Александр Мень

ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ

В поисках пути, истины, и жизни

Рекомендовано Министерством общего и профессионального образования Российской Федерации в качестве пособия для системы дополнительного образования учащихся

Москва 2001

НОВЫЙ СОВМЕСТНЫЙ ПРОЕКТ

Института «Открытое общество» и Министерства общего среднего и профессионального образования РФ

«Учебная литература нового поколения»

Проект направлен на создание учебных материалов, соответствующих лучшим образцам мировой учебной литературы как с точки зрения содержания, методики, так и формы подачи материала. Новые учебные материалы будут прежде всего ориентированы на гуманитарные гимназии, лицеи и школы с углубленным изучением определенных предметов.

ББК 86.3 М 50 УДК 27+29

Составители:

священник Александр Борисов, Р.И-Альбеткова, А.Я'.Андреева, Е.Ф.Сабуров, В.Л.Файнберг, П.В.Мень

Редакционная коллегия:

Н.В.Веселовская, В.И.Власенко, В.И.Даниленко, МА.Журинская, А.И.Княжицкий, А.Г.Николаевская

Макет и оформление:

В.П.Кузнецов

Мень Александр

М 50 История религии. В 2 кн. Кн. 1-я: В поисках Пути, Истины и Жизни: Учеб. пособие. — М.:

Издательская группа «ФОРУМ-ИНФРА-М», 2001. — 216 с.: ил.

Книга Александра Меня «История религии. В поисках Пути, Истины и Жизни» — это повествование о духовных исканиях человечества. Читатель найдет в ней богатый материал о духовных традициях Древнего Востока, о религии и философии Древней Греции, о событиях библейской истории со времен вавилонского плена до прихода в мир Иисуса Христа.

Книга предназначена для преподавателей и учащихся средней школы, гимназий, лицеев, а также для всех, кто интересуется историей религии. Она может быть использована как самостоятельное учебное пособие и как дополнительный материал при изучении других исторических дисциплин.

ISBN 5-86225-621-0 © Фонд имени Александра Меня, 1997 © Издательский Дом «ФОРУМ», 1997

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Творческое наследие Александра Меня поражает своей многогран­ностью и широтой научного кругозора. Когда окидываешь взглядом проделанную им работу в области библиологии, религиоведения, исто­рии культуры, литературы, то удивляешься громадному объему его тру­да. Видный деятель Русской Православной церкви, библеист, богослов, проповедник, он за свою недолгую жизнь сделал столько, что было бы по силам только целому коллективу.

Его глубокие теоретические исследования сочетались с активной проповеднической деятельностью. Он жил предельно насыщенной жизнью: служил в храме, писал книги и статьи, читал лекции в школах и вузах, выступал по радио и телевидению. Отец Александр без остат­ка отдавал себя служению Богу и людям.

Будущий пастырь родился в 1935 г. Уже в ранней юности Алек­сандр ясно осознал, что станет священником. В школьные и студенчес­кие годы он жадно пополнял и расширял свои религиозные познания. Не следует забывать, что пора его юности пришлась на разгул атеизма, когда государство и общество оказывали на верующих невероятное давление. Сохранить, защитить веру в таких условиях значило совер­шить нравственный подвиг.

Удивительным внутренним благородством была отмечена вся деятельность Александра Меня — пастыря и ученого. Человек эн­циклопедических знаний, он был открыт великой Правде. Главный труд его жизни — серия книг по истории религии, а также книга об Иисусе Христе «Сын Человеческий». В них отец Александр прослеживает духовную историю человечества, поиски смысла бытия. В своих рабо­тах он показал, что эти искания есть не что иное, как восхождение к Истине, а Истина — это Христос.

Крупнейший ученый-библеист, Александр Мень мечтал написать учебник по истории религии. Трагическая гибель священнослужителя в 1990 г. помешала осуществлению этого плана. Грандиозный замы­сел не был завершен, но остались книги отца Александра, его бесцен­ный научный архив. Работа по созданию учебника была продолжена друзьями и близкими Александра Меня.

Предлагаемые вниманию читателей учебные пособия, объединен­ные общим названием «История религии», составлены по материалам книг, написанных отцом Александром. Составители сочли своим дол­гом сохранить его неповторимую интонацию, которая так памятна всем, кому выпало счастье слышать этого незаурядного человека.

В первой книге «В поисках Пути, Истины и Жизни» исследуются истоки религии, рассказывается о первоначальных верованиях — от доисторической мистики до представлений о живом Боге. В книге повествуется о возникновении древней израильской религии, давшей миру освобождающий огонь Света и Истины, о приходе Мессии в мир, о Его земной жизни и победе над смертью. Мы осознаем, что духовные искания человечества воплотились в личности и учении Иисуса Христа, что Его рождение по самым глубинным причинам стало началом но­вой эры — эры торжества Истины.

Вторая книга «Пути христианства» охватывает I тысячелетие по Р.Х. В ней рассказывается о распространении христианства, о мис­сионерской деятельности учеников Иисуса, о первой христианской им­перии, об Отцах Церкви, о причинах великого церковного раскола, о крещении Руси. Автор раскрывает тайну приобщения к Церкви тысяч и тысяч людей через любовь, что сегодня чрезвычайно важно для ду­ховного возрождения России.

Александр Мень не идеализирует христианство, он показывает ре­альную картину жизни Церкви, не скрывая ее драматических сторон:

борьбы мнений, раскола, ересей, вспышек фанатизма. Высочайшая нравственная позиция автора позволяет объективно освещать все эти вопросы.

I. ИСТОКИ РЕЛИГИИ

Ты создал нас для Себя,

и мятется сердце наше,

доколе не успокоится в Тебе.

Августин

ВВЕДЕНИЕ

В духовной жизни человека трудно найти фактор, который играл бы более важную роль, чем религия. В поисках Бога человечество исходило немало дорог, пройдя путь от мироотрицающей мистики до богоотрицающего материализма. И лишь тогда, когда путь этот был пройден, на­ступила, выражаясь библейским языком, «полнота времён». Мир подошел к От­кровению величай­шей тайны, и челове­ку был указан путь к совершенной жизни.

Однако человеку была дана свобода выбора — принять Евангелие или отвер­гнуть его. Свобода осталась неприкосно­венной; ее залогом было историческое уничижение Иисуса Назарянина, Его кре­стная смерть и неслы­ханное в своей пара­доксальности учение, принять которое было невозможно без под­вига веры.

Тщетно люди прилагали к христианству привыч­ные им мерки: одни требовали знамений, другие — философских доказательств. Но Церковь устами апостола Павла отвечала: «Мы проповедуем Христа распятого, для иудеев — соблазн, а для эллинов — бе­зумие» (1 Кор 1:23).

Не человеческой, а Божественной вес­тью вошло Евангелие в историю человече­ства. Покорив мно­гих, для иных оно ос­талось соблазном или безумием. Некоторые, приняв его, потом от­ступились. Но идти миру было, в сущнос­ти, уже некуда. Ос­тавалось лишь снова и снова бродить в по­темках заблуждений, которые увлекали че­ловеческий дух в до­христианские времена. Отход от Христа на деле означал возврат к Будде или Конфу­цию, Заратустре или Платону, Демокриту или Эпикуру.

Рис.1

Сотворение света. Г. Доре. Гравюра

Поистине прав был Экклезиаст, когда гово­рил: «Нет ничего нового под солнцем» (Еккл 1:9). Рассматривая любое из учений, возникших за двад­цать веков, мы убеждаемся, что все они сводятся к повторению чего-то уже пройденного.

Рецидивы доевангельского сознания еще слишком часто дают о себе знать и среди христи­ан. Они проявляются и в отрешенном спиритуа­лизме¹ , и в авторитарной нетерпимости, и в маги­ческом обрядоверии. Это вполне объяснимо: ведь две тысячи лет — срок ничтожный для того, что­бы преодолеть «язычество» и осуществить хотя бы часть задач, поставленных миру Богочелове­ком. А они поистине абсолютны и неисчерпае­мы. Можно сказать, что «закваска» Евангелия только начала свое преобразующее действие.

* * *

История не знает ни одного народа, который был бы совершенно лишен веры. Даже атеистов нельзя считать людьми по-настоящему неверую­щими. Идеологические мифы, которые принима­ются ими на веру, — это, по существу, перели­цованная религия. В результате возникают «верования» атеизма, пытающиеся привнести смысл в бессмыслицу, предназначенные прими­рить человека с тем, что он по своей природе не может принять.

Есть что-то трагическое и таинственное в стремлении атеистов укрыться от бездны равно­душной Вселенной, от пустого холодного неба. Тут не просто страх и тревога, но неосознанное тяго­тение к тому, что догматика материализма отри­цает, а именно к Смыслу, Цели, разумному Началу мира.

Дух человека веками стремился к красоте, добру и чему-то Высшему, достойному поклоне­ния. Можно ли видеть в этом лишь пустой само­обман? Не естественнее ли признать, что подоб­но тому, как тело связано с материальным миром природы, так и дух тяготеет к незримой Реально­сти? И разве не показательно, что, когда человек отворачивается от этой Реальности, вместо нее возникают суеверия и секулярные² «культы»? Иными словами, если человек уходит от Бога, он неизбежно приходит к идолам.

Плохо, когда пустуют храмы, однако еще хуже, когда храмы полны, но пустуют сердца. Внешнее исполнение обрядов — далеко не всегда показа­тель благополучия веры, и, напротив, слабая посе­щаемость храмов отнюдь не доказывает ее упад­ка. К тому же внешние формы церковной жизни всегда менялись в прошлом, будут меняться они и в дальнейшем.

Даже потеряв Бога, люди страстно ищут аб­солютного- И только религия остается наиболее личностной из всех форм человеческой деятель­ности. Поэтому именно в ней дух, затерянный в лабиринтах цивилизации, вновь и вновь обретает для себя прочную основу и внутреннюю свободу. Личность, т. е. высшее проявление человеческого, всегда будет находить оплот в Святыне.

Знаменитый физик Макс Борн, говоря о про­пасти, в которую катится цивилизация, подчерки­вал, что лишь религиозные идеи могут вернуть здоровье обществу. «В настоящее время, — пи­сал он, — только один страх вынуждает людей сохранять мир. Однако такое положение неус­тойчиво и должно быть заменено чем-то луч­шим. Нет необходимости искать где-то далеко принцип, который мог бы стать более прочной основой для устройства наших дел... В нашей части мира этот принцип содержится в христиан­ской доктрине».

Люди, говорящие о «гибели религии», либо близоруки, либо намеренно закрывают глаза на действительность, либо, наконец, являются жерт­вами дезинформации.

Сегодня, как никогда, актуально звучат слова апостола Павла, сказанные две тысячи лет назад:

«Нас почитают умершими, но вот, мы живы» (2 Кор 6:9).

__________________________________________________

¹ Спиритуализм (от англ. spirit — дух) — философс­кое воззрение, утверждающее примат духовного начала мироздания при вторичности, «ненужности» его мате­риального начала. Не является учением христианской Церкви.

² Секулярный — светский, не относящийся ни к сфе­ре религиозной жизни, ни к церковным структурам; на­пример, секулярное государственное устройство подразу­мевает, что религиозные воззрения являются частным делом людей, а не их гражданской обязанностью-

ПРИРОДА ВЕРЫ

Бытие и вера

Что же такое вера? Ученые и богословы определя­ли ее по-разному и порой очень противоречиво. Религию связывали с чувством нравственного долга (Кант), с чувством зависимости (немецкий богослов Шлейермахер); английский мыслитель Рассел определял ее как страх перед неведомым и т. д.

Рис.2

Четвертый день творения. Ю. Карольсфельд. Гравюра

Мы, конечно, не будем останавли­ваться здесь на мнении «просвети­телей», будто рели­гия есть продукт на­меренного обмана. От этого взгляда давно отказались и сами атеисты. Зато гораздо упорнее держались они за другую концепцию XVIII в., согласно которой рели­гия — это плод невежества перво­бытного человека, не знавшего зако­нов природы. По­добные утвержде­ния еще встре­чаются довольно часто в антирелигиозной литературе. Однако вера живет и тогда, когда знания человека о природе становятся полнее; ее исповедуют люди, стоящие на самом высоком уров­не интеллектуального развития.

На особенности верований того или иного народа в значительной степени влияют истори­ческие, географические и этнические факторы. Но религия превалирует над ними: этим объясняется та поразительная духовная общность, которая нередко возникает у народов, разделенных психо­логическими, расовыми и историческими барье­рами. И наоборот, два народа могут составлять расовое, экономическое, историческое и географи­ческое единство, а по своему религиозному созна­нию существенно различаться. «Главные барье­ры между народами, — пишет английский философ и историк Кристофер Даусон, — не раса, язык или география, но различие духа: эллины и варва­ры, иудеи и неиудеи, мусульмане и индуисты, хри­стиане и язычники. Во всех этих случаях суще­ствуют разные концепции действительности, разная мораль и разные эстетические нормы, словом, раз­ный внутренний мир. В основе каждой цивилиза­ции лежат два ду­ховных фактора: исторически сло­жившаяся общ­ность мысли и дей­ствия и внезапное озарение пророка или мыслителя.

Но если ин­теллектуальные и духовные измене­ния приносят ощу­тимые результаты в материальной жизни народов, то чисто внешняя ма­териальная пере­мена дает ничтож­ный положитель­ный эффект, когда она не имеет корня в культуре и психологии. Хорошо известно, что влияние современной ма­териальной цивилизации на примитивные наро­ды обычно не ведет к культурному прогрессу. Наоборот, если оно не сопровождается процес­сом духовной ассимиляции, оно разрушит культу­ру, которую завоевало».

Отрыв культуры от ее религиозных основ не может остаться без роковых последствий. Под­линный культурный расцвет немыслим без интен­сивной духовной жизни.

Чем была бы история Израиля без Библии и чем без Библии была бы европейская цивилизация? Чем была бы западная культура без католичества, индийская — без ее религий, русская — без православия, арабская — без ис­лама? Кризисные и упаднические явления в куль­туре, как правило, бывают связаны с ослаблением религиозного импульса, что приводит творчество к деградации и омер­твению.

Большинство оп­ределений религии говорит почти исклю­чительно о психоло­гических предпосыл­ках веры, но нас интересует сама ее сущность.

Рис.3

Бог создает Адама.

У. Блейк.

Иллюстрация к Книге Бытия. 1795 г.

Религия есть преломление Бытия в сознании людей, но весь вопрос в том, как понимать само это Бытие. Материа­лизм сводит его к не­разумной природе, религия же видит в его основе сокровенную Божественную Сущность и осознает себя как ответ на проявление этой Сущности.

Материальное бытие очевидно для нас — но как мы можем узнать о Бытии Божествен­ном? Мы не видим и не слышим Высшего Бы­тия, откуда же нам известно, что оно реально?

Вера представляет собой такое состояние че­ловека, когда он убежден в существовании чего-либо, не основываясь при этом на каких-либо вне­шних фактических и формально-логических доказательствах, т. е. интуитивно.

На пороге последней тайны

Познавая природу, человек во многом опирается на интуицию; она тем более важна в сфере, отно­сящейся к самой сущности бытия. Великий ка­толический мыслитель Фома Аквинат говорил, что если бы путь человека к Богу проходил только через философское, абстрактное мышление, то вера осталась бы уделом ничтожнейшего меньшинства. На деле же мы видим, что религиозность прису­ща и неграмотному индийскому крестьянину, и европейскому ученому, достигшему вершины со­временных знаний. И происходит это именно потому, что духовное познание есть плод живой интуиции.

Религиозный опыт можно в самых общих чертах опреде­лить как переживание, связанное с чувством реального присут­ствия в нашей жиз­ни некоего Высшего Начала, которое на­правляет и делает ос­мысленным наше су­ществование. Это ощущение дается че­рез непосредственное «видение»,исполнен­ное такой же внут­ренней достовернос­ти, какую имеет ви­дение собственного «Я». И, только про­ходя через интеллек­туальное осмысление, этот опыт кристаллизуется в понятия и символы.

Плотин, выдающийся философ эллинистичес­кого мира, так говорил об этом: «Когда мы видим Бога, то видим его не разумом, а чем-то более высшим, чем разум».

Религиозное переживание нельзя свести ни к какой другой сфере человеческого духа. Точ­нее всего его можно определить как чувство благоговения. Эйнштейн говорил, что «самое прекрасное чувство связано с переживанием Та­инственного... Человек, которому это ощущение чуждо, который потерял способность удивляться и благоговеть, — мертв. Знание о том, что есть сокрытая Реальность, которая открывается нам как высшая Мудрость и блистающая Красота, — это знание и это ощущение есть ядро истинной религиозности».

Самое важное состоит в том, что человек че­рез себя и в себе открывает иное, отличное от при­роды бытие. И чем интенсивнее и совершеннее процесс человеческого самопознания, тем более достоверным становится этот невидимый мир. «Подняться к Богу, — говорил французский философ Габриэль Марсель, — это значит войти в самих себя, более того, в глубину самих себя, — и себя же самих превзойти».

Наше духовное «Я» — окно в мир вселенско­го Духа. Как гармония человека с природой яв­ляется основой его жизни на земле, так Единение с Высшим определяет его духовное существова­ние. Анри Бергсон видел в мистическом опыте не только прорыв к Божественному Единству, но и залог дальнейшего становления человечества.

Происхождение Вселенной всегда волновало людей, особенно людей науки. Жан Жак Руссо еще двести лет назад писал: «Ум путается и теря­ется в этой бесконечности отношений, из которых ни одно не запуталось и не потерялось в массе. Сколько нужно абсурдных предположений, что­бы выводить всю эту гармонию из слепого меха­низма материи, случайно приводимой в движение! Напрасно те, которые отрицают единство замыс­ла, обнаруживающегося в отношениях всех час­тей этого великого целого, прикрывают свои не­лепости абстракциями, координациями, общими принципами, всякими эмблематическими терми­нами; сколько бы они ни старались, я не могу постичь систему существ, подчиненных столь не­зыблемому порядку. Я не в силах верить... чтобы слепая случайность могла произвести разумные существа, чтобы немыслящее могло произвести существа, одаренные мышлением».

Известно и признание Эйнштейна: «Моя ре­лигия — это глубоко прочувствованная уверен­ность в существовании Высшего Разума, который открывается нам в доступном познанию мире».

Материалисты ставят на его место нечто, на­зываемое ими «материей». Но если этой «мате­рии» присущ разум, то это уже не материя...

Технические открытия и научные теории XIX в. на первых порах, казалось, могли служить подтверждением материализма. Тем не менее он неизменно оставался уделом популяризаторов, а также философов, плохо знакомых с наукой, или ученых, плохо знавших философию. В XX в. под влиянием открытий в области физики и биологии материализм вынужден был сделать уступку: «ма­терией» было объявлено все, что имеет объектив­ную реальность.

Но главный внутренний «нерв» материализ­ма остался неизменным. Этим нервом было бо-гоотрицание. На первом плане оказывались не научные и философские проблемы, а эмоциональ­ный пафос богоборчества.

У Маркса протест против религии диктовал­ся его политической борьбой, так как он отожде­ствлял религию с реакцией. Таким же глубоко эмоциональным, далеким от всякой «научности» был и атеизм Ленина.

«Научное мировоззрение», на которое ссы­лаются атеисты, само по себе весьма спорное яв­ление. Нет доказательств, что все бытие поддает­ся анализу науки. Корни мировоззрения всегда уходят глубже научного уровня — в веру, в то или иное убеждение.

Теперь уже никто не ищет в Священном Писании ответов на вопросы химии или геологии, а христианство не ставит себя в зависимость от непрестанно меняющихся научных представле­ний. Человек обращался к Богу и тогда, когда считал Землю плоской, и тогда, когда считал ее планетой, находящейся в центре мира, и тогда, когда поставил на это центральное место Солнце...

Главный спор материализма и религии лежит за пределами экспериментального исследования и относится к проблеме возникновения мирозда­ния. Материалисты утверждают, что Вселенная бесконечна во времени и пространстве. Но ка­кой научный опыт может проникнуть в беспре­дельное и безначальное? Можно ли согласиться с утверждением материалистов, что творческое Начало, находящееся вне пространства, не могло создать бесконечную Вселенную?

Со времен Средневековья богословы выска­зывают мнение, что Вселенная могла и не иметь «начала» во времени, ибо сам творческий акт по природе своей является вневременным.

Чем больше развивается естествознание, тем яснее становится, что познание самих основ мира лежит за пределами науки. Поэтому не прихо­дится удивляться тому, что для большинства под­линных творцов науки, для всех, кто содействовал ее движению вперед, идея создания мира Богом была полна глубокого смысла и жизненного зна­чения.

Рис.4

Софийский собор в Киеве. XI в.

К высшей Реальности человека приобщают и внутренний духовный опыт, и пути разума, и развитие науки.

«Пожалуй, самым непосредственным доказа­тельством совместимости науки и религии, — писал Макс Планк, — является тот исторический факт, что именно величайшие естествоиспытатели всех времен, такие люди, как Кеплер, Ньютон, Лейбниц, были проникнуты глубокой религиоз­ностью».

Карл Линней, создатель биологической клас­сификации, говорил, что в многообразии мира живых существ видит силу Творца. Ломоносов называл веру и знание «дочерьми одного Отца». Паскаль, Ньютон, Фарадей были богословами. Пастер заявлял, что он молится в своей лаборатории, а Ф. Бэкон считал, что «малые знания уда­ляют от Бога, большие — к Нему приближают».

Человек перед Богом

Божественная Реальность остается сокровенной и не подавляет человека необходимой очевиднос­тью, и это сохраняет нашу свободу перед Богом. Постижение Его совершается постепенно, в стро­гом соответствии с готовностью человека к мис­тической Встрече. Бог как бы сокрыт от непос­редственного восприятия. Шаг за шагом входит Он в сознание людей через природу, любовь, чув­ство тайны и переживание Священного. С этим связано и историческое многообразие религий, которое отражает различные фазы и уровни Богопознания.

Тем не менее, у нас есть право говорить о единстве религий. Оно связано и с единством человеческой природы, и с родственностью пере­живаний, которые вызывают чувство Высшего и мысль о Нем. Пусть зачастую вера затемняется эгоизмом, корыстью, примитивным страхом — ее подлинное ядро, благоговение, роднит между со­бой и язычника, и последователя высших миро­вых религий. Даже атеист в какие-то моменты своей жизни оказывается причастным к этому чувству и испытывает близость «неведомого Бога» (см. Деян 17:22-23).

Для того чтобы соприкоснуться с Божествен­ным, необходима особая внутренняя духовная и нравственная подготовка. «Душа никогда не уви­дит красоты, если она сама прежде не станет пре­красной, — писал Плотин, — и каждый человек, желающий увидеть прекрасное и божественное, должен начать с того, чтобы самому сделаться прекрасным и божественным». Великие святые потому и были «боговидцами», что их души были действительно инструментом богопознания. И такими инструментами являлись миллионы чис­тых сердец, искренне любящих Истину. Разли­чие в богопознании религиозных гениев, таких, как Франциск Ассизский, Тереза Авильская, Мей-стер Экхарт, Серафим Саровский и оптинские старцы, и обыкновенных людей заключается в следующем: первые всем своим существом приобщались Божественной жизни и сами станови­лись ее носителями, для вторых же встреча с Бо­гом была подобна мгновенной вспышке молнии, вслед которой наступает мрак. Сознание первых восходит на такие ступени созерцания, где бес­сильны человеческие слова и мысли. Поэтому-то, когда они пытаются поведать нам о постигнутом, они с трудом выражают лишь тысячную часть того, что пережили.

Рис.5

Синагога «Слава Израиля» в Иерусалиме

Встреча с Богом происходит в жизни каждо­го человека, и религиозный опыт есть опыт уни­версальный, всечеловеческий. Разница состоит лишь в том, к какому результату приводит эта встре­ча, готов ли к ней человек или проходит мимо нее. Призыв Незримого часто воспринимается человеком сквозь призму предрассудков и недоверия ко всему, что выходит за пределы повседневного. Иногда этот призыв раздается в душе вялой, ог­раниченной, прикованной к примитивным инте­ресам и целям; в обоих случаях он поистине ос­тается «гласом вопиющего в пустыне» (см. Мф 3:3; Мк 1:3; Лк 3:4; Ин 1:23), ибо душа, не отве­тившая на Божественный призыв, есть духовная пустыня.

«Я жил, — говорит Лев Толстой в своей "Исповеди", — только тогда, когда верил в Бога. Как было прежде, так и теперь: стоит мне знать о Боге, и я живу; стоит мне забыть, не верить в Него, и я умираю». Переворот в сознании верую­щего человека, совершившийся благодаря его встрече с Вечностью, отражается на всем его су­ществе и на его деятельности. Пророк Исайя или Будда, Мухаммад или Савонарола, Гус или Лютер и другие духовные вожди радикально из­меняли ту социальную среду, в которой жили, и эти изменения пережили века.

Рис.6

Собор Нотр-Дам в Реймсе

История всех времен и народов, говорит Макс Планк, весьма убедительно свидетельствует о том, что из непосредственной, незамутненной веры, ко­торую религия внушает своим последователям, жи­вущим деятельной жизнью, исходили самые силь­ные стимулы и значительные творческие достижения, причем в области социальной не мень­ше, чем в области искусства и науки. Действи­тельно, невозможно переоценить вдохновляющую роль веры в жизни великих мыслителей, поэтов, художников, ученых и реформаторов.

Верующий не закрывает глаза на мировое зло, но при этом он отказывается признать его непо­бедимым. Он может смело сказать словами Аль­берта Швейцера: «Мое знание пессимистично, моя вера — оптимистична». Благодаря этому наша простая человеческая жизнь, несмотря ни на что, сверкает красками вечности.

Слово «религия» происходит от латинского глагола religare, что значит «связывать». Она есть сила, связующая миры, мост между тварным духом и Духом Божественным. Укрепленный этой свя­зью, человек оказывается активным соучастни­ком мирового созидания. Бог не порабощает че­ловека, не сковывает его волю, а, напротив, дает ему полную свободу, включающую и возможность от­вергнуть Его, искать своих путей.

В единении с Богом человек обретает полно­ту бытия, а не жалкую покорность. «Когда чело­век, — замечает историк религии Отто Пфлейде-рер, — в свободном повиновении отдает себя Богу, он не боится потерять через это свою человечес­кую свободу и свое достоинство, а, наоборот, верит, что только в союзе с Богом он может поистине стать свободным от тяготы мира, от тисков приро­ды вне нас и от еще худшего ига природы внутри нас... Повиновение Богу есть свобода, — сказал уже Сенека».

Жизнь в вере неотделима от борьбы за тор­жество добра, борьбы за все светлое и прекрас­ное; она должна быть не пассивным ожиданием «манны небесной», а мужественным противо­стоянием злу. Религия есть подлинное основание нравственной жизни. В природе мы не нахо­дим основ для этических принципов. По остро­умному замечанию биолога Томаса Гексли, и пре­ступник, и добродетельный человек одинаково следуют природе, причем первый — в большей степени. Могут возразить, что нравственность диктуется долгом перед обществом. Но ведь само сознание этого долга есть, в свою очередь, не что иное, как нравственное убеждение, в то время как именно отрицание осмысленности бытия, отрица­ние Бога есть путь к торжеству безграничного эгоизма и взаимной борьбы.

Часто и мучительно люди ставят вопрос: почему в мире так много зла? Как совместить Откровение о всесилии Творца и благости Божией со злом, царящим на земле? Боль и гибель, постигающие любое живое существо, накладывают страшную печать на всю нашу жизнь. Смерть захлестывает жизнь, хаос — организованность. Мир созидания постоянно подрывается силами разрушения.

Христианство согласно с тем, что бытие в самом себе несет черты несовершенства, что кос-могенез неотделим от борьбы полярных начал. Но Библия, говоря о мире как о творении Бога, рас­сматривает Вселенную в плане динамическом, в перспективе ее совершенствования. Ветхий За­вет знает о силах Хаоса, но он не обожествляет их, а видит в них лишь тварное начало, которое про­тивится замыслам Творца. Бог, согласно Библии, не может быть источником зла. Оно есть нару­шение тварью божественных предначертаний, а не просто «промедление на пути к совершен­ству», как говорил Эфраим Лессинг.

Образы чудовища Хаоса и Сатаны, которые мы находим в Писании, означают, что катастрофа совершилась в мире духовном. Именно там воз­ник очаг демонического «своеволия», мятеж про­тив гармонии, который отозвался на всей приро­де. «Вся тварь, — говорит апостол Павел, — совокупно стенает и мучится доныне...» (Рим 8:22). «...Потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее» (Рим 8:20). Эти слова указывают на зависимость ны­нешнего состояния природы от вселенского Гре­хопадения. Не является ли и само необратимое природное время с его жестокой неумолимостью своего рода недугом мироздания? Ведь Апока­липсис предсказывает, что в грядущем Царстве времени не будет (Откр 10:6).

Рис.7

Мечеть в Стамбуле

Подобное представление может показаться отрицанием Божественного Всемогущества. Но христианство учит, что любой акт Бога по отно­шению к миру есть Его самоограничение или, как говорили Отцы Церкви, «кенозис» («умаление») Абсолютного. Именно «кенозис» оставляет мес­то тварной свободе, которая не позволяет иска­зить образ своего Создателя.

«Безрелигиозное сознание, — говорит Н.Бер­дяев, — мысленно направляет дело Божие и хва­стает, что могло бы лучше сделать, что Богу сле­довало бы насильственно создать космос, сотворить людей, неспособных ко злу, сразу привести бытие в то совершенное состояние, при котором не было бы страдания и смерти, а людей привлекало бы добро. Этот рациональный план творения целиком пребывает в сфере человеческой ограничен­ности и не возвышается до сознания смысла бы­тия, так как смысл этот связан с иррациональной тайной свободы греха. Насильственное, принуди­тельное, внешнее устранение зла из мира, необхо­димость и неизбежность добра — вот что окон­чательно противоречит достоинству всякого лица и совершенству бытия, вот план, не соответствую­щий замыслу Существа, абсолютного во всех Своих совершенствах. Творец не создал необходимо и насильственно совершенного и доброго космоса, так как такой космос не был бы ни совершенным, ни добрым в своей основе. Основа совершенства и добра — в свободной любви к Богу, в свобод­ном соединении с Богом, а этот характер всякого совершенства и добра, всякого бытия делает не­избежной мировую трагедию. По плану творения космос дан как задача, как идея, которую должна творчески осуществить свобода тварной души».

Творение есть преодоление Хаоса Логосом¹ , которое устремлено в Грядущее. Итак, борьба — закон миротворения, диалектика становления твари.

____________________________________________________________

' Логос (греч. «слово»): 1) термин древнегреческой философии, означающий первоначально единство слова и смысла; 2) в христианстве — обозначение Иисуса Хрис­та как второго Лица Троицы; христианское понятие Ло­госа восходит к первой фразе Евангелия от Иоанна — «В начале было Слово».

ЧЕЛОВЕК ВО ВСЕЛЕННОЙ

Творение, эволюция, человек

В представлении многих древних народов Тво­рец — это мастер, который своими руками изго­товляет необходимую для жизни утварь. На не­которых египетских рельефах можно видеть изображение бога Хнума, делающего человека при помощи гончарного круга. В Индии и Греции считалось, что мир родился из недр Божества.

Только библейское учение противопоставило язычеству и пантеизму¹ всех оттенков идею тво­рения как акта Божественной Воли, Разума и Любви. Этот акт есть звено, связующее Абсолют со всем тварным. Согласно Писанию, созидатель­ная мощь слова Божия, вызвав тварь из небытия, постоянно питает ее и поддерживает ее существо­вание.

Библия рисует космогенез² как восхождение от низшего к высшему, от неорганического к вы­сокоорганизованному существу — к человеку. Это понимание истоков Вселенной облекалось, есте­ственно, в форму, соответствующую уровню зна­ний и типу мышления той далекой эпохи, когда писалась Книга Бытия. Однако дело здесь не только в эпохе. Священный автор говорит о тай­не, которая в силу своей природы лучше всего может быть выражена символически. «В начале сотворил Бог небо и землю» — эти слова Пи­сания не есть констатация научного факта, это язык Мифа в высочайшем и священном значе­нии этого слова. Картина, образ, символ, заменяю­щие абстракцию, — способ, необходимый для вы­ражения непостижимого и присущий языку всех религий.

Интуитивные прозрения, облеченные в миф, нередко опережают развитие науки. Именно в Библии, в отличие от греческих, вавилонских, ин­дийских писаний, мы впервые находим понятие о мире как об Истории, Становлении, Процессе. Мифы и философские системы древности, по су­ществу, стояли вне прошлого и будущего; для них Вселенная вместе с богами, людьми и низ­шими существами пребывала в бесконечности кру­говоротов и циклов. Библейским же пророкам первым открылась внутренняя устремленность мира к совершенству.

В XIX в. появилась теория Дарвина. Противники религиозной веры с восторгом уверовали в дарвинизм и с ожесточением обру­шились на библейские «дни творения». Дарви­низм стал жупелом, которым пугали благочести­вых людей.

Одним из первых понявших подлинно рели­гиозное значение эволюционной идеи был не кто иной, как дед Чарльза Дарвина — поэт и натура­лист Эразм Дарвин. «Мир, — писал он в своей "Зоономии", — развивался... образовывался по­степенно из небольшого начала, увеличивался бла­годаря деятельности присущих ему сил... Какая это возвышенная мысль о безграничной мощи великого Зодчего, Причины всех причин, Отца всех отцов. Существа существ! Ведь если бы за­хотели сравнивать бесконечность, то должны были бы признать, что больше бесконечной силы нуж­но для создания причин действия, чем для созда­ния самих только действий». В этих словах зак­лючена самая суть христианского подхода к эволюции. Согласно Библии, само существование мира зависит от Творца и постепенно питается его созидательной мощью. Отсюда — понятие о «продолжающемся творении».

Эволюция христианского сознания — это не просто движение вперед, но и возвращение твари на пути, предначертанные Творцом, ибо развитие направлено на создание человека, чье призва­ние — одухотворить мир и сделать его откры­тым для новых творческих деяний Бога. Таков смысл развития с точки зрения веры; наука же лишь изучает формы и этапы становления приро­ды; она еще далека от того, чтобы познать все закономерности эволюции.

После возникновения материальных струк­тур вторым чудом природы стала жизнь, кото­рую Эрвин Шредингер называет «самым пре­красным шедевром, когда-либо достигнутым по линии Господней квантовой механики».

Третьим чудом явился человек. Это было еще более чудесным переворотом, чем возникновение жизни. Впервые в истории планеты та Сила, кото­рая движет мирами, — космический Разум, скры­тый за миром явлений, — отобразилась в личностном, тварном существе. До сих пор мироздание — и мертвое и живое — только слепо-бессознательно следовало по пути эволюции, но с появлением чело­века Вселенная в его лице стала обладательницей духа, разума, творческого дара, ей открылся путь вы­сочайшего восхождения.

Антропогенез³ был уникальным явлением, и все современное человечество представляет со­бой один вид. Однако едва ли возможно устано­вить, каким образом произошел этот качествен­ный скачок. По-видимому, эволюция психики не может заполнить пробел между разумом высшего животного и личностным интеллектом челове­ка. Этот шаг, по верному замечанию Пьера Тейяра де Шардена, «должен был совершиться сразу». Разумеется, развитие умственной деятельности приматов подготовило среду и условия для этого переворота. Но дух, самосознание личности как таковые — чудо в мире природы, и именно они делают человека человеком.

Наука может пытаться восстановить после­довательные ступени в развитии мозга — но не более того. Сам же мозг был лишь необходимым инструментом, способным уловить тончайшие виб­рации нематериального плана бытия, стать оруди­ем духа.

В тот момент, когда в существе, обретшем форму человека, впервые вспыхнул свет сознания, когда он стал личностью, произошло соединение двух мировых сфер: природы и духа. «Прах зем­ной» (как называет Библия психофизическое ес­тество человека) сделался носителем «души жи­вой» (Быт 2:7).

____________________________________________________________

' Пантеизм (греч. «всебожие») — воззрение, харак­терное для некоторых философских систем и мистических течений, отождествление Бога с «природой», при котором Бог по сути не является личностным.

² Космогенез (греч. «рождение, происхождение мира») — возникновение Вселенной и представление о нем в религиозных системах и научных теориях; христи­анский космогенез опирается на начальные главы Книги Бытия, так называемый «Шестоднев». Вопреки распрост­раненному заблуждению Шестоднев никак не вступает в противоречие с научными теориями хотя бы потому, что описывает процессы сотворения мира с позиций, неподвла­стных строго научному мышлению.

³ Антропогенез (греч. «происхождение человека») — совокупность религиозных или научных представлений о возникновении человечества, а также сам процесс этого возникновения.

Образ и подобие

«И сотворил Бог человека по образу своему, по образу Божию» (Быт 1:27). Библия всегда гово­рит о Боге как о Начале невидимом. Тема чело­веческого богоподобия на протяжении веков при­влекала внимание богословов, философов и ученых различных школ, исследователей Священного Писания.

Хотя на всей организованной материи мож­но видеть отпечаток ее разумного происхожде­ния, разум в природе — это, скорее, незавершен­ная «программа», он безлик, «диффузен», распылен. Только на человеческом уровне он становится подлинным «образом и подобием» своего Твор­ца. Вселенский Божественный Разум — Ло­гос, — проявляющий себя в эволюции мира, бо­лее всего отображен в личностном разуме и сознательной воле человека.

Божество открывается людям как Сила, пре­вышающая механическую причинность: как выс­шая Свобода и высшее Творчество. И то и дру­гое присуще человеку.

Бог, открывающийся как абсолютное Совер­шенство, приобщает человека к процессу вечного совершенствования. Разумеется, этот процесс не может ограничиваться малым отрезком времен­ного бытия; бессмертие человеческой личности есть залог ее богоуподобления.

Христианская антропология признает в чело­веке три уровня, которые соответствуют трем ос­новным аспектам познания и тройственной струк­туре реальности. Первый, наиболее связанный с внешней природой уровень — тело; второй, по­граничный — душа, или психика; третий, самый глубокий —дух. Дух образует человеческое «Я» и те высшие свойства человека, в которых отра­жен «образ и подобие Божие». Первые два из­мерения — общие у человека и других живых существ. Духом же обладает лишь он один среди всех известных нам творений. Тело и психика изучаются естественнонаучными методами (тело, во всяком случае, всецело); дух же раскрывается преимущественно в процессе интуитивного по­стижения и самопознания.

Первым свойством духа является то, что он реализуется через «Я», через личность, живущую во взаимосвязи с другими личностями. Христи­анское учение признает бесконечную ценность каждой отдельной личности, но при этом считает необходимым единение человеческих личностей, образующих в своей совокупности высшее ду­ховное Целое. В христианстве это называется «соборностью», т. е. таким состоянием Целого, в котором все части сохраняют свою индивидуаль­ность и ценность, не нивелируются.

Другим свойством духа является сознающий себя разум. Именно он способен воспринимать и осмысливать общие закономерности развития при­роды и общества, причинно-следственные связи бытия, смысл происходящих в мире процессов. Сознательная, разумная активность настолько от­личает людей от природы, что для обозначения человечества применяется термин «ноосфера»¹ .

Третье свойство духа — свобода. Только человек может быть «хозяином своих поступков» и нести за них ответственность. Животное не выбирает — выбирает лишь человек. Только для него существует нравственная оценка поступ­ков.

Разумеется, не следует забывать, что сила во­левой энергии человека и относительная свобода его от природных факторов тесно связаны с уров­нем его духовного развития. Человек способен реализовать свою потенциальную свободу толь­ко благодаря развитию, упражнениям, воспитанию в себе высших духовных задатков. В противном случае он как бы отрекается от своего дара. Тог­да он действительно всецело подпадает под дей­ствие низменных инстинктов и общественных условий. Он оказывается неспособным противо­поставить что-либо ни своей биологической при­роде, ни своему окружению. Ведь разум — это также потенциальная способность человека, и если он не подвергается воспитанию, то потенция ос­тается в зачатке. Примером этого могут служить дети, которых вскармливали животные. Несколь­ко таких случаев известно и изучено. Выясни­лось, что великий дар разума у них подобен зерну, которое бросили в почву, лишенную влаги и пи­тательных веществ.

Итак, индивидуальное становление, развитие человека есть обязательное условие для выявле­ния его высшей природы. Одна из основных осо­бенностей человека заключается именно в пре­одолении чисто биологических рубежей. На это указывают запросы людей, которые неведомы животным. Природа человека такова, что изоби­лие земных благ не удовлетворяет его желаний и не сдерживает страстей. Человек ищет в жизни полноты и совершенства, которых не может ему дать одно лишь природное бытие. И дело тут совсем не в обществе и не в «общественных от­ношениях». У человека, который уже познал сво­боду, появляются высшие, сверхприродные интересы и влечения. В этом — залог его бесконеч­ного развития.

Желание обрести свободу настолько сильно в человечестве, что даже марксисты, склонные к детерминизму² , грезят о «прыжке из царства не­обходимости в царство свободы». Мало того, Маркс утверждал, что это царство «лежит по ту сторону сферы соб­ственно материально­го производства». Тем не менее он про­должал считать «ба­зисом» свободы соци­альное и экономичес­кое переустройство. Нет сомнения, поиски оптимальных обще­ственных систем мо­гут служить делу под­линной свободы, но опыт показал, что без признания прав лич­ности и духовных ос­нований этих прав идея освобождения превращается в свою противоположность: в диктат, насилие, раб­ство.

Подобная дегра­дация связана еще и с тем, что в человеке наряду с потребнос­тью в свободе живет боязнь ее. Без ориен­тации на Вечное сво­бода может пугать и вызывать тоску по рабству. «Человек обречен на свободу», — говорил Жан-Поль Сартр, и в этих словах ощущается скрытый ужас. Но подлинная вера не страшится свободы. Она сознает всю трудность этого дара и радостно идет ему навстре­чу. Пусть даже иные представители религии пре­вращают ее саму в уютную клетку, где извращает­ся вера. «Комфортабельный атеизм и комфорта­бельная вера, — по словам Э. Мунье, — встречаются в одном болоте. Для того, кто верен Евангелию, остается всегда живым завет апосто­ла Павла: "К свободе призваны вы, братья" (Гал 5:13)».

Рис.8

Благовещение. Икона. XIV в.

Реализацией духовного начала выступает и стремление к творчеству, неотделимому от исто­рии человеческой культуры. Н. Бердяев в книге «Смысл творчества» считает творчество главной отличитель­ной чертой человека, «позволяющей ему прорываться через этот мир к миру ино­му».

В процессе творчества человек приобщается к ми­ровому духовному бытию, и тут с нео­бычайной силой про­является его богопо­добная сущность. Так, Микеланджело, работая над своими фресками, видел в этом труде священ­нодействие, которым руководит Дух Бо­жий. По словам Флобера, художники являются «органами Бога», посредством которых Он Сам от­крывает Свою Сущ­ность; Мицкевич в своем творчестве чувствовал «силу, не от людей идущую». Бетхо­вен свидетельствовал, что в моменты музыкаль­ных озарений «Сам Бог говорил над его ухом». А. К. Толстой посвятил Божественной природе творческого вдохновения стихотворение: «Тщет­но, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель...»

Ценность подлинно художественного произ­ведения заключается прежде всего в том, что его автор создает некий новый, свой собственный мир. Краски и формы, звуки и слова становятся язы­ком духа.

Не случайно творчество для христианства имеет значение космическое: в нем человек как бы продолжает Божественное дело созидания. Это уже не «Земля» или «Вода» с их темной сти­хийной жизнью, а сознательное существо, творя­щее свой «второй космос» и тем самым соуча­ствующее в творчестве Бога.

Именно поэтому созидательный процесс от­крыт беспредельному совершенствованию. Имен­но поэтому каждый мастер, закончив свой труд, испытывает неудовлетворенность, которая по­буждает его к новым творческим поискам.

Все наше земное творчество есть радость, пе­реплетенная с глубокой тоской по совершенству и идеалу. Мы ощущаем в себе огромные воз­можности, осуществить которые полностью нам не дано. Горизонт и устремления безграничны, а человеческая жизнь коротка, как мгновение. Это касается не только творчества, но и свободы, и разума.

Откуда же такое несоответствие? Является ли оно неустранимой трагедией духа? Если бы наше тяготение к истине, добру и творчеству име­ло лишь призрачную основу, оно не владело бы человеком с такой силой. Поскольку эти порывы вложены в нас, они должны иметь возможность для реализации. Только в перспективе бесконеч­ного развития человеческой личности, далеко за пределами нынешних условий ее бытия, обретает она подлинный простор. Только тогда разум, со­весть, свобода, творчество приводят человека к вершинам подлинного богоуподобления. Иными словами, вопрос о возможностях человека есть вопрос о его бессмертии

____________________________________________________________________.

¹ Ноосфера (греч. «сфера разума») — человечество как разумный компонент биосферы («сферы жизни»); это понятие ввел священник и философ Пьер Тейяр де Шарден в 1927 г.

² Детерминизм (от лат. «определенность») — фило­софская концепция об объективной закономерной взаимо­связи и причинной обусловленности всех явлений.

Человек: смерть и бессмертие

Во все времена людям было свойственно созна­ние неразрушимости духа. Это сознание такое же древнее, как и сам человек. Ритуальные по­гребения у охотников каменного века говорят о начальных фазах веры в бессмертие. А в наши дни у такого «первобытного» (в смысле отноше­ния к цивилизации) народа, как, например, буш­мены, представление о бессмертии имеет вполне определенные черты. Согласно их религии, после кончины дух умершего еще некоторое время живет у его могилы и может время от времени появлять­ся и разговаривать с родственниками мертвеца, оставаясь невидимым. Такой подход, при всей кажущейся примитивности, уже содержит основы учения о бессмертии, характерного для большин­ства мировых религий.

