не так, как андреевский протопоп Яков делал, в церкви матер
но не избраните или еще, как он с морским капитаном Яньковым
в светлое воскресенье у креста за непоцелование
руки поступил, в грудь кулаком не ударите.»
Ломоносов хорошо понимал значение своей деятельности для развития и усовершенствования русского литературного языка и усматривал это значение в том, что создал образцы употребления русского языка в различных сферах литературы. В письме 1762 г. государыне он писал: «На природном языке разного рода моими сочинениями грамматическими, риторическими, стихотворческими, а также и до высоких наук надлежащими физическими, химическими и механическими стиль российской в минувшие двадцать лет несравненно вычистился перед прежним и много способнее стал к выражению идей трудных, в чем свидетельствует общая апробация
моих сочинений и во всяких письмах употребляемые из них слова и выражения, что к просвещению народа много служит».
Теория «трех штилей» Ломоносова вызвала горячие споры и обсуждения. В частности, на почве реформы Ломоносова возникли споры двух направлений, о главе которых стояли такие известные литераторы того времени, как Карамзин и Шишков.
Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что как языковая программа Карамзина, так и языковая программа Шишкова акцентируют не столько позитивные, сколько негативные моменты: карамзинисты
не столько вводят заимствования, сколько борются со славянизмами, шишковисты же не столько славянизируют язык, сколько борются с заимствованиями, прежде всего с галлицизмами.
Однако подобно тому, как отталкивание от церковнославянской языковой стихии способствует проникновению заимствований и соединению русских и европейских элементов, точно так же и отказ от западноевропейского влияния способствует объединению церковнославянской и русской народной стихии (архаических русизмов, диалектизмов, фольклорных элементов и т.п.), объединению их в одну стилистическую систему. Таким образом, и та, и другая позиция способствует консолидации разнородных по своему происхождению языковых элементов — обе тенденции оказываются очень значимыми для судьбы русского литературного языка, в котором им и суждено было оставить глубокий след. В самой противоположности позиций «архаистов» и «новаторов» заложены предпосылки для их синтеза; синтез этот был осуществлен Пушкиным.
Гоголь в статье «Несколько слов о Пушкине» писал: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте... В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее всех раздвинул ему границы и более показал все его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное, и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет».
Пушкин завершил длительную эволюцию литературного языка, используя все достижения русских писателей XVIII – начала XIX в. в области русского литературного языка и стилистики, совершенствуя все то, что сделали до него Ломоносов, Карамзин, Крылов, то есть замечательные реформаторы языка 18 столетия.
В творчестве Пушкина процесс демократизации русского литературного языка нашел наиболее полное отражение, так как в его произведениях произошло гармониче
ское слияние всех жизнесп
особных элементов русского литературного языка с элемен
там
и живой народной
ре
чи
. Слова, формы слов, синтаксические конструкции, устойчивые словосочетания, отобранные писателем из народной речи, нашли свое место во всех его произведениях, во всех их видах и жанрах, и в этом основное отличие Пушкина от его предшественников.
Пушкин выработал определенную точку зрения на соотношение элементов литературного языка и элементов живой народной речи в текстах художественной литературы. Он стремился к устранению разрыва между литературным языком и живой речью, который был характерен для литературы предшествующей поры (и который был присущ теории «трех штилей» Ломоносова), к устранению из текстов художественной литературы архаических элементов, вышедших из употребления в живой речи.
«Деятельностью Пушкина окончательно был решен вопрос об отношениях народно-разговорного языка и литературного языка. Уже не осталось каких-либо существенных перегородок между ними, были окончательно разрушены иллюзии о возможности строить литературный язык по каким-то особым законам, чуждым живой разговорной речи народа. Представление о двух типах языка, книжно-литературного и разговорного, в известной степени изолированных друг от друга, окончательно сменяется признанием их тесного взаимоотношения, их неизбежного взаимовлияния. Вместо представления о двух типах языка окончательно укрепляется представление о двух формах проявления единого русского общенародного языка – литературной и разговорной, каждая из которых имеет свои частные особенности, но не коренные различия».
