Анализ стихотворения Анны Ахматовой “Летний сад”.
Суть поэта - его душа. Обязанность поэта - не только вложить свою
душу,свое видение мира в стихи, но и донести, уметь донести до читателя главное.
Конечно, таким образом, от сложности натуры поэта зависит сложность его стихов.
Трудно с первого раза разобраться в Пастернаке или О. Мандельштаме. Но вот
про-ступает и обязанность читателя: разобраться, понять, осмыслить стихи, в которых не
всегда обычные образы, необычная жизнь, необычны функции света и цвета. Поэтому свой
анализ я хочу построить с позиции “понять”, а не ”критиковать”.
Говоря просто, стихи- это мысли и чувства поэта, прошедшие через его
душу, через его особый образный мир. По большому счету ,стихотворение Ахматовой «Летний
сад» есть набросок Летнего сада в Петербурге, прошедшее такую «обработку».
Только с первого взгляда здесь не видно никакой системы. Но «безыдейность» стихотворения (в
нем нет философской идеи)- это еще не повод для того для того, чтобы упрекать его в
отсутствии схемы. Идею, как связующее начало , подменяет здесь тема: Летний сад и впечатления
поэтессы. Немного преувеличивая, можно сказать, что идей стихотворения и «Летний сад»
является его тема: Летний сад. Ахматовой позволено все.
Образный ряд стихотворения двоичен , неоднозначен. Я возьму на себя ответственность
предположить, что в нем Ахматова очень близка к символистам. Игра словами, а вернее,
значениями слов поразительна. Например, в первом двустишии ключевым является слово «розы» :
Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград.
Конечно, можно предположить, что в летнем саду растут розы. Но в системе стихотворения
«розы» приобретают иное значение. Если предположить, что ряд «розы» - «единственный ряд» -
«ограда» - это смысловая градация по убывающей, тогда «розы» понятие шире, чем «ограда»
(что-то вещественное), выше чем образ «единственный сад» (что-то уже личное и уже
неопределенное).
В ней слово «розы» без изменения смысла, каждый писатель для себя может заменить на
«красота», «природа», «прошлое». Ахматова, как символистка, будто призывает нас дорисовать
всё самим, додумать. И так на протяжении всего стихотворения, в котором нет об-разов и вообще
существительных, не несущих дополнительную смысловую нагрузку.
Как и «розы», несколько неуместным для читателя является сочетание «невская вода» в
строках :
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
Да, «невская вода» - это тоже в своём роде логический центр, перепутье двустишья, где
читатель сам выбирает себе дорогу. Конечно, можно доказывать фактами из биографии поэтессы,
что она непосредственно была в саду при большой Неве. Можно предположить, что статуи под
«невской водой» - это метаморфическое, от «второго лица» изображение, этюд воздуха
Санкт-Петербурга, когда его влажность просто мешает дышать и пьянит, когда он кажется
осязаемым, как вода.
Мне же здесь видится ещё кое-что. В конспекте четырёх следующих двустиший образ «вода»
приобретает совсем новое значение. Это значение смысловой связки. Ведь «перепутья» следующих
трёх строф: «мачты», «двойник», «лебедь» - немыслимо связать никакими словами, кроме как
«вода». И здесь открывается новый горизонт возможностей для фантазии. Мы видим глазами
Ахматовой в Летнем саду, «мачты», которые …. Уносят нас в океан. «Лебедь» - и перед нами
гладкое озеро сада. «Двойник», то есть отражение как бы погружает нас в воду. А эхо
четвёртого ?????????? в этой системе («Врагов и дру-зей, друзей и врагов») есть не что иное,
как зеркальное отражение слов от водной стихии системы. Оно погружает нас в словесный,
звуковой океан отражений. Здесь не нужно ис-кать смысла, нужно повторять слова, закрыв глаза.
Теперь разберёмся, зачем нужна эта цепочка. По-моему, «водная стихия» должна увлекать
читателя с собой. По уже знакомой на системе градации земного и осязаемого – к возвышенному и
внутреннему через совокупность этих образов. Повторяем с закрытыми глазами: «мачта» ( и в
нашем сознании осязаемая мачта, всё вполне реально, море) – «лебедь» (это уже ассоциативный
образ : «красота», «грация», «озеро») – «двойник»( и в го-лове пробегает: «тайна», «загадка»,
«отражение») – «враги и друзья» (опять перепутье: вне системы можно рассматривать облики
людей, но мы закрыли глаза, и у нас получает-ся: черное и белое, свет и тьма, добро и зло).