Повсеместное распространение веры в то, что смерть не есть полное уничтожение личности, — факт, заслуживающий внимания. Он свидетель­ствует о почти врожденном чувстве бессмертия «Я», пусть даже не всегда ясно сознаваемом. Иногда его пытаются связать с инстинктом са­мосохранения, и, разумеется, какая-то связь здесь действительно существует. Однако мысль о бес­смертии — не просто биологический феномен. Прежде всего она — проявление духа, интуитив­но ощущающего свою целостную природу.

Одним из распространенных доводов, направ­ленных против идеи бессмертия, является то, что вера в бессмертие, в потустороннее ослабляет волю человека, отвлекает его от земных задач. В зна­чительной степени этот довод порожден извра­щениями той идеи, которую он оспаривает. Ведь не случайно и Ветхий Завет, и Евангелие столь скупо говорят о посмертии: человек должен в этом мире осуществлять свое призвание, а не пассивно ожидать загробной жизни. Горизонт бессмертия только делает перспективу более широкой и труд — более осмысленным. Однако неверно понятое учение о вечной жизни может подорвать творческую активность людей на Земле.

Обычно материалисты связывают веру в бес­смертие с уровнем науки прошлых эпох. У лю­дей, живших тысячи лет тому назад, считают они, вера в бессмертие возникла в результате непо­нимания законов природы и общества. Люди не знали биологических причин смерти, не могли научно истолковать человеческое сознание. Од­нако неясно, почему в этом случае развитие зна­ний не привело к опровержению идеи бессмер­тия. Ведь трудно предположить, что такие ее защитники, как Джозеф Томсон, открывший элект­рон, или Эрвин Шредингер, созда­тель волновой ме­ханики, знали зако­ны природы хуже, меньше, чем пещер­ный человек или древний египтянин.

Многие круп­нейшие представи­тели человеческой мысли разделяли и философски обо­сновывали учение о бессмертии.

Гибель тела от­крывает сознанию путь к переходу в другую форму су­ществования. Ма­териалисты обычно говорят, что со смертью сознание «угасает», но это не более чем плохая метафора. Ведь и в чисто физическом плане бытия «угасание» от­нюдь не означает аннигиляции¹ , а лишь переход одной формы материи или энергии в другую.

Поскольку дух, как мы видим, способен ока­зывать огромное воздействие на жизнь тела, то вполне возможно представить его как силу, ис­пользующую центральную нервную систему в качестве своего инструмента. Мозг в данном случае окажется чем-то отдаленно напоминаю­щим трансформатор или конденсатор.

Рис.9

Богоматерь Владимирская. Икона. Фрагмент. Начало XII в

Когда приемник или электрическая установ­ка выходят из строя, это вовсе не означает, что радиоволны или электроэнергия «испарились», «исчезли». Нечто подобное происходит, по-ви­димому, в соотношении мозга и духа. Разумеется, смерть и разложение мозга нарушают его контакт с духом. Но значит ли это, что дух больше не существует? Может ли доказать это «молчание могил»?

Единый орга­низм биосферы рас­тет, одолевая смерть, но одна за другой отмирают и сменяют­ся его клетки. Иное бессмертие — в но­осфере. Для нее ча­сти столь же важны, как и целое. Она вы­ступает не как без­ликая масса, а как единство мыслящих индивидов.

Смерть настигает животное и делает его своей жертвой, и в че­ловеке гибнет только животное начало. Дух же его, говоря словами Тейяра де Шардена, «ускользает и высвобождается». То, что дух оказыва­ется в состоянии пе­режить распад тела, есть закономерность и важнейший шаг космоса на пути к сверхприродным мирам.

Но если бессмертие — настолько важное для эволюции свойство духа, если оно так желанно для человека, то почему наши представления о судьбе личности после смерти столь неясны и бедны содержанием? На это существует два от­вета. По мнению одних, человечеству еще сужде­но когда-нибудь глубже проникнуть в эти тайны; они лишь мало исследованы, но в принципе — рационально познаваемы. Согласно другой, более вероятной точке зрения, здесь проходит рубеж, который мы не можем преодолеть, находясь по эту сторону бытия. Как невозможно эмбриону понять всю сложность и многогранность челове­ческой жизни, так и в нашем ограниченном бы­тии трудно представить иные миры иначе, как в виде символов. И все же развитие личности еще здесь, в земной жизни, приближает ее к созерца­нию сверхчувственного мира. Поразительные взлеты человеческой мысли уже являются пред­чувствием и переживанием бессмертия. Это как бы луч света, который освещает и путь отдельной души, и историю всего человечества. Вопреки тем, кто считает смерть человека концом его жизни, дух в самом своем бытии открывает перспективу вечности. Маленький отрезок, который предстоит человеку пройти по земле, раздвигается в безмер­ность, когда он ощущает свое бессмертие и еди­нение со Вселенной и Богом. Он трудится, зная, что все прекрасное и подлинное, возникшее в этом мире, достигает в грядущем высочайшего расцве­та.

Посмертие невозможно представить себе пу­стым бездействием, томительной и однообразной «прогулкой в райских садах» — оно явится про­цессом непрерывного становления и восхожде­ния к вечному совершенству.

«Уверенность в том, что мы продолжаем жить вечно, — говорил Гёте, — вытекает у меня из са­мого понятия деятельности. И если я, не зная устали, буду деятелен до самого конца, то природа, когда теперешняя моя форма уже не сможет вы­держать тяжести моего духа, обязана будет ука­зать мне новую форму существования. Пусть же Вечно Живой не откажет нам в новых видах де­ятельности, аналогичной тем, в которых мы уже испытали себя. А если Он по-отцовски дарует нам воспоминание обо всем справедливом и хо­рошем, к чему мы стремились и что уже создали, тогда и мы, конечно, очень быстро ухватимся за зубцы мировой шестерни».

Эти слова великого поэта и мыслителя напо­минают нам о том, что посмертие тесно связано со всей земной жизнью, подобно тому, как на­следственность и условия существования в теле матери влияют на рождение и жизнь человека. Земное существование дано нам не случайно и не бесцельно. Формируя свой дух на путях жиз­ни, мы готовим его к вечности. И эта подготовка должна выражаться в нашей деятельности на земле. Еще философы Индии и Греции поняли, что кроме физических законов существуют и за­коны духовно-нравственные и что они действу­ют с определенной последовательностью. Каж­дый несет в посмертие то, что он уготовил сам себе здесь. Семя с червоточиной никогда не даст здорового растения. Зло и духовная убогость на земле эхом отзовутся в нашем запредельном бытии. Поэтому призвание каждого человека — уже здесь стремиться к «спасению свой души», т.е. к приобщению к Божественной Жизни. В этом мы должны видеть не эгоизм, а естествен­ную, заложенную в человеке потребность. Эго­изм же, напротив, есть препятствие к этому приоб­щению.

Но Библия открывает нам и нечто большее. Символ Древа Жизни, который появляется на первых ее страницах, означает потенциальное бес­смертие всего человеческого существа, а вместе с ним и всей природы. Человек, согласно Писанию, есть духовно-телесное единство. Поэтому его роль в мироздании не может ограничиться сохранени­ем и совершенствованием одного духа среди об­щего разложения материи. Незримая энергия, которой он наделен, в земной жизни еще не реа­лизует всех своих возможностей.

Через свое тело человек слит с природным космосом. Эволюция биосферы — это побег от смерти, история же человека — это путь к вос­кресению и одухотворению материи. Следователь­но, неразрушимость духа есть лишь этап, а не вер­шина прогресса. Эту мысль с парадоксальной резкостью выразил Н. Бердяев: «Вера в есте­ственное бессмертие сама по себе бесплодна и безотрадна, для этой веры не может быть никакой задачи жизни, и самое лучшее поскорее умереть, смертью отделить душу от тела, уйти от мира. Те­ория естественного бессмертия ведет к апологии самоубийства. Но великая задача жизни пред­стоит в том случае, если бессмертие может быть лишь результатом мирового спасения, если моя индивидуальная судьба зависит от судьбы мира и человечества, если для спасения моего должно быть уготовано воскресение плоти».

Хотя в этих словах, очевидно, есть спорные моменты, они справедливо указывают на более высокое призвание человека, чем просто выход за пределы материального мира. Преодолеть силой духа косность материи, преобразить ее, возвести через себя на более высокую ступень развития — в этом космическая задача ноосферы, а венец ее устремлений — победа над телесной смертью в природе. Человечество должно было найти путь к бессмертию, стать в мироздании «первенцем из мертвых».

Но этого не произошло. Избегает распада лишь дух; смерть же по-прежнему сохраняет свою власть над ноосферой, разрушая тело человека как любую другую структуру.

Что же затормозило движение и роковым образом повлияло на духовную жизнь и историю мира? Христианство называет эту катастрофу пер­вородным грехом, или поврежденностью челове­ческой природы.

____________________________________________________________________

¹⁾ Аннигиляция (букв. «превращение в ничто») — уничтожение.

Перед лицом Сущего

Возвышая человека как «владыку твари» (см. Быт 1:26—28), Библия тем не менее далека от его идеализации. Она одинаково отрицает как при­равнивание его к животному, так и лжегуманис­тическое его обожествление. Очевидную двой­ственность природы человека, выраженную в поэтической формуле: «Я — царь, я — раб, я — червь, я — Бог», Библия связывает с особого рода духовной болезнью, постигшей человечество на заре его существования. Именно она ослабила и частично парализовала силы, изначально заложен­ные в ноосферу, отдалила людей от Бога, постави­ла их в отношения вражды с природой и самими собой. Гармоничный ход развития человека был нарушен, чем и объясняется многое в его истории и современном состоянии.

Мировые войны, уносящие десятки милли­онов жизней, массовые убийства мирного населе­ния, тоталитарные режимы, вырастающие из но­вых вспышек стадных инстинктов, небывалое оз­верение и ненависть сословная и национальная. Вспоминаются слова Тютчева: «Не плоть, а дух растлился в наши дни». Нигилисты прошлого века глумились над Апокалипсисом, называя его «произведением сумасшедшего». Могли ли они предполагать, что эпоху, которую они так ждали, придется описывать терминами этой провидчес­кой книги?

В своей жизни человек, сознает он это или нет, всегда стоит перед выбором. «Согласились бы мы, — пишет С. Франк, — чтобы Бог с самого начала создал нас такими, чтобы мы автомати­чески, сами собой, без размышления и собственно­го свободного решения, как эта река, исполняли его веления? И был ли бы тогда осуществлен смысл нашей жизни? Но если бы мы автомати­чески творили добро и по природе были бы ра­зумны, если бы все вокруг нас само собой и с полной принудительной очевидностью свидетель­ствовало о Боге, о разуме и добре, то все сразу стало бы абсолютно бессмысленным, ибо "смысл" есть разумное осуществление жизни, а не ход за­веденных часов. Смысл есть подлинное обнару­жение и удовлетворение тайных глубин нашего "Я", а наше "Я" немыслимо без свободы, ибо сво­бода, спонтанность, требует возможности нашей собственной инициативы, а последняя предпола­гает, что не все идет гладко, "само собой", что есть нужда в творчестве, в духовной мощи, в преодо­лении преград. Царство Божие, которое получа­лось бы "даром" и было бы раз навсегда предоп­ределено, совсем не было бы для нас Царствием Божиим, ибо мы должны быть свободными со­участниками Божественной славы, сынами Божии-ми, а тогда мы были бы не то что рабами, а мер­твым винтиком какого-то необходимого механизма».

Пользуясь данной ему свободой, человек не только изменил своему призванию, но оказал ему сознательное сопротивление. Библия изображает это в виде посягательства на плоды «древа по­знания добра и зла» (Быт 2:17), а мотивом нару­шения запрета называет желание людей «быть, как боги» (Быт 3:5). Это символическое изображение вечно живой человеческой истории и, воз­можно, в высшей степени — нашей современной истории. Отпадение, противопоставление своей воли воле Творца не сделало людей богами, а, напротив, подорвало их первозданные силы, отде­лив их от Древа Жизни. Закон распада и смерти настиг и покорил человека.

Страсти, «воля к власти» терзают дух челове­ка, который стремится к ложному самоутвержде­нию — как бы вновь разыгрывается драма первочеловека. И не отражается ли предмирное грехопадение в нашей горделивой мечте создать мир по своему плану и замыслу? Не есть ли «карамазовский бунт» — уверенность, что мы со­творили бы Вселенную лучше, чем Бог, — лишь слабое эхо предмирного Бунта? Не звучит ли в наших умах, как и в первые дни, змеиный шепот: «Будете, как боги»? Древо познается по плоду, отец лжи — по своему воздействию на людей...

Вся история человечества стала возвратом к утраченной чистоте, но при активном участии соб­ственных сил. Прежде шла борьба хаоса и по­рядка, жизни и смерти, теперь — борьба между добром и злом. Учение о грехопадении утверж­дает, что грех праотцев — это прототип греха для всех веков.

Тем не менее, как в космогенезе силы Хаоса не в состоянии были прервать процесс становле­ния, так и человек не целиком покорился демо­низму и злу. Извращение путей не привело к его окончательной гибели. В нем сохранился здоро­вый корень, жажда совершенства и познания, стремление к добру, тоска по Богу. В этой не­полной утрате первоначальных даров и заключен залог дальнейшего поступательного движения Адамова рода.

Да, поистине жизнь наша — «юдоль плача» и мир «лежит во зле» (1 Ин 5:19), но даже и в этом несовершенном и скорбном мире осуществ­ляет Свою созидательную цель Божественный Логос. Само страдание, сама дисгармония вызы­вают в человеке протест, побуждают искать пути их преодоления. В борьбе и преодолении куется человеческий дух.

Христианство не считает страдание добром. Христос утешал страждущих и исцелял боля­щих. Но на таинственных путях Промысла даже зло может обернуться добром. Недаром многие мыслители говорят, что только в «пограничных ситуациях», перед лицом смерти, отчаяния и стра­ха выявляется подлинная человеческая сущность. Величайшие победы духа рождены были в гор­ниле страданий. На этом пути Бог не оставляет человека одиноким, укрепляет его, озаряя его труд и борьбу светом Откровения. И наконец, творя­щий Логос Сам входит в мировой процесс, соеди­няясь с Адамом через Воплощение. Он страждет и умирает вместе с ним, чтобы привести его к пасхальной победе.

«Мужайтесь — Я победил мир», — говорит Христос (Ин 16:33). «Победа, победившая мир, — вера наша!» — восклицает Церковь ус­тами апостола Иоанна, прозревавшего Царство Божие (1 Ин 5:4).

II. МАГИЗМ И ЕДИНОБОЖИЕ

Религиозный путь человечества до эпохи великих Учителей

ДОИСТОРИЧЕСКИЙ МИР

Зарождение религии

Кто не замечал той удивительной перемены, ко­торая происходит в природе с наступлением ночи?

Эта перемена особенно чувствуется в летнем лесу. Днем его оглашает многоголосое щебетание птиц; легкий ветер раздвигает ветви берез, от­крывает безоблачную синеву, солнечные блики проскальзывают сквозь зеленый сумрак листьев, играют среди мха. Поляны на­поминают уголки тихого и величе­ственного храма. Яркие пятна ба­бочек и цветов, стрекотание куз­нечиков, аромат медуницы — все это сливается в радостную сим­фонию жизни, которая захваты­вает каждого и невольно застав­ляет дышать пол­ной грудью...

Рис.10

Жертвоприношение Авраама. Ю. Карольсфельд. Гравюра

Совсем ина­че выглядит тот же лес ночью. Деревья приоб­ретают зловещие и фантастические очертания, голоса ночных птиц похожи на жалобные стоны, каждый шорох пугает и застав­ляет настораживаться, все проникнуто тайной уг­розой и враждебностью, а мертвенный свет луны придает порой этой картине оттенок, близкий к видению бреда или кошмара. Природа, такая гар­моничная и дружелюбная при свете солнца, вне­запно как бы поднимается против человека, готовая мстить, уподобляясь древнему чудови­щу, с которого сняты чары зак­лятия.

Этот контраст мог бы стать символом той пе­ремены, которая произошла в ми­роощущении на­ших далеких предков, на заре человечества. Врата мировой тайны закрылись перед ними, их по­кинуло ясновиде­ние и духовная власть над царством природы. Они очутились одни в огромном враждебном мировом лесу, обреченные на тяже­лую борьбу и испытания.

Рис.11

Сцена жертвоприношения. Римский рельеф. I в .

Величие и красота истории человеческих по­исков утраченного Бога заключаются в том, что человек постоянно испытывал неудовлетворен­ность, никогда (пусть и бессознательно) не забы­вал той «райской страны», которую покинул. Впервые осознав себя в мире, он «видел Бога лицом к лицу» (Быт 32:30). Теперь эта непос­редственность общения нарушилась. Духовная катастрофа воздвигла стену между людьми и Не­бом. Но человек не утратил своего богоподобия, не утратил способности хотя бы в слабой степе­ни познавать Бога. На ранних этапах в перво­бытном богопознании еще ясно жило ощущение Божественного Единства. У многих примитив­ных племен, сохранивших быт своих далеких пред­ков, сохранились и следы единобожия.

Но это не было уже первоначальное лицез­рение Единого. Религия — восстановление свя­зи между человеком и Богом — начинается в истории человечества после Грехопадения. Биб­лия не случайно в истоке всякого проявления религиозного чувства, т. е. культа, ставит жерт­воприношение. В нем отразилось пусть смутное, но сильное стремление человека загладить свой грех и восстановить единство с Богом. Жертвуя Незримому часть своей пищи, которая добывалась с таким трудом, люди как бы заявляли о своей готовности следовать велениям Высшей Воли.

Но обрести прежнюю гармонию было труд­нее, чем потерять ее. Постепенно в сознании перво­бытного человека Бог становится далеким и без­личным. В повседневной жизни люди все боль­ше и больше внимания уделяют природному миру.

В мире демонов и духов

В мышлении первобытного человека живет чув­ство родства всех живых существ.

Идея братства человека и животного нашла свое выражение в широко распространенных ми­фах, согласно которым предки людей имели сме­шанные человеко-звериные черты. Индейцы ве­рят, что эти существа могли легко менять свой облик. В анализе подобных легенд прочно уста­новилось понятие «животные-люди».

Эта вера оказала огромное влияние на обще­ственный уклад древних. Она объясняет возник­новение такого своеобразного явления, как то-темизм. Тотем — это, как правило, животное, которое считается предком и покровителем дан­ного племени.

Источник тотемизма — вера в духовное един­ство с природой. Он имел широкое распростра­нение в различных частях света. Следы его об­наруживаются не только у примитивных племен Азии, Африки и Америки, но и у цивилизованных народов; например, запрет на убийство коров в Индии — отголосок седой старины, когда эти животные были священными тотемами¹ .

Первобытный человек повсюду видел сокры­тую одушевленность: и в стволах деревьев, и в лесных животных, и в беге облаков. Для него взаимодействие вещей в мире — это не только взаимодействие видимого, но в то же время — и более всего — взаимодействие невидимого. В журчащем ручье, в пламени костра обитали духи, враждебные или добрые, а иногда и нейтральные.

Рис.12

Сцена жертвоприношения. Роспись саркофага. Крит. Конец XV в. до Р.Х.

Рис.13

Царь Саргон II, несущий жертвенного козленка.

VIII в. до Р.Х.

Здесь — корни того странного на первый взгляд верования, которое в науке получило на­звание фетишизма. Фетиши, т. е. священные предметы, сопровождают всю жизнь первобытно­го человека. Это может быть и камень, и зуб живот­ного, и даже череп родственника. В них обитают духи, и человек, обладающий фетишем, заручается их поддержкой. Однако, как и тотемизм, вера в фетиши не какая-то особая религия, как думали некоторые исследователи.

То, что неодушевленному предмету придается сакральное² значение, вытекает из общей веры в одушевленность мира. Очень часто фетишизм связан с верой в тотемы. Иногда какой-нибудь фетиш приобретает значение талисмана. Он противопоставляет силе силу, вредоносному влия­нию — свое, защитное. Вера в значение таких амулетов проходит через все века человеческой истории.

Постепенно фетиши приобретают человеко­подобный облик. В них просматриваются челове­ческие черты предка или духа. Такие фигурки особенно часто встречаются у африканских наро­дов. Это прототипы будущих идолов. Но попыт­ки установить контакт с духовным миром не ограничивались талисманами, фетишами или то­темными изображениями. Существовал и мис­тический способ общения с духами, который и составляет главный, непреходящий интерес в пер­вобытной религии.

Рис.14

Человек-рыба.

Рельеф из Телль Халафа. Около 900 г. до Р.Х.

С течением веков духовная интуиция у пер­вобытных людей ослабевала. И поэтому из их среды стали выделяться люди, обладающие осо­бой мистической и оккультной³ одаренностью.

На них была возложена миссия посредников между человеческим родом и окружающим его миром демонов и духов.

_____________________________________________________________

¹ Тотем (от индейского слова «оджибве», обозначаю­щего «его род») — в некоторых языческих системах пред­ставление об общем предке племени или рода: животном, растении, реже — явлении природы или неодушевленном предмете.

² Сакральный (от лат. sacrum — священное) — от­носящийся к сфере возвышенного, божественного в проти­воположность обыденному, «светскому», «мирскому».

³ Оккультный — относящийся к оккультизму, «тайному учению», якобы дающему «посвященным» возможность управлять духами, демонами и космическими силами.

Доисторические мистики

Всякая религия складывается из трех основных элементов: мировоззрения, жизненных нормати­вов и мистического чувства, которое находит внеш­нее выражение в культе.

Разумеется, слово «культ» мы здесь должны понимать очень широко. Даже в тех религиях, где внешние их выражения сведены к минимуму, все же какой-то «культ» существует. Человеку свой­ственно связывать свои внутренние переживания с какими-то действиями, во что-то их «облекать». Отсюда и слово «обряд» (от «облечь», «обря­дить»). В общении между собой люди никогда не могут избежать хотя бы самой простой формы обряда. Но обряд помогает не только человечес­ким контактам, но и нашей устремленности к Выс­шему.

Стремясь обрести утерянную полноту непос­редственного созерцания Бога, люди пытались вернуться к прежнему состоянию при помощи плясок, ритмичной музыки, массовых радений. Это была попытка как бы приступом овладеть крепо­стью духа.

Рис.15

Сфинкс из Аттики. Начало VI в. до Р.Х.

Люди кружились в такт ударам первобытных барабанов; все обыденное переставало существо­вать, казалось, что душа летит далеко и освобож­дается от гнетущих пут. По существу, это была попытка механическим путем обрести духовную свободу и могущество. Но в этой попытке трога­тельна та сила неутомимой жажды высшего, ко­торая не давала человеку погрязнуть в полу­животном состоянии. Пожалуй, пандемия¹ исступленных танцев в наши дни — это тоже пусть уродливое, но отражение духовной неудов­летворенности и стремления вырваться за преде­лы обыденности.

У большинства же «диких» народов мы зас­таем следующую стадию развития — шаманизм. Здесь на первое место выступают избранники, те, кто пытается проложить путь к сверхчеловечес­ким силам.

Экстатические состояния транса делают шамана медиумом² и ясновидцем, соплемен­ники прибегают к нему для разрешения раз­личных житейских вопросов. Он безошибоч­но указывает, где найти в тайге пропавшего оленя, куда нужно отправиться, чтобы иметь успех в охоте.

Шаманизм — не простое суеверие, а одна из древних попыток человека прорваться к по­терянному Эдему. Но чаще всего эти попытки приводили его на скользкий путь оккультизма, и, стремясь овладеть миром наших духов, он сам оказывался в их власти.

^{_________________________________________________________________________________________________________}

¹ Пандемия — эпидемия, охватывающая весь зем­ной шар либо значительную его часть.

² Медиум (от лат. medium — «середина, промежу­ток, посредник»): 1) в логике — третий член противо­поставления, отношение, соединяющее два других его чле­на; это понятие закреплено и в других науках, например в семиотике, науке о звуковых системах; 2) в языческих магических представлениях (включая спиритизм) — человек или предмет, посредством которого при маги­ческом ритуале достигается общение с потусторонним миром.

Магическое миросозерцание

Для первобытного человека не существовало рез­кой границы между сверхъестественным и есте­ственным. Мир был един, и силы видимые пере­плетались в нем неразрывно с невидимыми. Пожалуй, дикари были кое в чем мудрее нас. Многие из нас до сих пор считают, что, если ут­ром взошло солнце, — это естественно, но если оказывается возможным установить контакт с со­знанием умершего человека, — это уже нечто сверхъестественное. Между тем в полном смыс­ле слова сверхъестественным в мире ничего на­звать нельзя. Одному плану бытия свойственны одни законы, другому — другие. Физики показа­ли нам, что микромир сильно отличается от макромира и мегамира¹ . Легко предположить, что и другие измерения Вселенной, трансфизические² и духовные, будут иметь свои особые черты. Когда столкновение этих планов становится явным, про­исходит то, что называют чудом.

Рис.16

Храм ягуаров. Центральная Америка. Чичен-Ица. X-XW вв.

Рис.17

Бог Солнца.

Центральная Америка. Тикаль.

II - IX вв.

Но нас интересует в древней магии не столько соотношение планов бытия и законов мира, сколько субъективные, внутренние мотивы, которые руко­водили доисторическим магом.

В магизме скрыто присутствует та духовная тенденция, которая коренится в первородном грехе человечества: поставить себя в центре мироздания и заставить служить себе его силы.

Именно поэтому магизм явно посюсторонен. Высшим благом для него являются блага земные. Предел желаний мага — процветание здесь, на земле. И если в магическое миросозерцание и вхо­дит вера в бессмертие, то она носит исклю­чительно грубо-чувственный характер.

Маг очень часто противостоит священ­нику. Это понятно. Внутренняя направ­ленность магизма и религии — противо­положна. Жрец — прежде всего посред­ник между людьми и духовным миром. Он обращается к Божеству с молитвой.

Для мага же радости мистического богообращения — пустой звук. Он ищет только достижения могущества в повсед­невной жизни — на охоте, в земледелии, в борьбе с врагами. Этот антагонизм оста­вался даже тогда, когда магия стала пере­плетаться с религией.

Магизм ждет от Неба только даров, Природу (включая незримые силы) он хочет поработить, в человеческом обществе он воцаряет насилие. Племя и власть ста­новятся над духом. Человек сливается с родом, подпадая под гипноз «коллективных представлений».

Народы, не дерзнувшие в течение ты­сяч лет изменить хотя бы на йоту устано­вившиеся каноны, — жертвы «коллектив­ных представлений» магизма, которые парализовали творческую активность и ре­лигиозный гений человека, ибо только в сознании личной ответственности и духовной свободы на­ходит он свое высшее призвание как образ и по­добие Творца Вселенной.

_______________________________________________________________________

¹ Микромир — мир атомов и элементарных частиц; макромир — «видимый» нами физический мир; мегамир — мир космических объектов, звезд, галактик.

² Трансфизические измерения Вселенной — выходя­щие за пределы, изучаемые комплексом наук, базирующих­ся на физике.

Рис.18

Бог огня. Сосуд. Центральная Америка. Чипаль. X - XVI вв.

ПЕРВЫЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

От магов к обожествленным царям

Египет в IV—III тысячелетиях до Р.Х.

Магические представления обладают колоссаль­ной силой. И если учесть ту власть, какую имел магизм над душами людей, то поразительная ус­тойчивость первобытного мира становится не та­кой уж загадочной.

Вероятно, в этот долгий период человек чув­ствовал себя ближе к природному миру, чем в последующие века. Но, имитируя в своих обря­дах жизнь природы и тем самым как бы уча­ствуя в ее процессах, он предстоял природному миру не как человек, а, скорее, как часть этого мира.

Но вот около шести тысяч лет назад соверша­ется почти внезапный перелом. Дремлющие силы духа сделали первую попытку освободиться.

С внешней стороны этому перелому, вероятно, содействовали массовые переселения племен. Переселенцы, которые были чаще всего и завое­вателями, покидая обжитые земли, оказывались в новых природных условиях, сталкиваясь с неве­домыми народами и верованиями. А это всегда вносит свежую струю в сознание людей. То, что испокон веков они считали незыблемым и проч­ным, оказывалось в новой обстановке призрач­ным и преходящим.

Именно в результате племенных миграций, скорее всего, и родились первые великие цивили­зации. Во мгле доисторической ночи вспыхивают три светоча: культурные центры, возникшие на берегах Нила, Евфрата и Инда.

Мы можем составить себе довольно ясное представление о жизни в Египте, Двуречье, Ин­дии, местах древнейших оседлых цивилизаций, лишь с III тысячелетия до Р.Х.

Рис.19

Воин-орел. Сосуд. Центральная Америка. Чипаль. X-XVI вв.

Рис.20

Большой Сфинкс фараона Хафра в Гизе.

Первая половина III тысячелетия до Р.Х.

Здесь впервые родился город — скопление жилищ, как бы в страхе жмущихся друг к другу, обычно обнесенных стеной. Город — двуликое и трагическое детище двойственной истории чело­вечества — стоит у ее истоков. «Городская рево­люция» есть рубеж исторического и доистори­ческого миров.

Если в пещере, шалаше, палатке из шкур че­ловек еще жил среди окружающей его природы, то за стенами города он впервые создал свой собственный мир. Город помог человеку познать самого себя. Он способствовал высвобождению Личности. Он — проклятие истории, и он же ее благословение. Стены оторвали человека от мира, но дали ему возможность по-новому взглянуть на этот мир. В городе человек был подавлен моно­тонностью созданного им самим муравейника, но в городе же раскрылось внутреннее богатство его духа. Сократ и апостол Павел, Шекспир и Дос­тоевский — дети города.

Рис.21

Крылатые сфинксы. Панно из дворца в Сузах. VI в. до Р.Х.

Однако «городская революция» не привела еще к «революции духа». Во времена основания городов и великих переселений в традиционных представлениях многое, вероятно, было нарушено. Но когда жизнь в городах вошла в устойчивое русло, старые тенденции снова взяли верх. Это особенно наглядно можно проследить на приме­ре древнего Египта.

Египет — рубеж между Африкой с ее фети­шами и колдунами и Средиземноморьем, очагом великих духовных движений. И население Егип­та также сложилось из обитателей двух конти­нентов. Осваивая долину Нила, египтяне затра­тили огромные усилия на то, чтобы приспособить эти заболоченные, нездоровые места для обита­ния. Поразительна неисчерпаемая энергия егип­тян и их соседей шумеров в борьбе с природой. Они побеждали ее там, где иной раз даже чело­век наших дней опускает руки.

Одного не смогли победить египтяне: насле­дия первобытных понятий и верований.

Египтянин, окруженный миром таинственных существ, которые смотрели на него глазами ко­шек, сов, баранов, крокодилов, искал способы покорить эти существа, использовать сокровенные силы в своих целях. Люди, полностью овладев­шие всеми тонкостями чародейства, приобретали над народом огромную власть.

Духовные руководители Египта — жрецы — не только не смогли освободить его религию от многобожия и магии, но освятили незыблемый социальный строй как сакральное установление. Власть в Египте всегда признавалась божествен­ной, так как считалось, что она вела свое проис­хождение от сверхчеловеческих существ.

Полагают, что великий сфинкс в Гизе есть символическое изображение сына Солнца — божественного царя. Если это так, то это один из наиболее выразительных символов кесарского самодержавия. Люди сами приняли эту божествен­ную власть. Пусть династии порой свергались, но неприкосновенным оставалось верование в то, что человек, стоящий на вершине социальной пира­миды, обладает ключом от счастья своих поддан­ных. Не только власть фараона была как бы ча­стью космического устроения, но и весь социальный уклад Египта как бы получил высшую санкцию. Сословная иерархия становится незыблемой. На протяжении трех тысяч лет сохраняется консер­вативный уклад в политической, социальной и ре­лигиозной жизни.

Египетская религия сохранилась навсегда как странное смешение возвышенных прозрений и самого примитивного язычества. Все попытки преодолеть язычество в Египте потерпели пора­жение. А на северо-востоке, между Тигром и Евфратом (в Месопотамии), зародилась другая великая цивилизация.

Земля Сеннаарская

Государства Двуречья

между IV и II тысячелетиями до Р.Х.

Библия говорит о «земле Сеннаарской», или, пра­вильнее, «земле Шинеар», как о месте, где сложи­лась первая цивилизация. Здесь, согласно Писа­нию, был построен город Вавилон (см. Быт 10:10). На протяжении многих веков слово «Шинеар» ровно ничего не говорило людям, читавшим Биб­лию, точно так же, как названия сеннаарских го­родов: Ур, Эрех, Аккад. И лишь сто лет назад вы­яснилось, что библейская «земля Шинеар» дей­ствительно может быть названа колыбелью со­временной цивилизации. Из мглы тридцативеко­вого забвения выступили народы, которые обитали на берегах Евфрата, в области, называвшейся Шумером. Одним из этих народов были шумеры, пришедшие, как предполагают, со стороны Пер­сидского залива, а другим — семиты-аккадцы, пастухи-кочевники, заселившие северную часть долины на несколько веков позже шумеров. К 2000 г. до Р.Х. обе эти народности окончатель­но слились в одно целое. И хотя централизованное государство возникло в Шумере позже, чем в Египте, в том, что касается влияния на дальней­шую историю человечества, первенство шумеров в настоящее время не подлежит сомнению.

Рис.22

Статуя крылатого божества Ашшура. VIII в. до Р.Х.

Рис.23

Южноскандинавские наскальные культовые изображения эпохи бронзы

Рис.24

Человек-ягуар.

Рис.

Роспись сосуда. Тикаль. XV в. до Р.Х. - II в. по Р.Х. Фрагмент

Шумеры и аккадцы через своих преемников вавилонян передали грекам, евреям и другим на­родам основы своей науки, литературы и культу­ры, понятия о Вселенной и некоторые религиоз­ные представления.

Современные названия дней недели и деле­ние круга на градусы, греческие легенды и биб­лейская символика — все это восходит к древне­му Сеннаару.

Египет хорошо защищали пустыни и море. Сеннаар, напротив, был открыт для нападения степ­ных кочевников и воинственных горцев. Поэтому «городская революция» в Месопотамии носила особенно интенсивный характер. Города пришель­цев сразу после своего возникновения превраща­лись в военные крепости.

Каждый город с окружающей его маленькой областью был фактически независимым и имел собственных местных богов, которые считались его настоящими хозяевами. Боги жили в храмах или на вершине зиккурата — ступенчатой башни.

Как понимал житель Сеннаара положение и роль человека во Вселенной?

На первом месте стояли боги. Человек был создан для того, чтобы своими жертвоприноше­ниями служить им. Он — низшее существо, бес­правный раб, участь которого определена раз и навсегда. Человек ощущал себя эфемерным су­ществом, которое ненадолго приходит в мир и потом навсегда исчезает в мрачной Преисподней. Возникало глубокое противоречие между духов­ным обликом народа, одаренного, трудолюбивого, творческого, и его понятием о назначении чело­века.

Ни шумеро-аккадцы, ни вавилоняне не смог­ли разрешить это трагическое противоречие. Ве­ликая древняя культура, несмотря на все свои технические достижения, в итоге пришла к глу­бокому неисцелимому пессимизму.

На этом сумрачном фоне ярко выделяются первые просветы в мир Божественного Откровения, пробуждающаяся жажда Бога, живой мо­литвы, не похожей на магию заклятий. Как бы ни именовался бог, к которому простирал руки человек: Энлиль, Шамаш или Син, — это был бог истинный.

Рис.25

Идол. Навершие штандарта

«Милосердный, милостивый Отец, в руках которого жизнь всей земли, — начертано на од­ной табличке из Ура, — Владыка, Божество Твое, как далекое небо, как широкое море... Твое сло­во вызывает к жизни правду и справедливость, а люди начинают говорить истину».

Через эту личную религиозность человек на­ходил выход из царства демонов и законов, колду­нов и царей, разрушения и смерти, бессмыслицы и отчаяния. Но в целом Месопотамия, подобно Египту, оказалась не в состоянии преодолеть бре­мя старого язычества. Проблески единобожия так и остались здесь только проблесками.

ВОСТОК И ЗАПАД ВО ВТОРОМ ТЫСЯЧЕЛЕТИИ ДО Р.Х.

Пастушеские народы. Арьи в Индии

Около 2000-1700 гг. до Р.Х.

На заре второго тысячелетия до Р.Х. весь циви­лизованный мир пришел в смятение. Орды пас­тушеских народов появились на границах госу­дарств старой культуры.

Из аравийских пустынь хлынули кочевники-амориты, наводнившие Двуречье; в Малой Азии появляются хетты; ахейцы вторгаются с севера на Балканский полуостров; у порога Индии по­являются скотоводческие племена арьев.

Эта эпидемия нашествий не могла пройти бесследно для человечества. Она глубоко потрясла старые цивилизации и старый строй мышления. Дотоле замкнутые в узком мирке привычных представлений, часто существовавшие в изоляции, народы внезапно оказались друг перед другом.

Около 2000 г. до Р.Х., во время всеобщего переселения народов, арьи спустились с Иранс­кого плоскогорья и двинулись на юг в поисках новых земель для своих стад. Они знали, что за хребтами и ослепительными пиками Гималаев находится чудесная страна, похожая на волшеб­ный сад. Но туда вел трудный путь через ущелья и горные перевалы. Продвигаясь к заветной цели со своими стадами, повозками и лошадьми, арьи оказались в сердце высочайших в мире Гималай­ских гор, в царстве вечных снегов, обвалов и туч.

Арьи укрепились в Кашмире, потом продви­нулись на юг, в Пенджаб, и, наконец, после много­летней и жестокой борьбы стали полновластны­ми хозяевами Северной Индии, поработив коренных жителей, частично же истребив их или оттеснив на юг.

К счастью, несмотря на то, что археология не располагает какими-либо свидетельствами о жизни арьев, следы их культуры не потеряны. О них рассказывает древний сборник гимнов, называе­мый Риг-Веда.

Рис.26

Статуя шумерийского бога Аб-У.

Середина III тысячелетия до Р.Х.

Рис.27

Бог Солнца. Иероглифическая лестница. II—IX вв . Фрагмент

Арьи были народом музыкальным, любили пение. В каждом роду или племени певцы и ска­зители пользовались большой любовью. Эти на­родные поэты — риши — слагали религиозные гимны, сказания, поучения. Риши были не просто поэтами. Они сознавали себя пророками и ясно­видцами, сердцам которых открывается высшее знание («веда»¹ — ведение, знание).

Гимны Риг-Веды разнородны, а порой даже противоречивы. Неожиданные духовные взлеты, пламенные порывы к Богу и правде чередуются с примитивным чародейством, грубой чувствен­ностью и ярко выраженным многобожием. В Риг-Веде упоминается более трех тысяч богов, и мно­гим из них приписываются свойства Верховного Начала. Каждый из богов поочередно как бы становится Богом.

Это странное смешение двух религиозных подходов объясняется тем, что ведические гимны были записаны в эпоху разложения и упадка еди­нобожия. Их можно сравнить с прекрасным хра­мом, превращенным рукой осквернителя в жилой дом. То тут, то там мы находим следы былого великолепия, изящные капители, остатки лепки, уцелевшие колонны. Все это лишь части храма, самого его уже нет. Точно так же в Риг-Веде мы обнаруживаем остатки первоначальной веры в Единого Бога.

Но хотя Бог все больше и больше ускольза­ет от сознания приверженца ведической религии, это не означает угасания в нем живого религиоз­ного чувства.

С трогательным доверием обращается риши к Богу и сокрушенно кается в пристрастии к вину, к азартным играм, в склонности к насилию и рас­пущенности.

Как много, казалось бы, обещают эти порывы! Радостное предчувствие охватывает нас. Не здесь ли мы можем начать странствие по той дороге, которая поведет нас через тернии к звездам? Но торжествовать рано. Вот впереди маячат стран­ные тени. Дорогу преграждают, кивая головами и гримасничая, причудливые фигуры духов. Как за­чарованный смотрит на них человек... В глазах у него темнеет. Он не находит в себе энергии, что­бы решительно оттолкнуть эти влекущие, завора­живающие лики: они окружают его... Он в се­тях... Он сбился с пути.

_________________________________________________________________

¹ Значение слова «веда» понятно русскому читателю, поскольку так называемые индоарийские языки родствен­ны славянским (они вместе входят в индоевропейскую се­мью языков).

Рис.28

Голова идола с острова Аморгос. Киклады. 2500-2000 до Р.Х.

Люди, стихии и боги

Индия, 1700-1500 гг. до Р.Х.

Первоначально арьи успешно продвигались на юг, сметая на своем пути туземные племена «дасью», но уничтожить их арьи не могли хотя бы из-за численного превосходства туземцев. Постепенно оседая в завоеванной стране, они смешивались с дравидами и другими индийскими племенами, пе­ренимая их обычаи, воззрения, традиции.

Если судить по некоторым намекам в Риг-Веде, времена, когда арьи удовлетворялись про­стыми алтарями под открытым небом, ушли в про­шлое. На завоеванной земле выросли первые колоннады индо-арийских храмов, и народ скло­нился перед первыми изваяниями божеств.

Рис.29

Зиккурат в Уре. Конец III тысячелетия до Р.Х.

Религиозные воззрения базируются на зна­нии причинно-магической связи между вещами; полностью и строго соблюдая сложную церемо­ниальную систему, можно управлять стихиями и богами, как своими слугами. Огненная жертва может вызвать молнию и гром, возлияние моло­ка — дождь.

Эта иллюзорная власть над миром неизбежно приводит к полному порабощению человека. Ма­гические представления сковывают его сознание и постепенно гасят в нем подлинно религиозную мысль. К счастью, индо-арийская культура не задохнулась под гнетом магизма, а стала незаметно прокладывать себе дорогу. В ведический пе­риод эта дорога разделилась на два направления. С одной стороны, неудовлетворенное религиоз­ное чувство обратилось к космической мистике бытия, огня, жизни. С другой стороны, выход из тупика люди начали искать через философское мышление.

Рис.30

Молитва под пальмой. Роспись гробницы Амоннахта в Фивах. XIV - XIII вв. до Р.Х.

Рис.31

Статуэтки жреца Аменхотепа и его жены Раннаи. Вторая половина XV в. до Р.Х.

«Какому богу вознесу я мольбу?» — спраши­вает риши. Откуда и для чего появился мир? Никто этого не знает. Быть может, человек лишь игрушка неведомых сил, и ему суждено вовеки тщетно разгадывать мировую загадку, сидя у бес­предельного океана Истины...

Великая всемирно-историческая заслуга древ­неиндийских мыслителей в том, что они преодо­лели этот кризис и дерзнули, не останавливаясь на полдороге, вступить в храм Вечного и Безус­ловного, в храм Абсолюта.

Но не на этом пути суждено было обрести человечеству утраченное единение Земли и Неба. Не от языческого космизма, не от мистиков, под­нявшихся до вершины Сверхбытия, шло спасе­ние. Не здесь, в Индии, а там, на Западе, на стыке трех материков незаметно подготавливалось ве­личайшее откровение в истории человечества.

Начало Ветхого Завета. Авраам

Двуречье — Ханаан,

ок. 1850-1800 гг. до Р.Х.

Голос Духа порой бывает самым тихим голосом, и самые незаметные события нередко оказывают­ся его величайшими деяниями.

В то самое время когда орды арьев с боями продвигались по индийской земле, а на Евфрате амориты положили начало Вавилону, толпа пас­тухов в пестрых одеждах, подгоняя овец и коз, двигалась по дорогам Сирии. Из Северной Ме­сопотамии, где обитало племя арамеев, пастухи направлялись через пустынные области на запад, в землю Ханаанскую. Этих людей возглавлял вождь Авраам. Их было немногим больше трех­сот человек (Быт 14:14), и уход их едва ли был замечен.

Между тем это внешне неприметное событие открывало новую главу в истории всемирного Богоискания. Авраам и его люди — новые герои нашей повести, которые едва ли сами догадыва­ются о том, какое будущее ожидает их народ.

В одном древнем тексте Авраам назван «хаибри». Возможно, наименование «евреи» (ибри), которое стали прилагать к Авраамову племени, утратившему свою принадлежность к арамеям, свя­зано с наименованием кочевников — «хабири» (о них упоминают документы Египта, Палестины, Месопотамии). Долог был их путь, прежде чем перед ними зазеленели виноградники и горные луга земли Ханаанской. Здесь их ждали опасно­сти и трудности, бродячая жизнь «хабири», обре­ченных скитаться среди чужих и, быть может, враж­дебных племен.

Пришельцам придавала мужества их вера в особое небесное покровительство. Эта вера не была теорией, философским умозрительным ис­поведанием монотеизма¹ . Она сводилась к вер­ности своему Богу избранников Элогима, едино­го вечного Творца мира. Со стороны могло по­казаться, что это просто религия группы людей — клана или племени. Но в этой верности Авраама и патриархов² Одному уже содержалось зерно религии Единого.

Религия Авраама приняла форму Союза (берит), или Завета, с Богом. Согласно Библии, Бог обещал, что придет время, когда потомки Авраама уже не будут изгнанниками в чужом краю, — став народом, они получат во владение землю Ханаанскую.

Но обетование это не носило узкоплеменно­го характера, подобного многим языческим про­рицаниям. Величие и слава избранных Богом людей связывались с благом всех племен и наро­дов. «И благословятся в тебе все племена зем­ные» (Быт 12:3) — таково было одно из самых поразительных пророчеств древнего мира.

Невидимые нити протягиваются от шатров Ханаана к берегам Иордана, где восемнадцать веков спустя прозвучат слова: «Верующий в Сына имеет жизнь вечную» (Ин 3:36).

Так среди сумерек многобожия возникла та точка в истории мира, которая должна была рас­ти, расширяться и превратиться в конце концов в народ Завета, в народ Божий, в ветхозаветного предтечу Церкви.

Пожалуй, ничто так ярко не символизирует то непоколебимое основание, на котором утвер­дилась ветхозаветная религия, как рассказ о жер­твоприношении Авраама.

Однажды, повествует Книга Бытия (Быт. 22), Бог обратился к своему избраннику: «Возьми сына своего единственного, Исаака, которого ты лю­бишь, и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор».