В 1825 г. в Париже были изданы 86 басен И. А. Крылова в переводе на французский и итальянский языки. Вступительную статью к переводам написал член Французской академии Пьер Лемонте. Пушкин откликнулся на это издание статьей «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова», опубликованной в журнале «Московский телеграф» (1825, № 47). Найдя, что предисловие французского академика «в самом деле очень замечательно, хотя и не совсем удовлетворительно», Пушкин высказал собственные взгляды на историю русской словесности и в первую очередь на историю русского языка как ее материала. В статье Пушкин подробно пишет о благотворной роли древнегреческого языка в истории русского литературного языка.
Однако в царствование Петра 1, считает Пушкин, русский язык начал «приметно искажаться от необходимого введения голландских, немецких и французских слов. Сия мода распространяла свое влияние и на писателей, в то время покровительствуемых государями и вельможами; к счастию, явился Ломоносов. Ломоносов первый углубляется в историю отечества, утверждает правила общественного языка его, дает законы и образцы классического красноречия (...) и наконец открывает нам истинные источники нашего поэтического языка».
Со времен Пушкина русский язык как материал словесности был исследован многими учеными, образовались такие отрасли филологии, как история русского литературного языка и наука о языке художественной литературы, но взгляды Пушкина, его оценки не потеряли своего значения. В этом можно убедиться, рассмотрев с позиций современной науки особенности образования и основные этапы развития русского литературного языка.
Одним из таких этапов и является период первой половины XIX века, то есть так называемый «золотой век русской поэзии».
Этот пери
од в истории русского литературного языка связан с деятельностью Пушкина. Именно в его творчестве вырабатываются и закрепляются единые общенациональные нормы литературного языка
в результате объединения в одно неразрывное целое всех стилистических и социально-исторических пластов языка на широкой народной
основе. Именно с Пушкина начинается эпоха современного русского языка.
Язык Пушкина — сложнейшее явление. «Используя гибкость и силу русского языка, — писал академик В. В. Виноградов, — Пушкин с необыкновенной полнотой, гениальной самобытностью и идейной глубиной воспроизводил с помощью его средств самые разнообразные индивидуальные стили русской современной и предшествующей литературы, а также, когда это было нужно, литератур Запада и Востока. Язык Пушкина вобрал в себя все ценные стилистические достижения предшествующей наци
онально-русской культуры художественного слова. Пушкин писал разными стилями русской народной поэзии (сказки, песни, присказки). В духе и стиле сербских песен написаны его „Песни западных славян"».
В 1828 г. в одном из черновых вариантов статьи «О поэтическом слоге» четко формулируется требование Пушкина к литературному тексту: «Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями; поэзию же, освобожденную от „условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем. Мы не только еще не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте, но и прозе стараемся придать напыщенность».
Под обветшалыми украшениями Пушкин подразумевает «высокий стиль» Ломоносова с его старославянизмами.
Славянизмы в произведениях Пушкина выполняют те же функции, что и в произведениях Ломоносова, Карамзина, а также других поэтов и писателей XVIII – начала XIX века, то есть за славянизмами в сочинениях Пушкина за славянизмами окончательно закрепляются стилистические функции, которые сохранились -за ними в языке художественной литературы до сих пор. Однако стилистическое употребление славянизмов Пушкиным несравненно шире, чем у его предшественников. Если для писателей XVIII столетия славянизм – средство создания высокого стиля, то для Пушкина – это и создание исторического колорита, и поэтических текстов, и патетического слога, и воссоздание библейского, античного, восточного колорита, и пародирование, и создание комического эффекта, и употребление в целях создания речевого портрета героев.
Начиная с лицейских стихов до произведений 30-х гг., славянизмы служат Пушкину для создания приподнятого, торжественного, патетического слога («Вольность», «Деревня», «Кинжал», «Наполеон», «Недвижный страж дремал на царственном пороге...», «Андрей Шенье», «Воспоминани
е», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», «П
амятник»). Например:
Когда для смертного умол
кнет шумный день,
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,—
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья.