Все нужно рассматривать имперически, не наполняя смыслом, так мне кажется. Оглянитесь,
сколько разных, противоречивых чувств проходит сквозь нас за четыре этих строфы. Но даже в
этой череде водных отражений проглядывает логика, завязаться узлом на образе «вода». Эта
логика сложна, потому что описательна, она построена на чувствах, должна постепенно
подниматься к воображению читателя по ступенькам-образам. Но не нужно искать здесь логику,
которая работает на идею. Идеи нет, я об этом уже говорил. Есть просто полет фантазии, есть
картина, она за-шифрована, она волшебна. И чем больше мы вглядываемся в нее, тем больше
эстетиче-ского удовольствия мы получаем от стихов Анны Ахматовой.
Последние три строфы — это просто симфония. Ключ и метод те же, но на смену чисто
ассоциативным образам, которые воздействуют на нас через сознание и понимание (лебедь,
двойник, розы, вода) приходят имперические: звук, свет, цвет, пространство. И получается
необыкновенная картина.
Все зарождается в шестом действии.
А шествию теней не видно конца
От воды гранитной до двери дворца.
Здесь «шествие» – лишь только намёк на звук.«Тени» - это всего лишь зачатки цвета и света.
Это пространство (кстати, в чистом виде оно появляется впервые) выражено очень чётко и
обозначенное гранитом вазы и дверью дворца. Таким образом, перед нами картина, которую можно
дорисовать, она реальна: блики солнца («шествие теней»), может быть, аллея у входа в летний
дом Петра Первого (вара и дворец), сумерки.
Но в предпоследней строчке пространство размывается: «ваза» и «гранит» превращаются в
неопределённое «тени». Цвет и свет, как ночь, распространились повсеместно. Звук де
формируется. Он тоже становится объёмным. «Шествие» переходит в «шёпот». Мы как будто подняли
голову, уже не видим конкретных предметов, а только необъятные «ночь», «высота». Мы
чувствуем: «любовь», «тайна».
Опять интериоризация, опять переход от конкретного предмета к впечатлению.
Эта цепочка завершается первой строкой дистилия:
И всё перламутром и яшмой горит…
Звук переходит в аллитерацию, настойчивое повторение звонкого «р». Свет, постепенно, от
тёмного к светлому, перерос в перламутровый и яшму. Эта цвета океана, неба – чего
угодно!
Пространство уже не то чтобы между «вазой» и «дверью», оно выпрыгнуло даже из неопределённого
«тени». И получилось «всё». «Всё… горит…». А последний глагол в строке ассоциативно
соединяет в себе пространство, звук, свет, цвет. Картина неопределённа, но завораживающа.
Читатель уже не на земле, он в перламутре и яшме неба, но он не видит: он может теперь только
чувствовать.
Таким образом, система описания осталась та же. Разница в том, что в первой части
стихотворения поэтесса пользовалась благодарными красками образом и символов, чтобы донести
до читателя картину и заставить его, перенося через сознание, её образы, переживать то, что
когда-то переживала она, глядя на океан Летнего сада. Во вторых части по той же схеме
(осязаемое, реальное – неопределённое – внутренний мир) она рисует светом, цветом,
пространством, звуком. Она заставляет переживать, сначала сгущая краски, а потом размывая
их. Но эта схема работает. Главное доходит до мозга. Без перепадов, без резких и колких
враз. Остаться должно только чувство, общее впечатление.
Я говорил уже про обязанность поэта: донести свои чувства до нас, смертных. Искусство
«передать» - одно из самых великих. И нет предела совершенству. А загадку Летнего сада, точно
так же, как и «анычара», «осени первоначальной», «весенней грозы» и «первого майского грома»
можно открывать каждый раз по-другому Анна Ахматова уви-дела сад так, как его описала. Может
быть, Тютчев или Пушкин увидел бы его иначе. Но никто не познал бы истины. Истина – удел не
человека. Поэтому к последней строке я отношусь глубоко философски:
Но света источник таинственно скрыт.
|