Авраам не поколебался. Он пошел на эту жертву с такой же твердостью, с какой смотрел в глаза смерти во время своих военных походов. Он слишком верил своему Богу, чтобы проявить малодушие.

И вот идут они к месту жертвоприношения, отец и сын. «Отец мой, — спрашивает Исаак, — вот огонь и дрова, а где же ягненок для всесожжения?» «Бог усмотрит Себе ягненка для все­сожжения, сын мой», — отвечает Авраам. «И шли они вместе и пришли на место, о котором сказал ему Бог, — повествует Библия. — И устроил Авраам жертвенник, разложил дрова и, связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник по­верх дров». И только собрался патриарх нанести роковой удар, как услышал голос Божий: «Не поднимай руку на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь я знаю, что ты боишься Бога и не пожалел сына своего единственного для Меня».

В истории жертвоприношения Авраама мы должны видеть отображение той горячей пре­данности Богу и вере, которая была присуща Ав­рааму и его людям, преданности, не страшившейся никаких жертв.

В столкновении с исполинским сфинксом природы народ-богоискатель сумел отстоять не­зависимость духа. Язычество Востока и Запада воспринимало мир как нечто неподвижное и ста­тичное; магизм замыкал его в вечном круговоро­те циклов. В религии же потомков Авраама внут­ренняя структура мироздания раскрывалась как Становление, Динамика и Развитие.

_____________________________________________________________________

¹ Монотеизм — единобожие, ср. политеизм — мно­гобожие.

² Патриархами в библеистике называют Авраама, Иса­ака и Иакова — праотцев верных.

Сыны Израиля

Ханаан — Египет, ок. 1750—1680 гг. до Р.Х.

Одним из первых более или менее достоверных событий раннееврейской истории был второй «исход», или новое переселение из Месопотамии. Новая арамейская волна двинулась с севера око­ло 1750 г. до Р.Х. Патриархом этого клана был Иаков, носивший также имя Израиля. Предание считает Иакова потомком Авраама, наследником его обетовании. Во всяком случае, он принимает Авраамову веру и при вступлении в Ханаан при­казывает закрыть идолов, которых его род посто­янно возил с собой. Иаков тяготеет к местам, где некогда жил и приносил жертвы Богу Авраам; он живет в Сихеме и Вефиле.

Иаков возглавлял союз родов, или колен¹ , ко­торые именовали себя Бене-Исраэлъ, т. е. Сыны Израиля.

По большей части существование Бене-Исраэля было мирным, размеренным. Повседнев­ная жизнь их была неразрывно связана с овце­водством. Ради своих стад они оставались кочевниками; овцы были главным богатством: они кормили и одевали, их давали в приданое, прино­сили в подарок друзьям. Красивый ягненок без порока считался самой лучшей жертвой Небу.

Время от времени все племя начинало дли­тельный переход в поисках новых пастбищ.

Музыка и пение были постоянными спутни­ками еврейских пастухов. Человек пел о Боге, о своем Незримом Отце, о Его милосердии и спра­ведливости, о том, что только Ему должны при­надлежать все молитвы мира.

Около 1700 г. до Р.Х. Ханаан огласился боевыми кликами. Полчища вооруженных до зубов аморитов появились в его пределах. Азиатов манил Египет, богатая плодородная страна. Их стремительный натиск не встретил никакого со­противления. Боевые арабские скакуны, неведомые до этого времени жителям Египта, несли грозных всадников по земле фараонов. Со стуком кати­лись легкие колесницы, врезаясь в растерявшиеся отряды египтян, пылали деревни, рушились стены древних храмов; ошеломленные египтяне взира­ли на все это со страхом и недоумением. Пришел конец их самостоятельности. Неведомое племя гордых и неумолимых врагов установило свою власть над страной. Египтяне называли их Хе-кау-Хасут — «иноземные цари», откуда произош­ло позднейшее название «гиксы», или «гиксосы».

Ханаан после того, как через него прошли гиксы, стал небезопасным местом для мирных пастухов. Никто не мог быть уверен в завтраш­нем дне. Множество селений было стерто с лица земли, посевы выжжены, пастбища вытоптаны копытами гиксских коней. В довершение всего началась сильная засуха. Сыны Израиля оказа­лись перед угрозой голода.

У них оставался последний выход: двинуться по пути, проложенному гиксами, и искать приюта в Египте, как делал это в голодные годы Авраам.

Рис. 32

Переселение Израиля в Египет. Г. Доре. Гравюра

В стране фараонов издавна существовало обык­новение селить на границах «мирных варваров», тер­певших бедствия на своей родине. Это делалось века спустя и для охраны рубежей Римской импе­рии. Для гиксских царей такие переселения были особенно желательны, так как они предпочитали опираться на своих соплеменников из Азии.

Согласно преданиям, сам патриарх Иаков воз­главлял переселение в «Землю Мицраим», как называли евреи Египет. Израильтянам была пре­доставлена для жительства область Гошен, или Гесем, на востоке нильской Дельты, которая сла­вилась своими обширными лугами; там обычно пасли стада, принадлежавшие дворцовому хозяй­ству. Часть царского скота была передана в ве­дение пришельцев, и они, таким образом, были приняты на государственную службу.

Такая милость по отношению к чужеземцам имела, согласно Библии, и некоторые особые при­чины. В эти годы первым министром фараона был израильтянин по имени Иосиф.

По преданию, Иосиф был продан своими бра­тьями палестинским купцам и после ряда драма­тических перипетий попал ко двору, где был воз­несен на самую вершину социальной лестницы. Эта головокружительная карьера человека из на­рода, да вдобавок чужеземца, вероятно, была ха­рактерна для эпохи господства азиатской динас­тии.

Когда засуха и голод привели израильтян к границам Египта, Иосиф сделал все, чтобы они могли поселиться на пастбищах фараона.

Мы легко можем представить себе этот ру­бежный момент в истории Израиля.

Чужими, беззащитными, заброшенными в большом враждебном мире должны были чув­ствовать себя израильтяне, впервые вступая на египетскую землю. Но они верили, что благословение Бога, Бога их отцов, пребывает на них, что незримый Дух оберегает и ведет их. Эту веру они связывали с Авраамом, предания о котором пе­редавались из поколения в поколение.

Рис. 33

Поклонение фараона Эхнатона Солнцу. Рельеф из храма в Ахетатоне. Начало XIV в. до Р.Х.

Звездными ночами, сидя у входов в свои шатры, они слушали рассказы об Аврааме и его сыновь­ях, об их воинских подвигах, странствиях, об их любви, соперничестве и дружбе. То были време­на, когда небожители часто посещали людей, ког­да можно было видеть лестницу, по которой они спускались на землю.

__________________________________________________________________

' В древнееврейском родовом строе выделялись: «бет-аб» — семья, «миш-паха» — род, клан и, наконец, «се-бет» — группа кланов, или колено.

Божественное Солнце.

«Еретик из Ахетатона»

Египет, ок. 1580-1406 гг. до Р.Х.

Все великие державы, созданные лишь силой ору­жия, рано или поздно оказываются непрочными и распадаются. Эта участь ждала и царство гик-сов. Оно постепенно слабело и теряло контроль над завоеванными областями. Полунезависимые цари Фиваиды — Южного Египта — испод­воль собирали силы для того, чтобы выступить против гиксов.

Теперь у египтян, как и у гиксов, были боевые колесницы. Египтяне полностью усвоили воен­ную тактику гиксов, и в 1578 г. до Р.Х. на азиа­тов двинулось уже внушительное войско, много­численное и дисциплинированное. Под его ударами гиксы покинули свою столицу и отступили на во­сток. Победа окрылила египтян: настал их черед, гиксское владычество привело к египетской экс­пансии.

После упорной трехлетней осады был взят Шарухен — последняя крепость гиксов. Среди холмов и долин Сирии появляются боевые ко­лесницы фараонов, рвущихся на север.

Египет становится империей, в состав кото­рой входят многочисленные народы Африки и Азии. Повсюду были поставлены египетские правители и верные Египту туземные цари. Малейшее сопротивление приводило к жесто­кими расправам. Так борьба Египта за нацио­нальную свободу превратилась в порабощение народов.

С возвышением Фив возросло значение фи-ванского богаА-мона. Этот местный бог был отож­дествлен жрецами с богом Ра, т. е. возведен в ранг общенационального божества. Фиванские жрецы стали оказывать ощутимое влияние на политическую жизнь.

Господство национальной религии казалось безраздельным. Вся страна — от фараона до последнего крестьянина или раба — была про­никнута ее духом. И никто не мог ожидать, что начало мятежу против бога-триумфатора будет положено в царском дворце, в доме «возлюблен­ного сына Амона».

История Египта не знает более противоречи­вой и сложной фигуры, чем царь-реформатор Аменхотеп IV (1424-1406 гг. до Р.Х.) Не будет преувеличением сказать, что Аменхотеп был человеком богато одаренным, если не гениаль­ным. Никто из мудрых жрецов и ясновидцев Егип­та не дерзнул с такой решительностью восстать против многобожия и магических верований. В эпоху кровавых войн и уничтожения покоренных народов он провозгласил равенство всех племен и стран перед Богом.

Фараон удалил от себя всех приверженцев ста­рых культов; теперь его окружали не жрецы и ари­стократы, а только единомышленники. Он ощущал себя пророком Солнца, проповедником новой ис­тинной религии, верховным жрецом высшего еди­ного Бога, живым воплощением которого является солнечный диск — атон. Жена царя, Нефертити, очевидно, целиком разделяла его взгляды.

Рис. 34

Голова царицы Нефертити. Первая половина XIV в. до Р.Х.

Рис. 35

Голова Эхнатона. Начало XIV в. до Р.Х.

В знак полного разрыва с прошлым царь изменяет и свое имя. Отныне он будет не Амен­хотепом, аЭхнатоном, что значит «Угодный Сол­нцу». Он приказывает повсюду истреблять свя­щенные символы и надписи. Выскабливают не только имя Амона, но и слово «боги». Запреща­ются все звероподобные и человекоподобные идолы, закрываются храмы богов. Столица Египта переносится из Фив в город, возникающий на пустом месте по замыслу царя-реформатора, — Ахетатон, «Небосклон Солнца».

Увлеченный своими преобразованиями, пре­следуемый одними и теми же мыслями, царь, возможно, плохо следил за событиями. Веро­ятно, и в людях он разбирался недостаточно хорошо. Его постепенно окружили лживые ничтожества, хитрые выскочки, которые напе­ребой восхваляли «учение царя», усердствова­ли в служении новому божеству и тем приобре­тали доверие фараона.

Умер Эхнатон молодым, на восемнадцатом году своего царствования. Перед смертью он, вероятно, осознал неудачу своего дела. У него не было ни сыновей, ни энтузиастов-продолжателей.

Рис. 36

Кносский дворец. Нижний ярус светового колодца. Крит. XVI в. до Р.Х.

Рис. 37

Богиня со змеями.

Из сокровищницы Кносского дворца. Крит.

1700-1600 гг. до Р.Х.

Трагедия Эхнатона заключалась в том, что, отказавшись от магических верований, он не отка­зался от их плода — обожествления власти. Он полагал, что достаточно одного его слова, чтобы «истина» восторжествовала. Но проповедь веры, когда она ведется с трона, не может найти насто­ящего отклика в сердцах. Награды и угрозы бо­жественного властителя — вот к чему сводилась такая проповедь. И все же Эхнатон не может не быть нам близок как человек, отважившийся по­сягнуть на мир богов, человек, ощутивший живое дыхание Единого.

Тайна Лабиринта

Остров Крит, ок. 1600-1400 гг. до Р.Х.

Одновременно с появлением на историческом горизонте арьев и семитических племен на севе­ре Балканского полуострова началось переселе­ние ахейцев — предков греческого народа. Их передвижение на юг длилось несколько веков. Ему предшествовало установление в южной час­ти полуострова власти критян. Культура Крита оказала впоследствии огромное влияние на за­рождавшуюся греческую культуру, и поэтому, прежде чем говорить о греках, мы должны оста­новиться на их предшественниках, критянах¹ .

Остров Крит представлял собой как бы мост между Европой и Азией.

Уже около 2000 г. до Р.Х. на Крите воз­никли первые государства. Они были изолиро­ваны друг от друга горами, и лишь через несколь­ко десятилетий произошло их объединение.

В своих преданиях греки рассказывали, что Крит объединился в правление жестокого царя Миноса.

Цари династии Миноса не боялись завоева­телей и не строили приморских укреплений. Гроз­ный флот в гаванях острова был сам по себе на­дежной стеной. Да и сам Лабиринт был не хуже любой крепости. Впервые это причудливое со­оружение было построено около 2000 г. до Р.Х. Лет через двести его разрушило землетрясение, но оно было снова восстановлено. На одной из фре­сок этого дворца мы видим и самого царя. Его фигура выделяется на багряном фоне. Это атле­тически сложенный молодой человек без бороды, с длинными, почти до пояса, волнистыми волоса­ми. Что он делает? Какой момент его царствен­ной жизни хотел запечатлеть художник? Царь ступает среди высоких, похожих на сахарный тро­стник растений, над которыми летают бабочки. Одна рука его прижата к груди, другая отведена далеко назад. Что это? Царь на полевых рабо­тах? Но где же тогда коса или корзина с зерном? Их нет. Перед нами символическое действо.

Властелин Крита не сеет и не жнет. Он ими­тирует труд своими движениями. По общему мне­нию ученых, это изображение магического ри­туала. Подобно африканским колдунам и фараонам Египта, этот царь-жрец, живущий среди роскоши в Лабиринте, окруженный армией по­слушных рабов, на короткое время как бы пре­вращается в крестьянина. Он совершает колдов­ской обряд, который принесет плодородие земле.

Человек всегда искал зримого воплощения высших сил. Эта жажда породила царей-богов Египта и Аккада, она окружила волшебным оре­олом и династию Миноса; отсюда идет прямая линия через спартанских царей к «великому пер­восвященнику», как именовался римский импера­тор. Эти представления жили и в средневековой Европе. Достаточно вспомнить, что французский король имел «наследственный дар исцеления». Эта линия тянется до нашего времени, хотя и претерпевает существенные внешние изменения. Слепая вера народов в гений своих вождей, глу­бокое и всеобщее убеждение, что они видят все и ведут общество к процветанию, — это печальное явление XX столетия уходит своими корнями в те отдаленные времена, когда люди верили, что от воли царей-жрецов зависят плодородие земли и благополучие народа.

Рис. 38

Голова прорицателя.

Статуя восточного фронтона храма Зевса. Олимпия. 460 г. до Р.Х. Деталь

Около 1400 г. до Р.Х. ахейцы вторглись на Крит и образовали там государство с центром в Микенской крепости, но это не означало гибели миносской культуры. На развалинах миносской цивилизации расцвела культура древней Эллады.

____________________________________________________________

¹ Наукой установлено, что крито-микенская культура, о которой здесь идет речь, была архаической греческой культурой.

Рис. 39

Собрание богов

(Гера, Гермес, Афина, Зевс, Ганимед, Афродита, Арес).

Роспись килика. Тарквиния.

Около 510 г. до Р.Х.

Утро Эллады. Олимпийцы.

Греция до 1400 г. до Р.Х.

Греческие племена переселились на Балканы около 2000 г. до Р.Х., в эру великих семитических и индоевропейских миграций. Пришли они из тех земель, где обитали предки арьев, иранцев, хеттов, двумя путями: через северные горные дороги и через острова Эгейского моря вторглись эллины на Пелопоннес и в Фессалию. Хотя до нас по­чти не дошло легенд, связанных с этим временем, очевидно, что сначала туземцы оказали грекам отчаянное сопротивление. Кто же были эти ту­земцы? Что они не принадлежали к эллинским племенам, — это, кажется, понимали и сами греки, называвшие их пеласгами.

На пути греческих переселенцев было два старинных святилища: дельфийское и додонское. В Додоне, у огромного столетнего дуба, заклина­тели вопрошали какое-то древнее пеласгийское божество. Шелест листьев и потрескивание ветвей служили ответом, который истолковывали закли­натели. Греки не уничтожили этого святилища.

Оракул в Дельфах был посвящен Богине-Матери. Он находился в руках прорицательниц, которые, приходя в состояние исступления, про­рекали волю божества.

Хотя эллины подчинили себе пеласгов и дру­гие местные племена, они долгое время были бес­сильны перед миносской державой, властители ко­торой были хозяевами морей, а эллины всегда испытывали перед морской стихией суеверный страх.

Но, несмотря на это, ахейцы в конце концов все-таки стали мореплавателями. И прежде все­го нанесли удар военному могуществу миносской державы. Около 1400 г. до Р.Х. греческие ко­рабли показались у берегов Крита. Владычеству Лабиринта пришел конец. Отныне Крит, в свою очередь, стал одной из греческих провинций.

Ахейцы сделали грандиозную попытку не только политически восторжествовать над всей Эгеидой, но и духовно освободиться от крито-пеласгического влияния. Ахейские цари были не" колдунами, как на Крите, а племенными вождями, делившими власть над кланами с военачальника­ми и старейшинами.

Рис. 40

Пак.

Золотая монета. Пантикапей. 350-320 гг. до Р.Х.

Божества отдельных кланов и местностей — олимпийцы, всегда мыслились как совершенно обособленные существа. Они ничем не напоми­нали индийский пантеон¹ , который был, скорее, многими ликами Единого. Здесь сказались осо­бенности греческого национального мышления; оно гораздо легче воспринимало конкретное, изо­лированное, чем общее и единое. Быть может, известную роль играло здесь природное окруже­ние. Семит формировал свое богопознание на фоне молчаливой пустыни, индиец — в царстве тропи­ков, где все сплеталось в единую многоликую и многоголосую стихию. Горизонт же грека был всегда ограничен горными хребтами; вся его стра­на была похожа на сеть изолированных мирков, отрезанных друг от друга холмами, скалами, зали­вами. Поэтому ахеец был склонен почитать в пер­вую очередь местное божество, а божество соседа казалось ему таким же независимым, как и его родная долина, отрезанная от других.

__________________________________________________________________

' Пантеон (греч. «многобожие») — все боги, почита­емые в какой-либо языческой религии.

Борьба богов и титанов

Греция между 1400-1200 гг. до Р.Х.

Появление Зевса и олимпийских богов не было простой заменой природных, хтонических¹ божеств божествами племенными. Новый пан­теон знаменовал важнейший этап греческой ре­лигиозной истории. Разум в образе совершенного человеческого существа засиял среди клу­бящихся туч первобытной ночи. Бог лазурно­го сияния, бог, подобный молнии, пронизываю­щей мрак, является в лице «промыслителя Зевса». Это рождение нового, более просвет­ленного «древнего» религиозного сознания за­печатлелось в знаменитом мифе о Титаномахии — борьбе богов и титанов. В сознании ахейцев совершился переход от хтонического, природно-стихийного к разумному, человечно-гармоничному богопониманию.

Рис. 41

Голова Зевса. Отриколь. IV в. до Р.Х.

Величайшее всемирно-историческое значение Зевсовой религии заключалось, прежде всего, в провозглашении примата света, разума и гармо­нии над тьмой, иррациональностью и хаосом. В этом отношении она прямая предшественница учения о Логосе как разумном творческом нача­ле во Вселенной. Но до появления этого учения было еще далеко. Логизму в греческом сознании предшествовал антропоморфизм² . В олимпий­цах человеческое начало было идеализировано и возведено в космический принцип. Это было ог­ромным шагом вперед, но одновременно таило и большую опасность. Угадывая в Божественном разумное начало, ахейцы привнесли в него все многообразие чисто человеческой ограниченнос­ти и чисто человеческих слабостей.

Их живой, подвижный ум, склонный к юмору и созданию красочных картин, не мог удержать­ся от искушения рисовать жизнь богов по образу беспокойной и разгульной жизни своих разбой­ников - богатырей.

Особенно серьезным недостатком Зевсова пантеона было отсутствие ясных этических прин­ципов. С глубокой первобытной древности этика шла рука об руку с религией. Нравственный же идеал олимпийцев был настолько шаток, что уже через несколько поколений вызывал протесты и насмешки у самих греков.

Рис. 42

Сосна на алтаре Зевса. Пергам

В странах Востока религиозные откровения исходили всегда из среды духовной элиты. Эгей­ский же мир долгое время жил лишь массовым религиозным сознанием. Дух магии пронизал античную религию и пережил самих олимпийцев.

В микенскую эпоху происходит незаметный поворот к магическому пониманию молитвы и жертвы. Начинает развиваться институт жрече­ства. Правда, в Греции жрецы никогда не со­ставляли могущественной корпорации, как, напри­мер, в Египте. Но значение их постепенно возрастало. Наиболее характерной чертой эллин­ских жрецов было то, что они почти всегда оста­вались «служителями культа» в самом узком смысле этого слова. Если египетское духовен­ство было средой, в которой культивировались богословская мысль, медицина, математика, если израильское духовенство боролось за нравствен­ное воспитание народа, то греческие жрецы были по преимуществу устроителями жертвоприноше­ний.

Нигде не было так развито искусство пред­сказания, как в античном мире. Оракулы и гада­тели были неизменными спутниками жизни и царей, и крестьян, и воинов, и торговцев. Ключ к толкованию таинственной воли богов видели и в снах, и в полете птиц.

Магизм, как правило, посюсторонен. Это мировоззрение делает наибольший упор на этой жизни, считает высшим благом богатство, здоро­вье, благополучие. Такое механистическое миро­понимание — антипод духовного, мистического; оно глубоко материалистично в своем постиже­нии ценностей бытия. И если в некоторых куль­турах, проникнутых магическими элементами, как, например, в египетской, и существовала живая вера в загробный мир, то он рисовался точной копией мира земного.

________________________________________________________________________

¹ Хтонические (от греч. названия земли) божества — боги неба, земли, моря и т. д., обычно считающиеся в язы­честве наиболее древними, «первичными» божествами.

² Антропоморфизм (от греч. «антропос» — человек и «морфэ» — форма) — уподобление человеку.

Народ Завета

«Дом рабства». Моисей

Египет, ок. 1300-1230 гг. до Р.Х.

На историю слишком часто смотрят как на есте­ственно-природное явление и поэтому думают, что в ней определенные причины неизбежно долж­ны производить соответствующие следствия. Однако если в мире физических явлений мы дей­ствительно имеем дело с такими незыблемыми закономерностями, то в истории иногда может произойти нечто совершенно непредвиденное, про­тиворечащее всему, имевшему место до сих пор. Наглядным примером тому могут служить судьбы религии Единобожия.

Почти четыре столетия обитали племена Бене-Исраэля на заболоченных лугах Гесема. На по­лях Гесема бродили несметные стада, принадле­жавшие Большому Дому¹ . Израильтяне были обязаны следить за ними, перегонять их на новые пастбища, докладывать египетским чиновникам об их состоянии и численности, организовывать по­ставки скота для нужд двора. Так было при гик-сах. Быть может, это положение сохранилось и при новой династии.

Уберегли ли жители Гесема свое единствен­ное духовное наследие — древнюю веру пред­ков? То, что предания об Аврааме и патриархах дошли до следующих поколений, может служить косвенным доказательством того, что израильтя­не не утратили памяти о религиозном Открове­нии, данном их праотцу.

Некоторые элементы язычества все же про­никли в их религию. Охраняя свои стада, изра­ильтяне боялись вреда, который могли принести духи пустыни. В их представлении эти страш­ные существа, злобные и мстительные, скрыва­лись за болотами и насылали болезни и смерть. Они рисовались воображению израильтян в виде сатироподобных демонов; их царем был козлоликий бог Азазел² . Чтобы уберечь себя от этих рогатых призраков, пастухи усердно задабривали их, принося жертвы и ограждаясь заклинаниями.

Часть израильтян стала переходить к оседло­му образу жизни. Вероятно, у них получила рас­пространение и письменность.

Рис. 43

Гора Синай

Как бы ни были далеки израильтяне от еги­петских дел, положение в стране не могло не кос­нуться их. Вскоре после политического упадка, связанного с «еретиком из Ахетатона», начался новый, и последний, подъем Египта. Снова войс­ка фараона двинулись в Палестину. Начались уси­ленные строительные работы. Пастухов Гесема пригнали на стройки и заставили тесать камни, делать кирпичи и таскать тяжести. Так кончился спокойный период жизни Бене-Исраэля, и сыны его оказались в «Доме рабства».

В народной памяти эта пора запечатлелась как гнетущий кошмар. Особенно тяжело при­шлось израильтянам, когда на престол вступил Рамсес II (1301-1334 гг. до Р.Х.).

Рамсес был родом из Нижнего Египта, Дель­та была постоянной его резиденцией, и он решил построить там большой укрепленный город.

Если правители, наученные горьким опытом восстаний и беспорядков, стремились сделать для туземцев работу не столь изнурительной, то для рабов и инородцев, какими были израильтяне, по­щады не было.

Рис. 44

Статуя фараона Рамсеса II. XIII в. до Р.Х.

Свободные пастухи, израильтяне не привык­ли к подневольному труду в городах. Известно, с какой быстротой тают небольшие народы, когда неумолимые законы «цивилизованного мира» грубо вторгаются в их жизнь. С ужасом стали догадываться израильские рабы, что непосильная барщина, наложенная на них фараоном, ставит ко­нечной целью искоренение их племени. Так на­всегда нарушилось безмятежное существование поселенцев Гесема. Притеснения обычно служат сплочению гонимых. Под влиянием жестокого угнетения у израильтян проснулось национальное самосознание. Они вспомнили, что они лишь при­шельцы в египетской земле, что их предки неког­да пришли сюда с Востока. Теперь они с тоской глядели туда, где за Тростниковым морем и Горь­кими озерами жили их свободные братья. Но где можно было найти спасение? В Ханаане? Он находился в руках египетских ставленников. Дальше на север, к хеттам? Но с ними фараон заключил договор, согласно которому хеттский царь обязался выдавать Египту всех беглецов. Оста­вался только Синайский полуостров, его дикие и суровые горы, его безводные пустыни. Но от од­ной мысли о них обитателей влажной Дельты охватывал ужас.

Однажды среди израильтян распространил­ся слух о неизвестных агитаторах, которые появ­лялись то на стройках, то среди поселенцев Гесе­ма, призывая народ покинуть «Дом рабства» и идти в пустыню поклониться Богу Авраама, Богу отцов. Люди эти принадлежали к левитам — израильскому племени, тесно связанному с егип­тянами; у многих из них были египетские имена. Египетским было и имя их вождя Месу, или Моисея, который даже внешне был похож на егип­тянина.

Так появляется на исторической арене чело­век, с именем которого связано происхождение ветхозаветной религии.

История Моисея была записана впервые лишь в Х в. до Р.Х. Прежде она казалась историкам целиком сотканной из легенд, но в последствии стало очевидным, что в основных чертах все рассказанное о нем Библией выдерживает яркий свет исторической критики.

Рис. 45

Колоссы Рамсеса II. Абу-Симбел. XIV в. до Р.Х.

По своему воспитанию Моисей был связан с Египтом. Трудно предположить, чтобы предание измыслило эту деталь. Библия говорит, что, будучи выходцем из египетской среды, будущий вождь Из­раиля не забыл, однако, своего азиатского проис­хождения. Когда он увидел, как на стройке египет­ский надзиратель избивает израильтянина, он в порыве гнева убил мучителя. В результате ему пришлось бежать, и он, перейдя границу (что было не так про­сто в те времена), скрылся в единственном малодо­ступном месте — в Синайской пустыне.

В своих скитаниях по пустыне он столкнул­ся с еврейскими племенами мадианитян. Это были кочевники-скотоводы, иногда водившие купечес­кие караваны в Египет и Палестину. Они обита­ли близ священной горы Синай, на юге полуост­рова. Моисей был радушно принят бедуинами; их шейх, жрец Рагуил-Иофор (Иетро), приютил беглеца, и Моисей вкусил всю прелесть безмя­тежной жизни свободных скотоводов. Он же­нился на дочери шейха и пас его стада на скло­нах Хоребских гор. И именно там в нем совершился таинственный переворот, превратив­ший его в вождя и пророка.

Рис. 46

Дочь фараона перед младенцем Моисеем. Г. Доре. Гравюра

Рис. 47

Моисей заступается за своего соплеменника. Ю. Карольсфельд. Гравюра

Рис. 48

Израильтяне перед Синаем. Г. Доре. Гравюра

Для нас навсегда останется тайной, что пере­жил египетский беглец среди безмолвия Хоребских гор, но мы знаем, что отныне он становится верным служителем Бога Незримого, Бога — Властителя человеческих судеб. Бога, возложив­шего загадочную историческую миссию на него, Моисея, и на его народ. Это тот Бог, которому молились люди в незапамятные времена. Веру в Него свято хранили предки Израиля. Он — Бог, открывшийся Аврааму, Бог праотцев. Он пре­бывает выше бытия и жизни. Он — Сущий, имя Его Ягве.

Библия рассказывает, что Моисей однажды забрел далеко в горы и оказался в каком-то древ­нем святилище. Там из недр терновника, охвачен­ного невиданным неопаляющим огнем, он услы­шал голос Божий, призывавший его на служение. Смущенный и испуганный, Моисей пытался ук­лониться, но голос властно требовал, чтобы он шел как вестник Неба к своему угнетенному народу и избавил его от рабства. Он должен привести ев­реев сюда, к святой горе, и Ягве даст им во владе­ние страну, текущую молоком и медом.

____________________________________________________________

¹ Большой Дом — в древнем Египте так назывался не только дворец фараона, но и все его имущество.

² Азазел — ср. Азазелло в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова, называемого автором демоном-убийцей без­водной пустыни.

Путь к Синаю

Египет — Синай, ок. 1230 г. до Р.Х.

Около 1230 г. до Р.Х., в третье лето царствова­ния сына Рамсеса II, фараона Мернептаха, Мои­сей появился среди израильских рабов. Он заго­ворил о Боге евреев, о Том, Кому поклонялись Авраам и его предки, когда были свободны, о том, что Бог обещал освободить их из «Дома раб­ства» и привести в землю, где некогда обитали их отцы. Он призывал народ покинуть Египет и от­правиться в пустыню «на три дня пути», чтобы там совершить великое жертвоприношение Ягве, Богу Израиля.

С первых же шагов он был встречен недо­верчиво и даже враждебно. Волнения, вызван­ные его проповедями, заставили египтян усилить надзор и прибавить работ.

Упорная борьба, которую бесстрашный левит вел с египетскими властями, окружена поэтичес­кими преданиями: однако из них можно заклю­чить, что на первых порах он преуспел довольно мало. Но вот сама судьба пришла на помощь Израилю. В стране вспыхнула эпидемия, кото­рая окончательно расстроила порядок и послу­жила поводом к анархии.

Рис. 49

Моисей спускается с горы Синай. Г. Доре. Гравюра

Моисей дал сигнал к исходу. Поспешно со­вершив традиционный обряд, израильтяне со сво­ими стадами, а также разноплеменные рабы, работавшие вместе с ними, двинулись из окрестнос­тей Рамсеса и Суккота. Моисей не повел их прямо на восток, потому что там, на «филистимской до­роге», располагались цепи египетских фортифика­ций. Во время своих странствий он хорошо изу­чил район и, проходя через пустынные местности, умело избегал пограничных постов. Наконец бег­лецы раскинули лагерь недалеко от крепости Этам. Дальше путь был закрыт. Единственным спасе­нием было сняться с места и углубиться в пус­тыню к берегам Тростникового моря. Бегство продолжалось всю ночь.

Когда Мернептах узнал, что Израиль и дру­гие еврейские племена скрылись на востоке, он, не теряя ни дня, погнал колесницы к берегам Трос­тникового моря. О местоположении Израиля ему, очевидно, донесли из Этама. Теперь пустыня «за­перла» евреев. С одной стороны были непрохо­димые камышовые топи, с другой — надвигались колесницы фараона.

Раздались крики ужаса... «Разве мало было гробов в Египте, что ты привел нас умирать в пус­тыню?» — бросали беглецы упреки Моисею. Но вождь верил в то, что Небо спасет его народ даже и в этот отчаянный момент. «Не бойтесь, увидите спа­сение Ягве», — воскликнул он и, не медля более ни минуты, повел израильтян через топи.

Невзирая на то, что над топями собрались тучи и надвигался настоящий ураган, египтяне продол­жали погоню. Возможно, они и успели бы на­стигнуть часть беглецов, но с каждым шагом им было все труднее и труднее пробираться в сгус­тившемся мраке. Тяжелые колесницы застрева­ли в вязком иле, гроза бушевала, ветер переме­нился и теперь гнал волны на преследователей. Только тогда поняли египтяне, какая опасность им угрожает, и поспешно повернули обратно. Но вода настигла их.

Израильтяне, которые тем временем уже сто­яли на сухой возвышенности, наблюдали за отчаянными попытками всадников и не верили своим глазам. Произошло нечто такое, чего не ждали ни евреи, ни египтяне. Всего час назад израильтя­не были на волосок от гибели. Преследователи беспощадно расправились бы с ними; но вот те­перь Ягве спас Свой народ и остановил грозного врага. Это несомненно было чудо, хотя внешне действовали обычные стихийные силы.

Имеет ли право современный человек смот­реть свысока на эту уверенность беглецов в осо­бом покровительстве неба? История небольшого племени, чудом уцелевшего среди превратностей судьбы и ставшего носителем Единобожия сре­ди языческих народов, поистине изумительна. Для тех, кто отрицает внутренний смысл в судьбах народов, здесь — лишь какое-то необычайно сча­стливое стечение обстоятельств. Но христиан­ство оценивает ветхозаветную историю с иной точки зрения и признает в ней проявление того незримого Разума, Который направляет ход ми­роздания, человеческую историю и судьбу отдель­ной личности.

Все дальнейшее путешествие Израиля среди безводных долин и гор сопровождалось страхами и неожиданными радостями.

Рис. 50

Алтарь

На границе пустыни Син, у предгорий Хоривского хребта, караван вступил в пустынную местность и долгое время продолжал путь, не встречая ни колодца, ни ручья. Путников мучила жажда. Ропот недовольства перешел в открытое возмущение. Было мгновение, когда в Моисея едва не полетели камни. Это был критический момент: власть над взбунтовавшейся толпой ус­кользала из рук вождя.

В эту трудную минуту Бог вновь пришел на помощь Своему избраннику. Моисей приказал долбить известковую скалу шестами, и, когда пос­ле долгих усилий образовалась впадина, он силь­но ударил своим посохом и в образовавшееся отверстие хлынула ключевая вода. Раздались ра­достные возгласы. Путники были спасены.

Все эти на первый взгляд незначительные события сыграли колоссальную роль в судьбе сынов Израиля, непрерывно пребывавших между страхом и надеждой.

Десять заповедей

Синай, 1230-1200 гг. до Р.Х.

Какова же была конечная цель Моисея? Он ре­шил дойти до тех самых мест, где пас стада во время бегства, где прозвучал для него голос Бо­жий. Он хотел там, у святой горы, вдохнуть в Израиль новый дух, вдохнуть веру, энергию, сме­лость. Он хотел привести к подножию Синая своих соплеменников, как бы говоря: «Боже! Вот люди, которых Ты призвал меня спасти. Я при­вел их к Тебе».

Через несколько дней после остановки у Си­ная вождь велел готовиться к великому моменту: люди заключали торжественный союз с Богом. Это было нечто неслыханное, ибо в сознании во­сточных народов человек был совершенным нич­тожеством по сравнению с Божеством, и заклю­чение между ними союза было бы невероятной дерзостью.

Но здесь Сам Владыка жизни устами Свое­го пророка объявляет условия этого поразитель­ного договора: «Если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов, ибо Моя вся земля, а вы будете у Меня царством священников и наро­дом святым» (Исх 19:5—6).

Так рождается народ Завета, народ Божий; из семени Авраамова выходят первые, еще слабые ростки Ветхозаветной Церкви, прародительни­цы Церкви Вселенской. Отныне история рели­гии будет уже не только историей тоски, томле­ния и поисков, но она станет историей Завета, диалога между Творцом и человеком.

Библейское предание рисует величественную картину заключения этого священного Завета.

Народ покинул лагерь и подступил к самой подошве горы. Все в трепете устремили взоры на ее вершину, над которой повисли непроницае­мые тучи. Время от времени среди них вспыхи­вали молнии, и удары грома отдавались среди расселин трубными звуками...

Между тем Моисей отделился от народа и стал подниматься все выше и выше к синайской вершине. Вот он уже скрылся среди утесов, уходя туда, где неистовствует гроза и буря, где густой сумрак окружает божественную Тайну.

Но вот Моисей снова в лагере Израиля. В торжественной тишине провозглашает он Божий Завет и кропит народ жертвенной кровью в знак заключения Союза.

Заповеди, начертанные на двух каменных пли­тах — скрижалях, гласили:

1. Я — Ягве, Бог твой, который вывел тебя из земли Мицраим, из Дома рабства. Ты не дол­жен иметь других богов пред Лицом Моим.

2. Ты не должен делать себе никакого изоб­ражения божества.

3. Ты не должен употреблять понапрасну имя Ягве, Бога твоего.

4. Помни день субботы, чтобы праздновать его.

5. Почитай отца и мать.

6. Ты не должен убивать.

7. Ты не должен распутничать.

8. Ты не должен красть.

9. Ты не должен давать ложного свидетель­ства на ближнего своего.

10. Не желай дома ближнего твоего, ни жены его, ничего, что у ближнего твоего (ср. Исх 20:1-17).

Рис. 51

Скиния в пустыне.

Модель

Какие простые на первый взгляд слова! Но если нам они кажутся чем-то само собой разуме­ющимся, то для древнего мира они звучали не­бывалым откровением. Достаточно вспомнить, ка­кие отношения между человеком и божеством царили в Египте, Вавилоне, Греции, чтобы понять, насколько необыкновенными должны были пред­ставляться современникам священные законы, на­чертанные на скрижалях. Эти два невзрачных, грубо отесанных камня имели неизмеримо боль­шее значение для духовной истории человечества, чем тысячи искусно украшенных ассирийских и египетских памятников.

Величайшая заслуга Моисея перед челове­чеством заключается в том, что он осмелился провозгласить утраченный Закон, открыть за­бытые пути к Богу, не устрашившись противо­действия и непонимания. Он говорил, обраща­ясь не только к Израилю, а ко всему миру, к будущим векам.

Моисей понял, что его людям необходим вне­шний знак присутствия Божества. Им нужен был символ Бога, который бы шел перед ними и все­лял в них бодрость (Исх 32:23).

Библия прямо говорит, что мысль о создании этого символа была внушена пророку свыше (Исх 25).

Итак, в один прекрасный день вождь прика­зывает изготовить священный Ковчег Завета. Его переносят в особый шатер, или Скинию, которая устанавливается вне лагеря.

Внешне Ковчег выглядел довольно скромно: это был ящик, сколоченный из деревянных досок, длиной немногим больше метра. Снаружи он был обит металлом, над его крышкой простирали кры­лья керубы, или херувимы, — фантастические существа с львиным телом, ликом человека и кры­льями орла. Они склоняли свои головы над Ков­чегом, а их крылья служили престолом, на кото­ром незримо восседал Бог Израилев. Вероятно, керубы были изображением духов бури, которая в израильской поэзии обычно сопровождала Бо­гоявления.

Когда народ снимался с лагеря или выступал в сражение, левиты шли впереди и несли Ковчег на шестах, продетых в его боковые кольца.

Наконец наступило время покинуть Синай. Теперь перед Израилем стояла новая цель: захват территории в стране, где в древности обитал Ав­раам. Табор кочевников превратился в военный лагерь.

Моисей сделал решительный шаг. Он по­слал разведчиков на восток, чтобы узнать, можно ли рассчитывать на успех вторжения. Разведчи­ки вернулись, неся роскошные плоды Земли Обе­тованной¹ . Кочевники с восхищением смотрели на огромные виноградные кисти, на гранаты и смоквы. Но разведчики наговорили таких стра­хов о жителях Палестины, об их силе и смелости, об их неприступных крепостях, что кочевников охватила паника, перешедшая в новый мятеж про­тив Моисея.

Наконец, после долгих скитаний, около 1200 г. до Р.Х., Моисей решил, что пора начать наступ­ление на север.

Оставалось пересечь этот сверкающий и из­вилистый рубеж — Иордан, за которым начина­ется желанный Ханаан! Но здесь завеса истории опускается и скрывает от нас могучую фигуру Мо­исея...

Загадочные тени витают над могилой проро­ка. Он умер не от болезни и не от старости. Место его погребения осталось неизвестным.

____________________________________________________________

¹ Обетованная Земля (от слова «обет») — земля, обе­щанная Богом.

Земля Обетованная

Ханаан, ок. 1200—1125 гг. до Р.Х.

Вскоре после смерти Моисея израильтяне по­чувствовали, что они уже не могут больше жить в Заиорданье. Колена теснили друг друга; узкая полоса земли, ограниченная с одной стороны ара­вийскими степями, а с другой — Мертвым мо­рем и Иорданом, не могла прокормить массы ко­чевников и их скот. Не обещал ли Моисей привести свой народ в страну, «текущую молоком и медом»? Не отдан ли Ханаан Самим Ягве во владение Израилю? Теперь пришло время, и нужно было решаться.

После смерти Мернептаха Египет охватила анархия. Власть Египта в Ханаане почти не ощу­щалась; местное население было ослаблено раз­дорами и войнами. Момент был самым благо­приятным для похода израильтян на запад.

Хананеи были близкими родичами евреев и финикийцев. Они, очевидно, так же, как и изра­ильтяне, пришли некогда из пустыни, но в Палес­тине жили уже более тысячи лет.

Раскопки показали, что Ханаан был в отно­шении искусства и религии типичной страной синкретизма ¹ . Здесь не было национальных бо­гов, а почитались преимущественно боги соседей. Среди развалин найдены фигурки Гора, Хатор и других египетских богов, а также изображения вавилонской Иштар.

Иошуа, сын Нуна, который стал во главе израильтян после смерти Моисея, глубоко верил в то, что обетование сбудется и что странники обретут наконец желанное пристанище. Народ разделял эту уверенность. Хотя авторитет нового вождя был несравним с авторитетом Моисея, тем не менее Иошуа был признан большинством ко­лен.

Главным препятствием, которое нужно было преодолеть на пути в Западную Палестину, яв­лялся Иерихон. Его циклопические стены воз­вышались среди пальмовых рощ в двух часах пути от Иордана. Не было никакой надежды мино­вать его без боя.

Рис. 52

Разрушение стен Иерихона. Г. Доре. Гравюра

Иошуа колебался недолго; в один прекрас­ный день по его сигналу был поднят Ковчег, свернуты палатки, и израильтяне двинулись на запад к берегам Иордана.

До сих пор остается загадкой, как мог пасть столь надежно укрепленный город. В Библии со­хранилось поэтическое сказание о том, как стены его рухнули от звуков израильских труб. Возможно, здесь, так же как и на Иордане, произошло земле­трясение, открывшее внезапно брешь в стене. Легко представить себе то впечатление, которое должен был произвести подземный толчок, расколовший стену как раз в момент приближения Израиля.

События разворачивались быстро, триумфаль­ный марш Ковчега продолжался.

______________________________________________________________________

¹ Синкретизм — в науке, искусстве и религии система, соединяющая в себе черты различных других систем, т. е. смешанная, производная.

Бог Израилев и язычество

Палестина, 1125-1025 гг. до Р.Х.

Итак, обетование, данное Аврааму, исполнилось. Земля, которой так долго владели египтяне и хетты, теперь стала землей Израиля. Но главные труд­ности были впереди. Соединившись с хананеями фактически в один народ, израильтяне — вче­рашние кочевники — волей-неволей стали вос­принимать цивилизацию туземцев, а вместе с ней и их верования. Таким образом, подобно арьям в Индии, победители едва не оказались в положе­нии побежденных.

Совместная жизнь израильтян и хананеев быстро привела к распространению язычества среди народа Ягве. Так возникло двоеверие, столь свойственное народам низкой культуры, воспри­нявшим высокую религию.

Рис. 53

Битва израильтян с филистимлянами. П. Брейгель. 1562 г.

Неизвестно, как бы пошла духовная история Израиля, если бы не новое потрясение, которое всколыхнуло все колена.

Появились еще одни претенденты на землю, «текущую молоком и медом», и на этот раз не сравнимые ни с кем из обитателей Ханаана по силе. Это были филистимляне.

Филистимляне были воинственным и энер­гичным племенем, уже хорошо освоившим обра­ботку железа. Они занимались морским промыс­лом и пиратством. Около 1080 г. до Р.Х. они начали решительное наступление на восток, тесня как израильские, так и халдейские племена.

Кто мог остановить эту волну? Вооруженные чем попало крестьяне разбегались, едва заслы­шав грохот боевых колесниц и завидев украшен­ные перьями шлемы. Филистимляне обложили данью почти весь Ханаан, и покоренным остава­лось лишь вести партизанскую войну, неожиданно нападая на филистимские отряды или поджигая их посевы.

Господство филистимлян стало у прочным и казалось окончательным. По городам были расставлены вражеские гарнизоны, и повсюду хозяйничали сбор­щики дани. Переживавший глубокий духовный кризис Израиль оказался те­перь лишенным и политической неза­висимости.

Все эти события послужили как бы внешним толчком, способствовавшим возникновению нового религиозного движения, которое носило довольно странные формы, но благодаря которо­му Израиль вышел из состояния упадка и духовного умирания.

Последователей этого движения на­зывали Бене-ха-Небиим, «Сынами про­роческими». Слово «наби» означало ве­стника Божьей воли. Но если раньше ясновидцы и прорицатели выступали как одинокие посланцы Неба, то теперь но­вые пророки собирались толпами на бо­гослужения, ходили по дорогам страны, распевая боевые псалмы и призывая народ к вер­ности Богу отцов.

Мы очень мало знаем о деятельности Сынов пророческих и о людях, которые возглавляли их движение, предание связывает с ними фигуру пос­леднего крупного еврейского вождя эпохи Су­дей — Самуила. В одном месте Библия даже прямо изображает его руководителем общины про­роков (1 Цар 19:20).