(«Воспоминание»)
Рассматривая данную стилистическую функцию славянизмов, можно выделить 2 ее стороны:
1. Славянизмы могли использоваться для выражения революционного пафоса, гражданской патетики. Здесь Пушкин продолжал традиции Радищева и писателей-декабристов. Особенно характерно такое использование славянизмов для политической лирики Пушкина. Например:
Питомцы ветреной судьбы,
Тираны мира! Трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие
рабы!
(«Вольность»)
...Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем
до гроба все влекут...
(«Деревня»)
С другой стороны,славянизмы употреблялись Пушкиным и в их "традиционной» для русского литературного языка функции: для придания тексту оттенка торжественности, «возвышенности», особой эмоциональной приподнятости. Такое употребление славянизмов можно наблюдать, например, в таких стихотворениях, как «Пророк», «Анчар». «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», в поэме «Медный всадник» и многих других поэтических произведениях. Однако традиционность такого употребления «славянизмов» у Пушкина относительна. В более или менее пространных стихотворных текстах, а особенно в поэмах «возвышенные» контексты свободно чередуются и переплетаются с контекстами «бытовыми», характеризующимися употреблением разговорных и просторечных языковых средств. Приведем небольшой пример из «Медного всадника»:
Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился...
И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой...
Необходимо отметить, что употребление «славянизмов», связанное с патетикой, эмоциональной приподнятостью выражения ограничивается поэтическим языком Пушкина. В его художественной прозе оно не встречается вовсе, а. в критико-публицистической прозе эмоциональная выразительность «славянизмов» хотя и проступает часто, как мы видели, довольно заметно, по все же она сильно приглушена, в значительной степени «нейтрализована» и, во всяком случае, никак не может равняться с эмоциональной выразительностью «славянизмов» в языке поэзии.
Вторая большая стилистическая функция славянизмов в творчестве поэта – это создание исторического и местного колорита.
Во-первых, это воссоздание стиля античной поэзии (что более характерно для ранних стихотворений Пушкина («Лицинию», «Моему Аристарху, «Гроб Анакреона», «Послание Лиде», «Торжество Вакха», «К Овидию»), но и в поздних сочинениях поэта славянизмы выполняют эту стилистическую функцию: «На перевод Илиады», «Мальчику», «Гнедичу», «Из Афенея», «Из Анакреона», «На выздоровление Лукулла»). Например:
Мудрый после третьей чаши
Все венки с главы слагает
И творит цж возлиянья
Благодатному
Морфею.
(«Из Афенея»)
Юношу
, горько рыдая, ревнивая дева брани
ла.
К
ней на плечо преклонен, юноша вдруг задремал,
Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея,
И улыбалась ему, тихие слезы лил
.
(«Из Анакреона»)
Во-вторых, славянизмы используются Пушкиным для более достоверной передачи библейских образов. Он широко употребляет библейские образы, синтаксические конструкции, слова и словосочетания библейской мифологии.
В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной,
И да почию безмятежный,
Пока дохнет веселый день
И двигнется ночная тень.
Можно сравнить со строками из Библии:
Да лобжет мя от лобзаний уст твоих: яко блага сосца твоя паче вина, и вона мирра твоего паче всех аромат.
Повествовательный, приподнятый тон многих стихотворений Пушкина создается за счет синтаксических конструкций, свойственных Библии: сложное целое состоит из ряда предложений, каждое из которых присоединяется к предыдущему с помощью присоединительно-усилительного союза И.
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье,
И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой...
В- третьих, славянизмы используются Пушкиным для создания восточного слога («Подражание Корану», «Анчар»).
В-четвертых – для создания исторического колорита. («Полтава», «Борис Годунов», «Песнь о вещем Олеге»). Например, в монологе Бориса Годунова:
Ты, отче патриарх, вы все, бояре,
Обнажена душа моя пред вами:
Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем..,
О праведник! О мой отец державный!
Воззри с небес на слезы верных слуг!
Старославянизмы также используются А. С. Пушкиным для создания речевой характеристики героев. Например, в драме Пушкина «Борис Годунов» в диалогах с хозяйкой, Мисаилом, Григорием чернец Варлаам ничем не отличается от своих собеседников: [Хозяйка:]
Чем-то мне вас потчевать, старцы честные?
[В
ар
лаам
:]
Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?.