Самуил, несомненно, считал своей главной за­дачей духовное сплочение израильтян.

Согласно преданию, ясновидец добился даже общенародного раскаяния и клятвы покончить с языческими богами. Идолы были выброшены, и с того времени «Сыны Израилевы стали слу­жить одному Ягве» (1 Цар 7:4). Но религиоз­ный Завет оказался слишком слабым объединя­ющим началом для израильских колен. Возникла нужда в «сильной руке», в светской власти. Ста­рейшины подняли перед Самуилом вопрос о не­обходимости избрать царя. И ок. 1025 г. до Р.Х. по их настоянию Самуил выбрал правителя Из­раилю.

Рис. 54

Самуил благословляет Саула. Г. Доре. Гравюра

Теократическое царство.

Сионский завет

Палестина, 1020-950 гг. до Р.Х.

Вся Библия проникнута духом протеста против автократии. От времен Моисея политическим идеалом религиозных учителей Израиля оставался свободный союз верных, для которых единствен­ным авторитетом является Закон Божий. Это была теократия¹ , но не в смысле правления духо­венства, а в смысле подлинного Боговластия. В теократическом правлении, основанном Моисеем, уже находились зародыши религиозной общины, Ветхозаветной Церкви и одновременно такого общества, которое построено не на произволе монарха, а на конституции и законе, ибо заповеди Ягве были равно обязательны как для простых крестьян и горожан, так и для предводителей, вож­дей, царей. В этом отношении Библия резко про­тивостоит почти всему Древнему Востоку: в Вет­хом Завете монархия приемлется лишь как тер­пимое зло, как несовершенное установление, по­рожденное грехами и слабостью людей.

Однако политическая обстановка, угроза филистимского нашествия — все это, несомненно, повлияло на Самуила и примирило его в конце концов с необходимостью избрать царя. Но он хотел, чтобы кандидат был выдвинут им самим. Однажды, когда к нему за советом пришел моло­дой крестьянин Саул из колена Вениаминова, он принял решение поставить именно его «правите­лем народа» (1 Цар 9:16).

Избрание Саула получило общее признание. Однако Самуил, как повествует Библия, предуп­редил всех израильтян, что они могут надеяться на благополучие только в том случае, если будут по-прежнему видеть в Ягве своего Высшего Царя и чтить Его Завет. «Если же вы будете делать зло, то и вы, и царь ваш погибнете» (1 Цар 12:25). Иными словами, царь был уравнен перед Богом со всеми его подданными.

Рис. 55

Помазание Соломона на царство. Ю. Карольсфельд. Гравюра

Особое место в ветхозаветной религии при­надлежит Давиду, зятю Саула, которому сужде­но было сменить его на троне и совершить пе­реворот во всей истории Израиля, хотя он не был ни пророком, ни учителем веры. Он — основатель Иерусалима как духовного центра Израиля, великий религиозный поэт-псалмопе-вец, его имя связано с зарождением библейс­кого мессианизма, составляющего самую суть Священной истории.

Саул — первый «правитель народа Божия» — погиб на поле битвы. Народное собра­ние в Хевроне около 1000 г. до Р.Х. провозгла­сило царем над всеми коленами тридцатилетнего Давида.

Дружина Давида уже имела большой боевой опыт. Когда филистимляне появились на равнине Рефаимской, воины Давида сумели напасть на них с тыла и нанести тяжелое поражение. До самого Газера преследовали израильтяне неприятеля. Эта победа положила конец зависимости Израиля. Впоследствии несколько кампаний Давида на западе полностью обессилили филистимлян и принудили их заключить мир.

Военные успехи Давида привели к созданию империи, объединившей не только родственные евреям народы — амонитян, идумеев и моавитов, но и области арамеев-сирийцев. Северные сосе­ди — финикийцы вступили с Давидом в друже­ственный союз.

Но самым большим достижением Давида было создание общеизраильской столицы. Царь обратил свой взор на мощный замок Сион, воз­вышавшийся над потоком Кедронским на высо­кой скале. Замок был назван «Град Давида», а окружавшему его городу было возвращено древ­нее название Иерусалим.

Все эти годы Ковчег находился на хранении в частных руках. Давид решает торжественно пе­ренести его в новую столицу и тем самым сделать Сион Святым Градом.

Около 995 г. до Р.Х. произошло торже­ственное перенесение «Трона Ягве» в Иеруса­лим. Воскрешая традицию кочевой эпохи, Давид не внес Ковчег в дом, но поставил его под сенью походного шатра.

Перенесение Ковчега Завета на гору Сион явилось событием исключительной важности. Был основан духовный центр ветхозаветной религии, которому со временем суждено будет играть ог­ромную роль. Иерусалим станет Святым Градом народа Божия, а впоследствии — Церкви. И хотя Иерусалим существовал уже за пятьсот лет до Давида, но сделал его тем, чем он стал, только Давид, перенеся в него Ковчег Завета.

В одном древнем тексте, приписываемом Давиду, Бог заключает с «предводителем наро­да» Завет. От вождя требуется праведность и страх Божий, и тогда Бог исполнит обетование, говорящее об идеальном царе рода Давида, кото­рый станет основателем Царства Божия на зем­ле. В течение веков эта вера в Грядущего Царя и Царство будет все более и более просветляться и одухотворяться. Когда через десять веков Иисус Назарянин явится среди людей, он будет назван Помазанником, Мессией, сыном Давида.

В 961 г. до Р.Х. Давид умер — сошел в могилу один из самых одаренных и выдающихся людей Израиля. Во многом принадлежа миру суеверий и кровной мести, миру узкому и ограни­ченному, он внес свой вклад в создание народа Божия, дав ему Святой Град.

Сын Давида Соломон был мало похож на отца. Выросший в роскоши и не изведавший жизни, он вступил на престол, когда ему еще не было двадцати лет. Он не знал ни войн, ни труд­ностей, ни опасностей. Мать имела на него боль­шое влияние, и он очень считался с ней. Очевид­но, прислушивался он и к голосу пророка Нафана, который способствовал его вступлению на трон. И, вероятно, лишь после смерти Нафана он ре­шился осуществить мечту отца: построить в Иеру­салиме храм Ягве.

Храм строился несколько лет и был освящен в 950 г. до Р.Х. Он отличался благородной про стотой форм, был сложен из тесаных камней, внутри обшит ценным деревом, на которое была наложе­на позолота.

Рис. 56

Соломон строит Храм. Ю. Карольсфельд. Гравюра.

Рис. 57

Храм Соломона и его окрестности.

Модель

Как зримая, земная обитель Божия храм пред­ставлял собой Вселенную. Золотые светильники были звездами, два медных столба с узорными капителями символизировали силу произрастания; карнизы были украшены рельефами цветов, пло­дов, животных, херувимов (т.е. духов стихий).

Следует заметить, что все эти подробности храмового устройства были навеяны финикийс­ким и египетским искусством. Но самой замеча­тельной особенностью Соломонова храма были не эти заимствованные украшения, а то, что он был уникальным храмом, в котором отсутство­вало изображение Божества.

Храм был построен на горе Мориа, рядом с Сионской горой. Перенос Ковчега в Дом Божий был превращен Соломоном в общенародный праз­дник.

Предание повествует, что во время освяще­ния Дом Господень наполнился блистающим об­лаком в знак Богоприсутствия.

____________________________________________________________

¹ Теократия — форма правления, при которой власть принадлежит священнослужителям единой (государствен­ной) религии; автократия — правление, осуществляемое одним человеком.

Священная история

Израильское царство, 950—930 гг. до Р.Х.

Царствование Соломона было временем расцве­та литературы. Этот расцвет был ярким свиде­тельством новой ступени в умственной и духов­ной истории народа. Именно в эти годы и были впервые изложены основы веры народа Божия, его понимания человека, мира и Бога.

С того времени, когда Бог открылся Израи­лю в событиях Исхода, странствований и завое­вания, именно события истории в первую очередь становятся свидетельством Божественного Про­мысла. Поэтому и символ веры Израиля получа­ет форму исторического повествования, сначала ус­тного, а в царствование Соломона — письменного. Неизвестно, как называлась эта первая Священ­ная история и кто был ее боговдохновенный автор. В библейской науке его принято называть «ягвистом», так как он предпочитает употреблять имя Божие Ягве и считает, что его знали еще до Моисея.

Ягвистический Бытописатель¹ был одним из апостолов Ветхого Завета. Обращаясь к своим современникам, он нес им возвышенную истину, но говорил с ними на языке, понятном самым широким кругам. Среди страниц, написанных человеческой рукой, едва ли можно где-нибудь еще встретить такое изумительное сочетание на­родной формы с глубоким духовным смыслом. Правы поэтому те, кто называет Бытие книгой и для младенцев, и для мудрецов.

Священная история для ягвиста — это дра­ма, разыгрывающаяся между небом и землей, между Богом и человеком. Он утверждает примат чело­века в Творении. Бог сначала творит человека, а потом создает для него райский сад Эдем и всех животных.

Человек оказывается, с одной стороны, час­тью земли, а с другой — особым духовным тво­рением Божиим. Это двуединство бытия чело­века Бытописатель подчеркивает не раз. Не как раб и не для праздности поселяется человек в Эдеме, а для того, чтобы возделывать и хранить его. Посреди Эдема возвышаются Древо Жизни и загадочное Древо Познания добра и зла.

Рис. 58

Грехопадение. Ю. Карольсфельд. Гравюра

Для ягвиста Древо Жизни — прежде всего источник бессмертия. Бог не закрывает человеку путь нему и тем самым продолжает свое особое попечительство о человеке. Он запрещает ему лишь вкушать плоды Древа Познания, предупреждая, что это грозит человеку гибелью.

Создав животных «из земли», т. е. из того же вещества, что и человека, Ягве приводит их к нему, чтобы «видеть, как он назовет их» (Быт 2:19). Наречение имени в лексиконе Древнего Востока означало проявление власти. Цари-победители обычно давали покоренным царям новые имена. Таким образом, здесь ясно утверждается царствен­ная власть человека над миром. И не только власть. Осмотрев всех животных, человек не нашел себе «помощника, подобного ему» (Быт 2:20). Проще невозможно было выразить уникальность чело­века в природе.

Человеку может быть равен только человек. И поэтому Ягве создает ему «помощника» из него самого. «Вот это кость от костей моих и плоть от плоти моей» (Быт 2:23), — говорит человек, ког­да видит жену. Рассказ завершают слова ягвиста, которыми освящаются любовь и брак: «Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть» (Быт 2:24).

Первая женщина, по выражению ягвиста, «мать всех живущих» (Быт 3:20). Эта краткая форму­ла опровергает все сомнения относительно един­ства человеческого рода.

Ягвист решительно не принимает мысль о том, что зло создано Богом. Напротив, в творении все прекрасно и гармонично, хотя и не окончено. Земля обнажена и пустынна, но она ждет челове­ка-творца, и на ней появляется Эдем, начало ми­рового цветения. Человек не только господин природы, окружающей его, но и господин над сво­ей собственной природой. Его плотская, стихий­но-чувственная жизнь протекает естественно и гар­монично. Об этом свидетельствует нагота первых людей, которым нечего было стыдиться. Древо Жизни, от которого человек еще не вкусил, ожи­дало его. И если вспомнить о многогранном зна­чении этого символа, то можно думать, что оно обещало не только вечную жизнь, но и приобще­ние к высшей мудрости.

Осененный Божественным благословением, призванный быть владыкой мира, человек, соглас­но Библии, получает предостережение от Ягве. Ему угрожает гибель, если он вкусит от Древа Позна­ния добра и зла. Эта заповедь есть как бы проб­ный камень для испытания преданности человека воле Творца.

Бог — предмет зависти, Бог-соперник, Бог как нечто чуждое — вот что рождается в помра­ченном грехом сознании человека и толкает его на преступление заповеди. То, что этот надлом в отношении человека к Богу произошел в самом начале существования человека, подтверждает магизм, паразитирующий на религии уже в самые ранние эпохи предыстории.

Ягвист знает, что человек пошел на преступ­ление под воздействием враждебных сил. Но кто они, эти силы? Следует признать, что ягвист не мог найти для них более подходящей маски, чем маска змея.

Змей соблазняет Еву нарушить запрет. Их беседа передана с такой неподражаемой живостью, с таким тонким знанием человеческой психоло­гии, что остается на века типичным образом со­блазна и падения. Змей заставляет женщину усом­ниться в истинности того, что сказал Творец, и она делает выбор, доверяя больше змею, чем Богу...

Отныне Эдемский сад закрыт для людей. Херувим и огненный меч охраняют доступ к Древу Жизни (Быт 3:24). Херувимы были олицетво­рением бури, и статуи их ставились как стражи дворцов и святилищ. Точно так же и «пламен­ный меч» обозначает атмосферный огонь, охраня­ющий запретные сферы. Эти древневосточные образы должны означать, что человек был лишен богообщения и вечной жизни.

Нередко представляют дело так, будто грех обрек человека на труд. На самом деле, как мы видели, человек еще в Эдеме вел активную сози­дательную жизнь. Но отпадение от Бога нало­жило проклятие на землю, и труд из радостного превратился в мучительный и тягостный. При­рода вооружается против человека, и он принуж­ден добывать себе пропитание «в поте лица» до тех пор, пока не возвратится в землю, из которой был взят (Быт 3:17—19).

Вслед за первой трагедией Священная исто­рия говорит о второй: о братоубийстве. Если первый бунт был направлен прямо против Бога, то теперь человек идет против человека.

Но и в этом преступлении обнаруживается искажение религиозного сознания. Когда Каин и Авель принесли жертвы, Ягве благосклонно при­нял дар Авеля, а Каиново приношение отверг. Каину было досадно, «и поникло лице его» (Быт 4:5). (Причина предпочтения Авеля не указана, но она, несомненно, содержалась в утерянной час­ти рассказа.) Охваченный злобой Каин решился убить брата, который якобы похитил у него благо­словение. Ведь жертвоприносителей было только двое, и со смертью Авеля Каин мог рассчитывать на особое внимание со стороны Бога. Само же убийство он надеялся скрыть от Ягве. Таким образом, Каинов грех коренился в наи­вном убеждении, что небесные дары можно получить путем насилия и обмана. Это убеждение, столь харак­терное для магизма, ягвист разрушает тем, что показывает Всеведение Бога, Кото­рый проникает в глубины человеческо­го сердца и видит истинные мотивы поступков. Ягве еще до братоубийства предупреждает Каина, что «у дверей грех лежит» и надо «господствовать» над ним (Быт 4:7). Поэтому в отношении к Богу человек должен руководствоваться толь­ко искренностью и чистосердечием.

Рис. 59

Жертвенник пророка Илии на горе Кармил

В шестой главе Бытия ягвист гово­рит о брачном союзе людей со сверхче­ловеческими существами. Замечатель­ной чертой сказания является то, что здесь люди действуют уже совершенно независимо от Бога. Если еще Каин лицом к лицу говорит с Ягве, то «сыны богов», женщины и их потомки исполи­ны действуют уже вполне автономно, так, будто бы Бога не существует. Растление захватывает человеческий род, и зло торжествует.

Однако Бытописатель показывает, что в мире царит закон воздаяния. За преступлением следу­ет наказание: Адам лишается Древа Жизни; Каин изгоняется в бесплодную пустыню; исполины и весь развращенный род человеческий также не могут избежать возмездия.

Библейский автор говорит о катастрофе, до­пущенной Небом за человеческие преступления. Ной и его семья спасаются не благодаря прихо­ти или конкуренции богов, — он избран как един­ственный праведник среди развратившегося люд­ского рода.

Был ли потоп всемирным? Те, кто ищет в Библии фактов геологических, будут разочарова­ны; здесь поэтическая оболочка сказания засло­няет внешние детали. К тому же понятие «мир» было для древних весьма ограниченным, оно не шло дальше Средиземного моря и Двуречья. При этом надо отметить, что Библия часто употребля­ет слово «земля» и даже «вся земля» для обозна­чения только лишь одной локальной местности.

Рис. 60

Илия на горе Хорив. Ю. Карольсфельд. Гравюра

Потомки Ноя в библейском повествовании стали родоначальниками трех основных языково-племенных групп древности: семитов, яфетидов и хамитов² . Этими племенами для автора Книги Бытия ограничивалось человечество.

Сказание о сынах Ноя завершается после­дним актом богоборческой драмы: строительством города Вавилона и сооружением Башни. Она оказывается недвусмысленным символом импе­рий, подчинивших себе людей путем насилия. Сплочению человечества в Боге и через Бога стро­ители «Вавилона» противопоставляют единение внешнее, на чисто человеческой основе, и для это­го воздвигают свою исполинскую Башню. Со времен вавилонян, фараонов и ассирийцев, персов, македонцев и римлян вплоть до конца нашего столетия высятся на дороге истории обломки этих недостроенных имперских башен.

Башня-империя есть символ попытки «устроиться без Бога на земле». Вновь и вновь хлопочут строители, вновь и вновь озабочены решением задачи «устроения» общества (что­бы нам не рассеяться по лицу земли), но вновь и вновь сходит Господь «посмотреть город и

Рис. 61

Явление Ангела Илии Пророку. Г. Доре. Гравюра

Башню» (Быт 11:4—5), и неизменно плоды демонической гордыни рушатся, точно сделан­ные из песка.

Но именно тогда, когда завершается рас­сказ о Башне, Бытописатель впервые говорит о возможности спасения человечества. Не рас­суждая как богослов и не дерзая говорить о сокровенном, он лишь исповедует веру.

Ягвист и его единомышленники отвергли языческие концепции о круговороте и цик­личности, разрушили миф о статичной Все­ленной и увидели мир и человечество как историю, драму, становление, как прелюдию к Царству Божию. Это учение будет углуб­ляться и одухотворяться великими библейс­кими пророками.

____________________________________________________________

¹ Бытописатель — здесь: автор Книги Бытия.

² Современная наука различает племенное (этничес­кое) родство и языковое родство; при племенных контак­тах (мирных или военных) одно племя зачастую принима­ло язык другого, смешиваясь с ним.

Борьба за веру. Пророк и царь

Израиль и Иудея, 930—850 гг. до Р.Х.

В последние годы царствования Соломона Се­верные области стали очагом непрестанных вол­нений. Одно из самых значительных восстаний было вдохновлено пророком Ахией из Силома, побудившим к мятежу эфраимита Иеровоама.

Фараон, который состоял в союзе с Соломо­ном, умер, и теперь царствовал Сусаким I (935— 914 гг. до Р.Х.). Смуты в еврейском царстве внушали ему надежды на успех.

Началась цепь братоубийственных войн. Па­лестина снова стала добычей соседей. Единству Израильского царства был положен конец. Су­саким I не упустил случая вмешаться в борьбу Севера и Юга. Вероятно, призванный на помощь Иеровоамом, он вторгся в Палестину, взял бога­тый выкуп у иудейского царя Ровоама, а потом прошел как победитель и по землям своего не­давнего союзника. Воспользовались ослаблением Израиля и сирийцы Дамаска.

Иеровоам I (922—901 гг. до Р.Х.) оказался во главе северного Эфраимского, или Израильс­кого, царства, по размерам гораздо большего, чем Иудея, и где сосредоточивалось основное кресть­янское население.

Уступив языческим инстинктам толпы, Иеро­воам низвел ягвизм на уровень примитивной зем­ледельческой религии. Деревянный бык, покры­тый листовым золотом, превратился в настоящего идола, которому оказывались божеские почести.

Рис. 62

Илия воскрешает сына вдовы. Г. Доре. Гравюра

Однако, с какой бы быстротой ни рас­пространялась языческая эпидемия, оппозиция созрела не менее быстро. Вновь появились общи­ны пророков, именовавшиеся, как и встарь. Сына­ми пророческими. Среди них был Илия Фесвитянин.

Он пришел с Востока, с границ пустыни. Вид его поражал с первого взгляда: смуглое лицо, об­рамленное косматой гривой волос, простая пасту­шеская власяница; движения его стремительны, он резок, импульсивен, весь в порыве, как бы в огне и буре.

Его имя означает «Мой Бог — Ягве». В этих словах — кредо загадочного странника, альфа и омега¹ его учения.

Илия произвел огромное впечатление на со­временников, быть может, самое большое после Моисея. Его окружал ореол легенд и тайн. На­род смотрел на него с каким-то суеверным стра­хом. Столетия спустя он продолжал свое стран­ствие по земле. Говорили, что он явится помазать на царство Мессию. Евреи оставляли для него прибор за трапезой; он взирает на мир с визан­тийских фресок и русских икон.

Илия сохранился в памяти людей как зас­тупник гонимых перед сильными мира сего, как пророк униженных и оскорбленных. Это сделало его имя бессмертным.

Илия был как бы вторым Моисеем Изра­ильской религиозной истории. В решительный момент, когда угроза язычества была самой серь­езной, он нанес по нему сокрушительный удар.

Исполинская фигура Илии стоит, как маяк, на стыке двух эпох. Он был суровым воином, высоко поднявшим знамя Моисея, и своей борь­бой расчистил путь великим еврейским проро­кам.

Но ни Илию, ни пророков, которые пришли ему на смену через столетие, нельзя рассматривать как изолированные явления. В то время уже все человечество как бы просыпалось после магичес­кого сна, готовясь освободиться от власти демонов, тяготевшей над миром. Авторы Упанишад и Буд­да, Лао-цзы и Заратустра, Анаксагор и Сократ одновременно с Амосом и Исайей готовились открыть миру новые пути Богопознания.

____________________________________________________________

¹ Альфа и омега — первая и последняя буквы гречес­кого алфавита. Выражение употребляется как обозначе­ние начала и конца, ср. слова Апокалипсиса: «Я есмь Аль­фа и Омега, начало и конец, говорит Господь» (Откр 1:8); «Я есмь Альфа и Омега, Первый и Последний» (Откр 1:10).

III . У ВРАТ МОЛЧАНИЯ

Духовная жизнь Китая и Индии

в середине первого тысячелетия до Р.Х.

КИТАЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

На берегах Хуанхэ Китай, VIII - VI вв. до Р.Х.

Высокий желтолицый старик с длинной бородой, густыми черными бровями и голым шишковатым черепом. Таким запечатлели его китайские ху­дожники. Нередко его изображали сидящим на быке, который уносил его в далекие неведомые края. По преданию, последним, кто видел старика, был начальник пограничной заставы, получивший от него на память удиви­тельную книгу «О пути к добродетели». Расставшись с ним, мудрец отправился куда-то далеко на Запад. Фигура его рас­таяла, подобно призраку, среди горных проходов. С этого дня никто о нем больше не слышал.

Рис. 63

Храм Неба. Пекин. 1420 г.

Он был известен всем под прозвищем Лао-цэы, что значит «Старое дитя» или «Старый мудрец». Временем его рождения многие считали 604 г. до Р.Х.

Свое учение философ изложил в «Дао дэ цзине» — книге «О пути к добродетели».

Лао-цзы родился в стране, само название которой уже давно стало синонимом всего консер­вативного, рутинного, неподвижного.

В китайской религии, как и в большинстве языческих культов, сохранились следы первона­чального единобожия. Китайцы знали о некоем Верховном начале, которое называли Тянь (Небо) или Шан-Ди (Господь). Характерно, однако, что это Высшее начало почи­талось праотцем народа, как бы главой огромной семьи китайцев. Поэтому к нему подобало относиться с та­ким же, если не с большим, уважением, как к вану¹ гла­ве рода или старшему в семье. Это «почтительное» отношение выражалось, в частности, в жертвоприно­шениях Небу. Царь, буду­чи потомком Верховного Царя Неба, был одновре­менно и верховным жре­цом. Его приближенные и главы родов также имели жреческие полномочия и совершали ритуалы, посвя­щенные богам и духам. Поэтому не было необхо­димости в особом священ­ническом сословии.

С VIII в. до Р.Х. в Китае настало неспо­койное время; старинные песни полны жалоб на неурядицы и междоусобицы. Соперничество фе­одальных князей, жестокость и произвол, рост пре­ступности, грозные стихийные бедствия — тако­вы были черты эпохи.

И тогда-то появляется «Старый мудрец» Лао-цзы и без назойливости суетливых «ученых», без шума, как бы шепотом на ухо всему миру сообща­ет открывшуюся ему тайну вещей.

«Есть бытие, — говорит он, — которое суще­ствует раньше, нежели небо и земля. Оно недви­жимо, бестелесно, самобытно и не знает переворо­та. Оно идет, совершая бесконечный круг, и не знает предела. Оно одно только может быть ма­терью неба и земли. Я не знаю его имени, но люди называют его Дао».

Дао буквально означает «Путь», но в китай­ском языке оно обладает таким же многогран­ным смыслом, как греческий термин «Логос». Им обозначали правило и порядок, смысл и закон, высшую духовную Сущность и жизнь, пронизан­ную этой Сущностью.

Поскольку Дао — духовное начало, его не­возможно постичь ни зрением, ни слухом, ни ося­занием. Все видимое бытие бесконечно ниже его. Поэтому философ осмеливается назвать Дао Не­бытием. Оно не существует так, как существуют горы, деревья, люди. Его реальность превосходит реальность земного и чувственного.

«Смотрю на него и не вижу, а потому назы­ваю его Невидимым. Слушаю его и не слышу, поэтому называю его Неслышимым. Пытаюсь схватить его и не достигаю, поэтому называю его Мельчайшим... Оно бесконечно и не может быть названо. Оно снова возвращается в Небытие. И вот называют его формой без формы, образом без существа... В мире все вещи рождаются в бы­тии, а бытие рождается в Небытии».

Мудрец созерцает Дао, не выходя из дома: «не выглядывая из окна, он видит естественное Дао». Условием «достижения Дао» является самоуглуб­ление и духовное очищение. «Кто свободен от страстей, видит его чудесную тайну»; тот, кто дости­гает созерцания Божества, сливается с Ним вое­дино, обретая вечный покой. «Человек с Дао — тождествен Дао», он как бы покоится в лоне бытия, наслаждаясь неизреченной тишиной и ощущая, как в его душу вливается сама Вечность.

Рис. 64

Лао-цзы уезжает на Запад. Статуэтка

Люди терзаются алчностью, завистью, често­любием. Правители угнетают народ, соперничают друг с другом, поднимают войска, чтобы захватить чужие земли. Философ обращается к царям и полководцам, кричащим о своих триумфах: «Про­славлять себя победой — это значит радоваться убийству людей... Если убивают многих людей, то об этом нужно горько плакать».

Вообще вся человеческая деятельность пред­ставляется Лао-цзы бесплодной суетой. Люди торопятся, копошатся, мятутся, а Дао пребывает в божественной безмятежности. Не двигаясь, оно движется, не делая, оно творит.

Человеческие знания, науку и просвещение, обычаи и социальные нормы цивилизации — все это Лао-цзы безоговорочно отметает.

Рассказывали, что некоторые последователи Лао-цзы уходили в горы и жили там, погружен­ные в созерцание и безмолвие. Они восседали неподвижно среди скал многие годы; лица их омывал дождь, ветер расчесывал волосы, их руки покоились на груди, обвитые травами и цветами, растущими прямо на их теле.

Говорят, что Конфуций, всю свою жизнь по­святивший пропаганде древних обрядов, посетил однажды Старого мудреца, и тот убеждал изум­ленного Конфуция в том, что все его попытки усовершенствовать общество путем искусствен­ной регламентации обречены на бесплодие. Для того чтобы достичь совершенства, нужно возвы­ситься над всем временным и спокойно плыть по течению великой реки Жизни. «Голубь белый не потому, что он каждый день купается».

Быть может, наиболее прямыми духовными наследниками «Дао дэ цзина» явились люди ис­кусства. В атмосфере умеренности и здравого смысла китайские поэты умели, сбросив все путы, сберечь священное безумие, которое завещал им Лао-цзы. Они внимали голосу Дао и отдавались его баюкающему шепоту. А художники искали в красоте природы той священной «естественнос­ти», которая возвращала их в лоно Целого. С каким-то поистине религиозным благоговением китайские живописцы изображали природу: при­чудливые скалы, побеги бамбука, пестрых бабочек, золотых рыбок и птиц.

Для европейца, который хотел бы найти путь к пониманию самого ценного, что есть в душе китайской культуры, эти изумительные шедевры могут послужить первой ступенью. Здесь, как нигде в Китае, мы обнаруживаем те общечеловеческие духовные корни, которые являются залогом сбли­жения всех народов.

______________________________________________________

¹ Ван — княжеский титул в Древнем Китае.

По заветам предков

Китай, 551-479 гг. до Р.Х.

Имя Конфуций — латинизированная форма китайского имени Кун-цзы, т. е. учитель Кун. Он родился в княжестве Лу около 551 г. до Р.Х. Семья его принадлежала к старинному аристок­ратическому роду, к тому времени почти разорив­шемуся.

Конфуций в душе всегда был служилым че­ловеком, честным чиновником, его постоянно за­ботили непорядки в стране. Под влиянием того, что он видел на службе, и того, что он нашел в старых книгах, у него сложилось убеждение, что народ давно сбился с дороги и что только возврат к древнему укладу жизни может спасти его.

Конфуций не задавался вопросами о смысле жизни, о Боге и бессмертии. Его не волновали тайны природы и трагичность человеческого су­ществования. Главным для него было найти путь к спокойному процветанию общества.

На вопрос, существует ли бессмертие, Конфу­ций уклончиво отвечал: «Мы не знаем, что такое жизнь, можем ли мы знать, что такое смерть?»

Конфуций считал, что человек должен научить­ся без всяких наказаний следовать правилам гу­манности и этикета. Гуманность и этикет упрочают семью; в свою очередь, это создает мир в государстве, а государство, в котором все благо­получно, принесет человеку счастливую жизнь.

Таким образом, перед нами первая в истории попытка построения автономной морали, кото­рая не связана с религией и Откровением. Здесь обнаруживается ахиллесова пята конфуцианско­го учения. Выступая против тех, кто желал стро­ить общество только на насилии и страхе наказа­ния, Конфуций захотел утвердить его на чисто этических принципах, между тем сами эти прин­ципы оказывались у Конфуция без опоры. Он верил в то, что человек по природе больше скло­нен к добру, чем ко злу, и надеялся на эффектив­ность нравственной проповеди.

В то время как Лао-цзы проповедовал «не­деяние» и первобытную простоту, Конфуций на­стаивал на необходимости активного вмешатель­ства в ход событий.

Конфуций постоянно указывал на необходи­мость нравственного авторитета правительства. «Правление есть исправление, — говорил он кня­зю. — Если вы будете показывать пример спра­ведливости, то кто осмелится поступать неспра­ведливо?.. Если вы не будете алчны, люди не станут воровать».

Но как направить правительство по пути осоз­нания его нравственного долга? У Конфуция и на это был готов ответ. Правитель должен иметь возле себя ученого, который руководил бы его поступками, был бы голосом его совести и блюстителем традиций. Такую роль советника Кон­фуций, естественно, предназначал себе.

Рис. 65

Четырехликий Шивилингам. V в .

Постепенно Конфуцию пришлось убедиться в том, что князья меньше всего интересуются его на­ставлениями. С тех пор он окончательно «познал веление Неба»: пусть ему не суждено быть мини­стром, он найдет другой способ служить народу.

Начались годы скитаний. Конфуция повсюду сопровождала большая толпа учеников, которые делили с ним тяготы кочевой жизни.

Ученики похоронили Конфуция со всей стро­гостью древнего погребального ритуала. Впос­ледствии над его могилой был воздвигнут храм, где многие поколения приносили жертвы перед его поминальной доской¹ .

Конфуцианский идеал — не просто экзоти­ческая философия, а первая попытка сформулиро­вать учение о том, что конечная цель человека — чисто земная, что нравственность может быть ук­реплена независимо от религии, что все высшие запросы духа могут быть устранены из сознания, а трагичность жизни преодолена созданием гармо­ничного общества. Совершенно очевидно, что эта доктрина — общечеловеческий соблазн, а не про­сто китайское изобретение.

Китай, таким образом, выдвинул два крайне противоположных решения проблемы жизни. С одной стороны, Лао-цзы возвестил миру о тайне Высшего Бытия и призвал к мистическому созер­цанию. А с другой — Конфуций объявил выс­шей ценностью земное существование и увидел спасение в устойчивом общественном режиме.

_________________________________________________________________

¹ Поминальная доска — в китайской культуре памят­ником усопшему служила стела с его жизнеописанием, вклю­чающим восхваление характера, знаний и деяний.

ИНДИЯ ОТ БРАХМАНИЗМА ДО БУДДЫ

«Тайное учение»

Индия, ок. 800-600 гг. до Р.Х.

В ту эпоху, когда в Израиле пророк Илия борол­ся с Ваалом¹ а в Ионии Гомер воспевал Троян­скую войну, в лесах Индии, окружающих города и селения, появляются толпы странных обитате­лей; почти обнаженные, прикрытые лишь длин­ными космами спутанных волос, с исхудалыми лицами, — новые насельники джунглей могут показаться лесными духами, порождениями ди­ковинных тропических чащ. Индийцы называют этих пустынников муни.

В Индии к тому времени воцарилось самое грубое идолопоклонство: над алтарями стали воз­двигать устрашающих кумиров, творцами кото­рых руководило болезненное воображение.

Если в эпоху Риг-Веды кровавые жертвы были редки, то теперь человеку, который дарил богам негодных коров, грозили адом. Вознося жертву на алтарь, человек обращался к божеству со словами: «Если ты дашь мне — я дам тебе, если ты наградишь меня — я награжу тебя», и таким образом он заключал «контракт» с потус­торонними силами.

Это была болезнь, свойственная, как мы ви­дели, всем древним религиям. Но в одних случа­ях мертвящий магизм погребал родник духа под пирамидой обрядов, в других же — жажда исти­ны вновь прорывалась через все наслоения. Эта жажда и привела в джунгли молодых индийских отшельников.

К шалашам отшельников бесконечной вере­ницей текли ученики, и здесь, вдали от страстей и шума, в сказочном царстве тропических чащ, «гуру»² вели долгие беседы с юными богоиска­телями.

В чем сущность мудрости муни, ради кото­рой ученики оставляют светскую жизнь и ее удо­вольствия?

Мы никогда не узнали бы об этом, если бы индийские гуру не сохранили записей своих бе­сед, размышлений, притч, мистических поэм. Они были впоследствии включены в веды под общим названием «Упанишады».

Претендуя на познание всех тайн природы и человека, авторы Упанишад слишком пренебрега­ли разумом. Сколь бы ни была глубока сила ин­туиции, она всегда нуждается в помощи разума как начала кристаллизующего и дополняющего то, что открыто созерцанием.

Страницы Упанишад пестрят вопросами, их несметное число, одни порождают другие. Порой кажется, что это голос самого человечества, воп­рошающего и испытующего, для которого весь мир — загадка.

За всеми вопросами Упанишад кроется один, который и тревожит более всего: есть ли смысл в человеческом существовании? Как связан тленный с Нетленным, с Вечностью? Ведь только через эту связь человек приобщается к подлинной жизни.

За пределами всего тварного и ограниченно­го мистическому оку открылась Реальность, кото­рую Лао-цзы называл Дао, Будда — Нирваной, каббалисты³ — Энсофом, христиане — Боже­ственной Сущностью, Божеством.

На чем зиждется мироздание? — ставят воп­рос Упанишады. И они же дают ответ: только на Брахмане⁴ , хотя Вселенная и не сознает этого. Аскет Уддалака объяснил это своему сыну, при­бегая к сравнению с деревом. «Как эти соки не знают различий и не говорят: я сок этого дерева, я — сок того дерева, точно так же, дорогой мой, все эти творения, входя во сне в Сущее, поистине не знают этого и не говорят: мы входим в Су­щее». Бессознательное состояние, транс — вот что приводит мир и человека к их подлинному истоку, к неподвижной божественной Субстан­ции.

В творении Упанишады видят не что иное, как рождение, эманацию, излияние мира из недр Абсолюта.

«Как паук выпускает из себя и вбирает в себя паутину, как растение возникает на земле, как во­лосы возникают на голове человека, так из Непре­ходящего возникает все в этом мире».

Тем самым зачеркивается грань, которая от­деляет Абсолют от твари, они оказываются по сво­ей природе тождественными.

Рис. 66

Кришна, поднимающий гору Говардхан. Миниатюра. XVIII в.

Тут мы видим коренное отличие брахманиз­ма от библейского Откровения, утверждающего чудо творческого акта как основу отношений Бога и мира. Слово Творца вызвало Вселенную из небытия. Мир не есть Божество, и именно по­этому между Несозданным и тварью возможны встреча, союз, диалог. В брахманизме такому от­ношению нет места, ибо все есть Бог.

Мир создан Разумом и Любовью, поэтому он наделен свободой. И даже тогда, когда, пользуясь этой свободой, он удаляется от Бога к небытию, он продолжает оставаться в сфере Любви. «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Еди­нородного...» (Ин 3:16). Высшая любовь оказы­вает свое творческое воздействие и на падший мир.

Не так понимали основу миротворения ясно­видцы Индии. Опьяненные священным мраком экстаза, единожды прикоснувшись к мистической чаше, они оказались не в силах постичь истинное назначение зримого мира. Он утратил для них всякую ценность.

Человек должен навсегда отбросить все, что связывает его с миром, вооружиться методами созерцательной йоги, поднимаясь по ступеням экстаза.

Отрешенному чужды не только обряды, но и все, чем живут люди: ненависть и любовь, добро и зло. Он бесконечно далек от слабых и невеже­ственных, он — сверхчеловек.

Естественно поэтому, что брахманская рели­гия не вышла за пределы отшельнических ски­тов.

______________________________________________________________________

¹ Ваал — языческое божество; часто ваалам прино­сили человеческие жертвы; об Илии и жрецах Ваала см. 3 Цар 18.

² Гуру — учитель, наставник в индийской религиозно-философской традиции.

³ Каббалисты — приверженцы одного из течений вет­хозаветной мистической философии.

⁴ Брахман — так в индуизме обозначается перводвижущее начало, первооснова всякого бытия.

Провозвестие Кришны. Бхагавад-Гита

Индия, ок. 600 г. до Р.Х.

Постоянный гнет обыденности давит на сознание человека; большинство из нас значительную часть своей жизни не может вырваться из-под ее ига. Чувство обыденности есть величайшая ложь, зат­мевающая наше сознание. Эта серая отрава ис­кажает подлинную картину мира, пропитанный ею человек утрачивает чувство тайны, чувство чудес­ного, он перестает ощущать дыхание Вечности, он забывает что она где-то рядом. Мы так же легко погружаемся в суетный поток обыденности, как забываем, что земля наша есть лишь планета, про­носящаяся в ледяной пустоте Вселенной. Кто знает, не явилось ли чувство обыденности как бы защитной реакцией слабеющего духа перед могу­чим натиском высшей реальности бытия? Быть может, мы уже неспособны постоянно выносить ее свет? И вот наши духовные глаза закрылись, наша интуиция притупилась, исчезли лики и живые духовные силы, серая пелена опустилась на все; воцарилась обыденность... но время от времени дух, просыпаясь, делает отчаянные попытки осво­бодиться от лживой иллюзии обыденности, вер­нуть себе утраченное мироощущение, в котором вновь заговорят мертвые вещи, в котором все заз­вучит, затрепещет, обретет таинственный и много­значительный смысл. Как вспышки молний, эти возвраты духовного видения освещают наш уны­лый путь. Если бы смерть застала нас в такую минуту, как ничтожна была бы она тогда, как без­болезненно было бы ее жало! В минуты духов­ного просветления мы ее не боимся. Но кто может похвалиться, что это просветление сопутствует ему всегда? Даже величайших святых оно покидало.

И вот во мраке между двумя озарениями не­земных светов мы стараемся удержаться от паде­ния, продолжать свой путь, призывая на помощь всю силу разума и воли.

Ответом на этот вопль души, на это стремле­ние к Богу явилось в Индии новое религиозное течение, связанное с именем Кришны Васудевы. Время его жизни относят обычно к VI в. до Р.Х. Никаких записей от него не осталось. Памятни­ком учения Кришны является Бхагавад-Гита, т.е. «Песнь Господня» — одно из величайших про­изведений религиозной поэзии всех времен и народов.

В чем же отличие кришнаизма от брахма­низма? Оно заключается в том, что, согласно Кришне, к совершенству ведет не только мисти­ческая отрешенность, но и бхакти — любовь, бла­гоговение, вера.

Всякий, кто с доверчивым сердцем прибегает к Богу, не погибнет, кем бы он ни был.

«Ищущие у Меня крова,

Хотя бы они были дурного лона:

Женщины, вайшьи, даже шудры¹ .

Идут путем высочайшим».

Вот поистине голос Божий! Любовь человека не тщетна, молитва его не бессмысленна, упова­ние его не ложно.

Рис. 67

Кришна, поднимающий гору. Рельеф. XII в.

Рис. 68

Голова Будды. Таиланд. XV— XVI вв.

Возвышенно учение Гиты о вере спасающей, о личном любящем Боге, благороден призыв ее к действию и бескорыстию, трогательной теплотой дышат ее строки, когда она касается этих предме­тов, строки, иногда называемые «индийским еван­гелием». Но все это не должно заслонить того факта, что это — лишь отдельные огоньки во мраке языческой ночи. И нигде эта тьма не пред­стает с такой силой, как в самой Гите!

Рядом с образом высшего благого Бога мы видим в ней вновь Сверхсущее Начало, которое извечно вращает мир, как на гончарном круге. В бесцельной космической игре, в круговороте Все­ленная то рождается из Молчания, то вновь исчезает в нем. Непреходящий ввергает излившийся из него мир в колесо кармы, и горе тому, кто восстает против божественного кружения. Ради чего и для чего совершается это кружение? Нет конца, смысла и цели у бытия. Ничего изменить невозможно.

Учение Гиты не послужило началом духов­ного переворота в Индии. Пусть и сейчас мы восхищаемся многими ее строками — не следует переоценивать ее положительной роли в религи­озной истории. Люди немудрящей и простосер­дечной веры не пришли через Кришну к единобо­жию. Мифология, как и прежде, продолжала громоздить монстров и наполнять храмы безоб­разными кумирами. Так постепенно складывал­ся индуизм — эклектическая религия современ­ной Индии, в которой безнадежно перемешаны идеи великих мистиков и поэтов с извращенным народным суеверием.

______________________________________________________________________

¹ Вайшьи и шудры — низкие касты и их представи­тели в сложной социальной системе Индии.

ЖИЗНЬ И ПРОПОВЕДЬ БУДДЫ ГАУТАМЫ

Шакийский отшельник

Северо-Восточная Индия, ок. 530 г. до Р.Х.

Народ видел в отшельниках носителей духовной жизни и мудрости. И именно потому, что от­шельники были искателями истинной жизни, от­вергавшими жизнь ложную, и пришел к ним юно­ша, которого они стали называть «Шакия-муни», или «Шакийский отшельник». Его имя было Сиддхарта, а фамильное прозвище Гаутама. Он родился около 563 г. до Р.Х. близ Гималаев, на границе Непала. В Лумбини, неподалеку от горо­да Капилавасту, и доныне сохранился памятник с надписью: «Здесь родился Возвышенный».

Рис. 69

Сидящий Будда. 110 г.

Рис. 70

Голова Будды. VI в.

Отец Сиддхарты Шуддходана был раджой полузависимого княжества. Мать Сиддхарты умерла через несколько дней после его рождения. Раджа, безумно любивший ее, перенес все свое чувство на сына. Его рано стал тревожить характер ребенка. Еще мальчиком Сиддхарта любил предаваться смутным грезам и мечтам; отдыхая в тени деревьев, он погружался в глу­бокие созерцания, переживая моменты необык­новенных просветлении. Эти сладостные мгно­вения врезались в его память на всю жизнь. Боги, гласит предание, незримо окружали Воз­вышенного и внушали ему любовь к мистичес­кой жизни.

Шуддходана решил любым способом отвлечь сына от его мыслей и настроений. Для этого он не жалел средств. «Для меня, — вспоминал впос­ледствии Будда, — во дворце родителя моего были устроены пруды, где цвели в изобилии во­дяные лилии, водяные розы и белые лотосы; бла­говонные одежды из тонкой ткани носил я; из тонкой ткани был тюрбан мой и верхнее и нижнее платье; днем и ночью осеняли меня белым зон­том из опасения, как бы прохлада, или зной, или пылинка, или капля росы не коснулись меня. И было у меня три дворца: один для зимнего житья, другой для летнего и третий для дождливой по­годы года».

В тех редких случаях, когда царевич поки­дал свои сады и дворцы, по приказанию Шуд-дходаны с его пути прогоняли всех нищих и больных. Люди должны были одеваться в луч­шие одежды и с радостными лицами привет­ствовать Сиддхарту.

Но возможно ли спрятать жизнь от юноши, который с ранних лет задумывается над ее тайна­ми, можно ли скрыть от него ту печальную истину, что все вокруг полно страдания? Своими усили­ями Шуддходана сделал только еще нежнее и уязвимее душу сына. Легенда рассказывает, что однажды царевич, гуляя со своим возницей Чан­ной, неожиданно увидел дряхлого старика и, по­раженный его видом, стал расспрашивать слугу о старости. Он был потрясен, когда узнал, что это общий удел всех людей.

Царевича охватило отвращение ко всему, ничто не могло возвратить безмятежного детства. Мир, жизнь оказались неприемлемыми. Это было вос­стание против самых основ мироздания, мятеж надысторического значения.

«И вот, — рассказывал Будда, — еще в рас­цвете сил, еще блестяще-темноволосым, еще сре­ди наслаждений счастливой юности, еще в пер­вую пору мужественного возраста, вопреки желанию моих плачущих и стенающих родителей, обривши голову и бороду, покинул я родной дом свой ради бесприютности и стал странником, взыс­кующим блага истинного на несравненном пути высшего мира».

В то время ему шел тридцатый год.

Изучив философские системы и поняв, что они не могут помочь разрешить мучившие его проблемы, Гаутама захотел обратиться к йогам-практикам.

Рис. 71

Статуя Будды. Пещера Юньган. Китай. V в.

Целый год он жил среди них, наблюдая их сверхчеловеческие подвиги, ведя с ними беседы, размышляя об их удивительном пути. Кое-что очень понравилось ему. Одного не мог он понять: почему многие отшельники, изнуряя свою плоть, стремятся не к высшей свободе от страданий, а к лучшему возрождению в будущем или к времен­ному блаженству среди светлых небожителей. Эти цели казались ему недостойными.

Покинув своих наставников-йогов, Гаутама уединился в джунглях, чтобы самому бесстрашно ринуться по пути самоистязания.

Для изнеженного аристократического юно­ши это было подлинным героизмом. Но он ре­шил, что не остановится ни перед какими испыта­ниями ради того, чтобы достигнуть просветления и познать истинный путь спасения. Шесть долгих лет он бродил в чаще, почти ничего не ел, лицо его стало страшно, оно почернело и невероятно исху­дало, кожа сморщилась, волосы выпали, он стал похож на живой скелет.

Рис. 72

Пещерный храм Юньган. Китай. V в.

И вот в один прекрасный день, когда после многочасовой неподвиж­ности Гаутама пытался подняться, ноги, к ужасу наблюдавших эту сцену друзей, отказались его держать, и он замертво свалился на землю. Все решили, что это конец, но подвижник был просто в глубоком обмороке от истощения.

Отныне Гаутама ре­шил отказаться от бес­плодного самоистязания.

Счастливый случай помог ему. Дочь одного пастуха, сжалившись над аскетом¹ , принесла ему рисовой похлебки. Гау­тама принял ее подая­ние и впервые за долгое время утолил свой голод. С этого момента он на­всегда отказался от край­ностей аскетизма и при­знавал полезными лишь умеренные его формы.

Весь день он отды­хал в тени цветущих де­ревьев на берегу реки, а когда солнце склонилось к западу, устроил себе ложе среди корней ог­ромного баньяна и ос­тался там на ночь.

Рис. 73

Будда, увенчанный короной XI в.

И тут произошло самое значительное собы­тие в жизни Гаутамы. Раздумья и муки, искания и самоотречения, весь его внутренний опыт, чрезвы­чайно изощривший и утончивший душу, — все это как бы собралось воедино и дало плод. Явилось долгожданное «просветление». Внезапно Гаутама с необыкновенной ясностью увидел всю свою жизнь и почувствовал всеобщую связь между че­ловечеством и незримым миром. Вся Вселенная как бы предстала перед его взором. И всюду он видел быстротечность, текучесть, нигде не было покоя, все уносилось в неведомую даль, все в мире было сцеплено, одно происходило от другого. Таинственный сверхчеловеческий по­рыв уничтожал и вновь возрождал существа. Вот он, мучитель мира! Вот он, «строитель дома»! Это Тришна — жажда жизни, жажда бытия. Это она возмущает ми­ровой покой. Сиддхар-те казалось, что он как бы присутствует при том, как Тришна вновь и вновь ведет к бытию ушедшее от него. Теперь он знает, с кем нужно бороться, чтобы обрести избавление от этого страшного мира, полного плача, боли, скорби. От­ныне он стал Буддой — Просветленным.

С этого момента и до последних дней Га­утамы мы будем встре­чаться с удивительным воздействием его на души людей. Самые не­вероятные притязания, самые горделивые эпи­теты по отношению к себе, провозглашение своей святости и совершен­ства — все это не только не вызывало возмуще­ния у большинства его слушателей, а, напротив, обладало для них особым очарованием и притя­гательностью.

Рис. 74

Будда, произносящий проповедь. VIII в.

Однажды Будду спросили, какова посмертная участь одного великого подвижника. Он ответил лишь, что для человека, который изжил в себе тяго­тение к психофизическому бытию (нама-рупа), нет ни рождения, ни смерти. Таким образом, главный упор Будда делает на то, что уже здесь, при жизни, человек может обрести состояние бесстрастия, покоя, просветления, т. е. стать причастным нирване.

Можем ли мы сказать с достоверностью, что понимал сам Будда под словом «нирвана»?

Будда сравнивает нирвану с «миром и мудро­стью», а его ученики считали величайшей заслу­гой учителя это овладение страстями и обрете­ние «дивного бессмертия».

Итак, единственная достойная человека цель — это освобождение, свобода от всего, и в том числе от самого себя. Для этой цели Будда предлагает «восьмеричную систему».

Что же заключено в «восьмеричной дороге», которую предлагает Будда? Это:

1. Правильные взгляды, т. е. взгляды, осно­ванные на «благородных истинах».

2. Правильная решимость, т. е. готовность к подвигу во имя истины.

3. Правильная речь, т. е. речь доброжела­тельная, искренняя, правдивая.

4. Правильное поведение, т. е. непричине­ние зла.

5. Правильный, т. е. мирный, честный, чис­тый, образ жизни.

6. Правильное усилие, т. е. самовоспитание и самообладание.

7. Правильное внимание, т. е. активная бди­тельность сознания.

8. Правильное сосредоточение, т. е. верные методы созерцания и медитации.

Овладение этими принципами рассматрива­лось Буддой как некий ряд постепенно восходя­щих ступеней.

На вершине лестницы, ведущей к нирване, мы находим высшее просветление, состояние самбодхи (самадхи), когда все человеческое исчезает в че­ловеке, когда угасает его сознание, когда оцепеневает его тело, когда над человеком не властны никакие законы, ибо он погружается в непости­жимое «безветрие» нирваны. Цель достигнута: кончен поток, погас вечно трепещущий огонь.

И тут-то обнаруживается во всей своей бес­пощадности леденящее душу «открытие» буддизма: человек одинок, невыразимо одинок в этой жиз­ни. Все пусто и бессмысленно. Нет Бога над нами, «в небе нет пути», некому молиться, не на кого надеяться, никто не вольет сил в слабеющего че­ловека, который идет по своей темной стезе. Неот­куда ждать помощи. Человек, спаси себя сам! Не пустая ли это фраза? Можно ли вытянуть самого себя за волосы?

Спасение и обретение нирваны Будда обе­щал только аскетам, покинувшим свой дом и ос­вободившимся от всех привязанностей. Кроме подвига личного совершенствования, монахи обя­заны были заниматься усиленной пропагандой идей учителя. И, разумеется, встречая интерес и сочувствие, они не могли всех ввести в орден. Поэтому возникла проблема буддистов-мирян.

Будда решил эту проблему довольно просто. Истинными его последователями оставались мо­нахи, а «упасаки» — миряне, принявшие его уче­ние, — оказывались, так сказать, на положении «оглашенных»² , готовящихся к посвящению. В отличие от монахов мирянам давался простой эти­ческий кодекс Панча Шила (Пять заповедей), сводившийся к следующему:

1. Воздерживайся от убийства.

2. Воздерживайся от воровства.

3. Воздерживайся от блуда.

4. Воздерживайся от лжи.

5. Воздерживайся от возбуждающих напит­ков.

Помимо этих заповедей, похожих на те, кото­рые провозгласил Моисей на восемь веков рань­ше, «упасаки» должны были блюсти верность Будде, его учению и ордену.

Вероятно, любовь к опрятности была привита Гаутаме с детства, поэтому он восстал против обык­новения аскетов своего времени ходить вечно грязными. Путешественников и в наши дни пу­гает вид этих диких фигур, с ног до головы по­крытых пеплом, коровьим пометом и грязью. В буддийском же ордене строго следили за личной гигиеной монахов, и помещения, в которых они жили, постоянно содержались в образцовом по­рядке и чистоте.

Эти благоустроенные колонии, где люди жили, предаваясь размышлениям, созерцаниям и поучи­тельным беседам, привлекали всех усталых и уг­нетенных. Буддийские монастыри многим каза­лись обетованной землей, в которой можно было наконец обрести мир и свободу.

На последних часах жизни Гаутамы лежит печать непреодолимой трагичности. Он умирает не как Сократ, верящий в бессмертие, не как му­ченик, скрепляющий кровью свое учение и тор­жествующий над злом, а как человек, признавший мировое зло и подчинившийся ему. Все преходяще, все течет! Ищите в этом утешение! Вот итог...

Рис. 75

Будда врачующий. Корея. Иконостас. XVIII в. Фрагмент.

Энергичная миссионерская деятельность мо­нахов приводила к буддизму много новообращен­ных. Народ все больше тянулся к этой новой религии, которая обещала спасение независимо от касты, не отягощала избытком обрядов, пропове­довала доброту и кротость.

Гаутама стремился развенчать преходящую жизнь, представить ее как царство страданий, смер­ти и уродства. Но его последователи посвятят себя заботам о людях и их благе на земле. Они станут трудиться над созданием буддийской куль­туры.

Отвергнув Бога-Творца, Будда признал при­роду и человека бесцельным коловращением при­зраков, мельканием «дхарм»³ , нескончаемым, ни­кому не нужным потоком. И он был прав, ибо, если нет Бога Живого, Вселенная заслуживает уничтожения, жизнь и сознающие себя личности должны исчезнуть навсегда. Это для них лучший удел.

Такова главная причина, почему религия столь возвышенная, как индийская, не могла стать пред­дверием к Евангелию.

И все же жизнь и проповедь Гаутамы были одним из величайших событий в истории духа.

Значение Просветленного отнюдь не исчер­пывается нравственным или философским содер­жанием его учения. Величие Будды и его пред­шественников заключается в том, что они провозгласили спасение главной целью религии. Мудрец, проникнутый состраданием ко всему миру, он поистине достоин любви и благодарности че­ловечества, хотя и не был в силах спасти его. Впрочем, кто из людей смог бы совершить это?

______________________________________________________________________

¹ Аскет — человек, отрешившийся от всего, что счита­ется приятным, ради достижения духовного совершенства.

² Оглашенные — в христианской церкви те, кто гото­вится к крещению, считается учеником, но не полноправ­ным членом общины. По правилам, они не должны при­сутствовать при Евхаристии.

³ Дхармы — первичные элементы бытия и сознания; их сочетания создают жизнь. Цель буддизма — исчезно­вение дхарм в нирване, переход бытия в небытие.

IV. ДИОНИС, ЛОГОС, СУДЬБА

Религия и философия Древней Греции

ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ

Очеловеченные боги

Греция, X — V вв. до Р.Х.

Мыслители Древней Греции создали своеобразную картину мироздания и определили характер ные для своего времени всеобщие закономерности жизнедеятельности человека. Эллинистичес­кий мир стал первым по­лем деятельности апосто­лов, когда они обратились с проповедью к язычни­кам. Вышедшее из библей­ской страны Слово Божие было принято людьми ан­тичного общества, и на этой почве возрастала Вселенская Церковь. Мученики и апологеты, учители и Отцы Церкви в большинстве своем были сынами греко-римского мира. Отцы Церкви го­ворили, что Бог открывал людям истину постепенно, и главные достижения ан­тичности в этом направ­лении — это древнегре­ческая философия и жажда новых идеалов, вызванная неудовлетво­ренностью языческими верованиями.

Что же представляла собой древнегреческая религия и почему в сознании людей, почитавших Зевса, Афину и других олимпийцев, возникло стремление к чему-то новому?

Рис. 76

Гомер. IV в. до Р.Х.

Самые древние куль­ты у всех народов мира были связаны с почитани­ем Богини-Прародитель­ницы, а также стихийных сил природы. В истории большинства древних ре­лигий есть исключительно важный переломный мо­мент, когда человек, впер­вые осознав священный характер мирового поряд­ка, гармонии и разума, про­тивопоставляет их ирраци­ональным силам хаоса. Этот момент запечатлен в мифах о борьбе богов. Против стихийных демо­нов первобытного обще­ства выступают божества человекоподобные, созида­ющие стройную иерархи­ческую систему мира. В представлении эллинов боги-победители посели­лись на Олимпе, который стал уже не столько горой, сколько некоей небесной областью. Обитатели Олимпа мыслились как существа, во всем, кроме бессмертия, сходные с людьми. Мифы красочно рисуют их жизнь среди войн и соперничества, ин­триг и пиров, любви и ненависти. Победа олим­пийцев над темными силами Матери-Земли от­разила гордое самосознание человека-борца, человека-деятеля и устроителя жизни, узнавшего о своем превосходстве над природой. Триумф человекоподобных богов в примитивной форме заявлял о вере в высшую значимость духовного начала.

Рис. 77

Артемида. Восточный фриз Парфенона. 447-432 гг. до Р.Х. Фрагмент

Рис. 78

Гомер. Монета из Хиоса. IV в. до Р.Х.

Однако победа Олимпа, как гласит сказание, не была полной: сразив титанов и чудовищ, боги не решились посягнуть на саму Богиню-Мать. Верховная власть осталась за ней. И над всем продолжала тяготеть неизбывная Судьба, кото­рую невозможно было ни постичь, ни одолеть, ни умолить. Она представала все той же Богиней-Прародительницей. Именно здесь корень того фаталистического¹ чувства, из которого родилась античная трагедия, воспевшая тщетный поединок человека с Неведомым.

«Илиада» и «Одиссея» Гомера были для греков настоящей энциклопедией, откуда многие поколения эллинов черпали свои религиозные понятия. Главная тенденция гомеровской рели­гии — очеловечение богов — находила живей­ший отклик среди жителей греческих городов-полисов.

Однако постепенное преодоление культа че­ловеческого начала в древнегреческой религии позволяет ей подняться над простым антропомор­физмом. Бессмертие, поддерживаемое волшебным напитком, и необоримая сила олимпийских вели­канов являлись лишь чисто внешними признака­ми, отличающими богов от людей.

Процесс сближения между двумя мирами — Олимпом и родом смертных — прослеживается и в религиозном искусстве Греции VII—V вв. до Р.Х.

Появившиеся в начале этого периода храмы сооружались по образу жилищ и обычно отлича­лись не очень большими размерами. Строя их, греки хотели предоставить Зевсу или Посейдону «дом» в пределах своего города. Возводя обита­лища для богов, греки надеялись сделать бессмертных своими согражданами, покровителями поли­са. Для грека вселение бога в храм было одним из средств очеловечения его, почти насильствен­ного удержания бога в полисе. Бывали даже слу­чаи, когда статуи богов приковывали цепями, что­бы помешать им покинуть жилище.

Эта же тенденция к стиранию границ боже­ственного и человеческого наметилась и в куль­товых изображениях. Если от старых примитив­ных идолов веяло чем-то загадочным, сверхъес­тественным, то в дальнейшем мы видим образы все более земные, понятные, человечные.

Божество, изваянное из камня, наделенное пре­красным земным ликом, живущее в собственном доме, мыслилось в значительной степени как друг, защитник и сосед грека. Олимп и город оказались рядом; ведь недаром мифы постоянно говорили о любви и браках между бессмертными и людьми.

Слишком земные боги оказывались существа­ми почти того же порядка, что и смертные. Меж­ду тем люди не могут долго довольствоваться идеалом, который не возвышается над их уров­нем. То, перед чем человек может склониться, не унижая своего достоинства, должно превосходить его, а этого нельзя было сказать о гомеровских богах. Поэтому естественно, что взор мыслящих греков все чаще стремился проникнуть в таин­ственные небеса над Олимпом.

Но что они могли найти там? Из поэм Гоме­ра им было известно, что боги бессильны перед решением Судьбы, а следовательно, она правит миром. Вселенная, таким образом, являет собой как бы систему всеобщей зависимости. Раб под­чинен человеку-господину, человек — игрушка богов, боги подвластны Судьбе. Удел человека — рабство не только физическое, но и духовное. Человек как раб предстоит богам не с чувством смирения, а скорее как невольник. Смирение рож­дается из веры в благость высших сил, между тем никаких признаков благости Мойры² у Гомера нельзя было найти. Ее предначертания — лишь прихоть, не имеющая цели и смысла, которая пре­вращает мир и действия человека в абсурд.

Рис. 79

Дионис. Роспись амфоры. Около 500 г. до Р.Х.

За красочными картинами гомеровского эпоса можно различить скрытую мысль об обреченности людей и народов. Оборона Трои бесполезна — ее жребий предопределен; Ахиллес знает о неиз­бежности своей ранней гибели, Одиссей — об участи своих товарищей. И что удивительного, если у певца, прославляющего могучих витязей, внезапно прорывается скорбное восклицание:

«Меж существами земными, которые дышат и ходят,

Истинно в целой Вселенной несчастнее нет человека!..»

Даже поэт Анакреонт, стяжавший славу свои­ми игривыми стихами, неожиданно как бы прого­варивается:

«Умереть бы мне! Не вижу никакого

Я другого избавленья от страданий».

Рис. 80

Герма бога Диониса. V в. до Р.Х.

Так греки пришли к мысли о том, что земная жизнь — это долина скорби.

Египтянам и индийцам были чужды подоб­ные представления благодаря вере в бессмертие. Гомеровская же религия, говоря о страшной Пре­исподней, ожидавшей людей после смерти, вну­шала им лишь тоску и ужас. Перед лицом смерти человек переставал быть активным членом обще­ства, оказывался беспомощным у края пропасти.

______________________________________________________________________

¹ Фаталистический, прил. от сущ. «фатализм» (лат. «судьба», «рок») — слепая покорность обстоятельствам, страх перед собственной активностью, которая якобы либо напрасна (судьба решила иначе), либо может прогневить духов и демонов.

² Мойра — букв. «участь», «доля», которую люди получают при рождении; богиня судьбы у древних греков.

Дионис

Европейская Греция, ок. 650—550 гг. до Р.Х.

Древние греки любили повторять: «Мера, мера во всем». Но не являлось ли это частое обраще­ние к «мере» результатом того, что они ощущали в глубинах своей души силы, совершенно проти­воположные разуму и порядку?

Эпоха, о которой мы рассказываем, была вре­менем духовного брожения и зарождения духов­ной мысли. У греков этот период (VII—VI вв. до Р.Х.) ознаменовался тягой к мистическим куль­там. Человек, путешествовавший тогда по Элла­де, не мог не заметить, что повсюду происходит нечто странное и непонятное. Горные леса стали временами оглашаться пением и криками: то были толпы женщин, которые носились среди деревьев с распущенными волосами, одетые в звериные шкуры, с венками из плюща на головах; в руках у них были тирсы — палки, обвитые хмелем; они предавались исступленным пляскам под звуки пер­вобытного оркестра: визжали флейты, звенели литавры, поднимался дурманящий дым от сжига­емых конопли и смолы.

Рис. 81

Дионис в ладье. Роспись килика. Фрагмент. Около 530 г. до Р.Х

Ночью колеблющийся свет факелов освещал фантастические картины шабаша. Полуголые девушки с остекленелым взглядом рвали зубами мясо трепещущих животных. На этих диких лесных празднествах женщины, слишком долго жив­шие взаперти и порабощенные городом, брали реванш: насколько суровы были к ним обществен­ные законы, настолько велик был энтузиазм их разнузданных радений. Едва раздавался призыв­ный клич, как они переставали быть матерями, дочерьми, женами; они покидали свои очаги и прялки и с этого мгновения всецело предавались оргиям в честь Диониса (Вакха).

Дионисизм показал, что под покровом здравого смысла и упорядоченной гражданской религии кло­котало пламя, готовое в любой момент вырваться наружу. Люди верили, что пляски вакханок прине­сут плодородие полям и виноградникам. В дни радений служительницы могущественного бога пользо­вались покровительством и уважением.

Рис. 82

Дионис с сатирами и менадами. Роспись кратера. Фрагмент. Около 440 г. до Р.Х.

Рис. 83

Фавн с тирсом. I в.

Приверженцы Диониса чувствовали себя сно­ва, подобно своим далеким предкам, детьми не городской общины, а Матери-Земли. Дионисизм проповедовал слияние с природой, в котором че­ловек всецело ей отдается. Когда пляска среди лесов и долин под звуки музыки приводила уча­стников вакханалий в состояние исступления, они купались в волнах космического восторга, их сер­дца бились в лад с целым миром. Тогда упои­тельным казался весь мир с его добром и злом, красотой и уродством.

«Счастлив, если приобщен ты

Оргий Матери Кибелы;

Если тирсом потрясая,

Плюща зеленью увенчан,

В мире служишь Дионису».

Все, что видит, слышит, осязает и обоняет чело­век, — проявления Диониса. Запах бойни и сон­ного пруда, ледяные ветры и обессиливающий зной, нежные цветы и отвратительный паук -— во всем заключено божественное. Разум не может сми­риться с этим, он осуждает и одобряет, сортирует и выбирает. Но чего стоят его суждения, когда «священное безумие Вакха», вызванное опьяня­ющим танцем под голубым небом или ночью при свете звезд и огней, — примиряет со всем! Исче­зает различие между жизнью и смертью. Человек уже не чувствует себя оторванным от Вселенной, он отождествился с ней, а значит — с Дионисом.

Здесь мы видим искаженные проявления жажды Божественного, неистребимой в челове­ке. И чем меньше способны идеи века утолить ее, тем сильнее может оказаться взрыв. Когда душа не находит подлинно высокого призвания, ее по­рывы могут принимать самые устрашающие и уродливые формы.

Мистика Диониса родилась из стремления найти в природе вечную жизнь и спасение. Но в конце концов она лишь низводила человека до уровня животного. Впрочем, и это не совсем вер­но. Полного возвращения к бессловесным для человека быть не может. То, что естественно для зверя, у людей нередко становится болезнью, бе­зумством и извращением. Им не дано безнака­занно отрекаться от разума, от совести, от духа. Человеку открыт один единственный путь — путь к восхождению. Попытка же спуститься вниз, к чисто травоядному способу бытия, несет лишь ил­люзорное освобождение.

Орфики

Афины, ок. VI в. до Р.Х.

До нас дошли созданные в V в. до Р.Х. «Орфеевы гимны», в которых содержится новое ре­лигиозное учение, попытавшееся соединить в себе гармонию и стихию, увидеть верховное Единство. Они восходят к мифическому герою — Орфею, поклоннику Аполлона. О нем говорили, что от ма­тери своей, музы Каллиопы, он получил волшеб­ный дар: «Его игра и пение покоряли стихии. Когда он путешествовал с аргонавтами, волны и ветер смирялись, зачарованные дивной музыкой».

Об Орфее рассказывали, что, пытаясь вернуть на землю свою жену Эвридику, погибшую от уку­са змеи, он спускался в Преисподнюю. И даже там его лира творила чудеса: чудовища закрыва­ли свои пасти, успокаивались злобные Эринии, сам властитель Аида был покорен Орфеем. Он со­гласился отдать ему Эвридику, но с тем условием, чтобы певец шел впереди, не оглядываясь на нее. Однако Орфей не мог преодолеть наплыва чувств и обернулся, Эвридика была увлечена в бездну, на этот раз навсегда.

Безутешный, скитался певец по земле, не на­ходя покоя. Но вскоре и его самого настигла гибель. Во Фракии он встретил толпу безумству­ющих вакханок, которые в припадке исступления растерзали Орфея. Каллиопа со слезами собрала окровавленные куски тела и погребла на верши­не горы Пангея. Лишь голова певца вместе с его неразлучной лирой упала в море, и волны вынес­ли ее на остров Лесбос. Там, в расселине скал, она изрекала пророчества.

Учение орфиков исходит из того, что в мире есть два противоположных начала — Аполлон и Дионис. Один олицетворяет единство и строй­ность, другой — многообразие и раздробленность. Но в то же время в орфизме присутствует и идея верховного Единства, хотя она имеет еще язычес­кий характер. Это обожествленная стихия, предвечное мировое лоно. В некоторых текстах оно именуется Хроносом, Временем. Хронос поро­дил светлый Эфир неба и клокочущий Хаос. Из них родилось космическое яйцо, которое содер­жало в себе все зародыши Вселенной: богов, ти­танов и людей. Этот образ характерен для древ­него политеизма, утверждающего, что мир не сотворяется, а рождается сам.

Рис. 84

Орфей у фракийцев. Роспись кратера. Фрагмент. Около 450 г. до Р.Х.

Когда гигантское яйцо раскололось, продол­жает орфическое сказание, из него вышел сияю­щий Протогонос — Первородный — бог, объем­лющий собою все природное многообразие.

В борьбе богов и титанов Зевс поглотил Первородного и стал единственным мировым Божеством. Он вступает в союз с Преисподней, и от ее царицы рождает съшаДиониса-Загрея. Это не новый бог, а другая ипостась Зевса, его мощь, «одождяющая сила»; отсюда формула орфиков: «И Зевс, и Аид, и Солнце, и Дио­нис — едины».

Миф повествует, что однажды титаны опол­чились против Диониса, который пытался усколь­знуть от них, принимая различные облики. Когда он обернулся быком, враги настигли его, растер­зали и сожрали. Нетронутым осталось лишь сер­дце — носитель Дионисовой сущности. Приня­тое в лоно Зевса, оно возродилось в новом облике, а небесные громы спалили мятежников.

Из оставшегося пепла, в котором божеская природа была перемешана с титанической, воз­ник человеческий род. Это означает, что человек искони был существом двойственным.

Здесь, несомненно, отразился опыт религии Диониса. В момент священного безумия челове­ка подстерегало дремавшее в нем «титаново» начало. Именно оно приводило людей к озвере­нию и к победе плотских желаний. Блаженство человека — в крылатом парении духа, его несча­стье — в подчиненности плоти.

Так в греческом сознании совершается пере­ворот, и взгляд на природу человека приближает­ся к индийским воззрениям. Если в гомеровские времена важнейшим считалось тело, а душу мыс­лили чем-то ущербным, нетвердым и слабым, то теперь именно она провозглашается высшим на­чалом.

Рис. 85

Орфей, играющий на лире. Мозаика. III в.

Тело — это гробница, считали орфики. Душа подавлена им и влачит в его тесных границах жалкое существование. Даже и в смерти не ос­вобождается она от тисков титановой природы. Эта низменная природа заставляет душу вновь возвращаться на землю, и нет конца страданиям духа — Дионисовой искры.

Подобно прочим мифам о страждущем бо­жестве, орфизм заключал в себе одно из великих прозрений дохристианского мира. Миф о смерти и воскресении бога — это проекция на религию природных циклов, и одновременно это смутная догадка о том, что мир, удалившийся от Бога, не оставлен Им на пути страдания, что Божество состраждет творению, снисходит к нему, чтобы принять его муки и вывести к истинной жизни.

Орфики учили, что человек сам должен идти навстречу Дионису-спасителю. Этому служили мистерии, державшиеся в строжайшей тайне. Уча­ствуя в них, посвященный становился ближе к Дионису. В жизни орфики стремились развивать в себе начала добра, бороться с титаническим началом. Этому служили ограничения в пище, осо­бые принципы аскезы — так называемая «ор­фическая жизнь».

Рис. 86

Пифагор.

Середина V в. до Р.Х.

Пифагор

Южная Италия, 540-500 гг. до Р.Х.

Примерно в то время, в конце VI в. до Р.Х., появился первый религиозный мыслитель Эллады, своего рода пророк — Пифагор (580—500 гг. до Р.Х.).

В городе Кротоне (на юге Италии) он стал излагать свое учение и основал Союз, или брат­ство. На Пифагора смотрели как на чудотворца. Одетый в белые одежды, он поражал всех «важ­ностью вида». О нем рассказывали, что он прони­кал в загробный мир, беседовал с духами. Учение Пифагора было обращено к посвященным и хра­нилось в тайне. Но все же основные его мысли дошли до нас.

Пифагор учил, что душа бессмертна, но пере­ходит из тела в тело, все в мире повторяется через определенные промежутки времени.

Центром его учения было понятие гармонии, навеянное культом Аполлона, бога искусств, света и соразмерности. Двуединство Аполлона и Дио­ниса является основным принципом космоса. Этим словом (от греч. слова со значением «уст­раивать», «украшать») впервые назвал Вселен­ную Пифагор.

Верховным божеством философ почитал не­кое огненное Единство, пребывающее в самом средоточии космоса; это пламенное Целое обра­зует множественность миров, состояний и качеств. Значение Пифагора заключается в том, что на место каприза, произвола и неустойчивости, кото­рые усматривала в мире олимпийская религия, он поставил идею закономерности. Пифагор счи­тал, что разум человека может постичь эту законо­мерность, что человеческий дух основан на тех же законах, что и космос. Высший порядок, скры­тый от взоров невежд, способна открыть человеку музыка. Пифагор учил своих последователей внимать «гармонии сфер».

Один из пифагорейцев говорил, что есть «бо­жественное знание», приобщающее человека к вселенской гармонии. Это знание может быть выражено только на языке математики. Она рас­сматривалась как каркас космографии, как путь к выведению единой формулы мира, которая тож­дественна с музыкальной гармонией.

Пифагор указывал и на возможность настрой­ки души-инструмента в унисон с небесной сим­фонией. Им являлся особый уклад жизни, кото­рый требовал просветленности, гармоничности и меры в поступках, чувствах и мыслях. Пифагоре­ец должен был воспитывать в себе целомудрие, сдержанность, миролюбие, уважение к древним учениям, строго следить за собой, заглядывая в свою душу, проверяя совесть. Человеку следует помнить, что его бессмертная душа есть арена противоборства враждующих сил. Их нужно при­вести в равновесие. Того, кто не смог перестро­ить свою душу по принципам гармоничности, не минует возмездие. Лишь совершенная жизнь мо­жет принести душе блаженство в этой жизни и в будущих воплощениях.

Образованный Пифагором союз представлял собой настоящий религиозный орден со своей обрядностью, иерархией, учением для посвящен­ных; членов его связывали строгая дисциплина и послушание. Особое значение придавалось раз­витию музыкальной культуры и математических знаний, углубленным размышлениям-медитациям.

Идеи Пифагора о Едином, о гармонии, веч­ных основах мироздания, о бессмертии духа ока­зали плодотворное воздействие на развитие ан­тичной философии и науки. Не обладая столь могучим религиозным даром, как Индия или Из­раиль, Греция все же сумела завоевать для мира великие духовные сокровища в сфере познания и религиозной мысли.

ГРЕЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Эсхил

Афины, 525-456 гг. до Р.Х.

С начала V в. до Р.Х. о самых трудных жиз­ненных проблемах заговорил греческий театр. Он стал и храмом, и трибуной, и книгой. Создателем греческой трагедии был Эсхил (525—456 гг. до Р.Х.).

В центре творчества Эсхила стоит трилогия о Прометее — титане, дерзнувшем похитить у Зевса огонь для людей. Древний миф послужил Эсхилу канвой для воплощения своих самых со­кровенных дум.

Завязка драмы — первая часть трилогии, до нас не дошла. Вторая ее часть, трагедия «Прико­ванный Прометей», начинается с того, что Зевс, не властный убить Прометея, приговорил его к вечной пытке.

Бездушные исполнители царской воли — Власть и Сила — приводят великана к скале: Гефест, хотя всем сердцем состраждет ему, не в состоянии ослушаться Зевса. Острое лезвие прон­зает грудь Прометея, руки его накрепко притяги­ваются цепями к камням; и другу людей, как бы распятому над шумящим морем, остается лишь ждать, когда орел Зевса спустится терзать его.

Пока грохочут удары молота, пока палачи со­вершают свое дело, Прометей хранит молчание. Но едва они уходят, как титан разражается гром­кими воплями и укорами. Он зовет весь мир в свидетели, взывает к Матери-Земле, к Эфиру, к быстрокрылым ветрам, рекам и волнам: «Смот­рите, что ныне, бог, терплю я от богов!»

На зов страдальца откликается хор морских Океанид, они уговаривают Прометея подчинить­ся. А добродушный Океан говорит: «Не лезь ты на рожон, не забывай, что правит никому не по­дотчетный царь».

Но не таков Прометей, он знает, что терпит за доброе дело и не собирается отрекаться от него. Он предвидел свою участь, но тем не менее по­шел на нее во имя человеколюбия. Он тверд, как скала, о которую у ног его тщетно бьются волны. На уговоры Гермеса, которого Зевс посылает выведать известную лишь Прометею тайну буду­щего, титан отвечает:

«Не думай, что из страха перед Зевсом

Я стану бабой, буду умолять,

Как женщина, заламывая руки,

Чтоб тот, кого я ненавижу, снял

С меня оковы. Не бывать тому!»

Рис. 87

Античные театральные маски

Рис. 88

Эсхил.

460-450 гг. до Р.Х.

Судьбу Олимпа, о которой поведала Земля Прометею, он не откроет своему мучителю.

В трагедии все как бы сосредоточено на том, чтобы показать царя богов мстительным тира­ном. Прометей кричит, что он ненавидит всех бо­гов, что у Зевса «справедливостью служит произ­вол», что расправа над заступником людей — всемирный позор владыки Олимпа.

В заключение трагедии Зевс исполняет свою угрозу — и скала с казнимым, среди воя и блеска молний, проваливается в Тартар.

Симпатии зрителя были, конечно, на стороне Прометея. А что же Зевс? Может, божество — не хранитель мира и промыслитель, а страшный палач? Ведь некоторые народы свыклись с такой мыслью, о чем, например, свидетельствует культ Молоха.

Но Эсхил не делает такого вывода. Он гово­рит: если Зевс таков, то против него надо вос­стать во имя добра и свободы. Эсхил взывает к вольнолюбию и мужеству греков, к их чувству че­ловеческого достоинства, произносит приговор деспотизму и поистине божественным ореолом окружает того, кто отдает себя за людей, во имя их спасения. Не случайно, что в скале Прометея иногда усматривали античный прообраз Креста Христова.

Третья (ныне утраченная) часть трилогии — «Освобожденный Прометей» — посвящена при­мирению богов. Зевс сохранил свой трон, но лишь потому, что отказался от зла, изменил саму свою природу. Так решила Судьба, и это уже не про­сто слепое течение событий, а торжество Правды: Судьба требует того же, что и нравственное чув­ство человека. У Эсхила она перестает быть враж­дебным началом, а является принципом нравствен­ного Миропорядка. Верховный бог в единении с Мойрой олицетворяет Провидение. Этому про­видению Эсхил оставляет прежнее имя — Зевс. Он не хотел вводить новую религию, но стремился обновить старую. Его исповедание веры сводится к тому, что не тирания темных и злых сил господ­ствует во Вселенной, но божественная Правда.

Софокл

Афины, V в. до Р.Х.

Младший современник Эсхила, другой великий трагик — Софокл (497—406 гг. до Р.Х.) жил в эпоху расцвета Афин при Перикле и в после­дующие годы Пелопоннесской войны и эпиде­мий. Еще недавно казалось, что свободная жизнь в свободном цивилизованном обществе ведет к окончательному триумфу человека, к спасению от всех мировых зол. Но пришло непонятное и гроз­ное несчастье, беспощадно уничтожая все планы и мечты. Умирает от чумы в расцвете сил Перикл, не осуществив и половины своих замыслов.

Софокл не может, как Эсхил, верить в Провидение, Справедливость и гражданские иде­алы — все это рухнуло перед лицом неведомых сил. Под непосредственным впечатлением смер­ти Перикла Софокл пишет драму «Царь Эдип».

Трагедия воскрешает одно из древних фиван-ских сказаний. В Фивах свирепствует мор. От­чаявшиеся люди приходят к своему царю Эдипу, прося спасти их; ведь Эдип — великий герой и защитник народа, его избрали монархом после того, как он победил кровожадного Сфинкса, раз­гадав его загадки.

Эдип посылает вопросить оракула и получает ответ, что бедствие навлек живущий в Фивах убийца прежнего царя. Лая. Но кто этот человек? Эдип клянется, что разыщет его и уверенно бе­рется за дело; он вызывает старого прорицателя-слепца Тиресия и умоляет его открыть имя пре­ступника. И вот тут-то начинает надвигаться неотвратимое...

Рис. 89

Софокл.

V в.доР.Х.

Рис. 90

Перикл.

Около 440 г. до Р.Х

.

Софокл настраивает зрителя на ожидание подкрадывающейся беды. То, что сюжет ему из­вестен, не умаляет напряжения. Напротив. Пре­дугадывая развязку, зритель испытывает волне­ние от каждой случайно оброненной фразы, каждого намека. Кажется — вот слово, один шаг, и все останется в тайне, но нет — это всего лишь короткая передышка, и Рок снова продолжает свое наступление.

Тиресий колеблется, он не хочет открывать имя убийцы, царь настаивает, приходя в раздра­жение, а затем и в ярость. Тогда пророк осто­рожно намекает, что в самом Эдипе есть «кое-что, достойное укора». Но властитель глух ко всем предостережениям: он неотступно требует ответа и наконец получает его:

«Заставлю же тебя

Я приговор свой собственный исполнить:

Беги от нас: не говори ни с кем —

Ты кровью землю осквернил, ты проклят!»

Эдип поражен, но ни на секунду не сомнева­ется, что пророк лжет. Это заговор! Тогда Тире­сий удаляется, всенародно объявив, что Эдип — убийца своего отца и муж своей матери. Насто­роженный царь останавливает слепца:

Рис. 91

Развалины греческого форума

«Эдип. Слова твои загадочны.

Тиресий. Умеешь ты хитрые загадки разрешать.

Эдип. Над счастьем ли Эдипа ты смеешься?

Тиресий. То счастие тебя погубит».

Гнев царя обращается на брата жены, Креонта: это его происки, он хочет завладеть престолом. Но в дело вмешивается царица Иокаста. Она смеется над пророчеством: ведь Лаю было пред­сказано, что он падет от руки сына, и поэтому он приказал бросить ребенка в лесу связанным. Убит же Лай был вовсе не сыном, а разбойником на перекрестке дорог. Можно ли после этого верить оракулам?

Упоминание о перекрестке заставляет Эдипа вздрогнуть; он начинает торопливо расспраши­вать, как выглядел Лай, как совершилось убий­ство. И каждый ответ наполняет его ужасом. Невероятная догадка закрадывается ему в душу. Страх овладевает и царицей.

Эдип велит найти последнего свидетеля — старого слугу Лая, которому приказали умертвить младенца-царевича. А сам тем временем расска­зывает Иокасте, как до прибытия в Фивы он встре­тил на перекрестке дерзкого старика на колесни­це, который не хотел уступить ему дорогу. Старик хлестнул Эдипа плетью, а тот в приступе ярости поверг наглеца наземь и без труда расправился с его рабами. Что, если этот убитый старик и Лай — одно лицо? Но все же Эдип продолжает еще надеяться. Быть может, это — ошибка, совпаде­ние? Он готов ухватиться за любую возмож­ность. Иокаста утешает его, напоминая, что сын ее и Лая погиб еще в младенчестве.

Теперь ждут старого пастуха. А тем време­нем речитатив хора звучит как погребальная песнь:

«Гордость рождает тиранов,

И многих, насытив безумьем,

Выше, все выше ведет их

К обрыву в пропасть».

Зритель уже готов к катастрофе. Перед ним Эдип — мечущийся, страдающий, страстно жела­ющий доказать себе свою невиновность. Между тем он уже обречен.

На мгновение тучи рассеиваются. Из Корин­фа прибывает вестник, который сообщает, что умер Полиб — отец Эдипа. В несчастном царе вновь оживает надежда. Он объясняет гонцу, что бежал из Коринфа, потому что ему было предсказано, что он убьет отца и женится на матери. Но раз царь Полиб умер своей смертью, то бояться нечего. Правда, еще жива мать... Но тут вестник, думая утешить царя, открывает ему тайну: Эдип не род­ной сын коринфской четы — он был найден ребенком в лесу и усыновлен Полибом... От на­дежд не остается почти ничего. Окончательно уничтожит их старый пастух, готовый уже пред­стать перед Эдипом.

Напрасно Иокаста умоляет мужа прекратить расспросы; в ослеплении он как бы забывает об опасности, которая кроется в признании очевид­ца. Он надменно заявляет, что не стыдится низ­кого происхождения:

«Но знаю: в том, что я дитя Судьбы,

Всем радости дарящей, нет позора.

Судьба мне мать и время мне отец:

Они Эдипа сделали великим

Из малого. Я родился от них

И не боюсь узнать мое рожденье!»

Увы! Это последние слова Эдипа-царя, боль­ше он не будет говорить как власть имеющий. Сейчас он узнает, какая «мать» ему Судьба, и родится новый Эдип: Эдип-преступник, Эдип-че­ловек, искалеченный Судьбой.

Угрозами вырвано признание у пастуха. Да, он, Эдип, был сыном Лая, тем самым, которого тот ре­шился умертвить, боясь исполнения пророчества.

«Горе, горе! Я проклят!» — кричит обезумев­ший царь. Но Судьба готовит еще один удар: Иокаста повесилась во дворце. С воплем врыва­ется Эдип в спальню жены-матери и застежка­ми ее пояса выкалывает себе глаза: он не хочет больше видеть ни людей, ни солнца, он просит увести его, спрятать.

«Ночь беспредельная,

Неотвратимая! Тьма несказанная,

Смерти подобная!

Еще в ней ярче образы кровавые,

Еще сильнее боль воспоминанья!»

Аполлон отомстил за пренебрежение к его пророчеству. О, зачем не был Эдип убит ребен­ком? Зачем чужая жалость спасла его? Он — сын, он — и муж, дети его — его братья. «Нет, нет! Нельзя об этом говорить... Из людей не вы­нес бы никто моих страданий».

Весь этот кошмар отцеубийства и кровосме­шения усугубляется для него мыслью о скверне, влекущей за собой проклятие. Но он сам каз­нил себя.

В последних сценах трагедии перед зрите­лем уже не гордый и вспыльчивый властелин, а согбенный слепец, погруженный в тихую скорбь. Он уходит из города как зачумленный. А хор говорит о тщете человеческого счастья, о непроч­ности жребия смертных, о всевластии Судьбы, которую не может преодолеть никто, даже побе­дитель Сфинкса.

Снова Мойра вырастает над миром как маска Горгоны¹ . Она — не высшая благая Воля, она — лишь неумолимый порядок вещей, перед которым человек бессилен. Такова, согласно Софоклу, прав­да жизни. У Софокла Мойра меньше всего по­хожа на небесный Промысел. Она просто дей­ствует как закон причинных связей, равнодушный к миру человека. Совершилось преступление — не важно, сознательно или невольно; оно — ре­альный факт и влечет за собой столь же реальные последствия. Здесь источник античного «страха судьбы», немыми свидетелями которого остались маски греческого театра. Конвульсивные грима­сы этих бредовых ликов говорят о всепоглощаю­щем ужасе человека, подавленного Неведомым.

Но, рисуя борьбу Эдипа с Роком, Софокл не мог стать на сторону Судьбы. Поэтому пораже­ние Эдипа он изобразил, глубоко сочувствуя ге­рою.

Страдание делает несчастного царя прекрас­ным, зрители плачут вместе с ним. Фатум побеж­дает Эдипа лишь внешне. Внутренне же он оста­ется свободным; скорби и муки очищают его. Он выразитель духовного начала, нравственной воли человека. Зритель видит его духовную силу и ощущает его невиновность, хотя в трагедии об этом не сказано почти ни слова. И таким образом Эдип одновременно оказывается и жертвой, и победителем Судьбы.

________________________________________________________________________

¹ Горгоны — в греч. мифологии три сестры, чудовища, обитающие на краю света; одну из них — Медузу — обезглавил Персей. Взгляд Горгон превращает людей в камни.

ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Возникновение философии Малая Азия, 650—540 гг. до Р.Х.

Формирование философии как самостоятельной области знаний позволило мыслителям древнего мира познавать законы бытия человека, развития природы и Высшего начала независимо от рели­гиозного откровения. Прежде всего разделение науки и веры позволило им развиваться, не пре­пятствуя друг другу. Эмпирическое знание, изу­чение природы и отвлеченная мысль требуют своих «правил игры», и вторжение религиозных докт­рин в эту область сковывало науку. Религия же не зависит от науки, и эмансипация науки и фило­софии от опеки богословских теорий открывает новые возможности как для знания, так и для веры.

При этом не следует забывать, что наука и метафизика не бывают абсолютно автономными. Человек, постигающий истину, — не гносеологи­ческий¹ механизм: в своих усилиях разрешить ми­ровые загадки он часто исходит из интуиции. Научное знание развивается по формально-ло­гическим законам, постулатом его — сознает это человек или нет — являются некие недоказуе­мые утверждения, которые он принимает как оче­видные для себя. Иными словами, отправной пункт науки связан с верой.

Разделение двух видов познания реальности во многом помогло уяснению их границ и приро­ды. Но рубежи нарушались, и возникали конф­ликты. Теологи пытались навязать науке свои теории, а представители естествознания и фило­софии, забывая об априорности² научных посылок, неоправданно наделяли разум всемогуществом, видя в нем единственный орган познания для всех измерений бытия.

Такой «рационализм» действительно мож­но назвать «первородным грехом» мышления. Его ошибка заключается в том, что он объявил разум высшим судьей, игнорировал все пласты реальности, кроме эмпирического и умопости­гаемого. Рационализм рассекал живой позна­ющий субъект — человека, сужая его возмож­ности. Человек знал, насколько «научная» кар­тина мира зависит от чего-то иного, нежели на­блюдение и логика, а именно — от внутренней установки, ориентира мыслителя, его видения реальности — веры.

После всего сказанного, быть может, покажется странным утверждение, что главной целью гре­ческой философии было искание Бога. Но в дей­ствительности к Нему как к первичной реально­сти были обращены взоры величайших умов античности. Древнегреческие мыслители долж­ны были занять место жрецов и пророков, возвы­ситься над народными верованиями. Начав с от­рицания частных черт язычества, эллинские мудрецы в поисках цельного миросозерцания стре­мились выработать идею высшего Единства. Вокруг этого вращались и античная наука, и фи­лософия. С самых первых шагов они отказались от служения только практическим нуждам, а по­ставили на первое место бескорыстную жажду истины.

Уверенность в существовании единого вер­ховного Принципа для всей Вселенной явилась стержневой линией греческой философии. Вспом­ним по аналогии, с какой борьбой утверждался монотеизм в Израиле, вспомним, что идея много­божия оставалась господствующей в большин­стве старых цивилизаций, и тогда мы сможем оценить подвиг греческих философов и понять трудности, которые стояли на их пути. Интуиция Единства не имела для них той достоверности, какую дает Откровение, и тем напряженнее дол­жны были быть усилия интеллекта, строившего свое незримое здание.