Или: [Варлаам:]
Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли: все нам равно, было бы вино... да вот и оно!»
В разговоре с приставами Варлаам иной: особой лексикой, фразеологическими единицами он старается напомнить дозорным о своем сане: Плохо,
сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу дают. Прииде
грех велий
на языцы земнии.
Нередко славянизмы используются Пушкиным как средство пародирования стиля литературных противников, а также для достижения комических и сатирических эффектов.
Чаще всего такое употребление славянизмов встречается в «статейной», критико-публицистической прозе Пушкина. Например: «Несколько московских литераторов... наскуча звуками кимвала звенящего,
решились составить общество... Г-н Трандафырь открыл заседание прекрасной речью, в которой трогательно изобразил он беспомощное состояние нашей словесности, недоумение наших писателей, подвизающихся во мраке, не озаренных светильником критики»
(«Общество московских литераторов») ; «Приемля журнальный жезл,
собираясь проповедовать истинную критику,
весьма достохвально
поступили бы вы, м. г., если б перед стадом своих подписчиков
изложили предварительно свои мысли о должности критика и журналиста и при
несли искреннее покаяние
в слабостях, нераздельных с природою человека
вообще и журналиста в особенности. По крайней мере вы можете подать благой пример собратий вашей...»
(«Письмо к издателю»); «Но и цензора не должно запугивать... и делать из него уже не стража государственного благоденствия,
но грубого буточника, поставленного на перекрестке с тем, чтоб не пропускать народа за веревку» («Путешествие из Москвы в Петербург») и т. п.
Нередко ироническое и комическое употребление славянизмов и в художественной прозе Пушкина. Например, в «Станционном смотрителе»: «Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную,
но опрятную обитель.
Они изображали историю блудного сына...
Далее, промотавшийся юноша, в рубище
и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу... блудный сын
стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца,
и старший брат вопрошает
слуг о причине таковой радости».
Не чужд комического и сатирического употребления «славянизмов» и поэтический язык Пушкина, особенно язык шутливых и сатирических стихотворений и поэм («Гавриилиала») и эпиграмм. В качестве примера можно привести эпиграмму «На Фотия»:
Полу-фанатик, полу-плут;
Ему орудием духовным
Проклятье, меч, и крест, и кнут.
Пошли нам, господи, греховным,
Поменьше пастырей таких, —
Полу-благих, полу-святых
.
Славянизмы на протяжении всей творческой деятельности Пушкина являются неотъемлемой частью лирики поэта. Если в раннем творчестве для создания поэтического образа славянизмы привлекались чаще других слов, то в зрелых произведениях, как и в современной поэзии, художественный образ мог создаваться за счет особых поэтических слов, русских и старославянских по происхождению, и за счет нейтральной, общеупотребительной, разговорной лексики. В обоих случаях мы имеем дело с пушкинскими стихами, не имеющими себе равных в русской поэзии. Большой удельный вес имеют славянизмы в стихотворениях «Погасло дневное светило...»,
«Черная шаль», «Гречанка», «К морю», «Ненастный день потух...»,
«Под небом голубым...»,
«Талисман».
В лирических произведениях «Ночь», «Все кончено», «Сожженное письмо», «К А. П.
Керн», «Признание», «На холмах Грузии...»,
«Что в имени тебе моем?...»,
«Я вас любил..
.» поэтический образ создается за счет общеупотребительной русской лексики, что не только не лишает произведения силы эмоционального воздействия на читателя, но заставляет читателя забывать о том, что перед ним художественное произведение, а не действительное, искреннее лирическое излияние человека. Подобных поэтических сочинений русская литература до Пушкина не знала.
Таким образом, выбор церковнославянского или русского выражения
основывается у Пушкина на принципиально иных принципах,
чем у его предшественников. Как для «архаисто
в» (сторонников «старого слога»),
так и для «новаторов» (сторонников
«нового слога») важна ровность стиля в пределах
текста; соответственно, отказ от галлициз
мов или от славянизмов
определяется стремлением к стилистической последовательности.