Из всей богатейшей греческой философии мы остановимся только на учении трех мыслителей: Гераклита, Сократа и Платона.

________________________________________________________________________

¹ Гносеология — наука о познании.

² Априорность — возможность введения научно-тео­ретических посылок без доказательств; априорные посыл­ки в строго научной теории должны получить подтверж­дение.

Рис. 92

Гераклит. V в. до Р.Х.

Гераклит.

Эфес, 540-470 гг. до Р.Х.

Гераклит (ок. 554—483 гг. до Р.Х.) исходил из того, что существует единый закон, на котором основана вся Вселенная. Бытие есть космичес­кий процесс. «Все течет», нет ничего постоянного: жизнь сменяется смертью, бодрствование — сном, расцвет — увяданием, холод — жарой. То опус­каясь, то поднимаясь, проносятся волны бытия, в каждый миг все вступает в новую фазу или форму существования. «Нельзя в ту же реку войти дваж­ды».

Для Гераклита противоречие являлось од­ним из коренных свойств мироздания. «Борьба — отец всему и царь». «Борьба всеобща... все рождается через распрю». Но творческая сила «распри» не просто в противостоянии и противо­борстве полюсов, а в их соединении. «Расходя­щееся с самим собой приходит в согласие, само­восстанавливающуюся гармонию лука и лиры». Так через двойственность образуется единство, ко­торое в процессе становления снова поляризует­ся для нового синтеза. «Из всего возникает еди­ное, и из единого — все», — утверждал Гераклит. «Этот космос, тот же самый для всех, не создал никто из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно раз­горающимся и закономерно погасающим». Огонь у Гераклита — не просто принцип единства, проступающий за видимой картиной мирового процесса, он «разумен» по своей природе; это верховное Божество (не совпадающее с мифоло­гическим Зевсом) и «судия» мира. Этот вселен­ский закон Гераклит впервые назвал Логосом, что значит: слово, мысль, закон, разум. Логос у Гераклита — это начало, определяющее все про­цессы быстротечного мира, рациональная его сущ­ность, сходная с тем, что человек осознает в себе как разум. По аналогии с человеческим мышле­нием Логос мира проявляет себя как «замысел, устроивший все». Источником Логоса, по уче­нию Гераклита, несомненно, является вселенский Огонь.

Для Гераклита Божество не есть живое лич­ностное начало, но, скорее, Сила, неотделимая от самого космоса. Он полагал, что через определен­ные, очень большие промежутки времени космос возвращается в изначальное огненное состояние и потом рождается из Огня... Следовательно, ис­тории нет, впереди нельзя ждать новых ступеней к совершенству. Состояние Вселенной, созидае­мой борющимися силами, состояние человечества, погруженного в «распрю», представлялось Герак­литу вечным.

Как же согласовать эту картину бессмыслен­но кипящей Вселенной с высшим Разумом, с Ло­госом? Ответ Гераклит дает решительный и весь­ма суровый: «Для Бога все прекрасно, хорошо и справедливо, а люди одно приняли за справедли­вое, а другое — за несправедливое». Это означа­ет, что Божественное бытие живет своей жизнью, что оно не связано с человеком, не считается с ним. Люди — лишь страдательные существа, по­рожденные космической «игрой в шашки». Вер­ховный Огонь «отрешен от всего», находится по ту сторону человеческих ценностей.

Гераклит пытался построить теологию, не от­деляя Божественного от природы, духа от мате­рии. Естественно поэтому, что черты природного мира: внеморальная закономерность и детерми­низм — были перенесены им и на высшую Ре­альность.

Сократ.

Афины, вторая половина V в. до Р.Х.

В отличие от Гераклита Сократ (ок. 470—399 гг. до Р.Х.) искал истину не в природе, а в человеке. Что такое сам человек? Для чего он живет и как он должен жить? Существует ли истина, или она — мираж? Вот вопросы, которые рано стали занимать Сократа. Он искал великого, прекрас­ного и истинного, но говорил так просто, прибегал к таким обыденным примерам и сравнениям! Он учил людей добру, но беспощадно издевался над ними. Эта двуликость Сократа многих сбивала с толку, а ведь именно в ней можно видеть ключ к пониманию личности философа. Не заставляло ли его надевать личину простачка, играть комедию, почти юродствовать какое-то особое целомудрие и скрытность? Быть может, ирония и неуемная говорливость помогали ему оберегать тайный огонь души? Не случайно Сократ, с виду безобидный говорун, оказался настоящим «возмутителем спо­койствия» Афин.

Это было время кризиса афинской демокра­тии, всеобщего равнодушия к высоким идеалам, попрания прав человека. И вот на афинских пло­щадях стал появляться коренастый человек с от­вислым животом; казалось бы, его курносое лицо с глазами навыкате и толстыми губами могло вызывать только жалость и насмешку у греков, большое значение придававших внешней привле­кательности. Но его огромный лоб как бы гово­рил о могучем уме. Сократ нередко обращался к первому встречному и несколькими вопросами втя­гивал собеседника в дискуссию. Его манера вес­ти спор располагала и заинтриговывала, он, каза­лось, готов был дать спорщику положить себя на лопатки. Однако в итоге Сократ приводил в за­мешательство любого острослова.

Первым делом философ попытался изобли­чать самоуверенный догматизм и начал с искрен­него признания: «Я знаю, что ничего не знаю». Ради своей миссии Сократ пренебрегал всеми жизненными удобствами, став чем-то вроде ни­щенствующего подвижника. Но он не был аске­том, его самоотречение было поиском свободы: он отворачивался от всего, что порабощает и связы­вает.

На фронтоне Дельфийского храма была над­пись: «Познай самого себя». Греки понимали смысл этого афоризма так: «Познай, что ты толь­ко человек». Сократ же вложил в него иное со­держание: человеку нужно начинать исследование бытия с себя. В самом деле, какой толк гадать о пространстве, атомах и движениях звезд, если твоя собственная жизнь для тебя все еще загадка? Искать ее разрешения следует не в космосе, а в недрах человеческого духа. И цель эта была для него не отвлеченной, но конкретно-жизненной; он сознавал ее как поиск человеком высшего блага. Люди, по его мнению, слишком мало ценят сокро­вище, которым владеют, — они не знают своей души и лишь поэтому оказались беспомощными и слепыми в мире вещей. Отсюда — и «ужас Рока», и безнадежность.

Рис. 93

Сократ. Статуэтка

Какова цель твоей жизни? — спрашивал Сократ. — В чем видишь ты ее назначение и что считаешь счастьем? Твои друзья жаждут бо­гатства, славы, удовольствий? Но проверь хоро­шенько — это ли цель, достойная человека? И как легко все это утратить!

Беседуя с молодежью, мудрец шаг за шагом развенчивал ходячие идеалы и показывал их об­манчивость. Своим судьям он потом скажет: «Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого, и старого, заботиться прежде все­го не о теле и не о деньгах, а о душе, чтобы она была как можно лучше».

Преходящие блага не могут составлять под­линного счастья, но это не значит, что истинное добро обнаружить невозможно. Оно тождественно высшей мудрости, которая делает жизнь человека совершенной. Вы, говорит Сократ, блуждаете лишь потому, что не открыли основ добродетели, зало­женных в нас. Обратитесь к себе, к своему разу­му, и он научит вас мужеству, покажет вам необхо­димость воздержания, умеренности, правдивости. Вы поймете, что по отношению к людям следует быть справедливыми, а по отношению к высшим силам — благоговейными.

Итак, Сократ верит в благой смысл челове­ческого существования. Он лишь говорит, что этот смысл не лежит на поверхности, а дан как задача. Инструментом ее решения служит у философа диалектика — поединок доводов.

Вот он останавливает приглянувшегося ему человека и задает вопрос. Он внимателен, серье­зен, порой прикидывается наивным, спрашивает, возражает, уточняет.

«А что, друг, ты понимаешь под таким-то сло­вом? А не будет ли ошибкой толковать его так?» Его оппонент знает, что такое благо и мудрость. Пусть же скорей просветит он бедного Сократа! — И все дальше и дальше увлекает он спорщи­ка. «Да, да, это так», — вынужден соглашаться тот. Но мудрец не довольствуется частной побе­дой, он продолжает: «Давай-ка рассмотрим этот вопрос тщательнее. Ты следишь за мной? Следи внимательно!»

И вьется, развертывается нить аргументов, оп­ределений, выводов. Собеседнику становится не по себе, он так привык к шаблонным словам, что никогда особенно не вникал в их значение. До­водя мысль собеседника до абсурда, Сократ пока­зывал, что тот родил «пузырь», а не настоящее дитя, и увлекал его к дальнейшему анализу, помо­гая «произвести на свет истину». Поэтому свой метод Сократ называет маевтикой — духовным акушерством; таким образом он побуждает собе­седника самого открывать истину. Человек дол­жен найти в себе и высвободить чистую мысль, «она требует ясной причинно-следственной связи и обоснованности заключений». Таким образом Сократ разрабатывал начала индуктивного¹ спо­соба познания.

Несмотря на веру в возможность познания истины с помощью разума, на иронию, Сократ недвусмысленно подчеркивал, что метод его имеет границы и не претендует заменить мистическое познание. Человеку дан разум, это его достояние, а высшее открывается иным путем. Сам же он «совет от богов ставил выше всех человеческих отношений». В нем жила вера в высшее Благо. Сократ понимал его как небесный Промысел. И отнюдь не диалектика открыла Сократу этот ас­пект верховной Сущности; источник его видения нужно искать в личном духовно-нравственном опыте мудреца.

Религиозная интуиция Сократа составляет душу всей его философии. Поскольку Бог есть Добро, образованный им мир предназначен для радости, гармонии, для блага. Отражение в чело­веке духовного Божественного принципа позво­ляет людям быть разумными и творческими су­ществами. А боги — это те тайные силы, которые влияют на жизнь человека. Но все они подчине­ны единому божественному Благу. Напрасно люди надеются подкупить их дарами, не отрекаясь от зла. Боги — помощники человека, но они могут содействовать ему только в добре, ибо только оно есть высшая цель богов и людей.

Из всего этого видно, что Сократово «бого­словие» стоит ближе к библейскому учению, чем все, чего достигла античная мысль до Сократа. Сократ показал, что вера и разум совместимы, что религия не есть нечто иррациональное, однако пример самой его личности показывает, что ни вера, ни нравственность не строятся одной лишь логикой. Таинственное обаяние исходило от того Сократа, который часами мог стоять, погружен­ный в созерцание, который предчувствовал буду­щее, слышал голос «даймониона» (какого-то бо­жественного существа в себе), — верил в реальность божественного Добра. И особенно от того Сократа, который пошел на смерть ради ис­тины.

_______________________________________________________________

¹ Индуктивный способ познания ведет от фактов (час­того) к гипотезе, обобщающей эти факты.

Смерть мудреца

Афины, 399 г. до Р.Х.

Сократ прививал слушателям умение критически мыслить. За это он был объявлен опасным со­вратителем, внушающим юношам неуважение к отечественным обычаям и вере, пренебрежение к авторитетам.

В годы, когда Афины потерпели поражение в Пелопоннесской войне, что привело к усиле­нию внутренних беспорядков, Сократ оказался «козлом отпущения», на ком можно было сорвать накопившееся недовольство. Нашлись люди, ко­торые подали на него жалобу в суд за то, что он «портит молодежь, не признает богов». Друзья советовали Сократу составить «апологию» — за­щитительную речь на суде, но философ отказал­ся. «Если я буду предан казни несправедливо, — говорил Сократ, — то это будет позором для тех, кто предаст меня казни». Пусть он не смог поко­рить невежество и ненависть силою своего разу­ма, в его распоряжении остается союзница сверх­человеческая — его смерть, смерть мудреца и честного человека.

На суде Сократ заявил: «Если бы теперь, когда меня Бог поставил в строй, обязав, как я полагаю, жить, занимаясь философией и испытуя самого себя и людей, я бы вдруг испугался смерти или еще чего-нибудь и покинул строй, это был бы ужасный проступок». Сократ сравнил себя с ово­дом, подгоняющим тучного и обленившегося коня. И если афиняне, рассердившись на него, как люди, внезапно разбуженные ото сна, убьют его, то они всю остальную жизнь проведут в спячке. Он про­рочит своим судьям, что их постигнет кара пострашнее той смерти, к которой они приговорили философа: вечный позор как душителям свободы и разума. Мужественное и независимое поведе­ние Сократа на суде вызвало озлобление толпы, и его приговорили к смерти.

Рис. 94

Сократ

В последние часы Сократ вел с учениками при­вычную дружескую беседу. Он не осуждал своих палачей, а жалел их. Несомненно, вера в Провиде­ние не покидала Сократа, и в эти предсмертные минуты она восторжествовала над естественным человеческим страхом смерти. Он сам совершил омовение, чтобы избавить от хлопот тех, кто будет его хоронить. Не изменившись в лице, не дрогнув, при­нял он чашу с цикутой и со словами молитвы о том, чтобы «переселение» в иной мир совершилось бла­гополучно, неторопливо осушил кубок.

Так закончил свой долгий жизненный путь этот удивительный человек, неутомимый искатель истины. Он уверовал в разум, но с улыбкой встре­тить смерть помогло ему доверие к благости Выс­шего начала. Принимая яд, он не знал, что ожи­дает его за гробом, но до конца предался небесной воле. Это и было источником его мужества и спокойной радости, которые так поразили учени­ков. Не случайно Отцы Церкви называли Со­крата «христианином до Христа».

Платон. Поиск истины.

Афины, Мегары, Египет, Сицилия,

399-387 гг. до Р.Х.

Ученик Сократа Платон (427—347 гг. до Р.Х.), потрясенный смертью учителя, продолжил его дело — поиск истины. Он пишет «сократичес­кие» диалоги, стремясь воссоздать живой, твор­ческий процесс поисков.

«Творения философов значительно поздней­ших давно уже пожелтели и высохли, спал их нарядный убор и стоят перед сознанием оголен­ные их схемы, как мерзлые деревья зимой. Но живы и будут жить претрепетные Диалоги Пла­тона. И нет такого человека, который хотя бы одно время жизни своей не был платоником. Кто ведь не испытывал, как растут крылья души?» — писал о. П. Флоренский¹ . Трудно перечислить всех мыслителей от Аристотеля и Отцов Церкви вплоть до наших дней, которые так или иначе не испытали бы на себе влияние Платона. Христи­анские философы рассматривали учение Плато­на как пролог к Новому Завету.

Платоново учение о высшем Божестве, ду­ховном мире и бессмертии духа несомненно спо­собствовало осмыслению Евангелия античным миром и помогло формированию христианской философии; однако «идеализм» таил в себе уг­розу извращения христианства тем, что вносил в него идеи, глубоко ему чуждые. Из них можно назвать три основные: отвлеченный спиритуализм, родственный индийскому, пантеистическое тече­ние и отсутствие духа свободы, без которого хри­стианство немыслимо.

Платон был человеком деятельным. После гибели Сократа он едет в Мегары к знаменитым философам, изучает математику, пифагорейскую теософию² , древнюю орфическую мудрость, посе­щает Египет. Он не только напряженно ищет исти­ну — он стремится претворить ее в жизнь и для этого едет на остров Сицилию, в Сиракузы, чтобы попытаться построить идеальное государство.

Но, не найдя поддержки у правителя Сиракуз и потерпев неудачу в своих замыслах, Платон возвратился в Афины. Во время путешествия его продали в рабство, но кто-то, выкупив Платона, спас его.

Платон пришел к выводу, что конфликт меж­ду поборниками правды и людьми, живущими лишь по своим прихотям, неизбежен. Значит, «тот мир, в котором праведник должен умереть за прав­ду, — не есть настоящий мир. Существует дру­гой мир, где правда живет», — писал Вл. Соло­вьев³ в исследовании о Платоне. Отказываясь признать хаос видимого бытия в качестве после­дней истины, Платон всем своим существом тя­нулся к тому незримому миру, в котором предчув­ствовал свою небесную отчизну.

Платону было около сорока лет, когда к нему пришла слава. Он становится знаменитым на всю Элладу, к нему едут ученики. Недалеко от Афин ученики Платона приобрели небольшое имение с рощей, посвященной герою Академу. Там фило­соф беседовал с учениками, работал. С тех пор этот приют мысли — Академия — много веков будет притягивать самых разнообразных искате­лей мудрости: из нее выйдут Аристотель и Зенон, Плутарх и Климент Александрийский, Василий Великий и Григорий Богослов.

_______________________________________________________________

¹ Отец Павел Флоренский (1882—1943) — священ­ник, религиозный философ, ученый, один из выдающихся мыслителей XX в. Погиб в заключении.

² Теософия (греч. «божественная мудрость») утвер­ждает, что высшая Истина раскрывается только особо по­священным, подготовленным к этому философскими заня­тиями людям. Сам принцип теософии противоречит основному смыслу Евангелия, открывающего Бога всем людям.

³ В. С. Соловьев (1853—1900) — выдающийся ре­лигиозный мыслитель, философ, поэт и публицист.

Идея двух миров

Афины, 387-370 гг. до Р.Х.

Каких бы тем ни касался Платон, основное, что неизменно влекло его, — это существование веч­ной духовной Реальности. Мысль Платона ро­дилась из страстного протеста против дурной действительности; вырваться из тьмы в мир лу­чезарной Истины было для него вопросом жиз­ни и смерти. В мучительном кризисе напряже­ние его духа достигло той крайней черты, где грубый покров вещей дает трещину и открывает­ся достоверность высшего плана бытия.

Сущность своего учения Платон, нередко об­ращавшийся к образному «мифологическому» языку, передал в такой картине. Люди как бы находятся в темной пещере, во всю длину которой тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что они не могут дви­нуться с места и видят только то, что у них перед глазами. А так как они обращены спиной к све­ту, то и видят лишь тени от предметов, попадаю­щих между источником света, горящим в вышине, и их темной пещерой. Таков наш видимый мир. Люди, привязанные к чувственным представле­ниям, принимают тень за подлинную действитель­ность, и, освободившись от оков, не сразу могут ос­воиться с мыслью, что есть высший, недоступный ощущениям мир, и только постепенно оказыва­ются в состоянии познавать его.

А познать высшую Реальность человек спо­собен потому, что он не исчерпывается телом; в его душе есть некая точка — дух, или, как его называет Платон, «ум», который является пересе-чением двух миров. Человек в своей земной жизни принадлежит одновременно двум измере­ниям. «Душа» лишь на определенный срок свя­зана с тленным телом, а сама она, в отличие от тела, подобна «божественному, бессмертному, умо­постигаемому». Она есть главенствующее начало в человеке и призвана управлять телом. После же разлуки с телом душа уходит в подобное ей самой место, божественное, бессмертное, разумное, и, достигнув его, обретает блаженство и впредь навеки поселяется среди богов. Затем по причи­не стремления к жизни душа претерпевает новые воплощения (метемпсихоз) и лишается своей роли в общении с божественным. Избежать «круга рождений» помогает философия, лишь одна она способна «освободить» душу, она делает жизнь мудреца возвышенной и учит не бояться смерти. Способность человека познавать высшее есть при­поминание (анамнесис) того, что душа вынесла из запредельных сфер. В частности, по Платону, и мысль о божественном Единстве является имен­но припоминанием того, что «некогда видела наша душа, когда она сопутствовала Богу, свысока гля­дела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия».

Рис. 95

Платон. IV в. до Р.Х.

Платон говорит, что каждому физическому явлению в мире соответствует какой-либо из наших органов чувств. Значит, и разуму должны соответствовать реальные умопостигаемые объек­ты — эйдосы. Они постигаются не рассудком, а особым умственным зрением, обращенным к не­зримой реальности непосредственно, интуитивно.

Сократ говорит о Божестве как о высшем Благе и красоте. Размышляя об этом, Платон идет по тому же пути. Тот, кто хочет постигнуть Кра­соту и Добро в их последней глубине, то есть постигнуть Бога, должен напрягать свое «умствен­ное зрение», подниматься ввысь, «не привлекая в ходе размышления ни зрения, ни иного какого чувства». И, лишь освободив свой дух от тленного, разум может познать, что есть истинная Красота в вечной сущности, сама в себе. «Познаваемые вещи могут познаваться лишь благодаря Благу; оно же дает им бытие и существование, оно — за пределами существования, превышая его досто­инством и силой». Здесь удивительным образом сходятся пути умозрения и мистики; исходной точкой для Платона служил не только интеллект, но и мистическое видение сверхчувственного мира.

Тот день, когда Платон впервые провозгла­сил, что видимое бытие укоренено в Невидимом, стал великим в истории человеческой мысли. Это открытие определило основные пути западной фи­лософии.

Однако при истолковании связи духа и мате­рии у Платона возникли трудности. Если душа на земле — изгнанница, а тело для нее только обуза и от него происходят все мыслимые виды зла, то выс­шая цель мудреца — готовить себя к смерти, к мо­менту, когда он наконец избавится от постылого бремени. А до того он может находить счастье в «воспоминаниях» о встречах с горним¹ миром.

Нетрудно понять, каким препятствием стал «иде­ализм» для принятия Воплощения и Воскресения. Учение Церкви о Богочеловечестве, о таинствах, освящающих материю, и о грядущем бессмертии целостного человека должно было казаться «идеа­листам» унижением чистого духа, совершенного в своей бесплотности.

________________________________________________________________________

¹ Горний — высший.

Государство.

Афины — Сиракузы, 370—354 гг. до Р.Х.

Платон верил, что в сфере эйдосов есть некий высший архетип Государства. Этот «Идеальный Полис» мыслился им в виде слаженного орга­низма, все части которого связаны и служат друг другу.

Платон считает, что государственный поря­док есть воплощение морального состояния граж­дан. А сами нравственные принципы коренятся в том вечном Добре, которое должно определять жизнь каждого человека. Отсюда вывод, что со­циальное переустройство неотделимо от внутрен­него преобразования людей. Это была глубокая идея, верность которой трудно оспаривать. Если отрицать объективное значение справедливости, то непонятно, например, почему плохо неравенство и угнетение, — ведь горькие для одних, они впол­не устраивают других. Поэтому отказ от единой правды обычно приводит лишь к смене форм не­справедливости .

Рис. 96

Храм Посейдона

Рис. 97

Афина. Роспись амфоры. Фрагмент. 490-480 гг. до Р.Х.

Эти мысли Платон развил в своей книге «Государство». Философ утверждает, что обще­ство складывается не случайно, а потому что люди нуждаются друг в друге. Труд есть нечто связы­вающее людей. Поскольку основы справедливос­ти нужно искать в мире духовном, то для управ­ления городом более всего подходит человек, приобщенный к истинной мудрости. Значит, уп­равлять государством должны философы, познав­шие мир эйдосов. Другие люди будут охранять государство, третьи — трудиться.

Особое значение придает философ воспита­нию, цель которого — заставить представителей каждого класса знать свое место. Дети сразу после рождения отбираются у матери и отдаются на воспитание государству. Читать им дают только строго проверенные книги. Люди владеют всем сообща. Отменяется семья, воины вступают во временные браки по указанию правителей. Люди воспитываются так, чтобы не знать личных по­требностей и всегда быть готовыми жертвовать всем для отечества. Поэты, которые не отвечают духу государства, изгоняются. Ради блага людей стражи будут зорко наблюдать за тем, что едят граждане, во что одеваются, как развлекаются.

Рис. 98

Ника Самофракийская. Около 790 г. до Р.Х.

Заботясь о «народе», Платон, по-видимому, со­вершенно не принимает в расчет личность. Он властно ломает старое, диктует, свергает, ибо люди для него — неудачно поставленные фигуры на шахматной доске, которые необходимо располо­жить в правильном порядке. Философу важна не каждая из них, а общая схема, которую он чертит с решительностью полководца. Платон уверен, что едва только будет установлен предложенный им порядок, как в государстве воцарится счастье. Над тем, какой ценой оно будет куплено, он не заду­мывается.

Одним словом, Платон создал проект «зак­рытого» авторитарного государства, которое оп­ределяет для всех граждан цели, интересы, вкусы и даже моду. Функции власти расширены Пла­тоном до бесконечности: он присваивает ей право распоряжаться и в экономической, и в культур­ной, и в религиозной сферах. Таков мрачный итог попытки обрести гармонию без свободы.

Свобода требует от человека подвига, творче­ства, ответственности, здесь же все ясно, все реше­но, на все вопросы заранее готов ответ. Отдаться такому безмятежному существованию было ста­рым искушением человечества. Не раз, тяготясь своей свободой, люди были готовы променять ее на «чечевичную похлебку»¹ .

Особенно остро «боязнь свободы», неумение и нежелание ею пользоваться сказываются в пе­реходные эпохи, когда человек сбрасывает оковы, а потом не знает, что делать дальше; тогда он готов ради покоя и порядка снова вернуться к рабству.

Платон совершил попытку претворить свои идеалы в жизнь. Она оказалась неудачной, и это было благом, потому что в случае успеха Платон оказался бы в числе исторических преступников. Потому что добро без свободы неизбежно обора­чивается злом.

____________________________________________________________

¹ За чечевичную похлебку Исав, сын Исаака, променял свое первородство младшему брату Иакову, который и по­лучил вместо него благословение отца (Быт 25).

Логос и Хаос.

Афины, 354-347 гг. до Р.Х.

В последние годы Платон пытается понять, что собой представляют силы Добра и Зла в устрой­стве Вселенной. Он утверждает, что мир сотво­рен Демиургом (Создателем). Верховный Разум, или Логос, творит целостный мир по образу эйдосов, а в конечном счете — по образу совершен­ства. Космос сотворен как «единое видимое жи­вое существо», обладающее разумом и душой. Вселенская душа была создана первой и послу­жила объединяющей основой для космоса. Та­ким образом, миротворение есть процесс актив­ности Логоса в царстве вечного Хаоса, но черты несовершенства остаются неизбежными в нашем «наилучшем из миров». Создание Вселенной за­кончено, но полностью изгнать из нее хаотическое начало не под силу и самому Демиургу, ибо оно связано с властью Ананке — Необходимости... Человеку не остается ничего иного, как прими­риться с фактом несовершенства. Мятеж про­тив зла, апокалиптическая надежда — все это оказывается чуждым Платону, наследнику маги­ческого миросозерцания.

Величие Платона заключалось в прозрении высшего духовного мира, где человек находит свою небесную родину. Но кроме солнечного света Логоса в его сознание проникает и обманчивый лунный свет дионисического дуализма; позади же всего грозно сверкают звезды ночного неба — Судьба и Необходимость.

V. ВЕСТНИКИ ЦАРСТВА БОЖИЯ¹

Библейские пророки от Амоса до эпохи реставрации, VIII- IV вв. до Р.Х.

ВВЕДЕНИЕ

В Библии мир предстает перед нами как неза­вершенная и «открытая система», которая разви­вается по восходящей линии. Пророки первыми оценили ход времени и поняли, что земные собы­тия представляют собой историю борьбы Сущего за Свое творение. Конечная цель этой борьбы — полное торжество Божественного Доб­ра. Первоначально пророки считали за­логом победы устра­нение всяческой не­правды из мира, но постепенно они ос­мыслили будущее Царство Божие как примирение Творца и человека, единение их в высшей гармо­нии. Они видели в человеке активного сподвижника Бо-жия. Служение выс­шей Воле требовало от пророков деятель­ного участия в жизни окружающего мира. И прежде всего они выступа­ли как непримири­мые враги заблуж­дений их современ­ников.

Рис. 99

Пророк Амос. Г. Доре. Гравюра

Пророки совершают уникальную религиоз­ную революцию, безжалостно низвергая при­вычных языческих кумиров. Они никогда не делают культа из «отечественной старины» как таковой. Упорному тяготению израильтян к язы­честву они противопоставляют веру в Единого, магическому понима­нию богослужения — религию духа, нацио­нальной узости — универсализм.

Пророки объявили себя продолжателями религиозного учения Моисея, которое все же оказалось не в силах победить грубый нату­рализм и крестьянские суеверия израильтян. Для того чтобы про­поведь Моисея была услышана и принята во всей Палестине, необ­ходимо было новое ду­ховное возрождение народа. Начало этому процессу было положе­но деятельностью про­рока Амоса.

_________________________________________________

¹ В этой главе цитаты из книг пророков даны в новом переводе.

Рис. 100

Пророк

ДО ПЛЕНА

Пастух Амос

Северное Израильское царство,

760-755 гг. до Р.Х.

Израильский пророк Амос, первый из пророков в истории Ветхого Завета, пишет на пергаменте книгу, в которой излагает свои знаменательные видения и вещие предсказания.

По отдельным дошедшим до нас сведениям попытаемся представить себе жизнь Амоса до его призвания. Он был родом из Текои, неболь­шого городка в Иудее, находившегося в несколь­ких километрах от Вифлеема. Городок этот рас­полагался на самом востоке населенной части страны. «Далее, — говорил блаженный Иероним, живший в тех местах, — нет ни одного селения... На этой сухой песчаной земле совсем не родится никаких плодов. Поэтому вся она наполнена па­стухами, так что бесплодие земли вознаграждает­ся обилием скота».

Но если Амос и был в полном смысле слова человеком из народа, бедным пастухом, то мы ошиблись бы, предположив, что он был невеже­ствен. Напротив, этот простолюдин обладал ши­роким кругозором, был довольно грамотен, тща­тельно изучал Писание и хорошо знал жизнь окружавших его людей.

Однажды, около 760 г. до Р.Х., с ним про­изошло нечто, что вынудило его внезапно оста­вить тихую жизнь в горах и появиться в шумных городах Эфраима. Амос ушел из иудейской зем­ли на север.

Сам Амос говорит о потрясшем его душев­ном перевороте как о главном событии своей жизни. В одно мгновение, словно вспышки мол­нии, озарил его необычайно яркий свет: как буря, как гудящее пламя пожара пришло к нему слово Господне.

«Я не пророк и не Сын Пророческий», — говорил Амос. Он не учился у прорицателей, не принимал посвящения от людей.

Пророком его сделал только Бог. В этом проявилась одна из существенных черт библейс­кого Откровения, которая становится особенно ясной при сравнении с другими религиями.

Рис. 101

Завеса

Когда человек задумывался о непонятных ему явлениях природы или искал помощи в своих земных делах, он издавна обращал свои взоры к Божеству. Посещение оракулов и аскетические подвиги, философские искания и совершение ри­туальных церемоний — все это в первую оче­редь говорило о заботах людей, их трудностях, недоумениях и устремлениях. Считалось, что бла­госклонность богов покупается жертвами, и это было, в сущности, единственное, что могло при­влечь их внимание к людям.

Совершенно иной религиозный мир раскры­вается в Библии.

Ягве — незримый и созидающий миры, ни на мгновение не остается равнодушным к Своему творению, особенно же к человеку, в котором за­печатлен Его образ. Начало диалога с человеком всегда принадлежит Богу.

Божественное Откровение звучит как голос Личности, Которая может вступать в контакт с человеком, но тем не менее бесконечно превосхо­дит всё человеческое.

«Он есть Тот, Кто создал Орион и Плеяды,

Кто превращает тьму в утро

и день — в непроглядную ночь...

Строит Он в небесах чертоги Свои,

и своды Свои утверждает на земле;

Созывает воды морские

и разливает их по лицу земли.

Ягве — имя Ему!»

(Ам 5:8; 9:6)

Амос даже избегает называть Сущего Богом Израилевым. Это имя ограничивало бы Его рам­ками национальной веры. Амос предпочитает именовать Его Саваофом, Богом Воинств, что оз­начало «Властитель звездных миров», «Господь Вселенной».

То, что Бог «возвещает человеку Свои за­мыслы», означало вовлечение людей в процесс всемирного созидания. Ягве властвует над миром и открывает людям Свою волю через пророков. Амос утверждает, что Он «не делает ничего, не открыв Своей тайны служителям Своим, проро­кам» (Ам 3:7). Через пророков Творец осво­бождает мир от слепоты и открывает людям воз­можность участвовать в исполнении Божествен­ных планов.

В Бетеле Амос собирает толпы слушателей, вызывает панику среди духовенства, приводит в смятение весь город.

Что же могло вызвать резкое противодей­ствие властителей проповеди Амоса? Угрозы против царского дома? Несомненно. Но этого мало. Такие угрозы вообще нередко произноси­лись пророками. Самое большое негодование, ви­димо, вызвало пророчество о гибели Израиля.

Обращения Амоса к народам полны горечи и гнева. В чем же Господь обвиняет через него язычников? Отнюдь не в том, что они исповедуют ложные религии. Их грех заключается прежде всего в попрании человечности. Пусть они заб­луждаются относительно Бога, но они должны различать добро и зло. Это то, что апостол Павел назовет законом совести у язычников.

Пророк напоминает о резне, учиненной в зах­ваченных городах, о жестоком обращении с плен­ными, об издевательствах над беззащитными жен­щинами и детьми. Все это не останется без возмездия: Бог — Судия мира, и все люди от­ветственны перед Ним.

Ответственность означала высокое достоин­ство и причастность к замыслам и делам Творца. Преступления народов есть не просто нарушение земного порядка, но прежде всего противление воле Божией относительно мира и человека.

ЛЮДИ РАВНЫ ПЕРЕД ЛИЦОМ БОЖИИМ — вот благовестие иудейского пастуха Амоса. Чтобы осознать всю новизну и смелость его проповеди, стоит вспомнить, что в те времена египтяне и индийцы называли иноплеменников «сынами дьявола», а греки считали варваров «при­рожденными рабами». Но что говорить о древ­ности, когда и сейчас, через двадцать восемь веков после Амоса, ненависть, презрение и отчужден­ность продолжают порой разделять народы.

У Амоса мы не находим еще проповеди ми­ровой религии, но его универсализм явился важ­ным шагом в направлении к ней. Он считал, что Израиль не потому стал народом Божиим, что он лучше других, но потому, что ему было предназначено принять Откровение, быть его сосудом и носителем.

Это не имеет ничего общего с вульгарным национальным мессианизмом, ибо по своей физи­ческой природе израильтяне ничем не отлича­лись от эфиопов и филистимлян. Горькое разоча­рование ждет тех, кто говорит: «мы лучше других», «мы особые». Правда Божия нелицеприятна.

Самого Амоса новое видение мира потрясло до глубины души. Быть может, и сам он когда-то не был свободен от общепринятых иллюзий. И с тем большей силой стал он теперь проповедовать о неизбежности Суда Господня. Вавилонские поэты прославляли богатырей, египетские — бо­гов, фараонов и женщин, Гомер воспевал доблесть своих героев и их оружие; Амоса же — велико­го поэта Востока — вдохновляет мысль о Боже­ственной справедливости. Правда — его един­ственная царчца и героиня.

«В это скверное время, — говорит Амос, — благоразумные помалкивают». Он прекрасно со­знавал, какую ненависть возбуждают его речи, но молчать не мог даже перед лицом обвинений и угроз.

Внешняя набожность ни на йоту не оправды­вала израильтян в глазах пророка. Религия, в ко­торой подразумеваются сделки людей с боже­ствами и вымогательства, есть оскорбление Неба. Люди должны навсегда расстаться с надеждой, будто от Бога можно откупиться.

«Ненавижу Я, презираю праздники ваши,

не приемлю каждений на торжествах ваших!

Если принесете Мне всесожжения и дары ваши,

Я отвергну их и не взгляну на жертвенных тельцов.

Удали от Меня шум песен твоих, звукам арфы твоей Я не стану внимать;

Но пусть, как вода, потечет правосудие

и справедливость, как могучий поток».

(Ам 5:21-24)

Некоторые исследователи пытались толковать служение Амоса как создание своего, рода «эти­ческой религии» и видели в нем лишь социально­го реформатора, боровшегося с угнетателями с помощью религиозной фразеологии. Но такие попытки лишены всякого основания.

Амос — боговидец, для которого служение правде есть прежде всего исполнение Божьих велений. Он знает надмирный сверхчеловеческий источник добра, и для него Бог и правда едины. В проповеди Амоса социальный протест есть не основное, а вторичное, производное от веры.

В сознании древних мысль о грехе чаще все­го сливалась с нарушением установленных пра­вил. Для Амоса же грех есть зло, внесенное в отношения между Богом и человеком.

Не просто «совесть», не просто «гуманность» необходимы человеку, но живое познание Бога, слышание Его слова. И в то же время принятие небесного Слова невозможно без исполнения за­поведей.

«Дома из тесаных камней вы построили,

но жить в них не будете!

Виноградники прекрасные развели,

но вина от них пить не будете,

Ибо знаю Я, каково множество

преступлений ваших

и как тяжки грехи ваши».

(Ам 5:11)

Амос предвидел, что Израиль будет изгнан со своей земли, которой он оказался недостоин.

Вряд ли он мог знать подробности событий, происходивших далеко на севере, на берегах Тигра. Тем более восхищает его историческое пророчест­во. Военный мятеж привел на престол Ассирии Тиглатпаласара III (745—727 гг. до Р.Х.). Его руками была создана невиданная доселе военная машина, подчиненная строгой дисциплине и со­державшаяся на средства государства.

Такая армия была практически непобедимой, и после почти столетнего перерыва началась но­вая серия походов. Тиглатпаласар в это время ввел еще одно новшество: он понял, что прежняя политика взимания дани приносит мало пользы, и предпринял уже настоящую оккупацию завоеван­ных земель, уводя из них местных жителей и поселяя там чужеземцев. Такой перетасовкой на­селения царь хотел исключить возможность воз­никновения национальных очагов сопротивления. Оторванные от родины люди быстро ассимили­ровались и превращались просто в «подданных царя».

Недалек был день, когда такая участь долж­на была обрушиться на Израиль.

Откровение любви Божией.

Пророк Осия

Самария, ок. 750—740 гг. до Р.Х.

В своих пророчествах Амос был не одинок: в Эфраиме появился проповедник, говоривший о близкой гибели Израиля. То был Осия, младший современник Амоса. Вероятно, он жил в Сама-рии и проповедовал в одном из ее святилищ; есть основания полагать, что он был священником. Религиозное состояние народа и богослужебная практика были ему хорошо известны. Но из того, что Осия говорит о пророках и священниках, можно заключить, что он принадлежал к тем людям, ко­торые осознали духовный кризис Израиля и не желали мириться с застоем и вырождением веры.

Осия смотрел на Синай как на верный ори­ентир в религиозной жизни народа. Он прове­рял Моисеевыми заповедями события своего вре­мени и должен был прийти к таким же печальным выводам, что и Амос. Однако Осия не стал лишь предсказателем мрачного конца, не был он похож и на надменного мудреца, который, подобно Ге­раклиту, бесстрастно судит о людских безумствах с высоты своего превосходства.

Осия временами готов кричать от терзающей его скорби; он охвачен горем, возмущением, стра­стной тоской по гармонии и миру.

Какие-то не совсем ясные для нас события в жизни Осии подготовили его душу к восприятию новых глубин богопознания.

Что же произошло с Осией? Он рассказы­вает о своей жизни довольно сбивчиво: в одном месте говорит, что женился на «блуднице», в дру­гом — о своей любви к неверной женщине. Вряд ли перед нами аллегория. По-видимому, и «блуд-ница», и «неверная жена» Осии — одно и то же реальное лицо.

Рис. 102

Сеятель

Для Сократа неудачный брак едва ли мог быть трагедией; и дело здесь не столько в лич­ном характере философа, сколько в том, что грек, как правило, не ждал от женщины духовной бли­зости и понимания.

Между тем в Израиле женщины не были безмолвными рабынями. Жены некоторых про­роков разделяли со своими мужьями их служе­ние. Поэтому нет ничего странного в том, что Осия искал в своей жене сочувствия и духовной бли­зости. Но вместо этого он нашел легкомыслие, равнодушие и грубость. Кажется, что на какое-то время между мужем и женой произошел полный разрыв. Согласно обычаю, Осия мог обратиться к суду, строго каравшему неверных жен, но лю­бовь не позволила ему сделать это; напротив, она в конце концов взяла верх над горечью измены, и Осия вернул жену в дом. Светлый эпилог Книги пророка Осии говорит о том, что сильное и чистое чувство победило после всех испытаний.

Нравственные страдания, через которые про­шел Осия, стали тем опытом для души, в резуль­тате которого раскрылся пророческий дар.

Для Осии религия — не столько долг или обязанность, сколько прежде всего любовь к Богу. У него, первого в Священном Писании, брак, лю­бовь мужа и жены становятся символом союза Бога с человеком. В браке есть и долг, и обязан­ности, но сущность его — в таинственном едине­нии двух существ. Такова и вера. В ее основе лежат не требования, а любовь: доверие, привязанность, неразрывные узы. Здесь Осия предвосхитил уже апостола Павла и Иоанна Бо­гослова.

Трагедия Израиля — в его измене любви Божией.

Но не только прямое отпадение в язычество составляет в глазах Осии измену народу Божия. Он видит ее в искажении самого почитания Ягве. В этом он целиком единодушен с Амосом, про­поведником религии Духа.

«Сделали себе литых кумиров, — ироничес­ки говорит пророк, — из своего серебра, по своим понятиям, изделие художника. Говорят им: прино­сите жертву! Человек, целуй тельцов!» (Ос 13:2).

Возмездие готовится руками самих грешни­ков, которые, «посеяв ветер, пожнут бурю» (Ос 8:7). Еще яснее, чем у Амоса, у Осии выражена мысль о том, что в самом отступничестве от Бога уже заложена кара. Не Бог-мститель явится с бичом для воздаяния, а сам грех обрушит его на преступника. Бог лишь создал такое положение вещей в мире, при котором наказание за грех неотвратимо.

Но в тот самый момент, когда приговор ка­жется уже готов, среди упреков, сетований и зло­вещих предсказаний неожиданно звучит голос Божий. И это уже не голос непреклонного Су­дии, а слова, исполненные бесконечной жалости и сострадания.

«Как предам Я тебя, Эфраим?

Отрекусь ли от тебя, Израиль?..

Повернулось во Мне сердце Мое,

Разгорелась во Мне жалость Моя».

(Ос 11:8)

Пророку, любовь которого преодолела все муки измены, явилась неугасимая любовь Божия. Он — возлюбленный. Он — всепрощающий:

«Он уязвил — и Он же исцелит,

Он ранил — Он же и перевяжет раны».

(Ос 6:1)

Отвергнутый и преданный людьми. Бог стра­дает. Вот непостижимая тайна, открывшаяся про­року Осии. Это страдание — боль неразделен­ной любви, оно свидетельствует о сокровенных узах, связующих творение и Творца.

Мы нужны Ему! Не чудо ли? В силах ли мы понять эту мысль?

«Божество не страдает, страдание есть при­знак несовершенства», — говорят в смущении фи­лософы. Нет, отвечает им пророк, есть Божествен­ное страдание. Бог страждет из-за нашего несовершенства.

Перед лицом страстей Господних преобра­жается человек. Уже не черви мы, попираемые ногами, не забытый островок мира, а дети Бо­жий, которых Неизреченный держит на руках, которых ОН с болью проводит через испыта­ния, чтобы обратить к раскаянию. Такими уви­дел людей Осия. Если Амос бросает грешни­ков в бездну ужаса, то Осия возносит кающихся к вратам Неба.

«Я — Бог, а не человек!» — говорит Ягве (Ос 1:9). Это звучит, как удар грома. Но при этом Непостижимый и Вечный, Он полон какой-то глубочайшей живой человечности. Он есть Правда, и поэтому — Судия, но Он же сострада­ет грешникам. Он же останавливает стрелы гне­ва; Его любовь сильнее закона воздаяния.

Пророк не только ясновидец любви, но и провозвестник свободы, которая раскрывается в том, что Всемогущий ждет обращения людей Своих.

В эпоху греческой тирании, основания Рима и ассирийских нашествий, в отблеске кровавого заката Израиля Осия, последний пророк Север- я ного царства, говорит о Боге, который есть Лю­бовь и ждет от человека ответной любви. И когда Сын Человеческий войдет под кровы отвержен­ных, презираемых и грешных, он напомнит закон­никам, кичившимся своим благочестием, эти вели­кие слова Осии: «Милосердия хочу Я, а не жертвы...» (Ос 6:6; ср. Мф 9:13; 12:7).

Рис. 103

Пророк Исайя. Г. Доре. Гравюра

Исайя и «бедняки Господни»

Иерусалим, 742—735 гг. до Р.Х.

Столб дыма над Храмом, зубчатые стены, опоясы­вающие крепость на холме; крутые выжженные солнцем склоны; волнистая цепь гор замыкает долину. Таким был Иерусалим за восемь веков до Рождества Христова. К тому времени он пережил долгую историю, а впереди его ожидала удивительная судьба. Здесь пересекутся пути многих народов и культур; в течение трех тыся­челетий его будут оспаривать друг у друга люди трех материков; к его святыням станут приходить исповедующие три мировые религии.

Город Давида и Христа, город Обетования и Евангелия, Иерусалим от самых своих истоков связан со Священной историей.

В атмосфере этого легендарного города и вырос первый великий пророк, проповедовавший в Иудее, — Исайя. Как Сократ — детище Афин, так и Исайя неотделим от Иерусалима, дух кото­рого ощущается во всех его проповедях, в его учении о святости Божией, об Остатке Израиля и о Мессии.

В биографии Исайи отражена в каком-то смысле история его родного города в ту эпоху. Исайя был призван на служение, когда ему было около тридцати лет, и с тех пор на протяжении почти полувека он оставался духовным отцом Иерусалима, советником царей, неподкупной со­вестью нации.

Исайя по праву должен быть признан одним из крупнейших писателей Израиля. Его моноло­ги дышат огромной эпической силой.

Когда мы обращаемся к Книге пророка Исайи в ее современном виде, то должны помнить, что это сборник речей, составленный его учениками. Не все в этом сборнике принадлежит самому про­року, часть написана его последователями. Для того чтобы выделить подлинные проповеди Исайи и расположить их в хронологическом порядке, по­требовалась работа нескольких поколений бого­словов. Для составителей древней антологии важ­но было прежде всего сохранить учение пророка и его школы. Между тем литературный анализ книги помог восстановить последовательность речей в связи с этапами духовного развития и биографией Исайи.

Исайя родился в Иерусалиме около 765 г. до Р.Х. и, по преданию, принадлежал к царскому роду. Даже если это легенда, во всяком случае, он, несомненно, был из аристократической семьи, и та роль, которую он играл в городе, указывает на его знатное происхождение,

Молодость Исайи совпала с годами сравни­тельного благополучия страны. Однако не в этом видел он знак благоволения Божия. Разделяя общую веру в избранность Сиона, он не связывал ее с ханаанскими легендами и народными поверия-ми. Храм в его глазах был местом особого Бого­явления, местом, где Господь открывается людям.

Однажды, когда Исайя молился в Храме, как бы зарница разорвала тьму, и открылось ему, что Сущий здесь, что Он воистину обитает среди Сво­его народа, идет рядом с человеком.

Что это было? Интуитивное чувство Все­вышнего? «Божественная тайна разлита во всем» — кто в минуты просветления хотя бы раз, хотя бы в слабой степени не ощутил этого?

С Исайей же произошло другое. Пророк пережил Богоприсутствие не как трепетное ка­сание незримого, но как реальную, явную почти до боли близость Иного, близость, вызывающую мистический ужас. Это было что-то очень мощ­ное и вместе с тем очень личное, пронизывающее, как пристальный взгляд, подлинное обнаружение Бога рядом с собой. Он, Ягве, шествующий над Синаем и морем, превыше облаков, ветров и звезд, непостижимым образом пребывает в этом суро­вом святилище среди лампад и золоченых херу­вимов, обитает в этом Доме и на этой горе, в этом святом граде.

«Я видел, — говорит Исайя, — Господа, си­дящего на престоле высоком и вознесенном, и края риз Его наполняли храм».

(Ис 6:1)

«Горе мне, я погиб! — пронеслось тогда в сознании Исайи, — ибо я — человек с нечисты­ми устами и среди народа с нечистыми устами живу, а глаза мои видели Царя Ягве Воинств...» (Ис 6:5). С детских лет его учили, что созерца­ние Сущего подобно вхождению в огонь.

Но вот через облака курений к Исайе приле­тел один из серафимов. В его руках угль от жер­твенника, которым он коснулся уст пророка, и все существо Исайи пронизал очистительный огонь.

«Кого пошлю Я? Кто пойдет для Нас?» — прозвучал в глубине голос. Исайя не колебался: «Вот я, пошли меня!» (Ис 6:8).

И тогда он услышал страшные слова о наро­де слепом и глухом, народе с черствым сердцем, который отвернулся от Бога. Пророк должен возвещать слепцам волю Ягве, но все будет тщет­но, ибо они не станут слушать. И все же Исайя обязан говорить. «Доколе, Господи?» — опеча­лился Исайя. Ответ звучал как приговор:

«Пока города не будут разрушены и опустеют,

дома останутся без жителей.

И земля не обратится в пустыню,

пока не удалит Ягве отсюда людей

и вся страна станет безлюдной...»

(Ис 6:11)

Хотя греховный человек и не в силах созер­цать Бога, но Исайя, очищенный, уже с сыновним дерзновением говорит: «Вот я, пошли меня!» Про­рок не тонет в Боге, но и не лежит перед ним распростертый ниц, он предстоит Ему и становит­ся соучастником Его деяний.

Явление в Храме было откровением свято­сти Божией. Бог свят — вот альфа и омега провозвестия Исайи, его символа веры.

В Упанишадах и у Платона мы тоже нахо­дим мысль о том, что Божество в своей сущности не может быть определено никаким земным по­нятием. У Исайи эта несоизмеримость Бога и мира выражена в слове «кадош», «святость». Но при этом Сущий не перестал быть для пророка Богом Живым. Он есть Личность, действующая в мире, хотя Лик Его и образ Его действий со­вершенно иные, нежели у людей. Человек может знать лишь Его волю, но самого Его познать он не в состоянии. И если возможен союз между Творцом и творением, то только потому, что Бог сам ищет его, начиная диалог с человеком. Уче­ние о «святости» напоминало о том, что тайна Божия «всецело иная». Оно предостерегало лю­дей от создания воображаемого Бога по своему образу и подобию.

Радость, рожденная посещением Божиим, ом­рачалась для Исайи сознанием несоответствия народа идеалу «святости». В применении к лю­дям «кадош», «святость» означала «посвященность Богу». Народ Ягве должен был принадле­жать Ему целиком и следовать Его путями. Но что же?

«Виноградник Ягве Саваофа — это дом Израилев,

и мужи иудейские — любимое насаждение Его.

Он ждал правосудия, а здесь — кровопролитие,

Он ждал праведности, а здесь — вопль».

(Ис 5:7)

Рис. 104

Видение пророка Исайи о разрушении Вавилона.

Г. Доре Гравюра

Если мы сравним проповедь Исайи с речами Амоса, то сразу бросится в глаза их существенное различие. Для Амоса День Ягве — это лишь тьма, разрушительный вихрь, Исайя же усматри­вает в нем и нечто другое. Обетования Божий не отменяются целиком: среди всеобщего разложе­ния и надвигающейся беды должен сохраниться святой Остаток Израилев. Именно в нем и осуществится все то, что предсказано некогда народу Божию. Ядром возрождения народа Бо­жия станут люди, верные «святости», люди, посвя­тившие себя небесному Царю.

В те годы все более явственно давало о себе знать религиозное направление, известное под на­званием «эбионим Ягве», «бедняки Господни». Именно в них мог видеть пророк тот святой Ос­таток, который будет спасен во время всех исто­рических потопов.

Пастушеский идеал с его простотой и свобо­дой отвергал узурпацию власти и обогащение. Угнетатель, вероотступник и «пожиратель бедных» нередко был представлен в одном лице.

Однако бедность, порожденную праздностью, Библия недвусмысленно осуждала (Притч 28:19). Неимущий, исполненный злобы, зависти и алчно­сти, не мог быть причислен к «беднякам Господ­ним», которые не считали свою бедность прокля­тием, а по-своему даже гордились ею.

Поборники истинного благочестия группиро­вались нередко вокруг Храма. Это были и «бед­няки Господни», и люди, которые называли себя «анавим». Слово это буквально переводится тоже как «нищие», но по смыслу означает «кроткие» и «смиренные».

Смысл слов «кротость» и «смирение» силь­но изменился от неправильного употребления и ложных ассоциаций; смирение легко отождеств­ляется теперь с ханжеской елейностью, низкопок­лонством, унизительной покорностью. Между тем смирение в библейской ветхозаветной и христи­анской традициях лучше всего может быть поня­то как духовная трезвость и доброта, противопо­ложные опьянению гордыней.

«Кроткие», как и «бедняки Господни», были замечательным явлением в духовной жизни дохри­стианского мира. Ведь то было время могущества Ассирии, время изощренной жестокости и орга­низованных массовых убийств. Если в XX в. тупое насилие и попрание человечности приобре­тает небывалый размах, то чувство нравственного возмущения, которое вызывают любые акты бесче­ловечности, отличает нашу эпоху от прошлых веков.

Рис. 105

Господь поражает Левиафана. Г. Доре. Гравюра

Иное дело — эпоха пророков. Анналы тех времен с эпическим спокойствием повествуют о гнусных надругательствах над человеком. Но именно в то время и пробудились в мире силы добра. В эпоху Ветхого Завета к созидателям Царства Божия принадлежали анавим и эбио-ним, в которых Исайя усмотрел святой Остаток Израиля.

Слова «анавим» и «эбионим» и в евангельс­кие дни будут обозначать тех, кто сознательно вступил на путь добра и нестяжания, и именно поэтому через восемь веков после Исайи в Своей Нагорной проповеди Христос прежде всего об­ратился к «нищим», «кротким», гонимым и ищу­щим правды; и о Себе Он скажет: «научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф 11:29).

Слово о Мессии

Иерусалим и Самария, 736—727 гг. до Р.Х.

Мысль о спасении и потребность в нем могли появиться только на определенном этапе духов­ной истории, когда люди пришли к убеждению, что Вселенная не есть лучший из миров. Именно тогда возникли учения, предлагавшие, каждое на свой лад, способы освободиться от фатальной вла­сти зла: от страдания, бессмыслицы и смерти.

В Израиле тоже жила мысль о спасении. Но для еврейских пророков спасение было не политической утопией и не отказом от мира, а означало жизнь с Богом. Они говорили о спасе­нии только потому, что верили в пришествие са­мого Бога в мир.

Грядущее всегда было путеводной звездой для людей Ветхого Завета. Пророк Нафан пред­рек вечное царство Мессии из дома Давидова; но так как вечность присуща только Богу, это Цар­ство и явится Царством Божиим.

Кого в те времена израильтяне называли мес­сией? «Мессия», или правильнее «машиах» (по-гречески «Христос»), означает «помазанник», то есть человек, посвященный Духом Господним на служение. Так именовали пророков, священников, но главным образом — царей.

При совершении обряда помазания употреб­ляется елей, масло оливы. Как огонь был симво­лом духовной мощи, а вода — знаком очищения, так елей знаменовал сохранение. Елей, возлитый на избранника, означал постоянное пребывание на нем Божественного посвящения. Его совер­шали во время торжественной коронации, поэто­му в сущности каждый иерусалимский монарх был «мессией». Однако пророчество указывало на Мессию необыкновенного, Того, Который некогда воцарится в нерушимом Царстве, одес­ную Ягве.

«Ибо из Сиона выйдет Учение и Слово Ягве — из Иерусалима.

И Он будет судить между племенами, говорить ко многим народам;

И они перекуют мечи свои на плуги и копья свои на серпы.

Не поднимет меча народ на народ, и не будет больше учиться войне».

(Ис 2:3-4)

Эти слова о «мече и орале» (плуге) нередко повторяют и в наши дни, с той лишь разницей, что начало пророчества опускается. Между тем биб­лейский поэт не отделял желанный конец крово­пролитий от духовного возрождения мира. Про­рочество говорит о том, что зло может быть побеждено только тогда, когда люди примут Уче­ние и Слово Господне.

Это было особенно необходимо в те дни, ибо период относительного спокойствия кончился и Иудея вступила в полосу войн. Две великие дер­жавы — Ассирия и Египет — готовились к ре­шительной схватке, причем перевес был явно на ассирийской стороне. Перед обоими еврейскими царствами стояла трудная задача: определить свою позицию, пребывая между молотом и наковаль­ней.

Именно в этот критический час пророк Исайя сделал попытку повлиять на царя Ахаза. В при­сутствии всех окружающих он торжественно про­возгласил явление «знака от Ягве», указывающе­го на неприкосновенность святого града.

«Слушайте! Дом Давидов! Мало Вам испы­тывать людей, что вы испытываете Бога моего? И все же даст Сам Господь вам знак: вот некая Жена зачнет, и родит Сына, и даст ему имя Эмма­нуил ("С нами Бог"). Маслом и медом будет он питаться, пока не научится отвергать злое и изби­рать доброе. Но прежде чем отрок научится от­вергать злое и избирать доброе, будет опустошена земля...» (Ис 7:13-16).

Пророк требовал от царя подвига во имя веры. Но помощь ассирийцев была поставлена выше помощи Ягве. Царь иудейский, не уповая на Гос­пода, доверился монарху великой державы.

Большинство иудейских царей мало походи­ло на идеального Помазанника. Рождение мла­денца, которого нарекут «С нами Бог», знамено­вало не только спасение Сиона от врагов, но и наступление в будущем Царства Божия.

Итак, венец спасения — Божие Царство, вла­ститель его — Мессия-Христос. Тема эта сначала входит в Ветхий Завет робко и неуверенно, но постепенно слышится все громче, захватывает все большее пространство и наконец становится ве­дущей в уповании Израиля. Мессия-Личность... Помазанник, Который восстановит мир между Творцом и людьми.

Самария и Сион 715-688 гг. до Р.Х.

В 715 г. умер царь Ахаз, и его сын Езекия, кото­рому тогда было уже около двадцати пяти лет, наследовал ему.

Новый царь с первых дней правления связал политику с идеями «партии реформ». Есть все основания считать, что Исайя сразу же стал близ­ким к царю человеком и вдохновил его на прове­дение религиозных преобразований.

Согласно Библии, Езекия в первый же год своего правления объявил о всенародном и тор­жественном праздновании Пасхи в городе Дави­да. До сих пор она не была связана с Иерусали­мом. Семьи в каждом городе и селении устраивали в этот день священную трапезу, установленную со времен Исхода. С этим торжеством издавна со­единяли праздник Опресноков, когда выпекали пресный хлеб перед уборкой ячменя. Этим праз­дникам — пастушескому и земледельческому — Езекия хотел придать характер Сионского тор­жества. Как воспоминание об избавлении от раб­ства Пасха должна была отныне стать днем про­славления свободы, днем благодарственных молитв в Доме Господнем. Под влиянием Исайи царь стремился также пробудить в народе дух покая­ния. Объявляя свою волю перед собранием свя­щенников, Езекия сказал: «Над отцами нашими тяготел гнев Ягве, и вот теперь я хочу заключить Завет с Богом, чтобы Он отвратил от нас Свой гнев». Таким образом, возвращение к чистоте древней веры стало главным девизом преобразо­ваний.

Езекия энергично содействовал религиозно­му просвещению. При нем был расширен штат писцов, занявшихся приведением в порядок свя­щенных книг. Писцы Иерусалима, именовавшие­ся «слугами Езекии», собрали речи пророков, предсказывавших падение Самарии, составили новую Священную историю, соединив два ее вариан­та — северный и южный. Они выпустили сбор­ник изречений «Мудрости». Этот сборник, при­писываемый Соломону, знаменовал появление нового жанра в библейской литературе. И не случайно возник он в годы мира и развития про­светительства. В Книге Притчей мы не найдем ни проповеднического пафоса, ни бурных обличе­нии, ни мучительных борений души. Вся она — земная, уравновешенная, спокойная; в книге на­мечен не просто правильный путь жизни, но та­кой, который был бы в согласии с волей Творца. Поэтому этика Притчей совпадает с нравствен­ным идеалом пророков.

Не более двух лет продолжался спокойный и плодотворный период. Влияние Исайи было па­рализовано людьми, сорвавшими дело реформ. Ассирийцы уже десять лет не тревожили Палес­тину, и Исайя пытался любой ценой предотвра­тить участие Иудеи в готовящейся войне. Но он был отстранен, его советов не спрашивали. В Иерусалиме полным ходом шла подготовка к войне, конец которой оказался плачевен: Езекия и его союзники не только не одолели Ассирию, но потерпели полное поражение. Страна была разорена, тысячи людей угнаны на чужбину. При­ходилось признать, что прав был Исайя.

И когда, вероятно около 688 г. до Р.Х., ас­сирийский царь Синаххериб (Сеннахирим) вто­рично вторгся в Иудею, Езекии рассчитывать было не на что. Но именно тогда, когда исчезли все земные шансы на спасение, в Исайе произошла внезапная перемена: он стал вестником надежды и утешителем народа; он был отныне уверен, он знал, что нечестивому врагу не дано сокрушить Остаток Израилев.

Рис. 106

Поражение Синаххериба по молитве Езекии. Ю. Карольсфельд. Гравюра

Тайна и доныне окутывает дальнейшие со­бытия похода Синаххериба. Мы знаем лишь одно: какие-то загадочные обстоятельства разрушили все планы завоевателя.

При раскопках Лахиша была обнаружена огромная братская могила. В ней лежали беспо­рядочно сваленные останки более чем полутора тысяч людей.

Представляется наиболее вероятным, что на армию Синаххериба обрушился противник, перед которым он был бессилен, — эпидемия. Синах­хериб больше не возвращался в Иудею.

Спасение Иерусалима подняло как никогда авторитет Исайи. Его школа стала одной из влия­тельнейших в городе. Казалось, все испытания позади и Израиль окончательно вышел на верный путь. Но прозорливый пророк знал, что это не так.

Рис. 107

Поражение войск Синаххериба. Г. Доре. Гравюра

Роду Давидову суждено пасть и возродиться. Лишь малый обрубок, пенек, останется от некогда мощного ствола. Это будет пределом унижения народа и царского дома, но в корнях Бог все же оставит жизнь, и в один прекрасный день из полу­мертвого пня выйдет Нецер, молодая весенняя поросль.

Исайя, как и прежде, не называет Мессию царем, ибо в его пришествии окончательно будет явлено, что единственный Царь — это Господь. Все, чем прославится Нецер, придет непосредствен­но от Ягве. И мудрость, и богопознание, и благо­честие — все это деяния Духа. И сам Помазан­ник будет действовать силой духовной.

Заключительные стихи величественного гимна, лебединой песни Исайи, не оставляют сомнения в том, что для пророка мессианская эра означает уже не просто свободу и справедливость. Она принесет мир не только как прекращение войн и борьбы, но мир в его глубочайшем, священном смысле.

Библейское слово «шалом» (мир) означает полноту жизни.

«И младенец будет играть у гнезда гадюки, и в нору аспида дитя вложит руку.

Не будут больше творить зла и бесчестия на святой Горе Моей,

Ибо земля наполнится познанием Ягве, как море наполнено водою».

(Ис 11:8-9)

Нередко можно слышать снисходительное замечание, будто Исайя со своей верой в гряду­щее «в наивной форме» предвосхитил современные идеи социальной справедливости. История европейской культуры доказывает, что эти идеи находятся в прямой связи с Библией.

Пророки, жившие в эпоху духовных и соци­альных катаклизмов, накануне гибели их отече­ства, перед лицом торжествующей тирании, узре­ли Царство Божие. Их проповедь была безумием в глазах мира, даже самих пророков поражала открывшаяся им тайна.

Языческая реакция. Сокровенная Тора

Ниневия — Иерусалим, 687—640 гг. до Р.Х.

Вера, построенная только на чуде, по существу перестает быть истинной верой. Знамение как бы несет посягательство на свободу человека и при­нудительно навязывает ему спасение.

После ухода ассирийцев современники Исайи, вероятно, прониклись надеждой, что Ягве даст на­конец последний бой Ассуру. Но скоро им стало ясно, что ангел Господень не довел расправу до конца, скорее наоборот: мало того, что Синаххериб на несколько лет пережил Езекию, но и царство­вание его сына Асаргаддона стало апогеем могу­щества Ниневии.

В Иудее возобладали сторонники проасси-рийского курса. Наметился возврат к политике Ахаза. В кругах иудейской знати большое рас­пространение в то время получил культ астраль­ных' богов.

В Иерусалиме быстро расплодились всякого рода заклинатели, маги и знахари. Но самым страшным был возврат к культу Молоха. В до­лине Генном (Геенне) у юго-западной стены Иерусалима были поставлены жертвенники, на которых все чаще стали совершать чудовищный обряд детоубийства.

Язычество справляло свою последнюю, но самую бурную вакханалию на Святой Земле.

Пророк Исайя не дожил до этих мрачных дней отступничества.

Вместе с религиозными реформами были от­вергнуты и социальные требования пророков. Без­законие и произвол воцарились в стране.

Тем временем в Иерусалиме стала возрож­даться религиозная оппозиция. В дни гонений те, кто остался верным Богу, искали в преданиях Моисеева времени руководства и поддержки.

Сформировавшаяся в бурные критические годы и написанная от лица Моисея Тора, или Пятикнижие (первые пять книг Библии), прони­зана духом борьбы. О единстве Божием и верно­сти Творцу в ней сказано так, как говорят лишь перед лицом опасности, угрожающей вере.

______________________________________________________

¹ Астральные боги — различные олицетворения сти­хийных (космических) сил; поклонение астральным богам есть нарушение Завета, ибо поклоняться следует не тварям (сколь бы возвышенны и могущественны они ни были), а Творцу.

Возрождение пророчества.

Призвание Иеремии

Иерусалим, 640—622 гг. до Р.Х.

Дело пророков, долгое время казавшееся погибшим, в этот тревожный час начало возрождаться. Пер­вым выступил пророк Софония, знатный иеруса-лимлянин из школы Исайи. Во время богослуже­ния в Храме, где полагалось славить Бога и царя, он возвестил, что чаша беззаконий переполнена.

Это те самые слова, которые и доныне потря­сают слушателей латинского гимна «День гнева»:

«День тот есть День гнева,

День скорби и тесноты,

День ужаса и опустошения,

День тьмы и мрака,

День тучи и мглы,

День трубы и боевого клича

против крепостей и высоких башен.

И стесню Я людей,

и они будут ходить, как слепые,

за то, что совершили против Ягве».

(Соф 1:15)

Ослабление Ниневии и проповеди Софонии произвели глубокое впечатление на молодого царя Иосию. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он впервые всенародно объявил, что отвергает иноземные культы и будет отныне следовать вере своего праотца Давида.

Борьба за духовное возрождение шла рука об руку с борьбой за независимость и объедине­ние страны. Казалось, рассвет Израиля, которого уже отчаялись ждать, наконец наступает.

Только один человек в Иерусалиме не раз­делял общей радости и надежды. Это был Иере-мия, сын Хилкии, молодой левит из Анатота.

Подобно тому как у смертного одра Северно­го царства Израиля стоял великий пророк Осия, так и фигура Иеремии скорбным силуэтом сим­волизирует конец Иудейского царства. Свидете­лю его последнего взлета в годы Иосии, очевидцу Иерусалимской трагедии, Иеремии, суждено было присутствовать при агонии страны и покинуть ее вместе со своим народом. Хотя он и не обладал призванием вождя, как Моисей или Илия, не был великим поэтом и основателем школы, как Исайя, тем не менее он оставил неизгладимый след в ветхозаветном религиозном сознании. Не слу­чайно о его жизни и личности Библия говорит больше, чем о других пророках. Но если бы мы захотели искать у него каких-то новых доктрин, то нас ждало бы разочарование: почти все, чему учил Иеремия, было уже сказано его предше­ственниками. Однако при внимательном чтении его книги нетрудно уловить одну важную черту, которая объясняет тайну его влияния: от главы к главе в ней все яснее вырисовывается яркая ин­дивидуальность автора.

Иеремия — посланник, сохраняющий за со­бой право особого мнения о том, что ему велено возвещать. Дальше любого пророка отстоит Иере­мия от восточного мистицизма с его растворени­ем личности в экстазе.

Мы находим в нем человека, который познал тайну непосредственной живой беседы с Богом.

Неприступный Царь Славы, явившийся Исайе, грозный Судья, вещавший устами Амоса и Софонии, в судьбе Иеремии приближается к человеку, преодолевая дистанцию, открывая Свой живой Лик.

Робость и колебания овладели Иеремией, когда он понял, какой трудный подвиг возлагается на него: он не мог не сочувствовать решению царя Иосии покончить с язычеством в стране, но при этом ясно видел, сколь поверхностным оставалось «обращение» масс.

Рис. 108

Пророк Иеремия. Микеланджело. Фрагмент росписи. 1511 г.

«Удивительное и страшное делается в этой стране, — говорит Иеремия, — пророки пророчест­вуют ложь, священники господствуют с их помощью, а народ Мой любит все это» (Иер 5:30—31).

Иеремия не был демагогом и не умел льстить народу. Во имя Израиля он начал борьбу с са­мим Израилем и не замалчивал его грехи, потому что хотел спасти его. Патриоты возмущались его речами, предпочитая слушать тех пророков, кото­рые от имени Ягве сулили им новые победы. Между тем Иеремия больше, чем какой-либо из пророков, любил свой несчастный народ и много­страдальную землю. Такая же суровая любовь позволила Данте назвать Италию рабой и домом разврата.

После ряда неудач Иеремия понял, что его призывы бесполезны, и вернулся в родной городок без всякой надежды на подлинное возрожде­ние Израиля. Но вскоре в Иерусалиме произошло событие, которое, казалось, могло поколебать его пессимизм.

Иерусалимская реформа

Иудея и Израиль, 622—609 гг. до Р.Х.

Царю Иосии шел двадцать шестой год, он был молод, смел, энергичен и почти освободился от опеки старых сановников. При дворе образовал­ся тесный круг поборников реформ.

Царь замыслил осуществить капитальную ре­ставрацию Иерусалимского храма; во время этой реставрации там была найдена книга Торы.

Через несколько дней после находки глаша­таи объявили в Иерусалиме, что царь созывает народ в Храм. Поднявшись на возвышение, Иосия громогласно объявил, что в Храме найдена свя­щенная книга Торы, в которой Бог возвещает свой Завет Израилю. Царь велел подать ему сви­ток и стал читать.

Это был знаменательный час в истории Из­раиля. Рожденный не как нация, а как община верных, народ Божий возвращался теперь к свое­му истоку. Здесь, перед вратами Храма, после дол­гих лет забвения и отступничества вновь обозна­чилась его особая судьба; здесь из национального племенного единства возникало единство иное, ду­ховное, которого чаяли пророки и которое шесть веков спустя будет утверждено на этой самой земле и в этом святом граде.

До нас не дошли сведения о событиях, кото­рыми были наполнены тринадцать лет, прошед­шие между находкой Торы и смертью Иосии. Все это время усилия реформаторов, вероятно, не ослабевали. Дух социальной справедливости, ко­торым Тора была проникнута, становится отныне идеалом Иудейского царства. Впервые в исто­рии государство приняло столь человечные зако­ны, защищавшие интересы беднейших слоев на­селения. Напомним, что в том самом году, когда была обнародована Тора, в Афинах ввели зако­ны Драконта¹ , отличавшиеся небывалой жестоко­стью, о которых сами греки говорили, что они написаны не чернилами, а кровью.

Неудивительно, что эти новшества привели Израиль к быстрому расцвету. И все же Иеремия не стал энтузиастом иудейской реформы. Веро­ятно, он вообще невысоко ценил внешние пере­мены в культе и введение новых законов. Труд­ность его положения заключалась в том, что он не мог быть противником нововведений, но, как че­ловек тонкий и проницательный, видел их слабые стороны и не очень верил в их результаты.

Для пророков самым главным было «богопознание» в целом. Их религиозный идеал мож­но, пожалуй, сравнить с девизом блаженного Ав­густина: «Люби Бога и поступай как знаешь». Иными словами, образ жизни должен как бы сам собой вытекать из веры.

Но далеко не для всякого человека пригоден такой путь, и порой он может таить в себе даже опасность своего рода морального релятивизма² . Поэтому священникам необходимо было создать свою Тору; она была записана, вероятно, в эпоху Иосии. Это так называемый «Закон Святости», охватывающий 17—26 главы книги Левит.

Так же, как Книга Завета и Второзаконие, Закон Святости представляет собой нечто вроде расширенного толкования Моисеева Декалога. Главная мысль кодекса созвучна пророку Исайе:

Ягве — свят, Он бесконечно возвышается над миром. Но поэтому и все, посвященное Ему: жер­тва, город, народ, — должно отделиться от мира, стать сакральным, чистым, достойным Бога. Живя среди мира, народ Божий должен ощущать себя «святым», т.е. принадлежащим Богу и отгоро­женным от языческого мира.

Духовная община не сможет укрепляться и возрастать, если не сумеет в чем-то обособиться от мира, в чем-то найти свой путь, свой образ жизни. Для этой цели священники старались ок­ружить всю жизнь израильтян системой норм, ко­торая делала бы ее в корне отличной от жизни язычника.

Наиболее строго Закон судит о трех видах преступлений: идолопоклонстве, суевериях и гре­хах плоти. Это вполне понятно и в плане исто­рическом, и по существу.

В те годы мировые события тоже могли пред­ставляться как знак близости мессианской эры. Мидийский царь в союзе с Вавилоном начал кам­панию против Ассирии. Никогда еще не обру­шивался на ассирийцев столь сокрушительный удар. Ненависть к империи была столь велика, что она вряд ли могла рассчитывать на серьезную поддержку.

Рис. 109

Плач Иеремии. Ю. Карольсфельд. Гравюра

Даже язычники усматривали в судьбе Асси­рии кару за ее преступления. Катарсис истори­ческого воздаяния явился как бы благой вестью для тех, кто в мучительном недоумении смотрел на разгул грубой силы.

Крах Ассирии открывал перед египетским фараоном возможность восстановить контроль Египта над сирийскими областями.

Осенью 609 г. до Р.Х. египетская армия выступила на север. Когда царь Иосия получил сообщение о том, что египтяне идут по его земле, он немедленно велел собрать войско, чтобы пре­градить путь фараону.

Это была ошибка: иудейский царь не рассчи­тал своих сил, противопоставив их огромной, хо­рошо обученной армии. К тому же исход битвы был предрешен с самого начала: при первых же выстрелах египетских лучников Иосия, стоявший впереди на колеснице, был тяжело ранен. Ли­шенное своего вождя иудейское войско в беспо­рядке отступило. Истекающий кровью Иосия был доставлен в столицу и вскоре умер. Вся страна оцепенела в горе.

Пророк Иеремия написал траурную элегию на смерть царя-реформатора. Он любил Иосию, но к таком исходу дела был готов, ибо не верил в скорое прощение Израиля, считая, что только горь­кая чаша разочарований, разрыв с патриотичес­кими иллюзиями принесут Израилю исцеление от духовных недугов.

_________________________________________________________

' Русское словосочетание «драконовский закон» (или «драконовские меры») сохраняет имя этого законодателя.

² Моральный релятивизм — отрицание абсолютных, незыблемых моральных норм.

Иеремия против Иерусалима

Иудея, 609-597 гг. до Р.Х.

В эти годы патриотизм, обезоруженный круше­нием политических надежд, стал вырождаться в болезненный национализм. Как это нередко бы­вает, бедствия подогревали национальное чувство народа.

Исподволь стали возрождаться старые язы­ческие обряды. Кое-где крестьяне вновь старались умилостивить ваалов, опасаясь засухи, а жен­щины отыскивали заброшенные амулеты Астарты.

Рис. 110

Пророк Иеремия. Г. Доре. Гравюра

Впрочем, это были уже, скорее, тени прошлого, которые не могли изменить общей картины на­божности и спокойствия. В стране царил мир. Египетское иго не было слишком тяжелым, оно ограничивалось взиманием подати.

И тогда-то Иеремия вновь был призван вы­ступить против Иерусалима. Как и прежде, не без колебаний решился он возобновить борьбу со своим народом. Внутренний голос не давал ему покоя, пока он не согласился идти и говорить. Иеремия вынужден был сказать людям самое страшное и непонятное для них. От его слов почва должна была уйти из-под ног любого набожного иудея: пророк объявил войну двум последним кумирам — идее национального превосходства и слепой вере в народную святыню. Одним из первых среди учителей человечества Иеремия возвестил чисто духовную религию, которая, признавая символы, храмы, обряды, по существу стоит выше их. Про­року надо было показать, что стены Храма и камни алтаря не имеют ценности сами по себе. Он го­товился развеять миф о нерушимости Дома Ягве, чтобы напомнить о богопознании, заслоненном вне­шними проявлениями культа.

Особенно оскорбили слова Иеремии служи­телей храма. «Смерть ему!» — кричали они; толпа росла, угрожая пророку расправой.

С этого времени создалось странное на пер­вый взгляд положение: защитниками Иеремии стали светские люди, а пророки и духовенство превратились в его смертных врагов.

Мрачные мысли посещали Иеремию в эти дни, он в который раз убеждался, что все его уси­лия разбиваются о глухую преграду.

Выступая против священников и власть иму­щих, Иеремия не замалчивал и грехов простого народа. В нем он видел источник постоянного возвращения к язычеству. Многие из «людей земли», которые еще недавно своими руками раз­бивали фетиши и выбрасывали домашних бож­ков, теперь мучились суеверным страхом и чув­ством вины. Комета или любое иное необычное явление пугали людей.

В конце концов Иеремия настроил против себя все сословия, но действовать иначе он не мог. «Сострадательнейший из всех пророков», как называл его св. Григорий Богослов, он хотел бы жить в мире со всеми, однако Бог требовал от него иного. «Горе мне, мать моя, — восклицал он, — что ты родила меня человеком, спорящим со всею землею. Все проклинают меня» (Иер 15:10; ср. 20:14).

И вот, наконец, Иеремия выступил с прямыми обличениями царя Иоакима.

«Не будут оплакивать его, говоря:

"О брат мой! О брат мой!"

Не будут оплакивать его:

"О государь! О владыка!"

Ослиным погребением будет погребен он,

вытащат его и бросят далеко

за ворота Иерусалимские».

(Иер 22:18-19)

Легко догадаться, в какую ярость привело это пророчество царя. Быть может, пророку удалось вовремя скрыться, а дальнейшие события отвлек­ли внимание Иоакима. Словом, Иоаким не ре­шился казнить Иеремию, но запретил пророку выступать в Храме с речами и вообще покидать свой дом.

В это время на царя обрушились новые тре­воги и заботы. Иудея была слишком слаба, что­бы претендовать на полную самостоятельность, и нужно было решать, к какой из борющихся великих держав — Египту или Вавилону — примкнуть. Египет находился на грани полного разгрома.

Для Иудеи самым естественным шагом было бы встать под эгиду Вавилона, и Иеремия объявил, что это ее единственный путь к миру.

В январе 597 г. до Р.Х. регулярные войска халдеев стояли уже под Иерусалимом, и в их стан прибыл сам царь Вавилона Навуходоносор. Иере­мия настойчиво призывал иудейского царя ско­рее просить мира.

Рис. 111

Пророк Иезекииль. Икона. Конец XV в.

16 марта ворота Иерусалима открылись, и из них вышла процессия, состоявшая из царя, царицы и высших сановников Иудеи. Одетые в траур­ные одеяния, они вступили в халдейский лагерь. Навуходоносор принял их сурово, как изменни­ков, но никого не казнил. Он пощадил Иудейс­кое царство, однако во избежание мятежа велел переселить в Вавилонию большинство военачаль­ников, гарнизон города, строителей, оружейных мастеров, а также почти всю знать и богатых людей. Таким образом Навуходоносор надеялся искоренить проегипетскую партию.

Иеремия знал, что среди высланных было немало людей, которые верили ему и сочувство­вали его делу, таких, как, например, молодой священник Иезекииль. Пророку хотелось как-то поддержать их, укрепить и направить на верный путь.

Рис. 112

Пророк Иезекииль. Г. Доре. Гравюра

Иеремия убеждал своих соотечественников не отчаиваться, держаться стойко и не строить иллюзий: плен будет долгим, как человеческая жизнь, он кончится лишь через семьдесят лет. Все это время иудеи должны жить верой в грядущее освобождение, очищать свою душу покаянием и искупать богоотступничество. И лишь после это­го Ягве снова вернет людей своих.

Иеремия оказался прав. Именно люди, со­ставляющие первую партию переселенцев, про­шедшие через испытания и сохранившие веру, за­ложили фундамент возрождения Израиля.

Небесная колесница. Иезекииль

Вавилон, 597-590 гг. до Р.Х.

Перед иудейскими поселенцами в Вавилоне сто­яла трудная задача: оставаться верными своей религии, не имея религиозного центра. Они остро нуждались в вожде и духовном руководителе. Таким наставником стал для них Иезекииль.

Лишенный Храма священник, чья деятель­ность в ссылке поневоле ограничивалась тесными рамками общин переселенцев, Иезекииль, в отли­чие от Иеремии и Исайи, был скорее собеседни­ком и писателем, нежели народным трибуном.

Что прежде всего заботило Иеремию и дру­гих пророков, живших в Иудее? Они стремились преодолеть остатки ханаанских суеверий и со­хранить внешний мир ради углубления церков­ных реформ. Вавилон в глазах Иеремии был «бичом Божиим», заявляющим о себе лишь гру­бой силой. Иезекииль же жил бок о бок с этим огромным центром цивилизации, которая уже сама по себе требовала осмысления.

В пятый день летнего месяца таммуза в 592 г. до Р.Х. обитатели поселка Тель-Абиб увидели священника Иезекииля, потрясенного, изменившегося в лице. Долгое время он оста­вался немым. К старейшинам, собравшимся к нему услышать волю Божию, он обратился с помощью знаков. Но вот однажды его уста снова открылись, и он поведал старейшинам о необыкновенных видениях, посещавших его все это время.

В Ветхом Завете до Иезекииля только Мо­исей и Исайя были причастны к созерцанию Славы Господней в ее непереносимом для смер­тного величии. Но если тогда она являла себя на Горе Божией и в Доме Божием, то теперь она предстала пророку видением колесницы на рав­нинах языческой Халдеи. Это должно было оз­начать, что для нее нет границ; несущие ее херу­вимы обращены ко всем странам света, она абсолютно свободна и не привязана ни к какой земле. Пребывание ее на Сионе было лишь осо­бой милостью Божией.

О другом видении Иезекииль рассказал вскоре после того, как оно посетило его (Иез 8—11). Перед Иезекиилем выросла огненная фигура, которая подняла его в воздух. И вот он уже пере­несен в Иерусалим, к северным воротам Храма. Но это был не видимый город, столица Иудеи, а, скорее, Иерусалим сокровенный. «И вот там — Слава Бога Израилева, подобная той, которую я видел на равнине». А повсюду, как в Вавилоне, возвышались идолы; в каком-то странном сек­ретном зале вожди народа кадили фрескам, изоб­ражавшим звероподобных богов Востока.

И тогда Слава Господня сошла с колесницы и стала у порога Храма, а по городу пошли губители, поражая отступников. Один из них брал раска­ленные угли из Меркабы, небесного Ковчега, и пригоршнями бросал их на город. Когда все было кончено, херувимы простерли свои крылья, офаны — колеса, полные живых глаз, пришли в движение.

Слава, уносимая живой колесницей, покидала оскверненное грехом место.

Рис. 113

Пророк Иезекииль.

Микеланджело. Фрагмент росписи. 1511 г.

Рис. 114

Страшные видения пророка Иезекииля. Г. Доре. Гравюра

Это было страшное зрелище: исчезало то, что со времен Моисея было упованием Израиля, раз­рывался Завет, закрывались врата, дом оставался пуст. «Господи Боже, — возмолился пророк, — неужели Ты хочешь истребить Остаток Израилев?» Ведь не все изменили, ведь покаялись мно­гие!

Итак, отныне путь Израиля, указанный через пророка, — это путь странствующей Церкви, ко­торая следует за незримой колесницей Божией. Она должна осознать свое прошлое, должна по­мнить, что от нее самой зависит — быть ли с Богом или удалиться от Него.

И Иезекииль, и Иеремия — оба, таким обра­зом, прониклись мыслью, что временным очагом Израиля становится Халдея. Они были уверены, что дни Иерусалима сочтены. События в скором времени оправдали их предвидения.

Крушение

Иерусалим, 588—587 гг. до Р.Х.

В этот период временной передышки, когда ожи­вились надежды на благополучное окончание вновь вспыхнувшего противоборства Вавилону, на ро­дине Иеремии, в городке Анатоте, началась рас­продажа земельных участков; владельцы, вероят­но, хотели покинуть опасные места. Родные предложили Иеремии выкупить часть земли, ко­торую он мог приобрести по праву родства. Пользуясь тем, что в окрестностях Иерусалима стало спокойнее, престарелый пророк решил от­правиться в путь. Однако в воротах он был за­держан стражей. Начальник караула, принадле­жавший к военной партии, обвинил Иеремию в желании перейти в стан противника (в город про­сочились слухи, что снова приближаются халдеи). Он был жестоко избит и брошен в подвал дома Ионатана, царского писца.

Неизвестно, сколько дней пробыл пророк в заключении, но за это время положение в городе круто изменилось. После первого же столкнове­ния халдеи вынудили отступить войско фараона и снова блокировали Иерусалим. На этот раз жи­телям города ждать помощи было неоткуда...

Над подземельем, где в смертных муках то­мился пророк, уже начиналась агония Иерусали­ма. Проходили месяцы, у осажденных стала ощу­щаться нехватка продовольствия; халдеи готовились к решительному штурму.

Как-то ночью, возможно, по совету одного из друзей Иеремии, пророка привели во дворец. «Нет ли слова от Ягве?» — спросил его царь. Он окон­чательно убедился, что предсказания Иеремии ис­полняются. Узник был изнурен заточением, обесси­лен душевной борьбой, но, когда от него потребовалось свидетельство, он призвал всю свою твердость и сказал лишь то, что знал как истину: «Ты будешь предан в руки царя вавилонского». Царь приказал оставить Иеремию в караульном помещении при дворе. Узник стал пользоваться относительной сво­бодой и постепенно приходил в себя.

И тогда-то в душе пророка пробудились но­вые силы и совершился перелом. Четверть века говорил он только о бездне, в которую падает Иудея, теперь же, когда стало уже видно дно этой бездны, пророк впервые заговорил о спасении. Он даже подтвердил свои надежды определен­ными действиями. При посещении родственни­ков, к изумлению всех, он пожелал заключить формальный договор о покупке земли.

Пророк во всеуслышание объяснил свой по­ступок: «Так говорит Ягве Саваоф, Бог Израи-лев: дома, и поля, и виноградники снова будут по­купать в этой земле».

Вероятно, к этому времени относится и про­рочество Иеремии об «Отрасли Давидовой» — Мессии. «Вот наступят дни, — сказал Ягве, — когда Я восстановлю для Давида праведную Отрасль, и он воцарится как царь, и будет посту­пать мудро, и будет производить суд и правду на земле. В дни его Иуда спасется, и Израиль будет жить безопасно» (Иер 23:5—6).

Много месяцев стояли халдеи под Иерусали­мом. Царь решился на последнее средство: под покровом ночи со всей семьей и оставшимся гар­низоном он незаметно вышел через восточные ворота, находившиеся у дворцового сада. Однако бесшумно миновать вражеские цепи им не уда­лось: бегство было замечено, и за ними устреми­лась погоня. Теперь Иерусалим стоял открытый для врагов. Вавилонские войска двинулись по улицам города...

15 августа 587 г. до Р.Х. халдейские солда­ты закончили разрушение городских стен. Кед­ровый дворец и все крупные здания Иерусалима были преданы огню. Храм подвергся полному разгрому. Дом Ягве солдаты подожгли. В огне погибла и древняя святыня Израиля — Ковчег.

И на развалинах живет надежда

Иудея — Египет. 587-580 гг. до Р.Х.

Бедствие пробудило религиозную совесть людей: они каялись в своих грехах, давали обеты Богу, сокрушались о том, что слушали голоса ложных пророков, нарушали уставы Торы. А колонны пленных все уходили одна за другой.

Эти люди, лишившиеся дома, были подавлены и озлоблены. У большинства из них родные либо погибли, либо были угнаны. Они решительно не могли понять, как это могло случиться, что Ягве допустил гибель Храма и Иерусалима.

Через несколько дней иудеи разбили лагерь на египетской территории близ города Тафнэ. Как раз в этом самом месте шесть веков назад устроил первую стоянку Моисей после Исхода. И вот превратности судьбы снова забросили злополуч­ных скитальцев в землю Мицраим.

Израиль и его религия, казалось, шли к своему естественному концу. Не так ли, или почти так, угасали другие древние народы и погибали бо­жества? Нашествие завоевателей, рухнувшие го­рода и храмы, распад нации... А в нашей повести о пророках не хватает как будто бы лишь эпило­га; умрут Иеремия и Иезекииль, растворятся из­гнанники среди чужих племен, а слова и дела библейских провидцев, подобно памятникам Ва­вилона, Египта, Финикии, станут лишь достоянием невозвратного прошлого.

Но случилось иное, неожиданное, по-челове­чески трудно объяснимое.

Изгнание и плен оказались не концом дороги для Израиля, а ее поворотом. Это был не финал истории народа Божия, а начало ее новой главы. Не случайно Иезекииль узрел Славу Господню, пребывающую вне Храма и Града, но там, где в живом сердце светит живая вера.

А среди колоннад языческих храмов, среди иудейских солдат и египетских крестьян, в дельте Нила, на перекрестке трех материков, старый про­рок Иеремия, прошедший неизмеримые страда­ния, исполняется радостью Грядущего. Время ис­чезает. Ветхий Завет смыкается с Новым...

«Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с Израилем и Иудой НОВЫЙ ЗА­ВЕТ. Он будет не таким, какой Я заключал с их праотцами, когда взял Я их за руку, чтобы выве­сти их из земли Египетской. Хотя они нарушили Мой Завет, Я оставался в союзе с ними, говорит Господь. Но вот Завет, который Я заключу с Из­раилем после тех дней, говорит Господь; Я вложу Закон Мой в них самих и на сердцах их напишу его; и стану Я для них Богом, а они будут Моим народом. Не нужно уже будет им учить друг друга познанию Бога: все они от малого до вели­кого будут знать Меня, говорит Господь, ибо про­щу Я беззакония их и не буду вспоминать грехов их» (Иер 31:31-34).

ПЛЕН И РЕСТАВРАЦИЯ

«На реках вавилонских»

Халдея, 580—575 гг. до Р.Х.

Около 580 г. до Р.Х. Иудея представляла со­бой мрачное зрелище: она опустела в буквальном смысле этого слова. Остались брошенные поля и виноградники, среди которых лишь изредка мож­но было встретить хижины нищих и разоренных крестьян. Обезлюдевшие города походили на огромные свалки битого кирпича.

Среди изгнанников в Вавилоне нашлось нема­ло таких, которые в конце концов склонились перед чужими алтарями. Они перестали принадлежать к народу Ягве, не видя в этом ни пользы, ни смысла. Деятельность пророков меняет направление. Если прежде им приходилось чаще всего обличать, то те­перь они приступили к делу врачевания.

Когда в Халдею пришла весть об осаде Иеру­салима, Иезекииля постигло семейное горе: вне­запно заболела и скончалась его жена, которую он очень любил и называл «отрадою очей». На похоронах пророк ко всеобщему изумлению, воп­реки обычаю, сдерживал слезы. Когда же его спросили о причине этого, он ответил, что хочет дать «знак» Израилю, призывая его мужественно встретить несчастье и смириться перед высшим предначертанием. Иезекииль принимает на себя пастырскую роль.

Рис. 115

Разрушение Иерусалима и пленение израильтян.

Ю. Карольсфельд.