Пушкин отвергает требование единства стил
я и, напротив, идет по пути сочетания стилистически разнородных
элементов. Для Ломоносова выбор формы (церковнославянской
или русской) определяется семантической с
труктурой жанра, т.е. в конечном счете славянизмы соотносятся
с высоким содержанием, а русизмы — с низким, эта зависимость осуществляется опосредствованно (через
жанры). Пушкин начинает как карамзинист,
в его творчестве явно прослеживается карамзинистский
«галло-русский»
субстрат, и это обстоятельство определяет характер сближения «славянской» и «русской» языковой стихии в его творчестве.
Однако позднее Пушкин выступает как противник отождествления литературного и разговорного языка — его позиция в этом отношении близка позиции «архаистов».
В 1827 г. в «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях» Пушкин определил сущность главного критерия, с которым писатель должен подходить к созданию литературного текста: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но - в чувстве соразмерности и сообразности».
В 1830 г. в «Опровержении на критики», отвечая на упреки в «простонародности», Пушкин заявляет: «... никогда не пожертвую искренностию и точностию выражения
провинциальной чопорности и боязни казаться простонародным, славянофилом и т. п.».
Обосновывая теоретически и разрабатывая практически это положение, Пушкин в то же время понимал, что литературный язык не может представлять собой только простую копию разговорного, что литературный язык не может и не должен избегать всего того, что было накоплено им в процессе многовекового развития, ибо это обогащает литературный язык, расширяет его стилистические возможности, усиливает художественную выразительность. В «Письме к издателю» (1836) он формулирует эту мысль с предельной четкостью и сжатостью: «Чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя. Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разговорным — значит не знать языка».
В статье «Путешествие из Москвы в Петербург» (вариант к главе «Ломоносов») Пушкин теоретически обобщает и четко формулирует свое понимание взаимоотношения русского и старославянского языков: «Давно ли стали мы писать языком общепонятным? Убедились ли мы, что славенский
язык не есть язык русский и что мы не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего еще не следует, чтобы мы могли писать да лобжет
мя
лобзанием
вместо целуй меня»
.
Пушкин разграничивает «славенский» и русский языки, отрицает «славенский» язык как основу русского литературного языка и в то же время открывает возможность для использования славянизмов в определенных стилистических целях.
Таким образом, при всем сходстве роли Пушкина и Ломоносова в истории русского литературного языка, их языковые установки обнаруживают существенные отличия. Прежде всего Пушкин явно не разделяет теории трех стилей (как, впрочем, не разделяют ее карамзинисты и шишковисты) и, напротив, борется со стилистической дифференциацией жанров. При этом Пушкин полностью отказывается от тех критериев стилистической ровности текста, которыми руководствовался Ломоносов, а также шишковисты и карамзинисты. Он вообще не стремится к единству стиля в пределах произведения, и это позволяет ему свободно пользоваться церковнославянскими и русскими стилистическими средствами. Проблема сочетаемости разнородных языковых элементов, принадлежащих разным генетическим пластам (церковнославянскому и русскому), снимается у него, становясь частью не лингвистической, а чисто литературной проблемы полифонии литературного произведения. Таким образом, лингвистические и литературные проблемы органически соединяются: литературные проблемы получают лингвистическое решение, а лингвистические средства оказываются поэтическим приемом.
Итак, Пушкин, как и Ломоносов, вводит в литературный язык как книжные, так и разговорные средства выражения— в отличие от карамзинистов, которые борются с книжными элементами, или от шишковистов, которые борются с элементами разговорными. Однако, в отличие от Ломоносова, Пушкин не связывает разнообразие языковых средств с иерархией жанров; соответственно, употребление славянизмов или русизмов не обусловлено у него, как у Ломоносова, высоким или низким предметом речи. Стилистическая характеристика слова определяется не его происхождением и не содержанием, а традицией литературного употребления.
Вообще литературное употребление играет у Пушкина куда более значительную роль, чем у Ломоносова. Хотя уже Ломоносов эксплицитно ориентировал литературный язык на литературу, однако эта ориентация имела в значительной степени программный и утопически характер, поскольку почти не было еще той литературы, на которую можно было ориентироваться. Таким образом, программа Ломоносова в значительной степени устремлена в будущее, а не опирается на предшествующий литературный процесс. Напротив, Пушкин ощущает себя в рамках определенных литературных традиций, на которые он и опирается; его языковая установка поэтому не утопична, а реалистична. Вместе с тем, задача для него состоит не в том, чтобы предложить ту или иную программу формирования литературного языка, а в том, чтобы найти практические способы сосуществования различных литературных традиций, максимально исполь
зуя те ресурсы, которые заданы предшествующим литературным развитием.
Синтез двух направлений — карамзинистского и шишковистского, осуществленный Пушкиным, отражается в самом его творческом пути; путь этот исключительно знаменателен и, вместе с тем, необычайно важен для последующий судьбы русского литературного языка. Как говорилось выше, Пушкин начинает как убежденный карамзинист, но затем во многом отступает от своих первоначальных позиций, в какой-то степени сближаясь с «архаистами», причем сближение это имеет характер сознательной установки. Так, в «Письме к издателю» Пушкин говорит: «Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному. Не одни местоимения, но и причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре. Мынe говорим: карета скачущая по мосту, слуга метущий комнату,
мы говорим: которая скачет, который метет
и т. д.)
— з
аменяя выразительную краткость причастия вялым фротом.
Из того еще не следует, что в русском языке прича
стие должно быть уничтожено. Чем богаче язык выражен
иям и оборотами, тем лучше для искусного
писателя.» Все сказанное обусловливает особый стилистический
оттенок как славянизмов, так и галлицизмов в творчестве
Пушкина: если славянизмы рассматриваются им как стилистическая
возможность, как сознательный поэтически
прием, то галлицизмы воспринимаются как более или мен
ее нейтральные элементы речи. Иначе говоря, если галл
ицизмы
составляют в принципе нейтральный фон, то славянизмы
— поскольку они осознаются как таковые — несут э
ст
етическую нагрузку. Это соотношение определяет последую
щее развитие русского литературного языка.
Итак, уникальная неповторимость языка Пушкина, находящая свое конкретное воплощение в литературном тексте на основе чувства
соразмерности и сообразности, благородной простоты, искренности и точности выражения,—таковы главнейшие принципы Пушкина, определяющие его взгляды на пути развития русского литературного языка в задачи писателя в литературно-языковом творчестве. Эти принципы полностью соответствовали как объективным закономерностям развития русского литературн
ого языка, так и основным положениям развиваемого Пушкиным нового литературного направления — критического
реализма.
Итак, в завершении моей работы хочется сказать, что в ней показана, конечно, не вся литературная и филологическая деятельность Ломоносова и Пушкина, но надеюсь, что мне удалось последовательно и точно отразить те моменты их работы, которые представляют интерес в свете поставленной передо мною задачи.
Подведем итог.
Михаил Васильевич Ломоносов, придя в науку, и, в частности, в литературу, столкнулся с проблемой, которая заключалась в невозможности общения, тем более научного, на русском языке. С одной стороны тому «способствовал» огромный балласт старославянизмов, которые не только тормозили развитие языка, но и топили его в глубине веков. С другой – засилье слов иностранного происхождения. Вся филологическая деятельность Ломоносова свелась к борьбе с этими двумя причинами. В результате этой активной деятельности и возникла его теория языковых стилей, которая произвела ошеломляющее впечатление и основательно встряхнула глыбу русского языка, с которой дождем посыпались мертвые и чуждые слова, обороты речи и синтаксические формы, а взамен пришли родные, отвечающие духу времени и русскому сознанию.
Через несколько десятилетий еще один литератор отважился сделать то же, что и его великий предшественник, причем сделал это с видимой легкостью, как бы играючи. Александр Сергеевич Пушкин увидел не столько некоторую половинчатость, а скорее уже устарелость ломоносовского языка и изменил его в интересах нового времени. Это нисколько не принижает Ломоносова. Не надо забывать, что он работал во времена расцвета классицизма, во главе угла которого стояли строгий порядок и симметрия, а также трехчастность. Но как реализм сменил классицизм в литературе, так и пушкинская теория сменила ломоносовскую в теории литературного языка. Этот процесс исторически закономерен и принес неоспоримое благо русскому языку, поставив его в ряд языков мирового значения и чуть ли не на первое место по поэтичности и образности.
|