Гравюра

Совместная молитва и слушание проповеди в день Господень, субботу, превратились в стержень, вокруг которого вращалась вереница обыденных дней. Когда мы осознаем христианский храм не только как святыню, но и как место братской встречи, где звучит Слово, то нужно помнить, что начало этого восходит к Иезекиилю и основан­ной им синагоге, где в течение веков сосредото­чивалась духовная жизнь диаспоры (рассеяния).

Никакая эпоха в истории Ветхого Завета не породила столь сильного покаянного движения, как годы изгнания. Лучше всего о нем можно судить по знаменитому 50-му псалму, заклю­чительные строки которого прямо указывают на плен.

Автор его ясно сознает, что сам человек не способен полностью освободиться от греховности, и видит спасение в благодатной силе Божией. Лишь она может искоренить врожденную челове­ческую нечистоту и омыть сердце. Здесь слово «сердце» впервые появляется в Ветхом Завете, указывая на грядущее чудо духовного просвет­ления:

«Помилуй меня. Боже, по великой милости Твоей,

и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.

До конца смой с меня беззакония мои и от греха моего очисти меня,

Ибо беззакония мои я знаю и грех мой всегда предо мною.

Пред Тобой одним согрешил я, и лукавое пред Тобой сотворил я,

Так что прав Ты в приговоре Своем и справедлив в суде Своем...

Сердце чистое создай во мне. Боже, и дух правый обнови во мне.

Не отринь меня от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от меня.

Верни мне радость спасения Твоего и Духом Твоим владычным утверди меня.

Научу беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся...».

(Пс 50:3-6,12-15)

Служение Богу псалмопевец понимает так, как о нем учили Моисей и пророки: жертва есть знак союза с Творцом, но она лишь внешнее проявление. Истинная жертва — эта вера и чистое сердце:

«Господи! Отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Тебе,

Ибо не желаешь ты жертвы — я бы дал ее — и ко всесожжениям не благоволишь,

Жертва Богу — сокрушенный дух, сердца сокрушенного и смиренного Бог не уничижит.

Обнови, Боже, по милости Твоей Сион, и да воздвигнутся стены Иерусалимские;

Тогда угодны будут тебе праведные жертвы, возношения и всесожжения,

тогда возложат на алтарь Твой тельцов».

(Пс 50:17-21)

Видение Града Божия Халдея, 573 г. до Р.Х.

Четырнадцать лет прошло после сожжения Хра­ма и двадцать пять — после увода первой партии пленных.

Трагедия, разыгравшаяся в Иудее, постепен­но уходила в прошлое; для детей переселенцев единственной реальностью была окружавшая их жизнь. По всем человеческим расчетам трудно было ожидать каких-либо перемен, но Иезекииль неустанно говорил об обещанном чудесном осво­бождении Израиля.

В дни печального двадцатипятилетия плена, в 573 г. до Р.Х., Дух Божий снова перенес про­рока в Иерусалим.

Описанию этого Нового Иерусалима и по­священы последние главы Книги Иезекииля. Читающий их наталкивается на массу цифр, многочисленные промеры и точные детали.

Это одновременно и план, и проект, и целая программа. В схематическом чертеже зашифро­ван призыв пророка, обращенный к народу. Так, например, он очерчивает Град Божий правильным квадратом. Это означает гармоническое совер­шенство и в то же время крестообразную простертость к четырем странам света (символ вселенскости).

Но если так, не правы ли те, кто считает Иезекииля реформатором-утопистом, подобным Пла­тону?

Утописты пытались наметить черты совершен­ного общественного строя в рамках действитель­ности, которая их окружала. Иезекииль же ос­новное внимание уделяет не столько социальному строю, сколько необходимости полной перемены ориентации жизни. Мы слышим от него при­зыв сделать духовную жизнь центром человечес­кого существования.

Град Божий созиждется уже не на Сионе, а на земле, расположенной между границами колен, и называться он будет не Иерусалимом, но Ягве-Шамма, «Господь здесь». Это — заключитель­ный аккорд книги, и в нем сосредоточено самое существенное в видении пророка.

Врата, в которые вошла Слава, наглухо зак­рываются; только таинственный голос из глуби­ны Храма свидетельствует о том, что внутри свя­тилища пребывает вечный огонь Божества. Казалось бы, Бог здесь, близко, но в то же время Он далек и страшен в Своей неприступности. Человек по-прежнему не может, увидев Его, ос­таться живым. Перед нами — признак подлин­ного понимания Иезекиилем природы Боже­ственного.

Если даже перед зрелищем космической без­дны человек испытывает трепет, если сердце его порой сжимается от созерцания бесконечного оке­ана творения, то что же должен он ощущать, при­близившись к тайне трансцендентного?¹ Сверх­человеческая мощь, абсолютное сверхбытие, — несоизмеримая с тварью «святость». Тут исчеза­ют все антропоморфные лики Вечного и рожда­ется чувство священного ужаса, благоговения, сме­шанного со страхом. Тем, кому библейский образ Бога кажется чересчур «очеловеченным», нужно перечитать те страницы Библии, где говорится о «святости» Ягве.

Единственное, что непосредственно связыва­ет Славу и окружающий мир, — это «река жиз­ни», которая вытекает из-под порога Храма. Она струится по Святой Земле, ширясь и углубляясь, вплоть до самого Мертвого моря, воды которого она очищает от горечи. Образ живой воды (кото­рый мы снова встречаем и в Апокалипсисе) оз­начает неиссякаемый поток благодатной силы; она не только наполняет человека, но и омывает мир, изгоняя из него горечь греха.

Изображенная Иезекиилем Церковь может быть названа Вселенской, хотя ядром ее и остает­ся Израиль. Пророк говорит о том, что входящие в нее «герим», иноплеменники, имеют равную долю с иудеями (Иез 47:22—23). И не случайно поэтому Град Божий открыт четырем странам света.

После 571 г. до Р.Х. мы больше уже ничего не слышим о Иезекииле. Вероятно, он вскоре умер. Но миссия его была к тому времени вы­полнена. Лучшие силы в изгнании целиком при­няли его программу: омывшись от исторических грехов, вновь собраться на возрожденной земле, воздвигнуть храм и готовиться к великому Дню.

________________________________________________________________________________

¹ Трансцендентный — запредельный, выходящий за рамки физического мира, превосходящий его.

«Ветхозаветный евангелист»

Халдея, 562—550 гг. до Р.Х.

Тут мы приближаемся к самому таинственному месту Ветхого Завета и в то же время самому возвышенному, где более всего он связан с Еван­гелием.

В унылом затишье плена раздается голос нового избранника Господня, который возвещает Израилю «новое и сокровенное» (Ис 48:6). Ни прежде, ни после него в дохристианском мире мы не встретим такой глубины прозрения, силы и свободы духа. Он — величайший учитель, бого­слов и поэт Израиля.

Но кто же он, этот человек? Казалось бы, в Ветхом Завете о нем должно быть сказано боль­ше или хотя бы не меньше, чем о Исайе и Иеремии.

Но тут, как ни трудно этому поверить, обна­руживается поразительный факт: непроницаемая завеса скрывает лицо пророка, даже имя его оста­ется нам неизвестным.

Рис. 116

Пророк Исайя. Ю. Каролъсфельд. Гравюра

Его проповеди и гимны включены в Библии в Книгу Исайи, и долгое время их приписывали иерусалимскому пророку. Но даже и тогда, когда выяснилось, что это — ошибка, загадка безымян­ного провидца осталась неразрешенной. Условно его принято теперь называть Исайей Вторым, или Второисайей.

Быть может, он носил то же имя, что и пророк VIII в. до Р.Х., а впоследствии их отождестви­ли? Но это предположение нечем подтвердить.

Возможно, что пророк намеренно укрылся за авторитетным именем.

Скорее всего, перед нами не просто псевдо­ним, а свидетельство духовной преемственности, глубокой ученической связи.

Из всех наименований Израиля Второисайя предпочитал слово «эвед», служитель, и это впол­не понятно, ибо для него народ Божий был преж­де всего посланником Бога в мире.

«Дух Владыки Ягве на мне,

ибо Он помазал меня.

Благовестить кротким послал он Меня,

исцелять сокрушенных сердцем,

Объявлять пленникам свободу

и освобождение — узникам,

Возвещать желанный год Ягве

и День воздаяния Бога нашего,

Утешать всех опечаленных».

(Ис 61:1-2)

Для Исайи Второго «Израиль» — понятие не однозначное. Есть два служителя Господня. Один действительно часто отпадал от Бога, но существует и другой Израиль: Израиль пророков и боговидцев, Израиль верных и стойких, Изра­иль «кротких» и «бедняков Господних». Он-то и явится подлинным Эвед-Ягве, исполнителем на земле небесной воли.

В какой-то момент он начинает различать во главе избранного народа таинственное Лицо, воп­лощающее в себе высшее призвание Израиля. То — великий Пророк, на котором почиет боже­ственное помазание.

Уже Исайя Иерусалимский сознавал, что Мессия должен действовать иначе, нежели зем­ные цари, а последователь его говорит об этом с ясностью, не оставляющей места сомнениям.

Но Мессия, как его видит пророк, станет не просто наставником народов. Одними поучения­ми исцелить греховную болезнь невозможно; для этого нужен особый подвиг Слуги Господня. Кроткий Учитель будет Заступником, Ходатаем за человечество.

Мессия разделит участь гонимых пророков, и Его страдания за людей таинственным образом принесут им спасение.

Как это будет? Пророк не знает, но он видит почти воочию Чистейшего из всех на земле. Ко­торый отдает Себя в руки злых сил лишь затем, чтобы стать Искупителем грешников.

Зрелище поруганного Слуги ужасает самого провидца. Он стоит потрясенный, вместе с зем­ными царями и народами изумляясь доброволь­ной жертве:

«Он же взял на Себя наши немощи и понес наши болезни;

Думали мы, что Он поражен, наказан и унижен Богом,

а Он изранен был за грехи наши и мучим за беззакония наши».

(Ис 53:4-5)

Это не растерянная, ничего не понимающая жертва, а Мученик, свободно и сознательно при­носящий Себя на заклание:

«Он принял на Себя кару для спасения нашего,

и ранами Его мы исцелились.

Все мы блуждали, как овцы, каждый своею дорогой,

но Ягве возложил на Него грехи наши.

Истязуем был Он, но в муках не отверз уст;

как агнец, ведомый на заклание, и как овца перед стригущими ее —

безгласна, Так и Он не отверзал уст Своих».

(Ис 53:5-7)

Рис. 117

Алтарь бога огня. Иран

Здесь порог и граница Ветхого Завета.

Новый Завет, говоря об Искуплении, обраща­ется к образам и языку Второисайи. Евангелис­ты и апостол Павел принимают его символы Агнца и Жертвы, которые отныне становятся неотдели­мы от попыток выразить тайну Спасения.

Нельзя обойти молчанием и то, что агнец в Ветхом Завете был жертвой, приносимой людь­ми. Именно с таким непорочным агнцем сравни­вает Второисайя Слугу Предвечного.

Не представляем ли мы себе в таком случае Бога в виде деспота, требующего крови для того, чтобы смыть оскорбление? Древние и средневе­ковые богословы, видевшие в жертвенном обряде лишь умилостивление, задабривание, почти что подкуп грозного Божества, приходили порой к чудовищным и абсурдным толкованиям, вроде того, что крестная Кровь была выкупом дьяволу за че­ловека.

Но если таков смысл Искупления, то как со­вместить его с Любовью?

Библия указывает на жертву как на древней­шее проявление благочестия (Быт 4:3).

С отдаленнейших времен кровь означала для людей принцип жизни. Ритуалы с участием кро­ви знаменовали закрепление «кровной», жизнен­ной связи их совершителей. Главным в жертве был знак сопричастия Высшему, сочетания лю­дей с Ним и через Него — между собой.

Вкушая во время священнодействия плоть животного, древние искали все того же: обрете­ния единства с Богом, ощутимого отождествле­ния с Ним.

Следовательно, идея кровавой жертвы имела в основе своей не столько сделку, сколько жажду подлинного богообщения.

В свете этого становится понятным, почему величайший пророк Ветхого Завета, а вслед за ним и Новый Завет дорожили этим символом и обращались к нему, когда говорили о спасении мира.

Следуя Иеремии и Иезекиилю, пророк Второисайя видел в освобождении Израиля знак приближения Царства Божия. Исход из Вавило­на как бы сливался в его глазах со всеобщим спасением. Здесь сказалось то сокращение исто­рической перспективы, которое было столь свой­ственно многим провидцам. Но и сама ошибка пророка имела значение для современников. Вера в то, что искупительное деяние Бога должно со­вершиться сегодня же, придавала словам Исайи Второго особую силу.

Вскоре после первых выступлений до него дошли волнующие вести с востока. Над народа­ми и царствами поднималась фигура, в которой Второисайя увидел вершителя Божиих судеб.

То был Куруш Ахменид, или Кир II Вели­кий, персидский царь, перед которым одно за другим склонялись государства Азии. В отли­чие от прежних покорителей мира, он не остав­лял после себя сожженных городов, не угонял людей на чужбину, не разрушал храмов. Мно­гие приветствовали Кира как желанного осво­бодителя. Его появление несло Израилю дол­гожданную свободу.

Была и другая причина, по которой события в Иране могли привлечь внимание пророка. Не­задолго до этого в персидских землях зароди­лось новое религиозное учение, созвучное биб­лейскому.

Пророк Авесты и пророк Библии

Иран и Халдея, ок. 560—546 гг. до Р.Х.

В Рождественском повествовании евангелиста Матфея есть загадочное место: некие «волхвы с востока» приносят свои дары вифлеемскому Мла­денцу.

В евангельском подлиннике слово «волхвы» звучит как «маги», что обычно означает людей, искусных в чародействе. Однако какие побуж­дения могли привлечь в Вифлеем языческих зак­линателей?

Между тем в античные времена слово «маг» имело довольно определенное значение: так име­новали жрецов иранской религии, которая ко вре­мени Рождества Христова была широко распро­странена не только на Востоке, но и в самой Римской империи.

Оригинальность Ирана, как и Израиля, зак­лючалась в его религии.

Вещественных памятников эта религия по­чти не оставила. Единственным свидетельством о ней, дошедшим до нашего времени, является свя­щенная книга парсов, небольшого племени, бежав­шего в Индию от преследований мусульман. От них-то и получила Европа «иранскую библию» — Авесту. Название это означает то же самое, что и Веды, «знание», но, разумеется, речь в ней идет не о науке, а о знании духовном.

Первое знакомство европейцев с Авестой произошло в XVIII в. Проходили годы, появля­лись новые переводы Авесты, на ее основе со­ставлялись словари, и становилось ясно, что пест­рота этой книги является, как и в Ведах, результатом напластования многих разнородных слоев.

Хотя значительная часть Авесты была запи­сана на рубеже эпох и даже в средние века, но в ней содержится немало такого, что пришло из глу­бокой древности. Эти архаические ее пласты вводят в уже знакомый нам мир. Там фигурируют арийские боги неба, огня, земли, солнца, вод: Агура, Митра, Хаома, Нима. Это не кто иной, как Асура, Митра, Сома, Яма арьев. Очевидно, мифы о них в Авесте являются отголосками тех времен, когда предки иранцев составляли одно целое с арьями, двигающимися на Индостан. Даже само назва­ние Ариана (Иран) происходит от слова «арья».

Когда произошло их разделение, точно уста­новить невозможно (скорее всего, где-то в начале II тысячелетия до Р.Х.), но религиозные тради­ции долгое время напоминали о родстве обеих ветвей¹ . Мы не будем подробно останавливаться на этих ранних формах язычества.

Отметим две особенности веры иранцев, ибо впоследствии им суждено будет сыграть важную роль.

Первая черта — огнепоклонство. Его следы археологи находят уже в древнейших поселениях Хорезма, одного из очагов иранской культуры. Неугасимый огонь был у обитателей Ирана и сопредельных областей старым священным сим­волом. Чистое пламя заменяло сакральные изоб­ражения и знаменовало вечный свет Божествен­ного. Огонь почитался космической стихией, подобно тому, как у других народов — вода. Древ­ние германцы, родичи арьев, верили в то, что мир некогда сгорит в огне, чтобы возродиться к новой жизни. Этот миф, запечатленный в германской Эдде, у индийцев принял форму веры в «кальпы», огромные периоды, между которыми мир погло­щается Божеством.

Вторая черта — сохранение наряду с панте­оном культа верховного Бога. У индо-арьев Его называли Асура-Дьяушпитар. Впоследствии отождествленный с богом неба Варуной (Ура­ном, Перуном), он стал именоваться «Асура Вишваведа», Господь Всеведущий.

В Иране его чтили под именем Мазды Агуры (Агурамазды), что также означает Всеведу­щий, или Всемудрый, Господь. Но, как и в Ведах, образ Господа Всеведущего у иранцев был засло­нен сонмом богов, а богини земли и водных про­странств считались его супругами.

Таков был фон, на котором в Иране возник­ло мощное религиозное движение, превратившее старые, не слишком оригинальные верования в новую религию спасения. Впоследствии, претер­певая разные изменения и перерождения, она стала государственным культом персов, оказала влия­ние на поздний иудаизм и проникла в религию римлян. Ей в конечном счете обязаны своим воз­никновением альбигойство, богомильство, павликианство² и религия русских «волхвов». Отго­лоски ее можно встретить в новейших оккультных и философских системах.

О происхождении этой религии говорят Гаты — гимны. Форма и язык Гат указывают на их древнее происхождение. Эти псалмы, род­ственные ведическим и библейским, отмечены чертами личного поэтического творчества.

Гаты говорят нам о пророке, который властно стучится в двери языческого храма, чтобы из­гнать оттуда богов. Он называет себя Заратустрой.

Верховный жрец парсов именовался Зарату-стрема, то есть Высочайший Заратустра, и, следо­вательно, слово это — не личное имя, а скорее, титул, или почетное наименование, как Будда или Христос. Поэтому, если какой-либо человек на­зывал себя Заратустрой, это вовсе не означает, что он — лицо вымышленное.

Авеста знает и личное имя своего пророка. Она называет его Спитамой.

Кем же был Спитама? Сам он нигде не на­зывает себя жрецом, магом, ибо эти звания пере­давались только по наследству, и маги, подобно израильским левитам, составляли замкнутый клан. Не принадлежа к магам по рождению, Спитама говорил о себе как о «мантраме», псалмопевце, и лишь в одном месте (и то это спорно) он назы­вает себя «избранником».

Согласно легенде, Спитама двадцати лет от роду ушел из дома и поселился в уединении на территории нынешнего Азербайджана.

В отличие от брахманов и греческих филосо­фов, его волновали не столько отвлеченные воп­росы, сколько мечта об установлении на земле истины, мира и справедливости. Эта черта роднит его с пророками Израиля.

Окраины Ирана в годы молодости Спитамы были постоянно охвачены смутами и войнами. В одной из частей Гат мы слышим голос «Души Быка» (существа, символизирующего мирных крестьян), которая жалуется Мазде на беды, при­чиняемые набегами врагов. «Душа Быка» ждет, что Мазда пошлет в мир человека, который при­несет людям справедливый порядок.

Для Спитамы губители-номады³ и древние боги, которым они поклонялись, составили одну сатанинскую рать. Он называет этих богов ста­рым арийским термином «дэвы» (боги), но в его устах это уже не боги, а демонические силы.

После десятилетних молитв, размышлений и вопрошаний Заратустра открыл для себя в лице древнего Мазды Агуры Бога, Творца Вселенной и Правды.

Итак — единый Бог? Значит, мы можем признать в Заратустре брата и единомышленни­ка израильских пророков, языческого предтечу Христа на иранской земле? По существу это вполне допустимо.

Тем не менее, мы ошиблись бы, поставив знак равенства между Гатами и Ветхим Заве­том. При всем поразительном сходстве они су­щественно отличались в ряде основополагаю­щих пунктов.

Хотя пророки Библии и признавали необхо­димость нравственной активности человека, одна­ко они утверждали, что истинного спасения мож­но ожидать только от Бога. Поэтому они так настаивали на бесплодности политической дея­тельности и считали, что нельзя возлагать надеж­ды на «коней и колесницы» (ср. Пс 19:8).

Спитама искал могущественного покровите­ля, который стал бы его последователем. Он был уверен, что без такой поддержки не добьется ус­пеха:

«Я знаю, о Мазда, почему я бессилен!

Это потому, что у меня мало стад и мало людей.

Я обращаю к Тебе мою жалобу, выслушай ее, Агура:

Окажи мне помощь, которую дал бы друг своему другу,

Научи меня Правде и обладанию Благой Мыслью».

(Ясна 46:2)⁴

Наконец неожиданно пришел большой ус­пех. Сам властитель Бактры Виштаспа, которому подчинялись Хорезм, Согдиана и другие сосед­ние земли, уверовал в миссию Заратустры и при­нял его при своем дворе.

Теперь Спитама мог свободно возвещать свое учение. Но одной проповеди ему казалось мало. По его мнению, с поклонниками дэвов нужно вести войну с оружием в руках. Поклонник дэ­вов — это ничтожный «неарий», «двуногое», «че­ловек-насекомое».

«Тот, кто отнимет у него власть или жизнь, о Мазда,

Преуспеет на пути благого учения».

(Ясна 46:4)

Впоследствии ненависть к многобожникам и дэвам была провозглашена первым пунктом сим­вола веры заратустризма:

«Проклинаю дэвов, исповедую себя поклон­ником Мазды, заратустрийцем, врагом дэвов, пос­ледователем Агуры».

«Людей-насекомых» следует беспощадно ис­треблять, но между единоверцами должно царить полное согласие. «Клятвенно обязуюсь быть вер­ным маздеистской вере, прекратить военные на­беги, сложить оружие, заключать браки между сво­ими, быть верным праведной вере, которая из всех существующих и будущих — величайшая, луч­шая и светлейшая, которая — от Агуры и Зара­тустры» (Ясна 12:2,9).

Библейские пророки говорили о моральной ответственности язычников перед Богом, допус­кая тем самым некоторый элемент уважения к их религиозному сознанию. Заратустра же, напротив, абсолютно непримирим.

В результате проповеди Заратустры вели к религиозным войнам.

Таково первое отличие иранского пророка от пророков Библии. Второе связано с пониманием Заратустрой проблемы зла.

В знаменитой «Гате добра и зла» тор­жественно звучат слова учителя, который от­крывает единоверцам начальные принципы бытия:

«Изначала, как близнецы, явили себя два Духа,

Один — добрый, другой — злой, в мысли, слове и деле;

И между ними обоими правильно избирают

Мудрые, но не глупцы.

И когда эти два Духа встретились,

То установили вначале жизнь и не-жизнь

И то, что в конце концов худшее бытие назначается злым,

А следующему Правде — Благая Мысль».

(Ясна 30:2-4)

Таким образом Заратустра, этот страстный борец против зла, как бы отдает ему невольную дань, объявляя его изначальным.

Из этих слов явствует, что в одном из близне­цов, по-видимому, следует видеть самого Мазду, ибо именно ему принадлежит титул «облеченный в небесную твердь» и наименование «Святей­ший Дух». Его извечный противник именуется Насилием, Ложью. Впоследствии Насилие и Ложь будут объявлены в заратустризме ипостасями злого духа, которого назовут Ангра или Ангра-Майнью (греч. «Ариман»), что означает «Дух-Противник».

Слово это родственно «сатане» (противни­ку) в Библии. Но если сатана — это существо, отпавшее от Бога во имя самоутверждения, то Ангра-Майнью — вечный соперник Бога, нечто вроде второго, «злого», Творца. В одной из более поздних глав «иранской библии» говорится, что Мазда создал все прекрасные земли для обита­ния людей, а Ангра-Майнью в противовес ему сотворил воинственные племена, колдунов, суеве­рия, зимнюю стужу и другие бедствия.

Но как же согласовать это с монотеизмом Спитамы? Почему, будучи поклонником единого Бога, он усмотрел в злом начале некий самодов­леющий, самосущий принцип?

Дуализм (двоебожие) не был созданием са­мого Спитамы. Скорее всего, он явился у пророка уступкой древней традиции.

Картина Вселенной как арены борьбы, в ко­торой созидается мировая структура, была вели­ким открытием человеческого духа, подлинным проникновением в суть сотворенных вещей. Но ахиллесовой пятой всех этих учений являлось обо­жествление хаотического начала, неизбывный страх перед ним. Поэтому космическая битва представ­лялась нескончаемой.

Во всем внебиблейском мире один Заратус­тра хотя и принял эту теорию, но все же отверг ее пессимизм. Его живая вера в Бога открыла ему грядущую победу Добра. Здесь он снова при­ближается к Библии.

Если греки достигли высочайшей вершины в философском осмыслении идеи Бога, если индий­цы пришли к высочайшему пределу «естествен­ной мистики», то, исключая библейское Открове­ние, в религии Заратустры мы видим наибольшее приближение к Богу Живому. И все же это было «человеческое, слишком человеческое» приближе­ние. Идея священной войны омрачала его чисто­ту, а уступка традиционному дуализму оставляла уязвимое место, обрекавшее заратустризм на по­ражение.

Наиболее благотворным и долговечным ока­залось учение Заратустры о нравственной свобо­де. Не слепое, уныло-покорное исполнение пред­писаний, но сознательный и ответственный выбор доброго начала должен побудить человека встать в ряды воинов Мазды.

Но мечтам пророка о грядущем торжестве его учения не суждено было сбыться. При его жизни маздеизм не распространился дальше Бактрии, а религиозные войны кончились вторжени­ем врагов в Бактру и гибелью престарелого За­ратустры.

Около 546 г. до Р.Х. Бактрия вошла в со­став персидской державы Кира. Присоединение ее, по свидетельствам Геродота и Ктесия, про­изошло мирным путем.

Кир всюду проводил гуманную политику: с уважением относился к местным обычаям и ве­рованиям, не допускал массовых убийств и пыток пленных, в городах сохранялось самоуправление, подати устанавливались умеренные.

Слухи об этих событиях не могли не дойти до иудейских пленников в Вавилоне. Второисайя пристально следил за успехами нового повелите­ля Востока. После ассирийских и халдейских зверств Кир казался посланником всеобщего мира. Если он придет в Халдею, плен Израиля, несом­ненно, кончится.

Понимая, вероятно, что схватка Кира с Вави­лоном неизбежна, Исайя Второй решает обратиться прямо к персидскому царю. В то время пророче­ствам, исходившим даже от иноземных провидцев, придавали большое значение. Поэтому слово иудейского мудреца должно было быть небез­различно Киру.

Купцы из Ирана часто приходили в Вавилон, и эхо религиозного брожения, возникшего вокруг учения Спитамы после присоединения Бактрии, могло дойти до Второисайи.

Ни один из библейских пророков не возвра­щается с такой настойчивостью к теме миротворения, как Исайя Второй. Создается впечатление, что это не случайно, что пророк уже знаком с иранским учением о двух духах и хотел как можно яснее утвердить единобожие. Кажется, что он с кем-то спорит, когда с неистовым жаром и стра­стью говорит о том, что у Бога нет «двойника».

Но в таком случае пророк делает Бога ответ­ственным и за мировое зло. Не звучит ли это кощунством?

Бог для пророка — источник жизни и блага, зло же проистекает от измены Ему.

Второисайя знает о том, что Богу противостоят злые силы. Единственный из всех авторов Биб­лии он прямо говорит о космической битве Твор­ца с чудовищем Хаоса (Ис 27:1; 51:9).

Но борьба Хаоса с Богом и победа Твор­ца — это не схватка «близнецов», как у Заратустры, а торжество Царства Божия над злой волей твари, над силами, которым была дарована свобо­да, но они извратили пути Создателя.

И все же для людей того времени, да и для многих в наши дни, ответ Заратустры казался более убедительным. Однако не все то, что просто и ясно для интеллекта, соответствует глубинной тайне. Изобразить ее в виде логической модели вряд ли возможно. Второисайя определяет грани­цу для разума, пытающегося охватить тайну Божиих судеб, он говорит о неисповедимой безмер­ности Творца, о непостижимости Высшего. Восхищенное смирение, рожденное панорамой мироздания, — вот один из верных путей к Богу. Это изумление лучше самой остроумной метафи­зики приводит к подлинному соприкосновению с верховной Реальностью Сущего.

Таким образом, мы видим, что если восстание против бога в Иране могло вызвать радость и сочувствие у израильского пророка, то искуше­нию поставить рядом с Богом некоего «близне­ца» он противился всеми силами души.

__________________________________________________________________

' Родство древних индийской и иранской культур доказывается близостью языков; так называемые индо­иранские языки выказывают значительную близость в рам­ках индоевропейской семьи языков.

² Альбигойство, богомильство, павликианство — тече­ния, возникавшие в христианстве и определенные Церко­вью как ереси, т. е. взгляды, противоречащие учению Хри­ста и Его Церкви.

³ Номады — пастушеские племена.

⁴ Ясна — наиболее древняя часть Авесты, содержа­щая гимны, из которых самыми ранними признаны 28— 34,43—51,53, именуемые Гатами.

Конец неволи

Вавилон, 546-538 гг. до Р.Х.

Неизвестно, дошли ли до Кира пророчества Вто­роисайи, и если дошли, то как он к ним отнесся. Но вот пришло время, когда пророк мог прове­рить, насколько его надежды основательны. После присоединения Бактрии армия Кира двинулась на Вавилон. Персидский царь к тому времени уже знал, что и Вавилон не окажет сопротивле­ния.

12 октября 539 г. до Р.Х. персы вступили в Вавилон, сдавшийся на милость победителей. По­рядок в оккупированной столице был образцо­вый: Кир приказал строго следить за тем, чтобы не было грабежей; храмовые здания оцепили вой­ска, охраняя их от посягательств. Персидский царь даровал городу неприкосновенность и в своем манифесте объявил себя почитателем бога Мардука, чем окончательно покорил жрецов.

Иудейский пророк мог торжествовать: люди теперь воочию убедились, что «муж правды», чей приход он приветствовал, действительно был ос­вободителем, а не тираном. Но с другой стороны, манифест Кира недвусмысленно показал, что никакой надежды на его обращение к Богу нет. Человек, который принес жертвы Мардуку, вер­нул городам их идолов и сблизился с жрецами, вряд ли собирался отказываться от язычества. Это было большим разочарованием для пророка, кру­шением затаенных его надежд.

Впрочем, было бы несправедливым по отно­шению к Киру сказать, что он забыл о пленниках, которые так ждали его. Вскоре же после своей победы он принимает иудейскую делегацию, а вес­ной 538 г. до Р.Х. издает эдикт, касающийся евреев. В указе объясняется, что все иудеи, если они того пожелают, могут вернуться на родину предков.

Итак, после полувека, прошедшего со време­ни крушения Сиона, ворота неволи распахнулись.

Пока «исход» был невозможен, евреи о нем часто говорили и платонически мечтали о свобо­де. Но вот он стал реальностью, и страх перед неизвестностью, колебания, сомнения завладели многими: как уходить из богатой цивилизованной страны, где теперь под эгидой Кира жизнь долж­на течь мирно и спокойно? Как решиться идти в эту пустую заброшенную Иудею, где нет ничего, кроме развалин? Здесь, в Вавилоне, к услугам каждого все плоды высокоразвитой культуры, там — глухая провинция, одичавшая за десятки лет запустения. Если для тех, кто в ней родился, воспоминания еще что-то говорили, то для «де­тей изгнания» земля отцов — лишь миф.

На субботних собраниях Второисайя высту­пал с речами, которые мы теперь назвали бы си­онистскими. В центре его проповеди стояло не просто национальное возрождение; для него «ис­ход» был религиозным подвигом общечеловечес­кого масштаба. Его убеждения можно было бы кратко выразить так: единый Бог всего человече­ства предназначил израильтянам роль Его благовестников в мире.

Состоятельные люди не хотели и слышать о том, чтобы покинуть Вавилон. Для них это озна­чало разорение. Самые патриотически настроен­ные из них ограничивались тем, что вносили по­жертвования на оснащение каравана.

Что мог возразить пророк на логичные дово­ды рассудительных людей, считавших «исход» безумной затеей? Он мог лишь ссылаться на то, что дело Божие не может оказаться тщетным. Все преграды рассеются, как дым, перед силой Господней. У Ягве — Свои замыслы, и Он зна­ет, каким способом их осуществить:

«Мои мысли — не ваши мысли,

и пути ваши не таковы, как пути Мои;

Но как небо выше земли,

так и пути Мои выше путей ваших».

(Ис 55:8-9)

В эти лихорадочные дни мыслями Второисайи целиком завладевает древнее сказание об Исходе; он живет им, в его глазах оба события — старое и новое — как бы сливаются воедино. Времена Моисея проецируются на эпоху Кира. Пророк изображает странствие Израиля в Зем­лю Обетованную в чудесном виде: пустыня рас­цветает, как сад, превращаясь в Эдем.

Зачарованный этим неземным видением, про­рок сумел заразить своими чувствами равнодуш­ных, убедить сомневающихся, укрепить слабых. К весне караван был готов выступить в путь.

Возвращение. Первые трудности

Иерусалим, 538—530 гг. до Р.Х.

И вот Дамаск уже позади, караван шел теперь прямо на юг, продвигаясь по краю пустыни.

При вступлении в Иерусалим всех охватили радость возвращения и печаль при виде унылых равнин на месте бывшего Храма и царского двор­ца. Город мечты предстал перед ними в виде го­лого холма, на котором среди обломков и щебня рос колючий кустарник.

Весной следующего 537 г. до Р.Х. явилась наконец возможность приступить к строительству Храма. В основу плана положили описание Иезекииля. Закладку Храма превратили в праздник.

Между тем жители Самарии проведали о том, что творится в Иудее, и прислали людей, предла­гая помощь в благочестивом деле. Посланцы го­ворили, что самаряне давно уже приняли рели­гию израильтян и их приверженность к культуре Ягве насчитывает полтора века.

Рис. 118

Иона проповедует ниневитянам. Г. Доре. Гравюра

Знаменательный час! Не начинается ли сбы­ваться пророчество о народах, которые придут на Сион воздать честь единому Богу?

Но именно в этот исторический момент чер­ная трещина разверзлась между иудейской общи­ной и миром...

Самарян встретили с откровенным недруже­любием и подозрительностью, принять их помощь решительно отказались.

В чем же крылась причина этого неожидан­ного отказа? Почему были преданы идеалы про­роков?

Вожди общины сомневались в чистоте веры всех тех, кто избежал плена, сыграла роль и ис­конная вражда между Севером и Югом. И на­конец, восточные колонисты в Самарии наряду с Ягве чтили и богов своей родины. Вожди общи­ны стремились во что бы то ни стало соблюсти чистоту веры.

Вне всякого сомнения, Второисайя был удру­чен исходом переговоров. Он ждал миссионерс­кого подвига, который примет на себя Израиль как Слуга Божий, но сам народ не созрел для этого.

Пророк вступил в борьбу с духом исключи­тельности и изоляционизма.

Люди Ветхого Завета не были какими-то осо­бенными существами, сделанными из иного матери­ала, чем прочие. Писание не случайно изображает их во всей их человеческой немощи и противоречи­вости. Им так же, как и нам, были свойственны духовные взлеты и духовное бессилие. Воздвигая свой Храм, они соперничали, ссорились, ревновали, искали выгод, уклонялись от трудностей. Но именно потому, что они были такими же, как мы, история их осталась столь жизненной и важной для нас. Сла­бые и земные, они проходили путь нелегкого вос­хождения, порой сбиваясь и падая.

Сколько раз Исайя Второй вынужден был признавать, что надежды его напрасны! Но виде­ние золотого Града горело перед ним и в конце его земного странствия. Не этот нищий город, лежащий в развалинах, но Новый Иерусалим ос­тался нерушимым оплотом его веры, предметом его любви.

Здесь мы должны расстаться с Второисайей — таинственным безымянным гигантом Биб­лии. Выше него ветхозаветное сознание уже редко сможет подняться.

Второй Храм

Иерусалим, 530—428 гг. до Р.Х.

После многолетнего бездействия в Иерусалиме вновь приступили к прерванным работам на горе Божией. 12 марта 515 г. до Р.Х. состоялось тор­жественное освящение Второго Храма, приуро­ченное к празднику Пасхи. О периоде между 515 и 445 гг. до Р.Х. Библия молчит. За это время под новыми ударами судьбы волна начавшегося было в Иерусалиме мессианского брожения спала.

Но это имело и свои положительные послед­ствия, неудача заставила задуматься лучших лю­дей Израиля о его судьбе. Об этом свидетель­ствует одна из самых удивительных книг Ветхого Завета — Книга пророка Ионы.

Нас не должно вводить в заблуждение то, что ее обычно помещают среди пророческих пи­саний; это произведение относится к совсем иному жанру, к разряду «агад» — так именовались ев­рейские назидательные сказания и притчи.

Главной целью агады являлось поучение. Исторические книги¹ Ветхого Завета тоже пре­следовали эту цель, но они заключали в себе под­линные факты, взятые из летописей. Агада же, по существу, равнодушна к исторической достовер­ности своего рассказа. В ней идея целиком зас­лоняет историю.

Агадическая форма библейского учительства прежде мало принималась в расчет толкователя­ми Книги Ионы, они хотели видеть в ней описа­ние подлинных событий. Такой подход неизбеж­но отвлекал от главного: скептики превращали историю незадачливого пророка в мишень для насмешек, а его защитники изыскивали способы доказать, что человек может пробыть невредимым три дня в желудке «большой рыбы». И рыба, и фантастическое растение, вырастающее за одну ночь до размеров дерева, говорят о том, что перед нами аллегория, назидательная легенда; и если с их позиции рассматривать книгу, то насмешки над ней окажутся бессмысленными. Она заключает в себе идею, которая ставит этот шедевр на одно из первых мест в Ветхом Завете.

Что побудило автора написать Книгу Ионы, догадаться нетрудно. Наиболее пламенные мес-сианисты Иудеи ожидали, вероятно, что язычес­кие крепости падут, поверженные космической бурей. Но все осталось на прежних местах. Мно­гие усмотрели в этом отказ Ягве от Своего слова и открыто роптали. Как мог Он пощадить языч­ников?

И вот, отвечая этим заносчивым и угрюмым людям, тщетно ожидавшим гибели чужеземных монархий, израильский учитель пишет Книгу Ионы.

В ней рассказывается о пророке, которого Бог послал проповедовать в самое языческое пекло: в Ниневию. Ниневия названа не случайно, ибо она осталась в памяти Израиля как чудови­ще, хуже которого невозможно и придумать.

Получив небесное повеление, Иона отнюдь не намеревался заботиться о спасении ниневи-тян. Человек пылкий и темпераментный, он и не скрывал причин своего непослушания: ему слиш­ком хорошо известно, что Ягве — Бог «благой, долготерпеливый, многомилостивый и отменяю­щий бедствия», поэтому можно рассчитывать на то, что Он пощадит грешников, если они раска­ются.

Рассудив так, Иона без лишних слов садится на купеческий корабль и решает «бежать от лица Ягве» в далекий Тарсис, в Испанию. Но его наи­вная уловка напрасна: Бог посылает бурю, и Иона догадывается, что корабль может пойти ко дну из-за него. Он просит купцов бросить его в воду, и едва они выполняют его просьбу, море утихает.

Строптивый пророк не утонул: Ягве послал гигантскую рыбу, которая проглотила Иону и че­рез три дня выплюнула на берег. И здесь Бог снова приказывает Ионе идти в Ниневию.

Понимая бесполезность противления, Иона отправляется в путь. В Ниневии он в точности выполняет поручение Ягве, объявив, что если го­род не отвратится от своего нечестия, то через со­рок дней его постигнет гибель.

«И поверили ниневитяне Богу, — повествует рассказчик, — и объявили пост, и оделись во вла­сяницы, от великого до малого» (Иона 3:5). Сам грозный царь ассирийский встал с трона и, сняв мантию, сел в рубище на пепле. Во всеобщем посте приняли участие не только люди, но даже и скот.

Такое искрен­нее сокрушение, разумеется, отвело от нечестивцев гнев Господень. Но Иону такой ре­зультат его же про­поведи глубоко возмутил. В за­пальчивости он стал пенять Богу: «Не это ли гово­рил я, еще когда был в земле сво­ей?» Он предви­дел, что Ягве по­милует ниневитян.

«Неужели это тебя столь огорчи­ло?» — спросил Господь. Иона молчал, но его молчание было весьма красноречиво. Надеясь втайне, что небес­ный гром все же поразит Ниневию, пророк раз­бил палатку у ее стен и стал наблюдать, что будет дальше.

Тогда Господь преподал урок упрямцу: в одну ночь Он вырастил тенистое растение, которое спасло Иону от немилосердного полуденного зноя. Эта неожиданная прохладная тень очень обрадо­вала Иону. Но наутро следующего дня червь подточил растение, и оно завяло. Автор сказания продолжает:

Рис. 119

Избавление Ионы. Г. Доре. Гравюра

«Когда же засияло солнце, навел Бог паля­щий ветер с востока, и солнце начало жечь голову Ионы так, что он стал просить себе смерти и сказал: лучше мне умереть, нежели жить! И сказал Бог Ионе: неуже­ли ты так огор­чился из-за расте­ния? Отвечал он: очень, даже до смерти! Тогда ска­зал Ягве: ты жа­леешь растение, над которым не тру­дился и которого не выращивал, ко­торое в одну ночь выросло и в одну же ночь засохло. Мне ли не пожа­леть Ниневии, го­рода великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умею­щих отличать пра­вой руки от левой, и множество ско­та?» (Иона 4:8— 11).

Таков конец книги, и ответ на вопрос Бога на­прашивается сам собой: Создателю дороги все народы, и даже такой грешный, как ниневитяне, а спасение язычников для Него не менее важно, чем спасение иудеев.

В этой книге впервые преемники пророков, книжники, заявили о себе как о новой духовной силе. Однако взглядам, высказанным в Книге пророка Ионы, будет постоянно противиться дух нетерпимости, привнесенный в иудейство книж­ником из Вавилона Эзрой, провозглашенным в 428 г. до Р.Х. религиозным главой иудеев.

Эзра трактовал Закон как договор: Бог дал людям предписания относительно всей их жизни, но они пренебрегали условиями Завета. Выпол­нив от слова до слова все, что требует Закон, Из­раиль станет достойным своего избранничества и будет снова в милости у Бога.

Следует отметить, что законничество породит узость сухого буквализма, фарисейское самодо­вольство и высокомерие. Увлечение внешними правилами и обрядами будет порой принимать гро­тескные формы. Эзра требовал от иудеев безус­ловной изоляции, полного отделения членов об­щины от иноплеменников, считая обособление от языческого мира основным условием спасения Израиля. Он окончательно превратил Израиль из нации в своего рода религиозный орден.

Говоря о борьбе двух течений в иудействе — пророческого универсализма и законнической обособленности, проще всего счесть Эзру лишь злым гением Израиля, погубившим дело проро­ков. Но после возвращения из плена иудеям не­обходимо было на некоторое время уйти в себя, погрузиться в размышления. Плодами реформы Эзры воспользуются мудрецы, книжники и рав­вины, которые в течение столетий станут трудиться над духовным воспитанием народа. Реформа Эзры позволит им не тратить сил на борьбу с язычески­ми влияниями.

_____________________________________________________________________

¹ Историческими книгами традиционно называют Книги Иисуса Навина, Судей и Царств.

VI. НА ПОРОГЕ НОВОГО ЗАВЕТА

От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя

БУДДИЗМ, ЙОГА И ИНДУИЗМ

Ашока Индия, 272-232 гг. до Р.Х.

Определенные моменты истории можно обозначить словами: торжество духа. Таким временем, бесспорно, был расцвет буддиз­ма в Индии при царе Ашоке (272-232 гг. до Р.Х.).

В начале царствования он проявил себя как человек су­ровый и даже жестокий. Со­гласно легенде, добиваясь тро­на, царь умертвил своих сводных братьев и без колебаний каз­нил неугодных людей. Во вре­мя войны с восточным кня­жеством Калингой Ашока перебил более ста тысяч чело­век и угнал в плен сто пятьде­сят тысяч. Рассказывали, что пленных он подвергал страш­ным пыткам и посылал на ка­торжные работы.

Но наконец все эти звер­ства стали тяготить самого Ашоку. По преданию, муже­ство некоего монаха-буддиста, попавшего в царские застенки, пробудило в царе угрызения совести и способствовало ко­ренной перемене как характе­ра, так и политики Ашоки.

Рис. 120

Сурья, бог Солнца. XII в.

Около 264 г. до Р.Х. царь принял буддизм, и последующие годы его правления не перестают вызывать удивление.

Обратившись к Будде, дхамме и сангхе¹ , Ашока тор­жественно объявил, что потря­сен горем людей, пострадав­ших от войны, и что расправы, подобные последней войне, ни­когда больше не повторятся. Он требовал, чтобы ему сооб­щали о делах в любое время, не боясь оторвать от работы и отдыха. Заботился Ашока и о здоровье подданных, сажал рощи, строил лазареты, по его приказу было вырыто много новых колодцев. Главной сво­ей задачей Ашока считал «обеспечение счастья в этом и том мире».

Правление царя-буддис­та — явление почти неправ­доподобное, исключительное во всей мировой истории. Оно показало, какой силой могут стать религиозно-нравствен­ные принципы, реализованные в жизни общества.

Рис. 121

Рождение Ситы. XV в.

Заслуги царя-буддиста несравненны, и не на нем лежала вина за противоречия, обнаружившиеся в доктрине Будды, когда она вошла в соприкосновение с миром.

________________________________________________________________

¹ Дхамма (пали, священный язык древне-ин­дийских культов) то же, что дхарма, мировой поря­док, закон, также учение Будды; сангха — буддис­тская община. Будда, дхарма и сангха — так называемые «три сокровища» буддизма.

Рис. 122

Хари Хара.

Божество с атрибутами Шивы и Вишну. 1730 г.

«Царственная йога» Патанджали

Индия, ок. 180 г. до Р.Х.

Одних йога интригует своей экзотикой и небывалыми феноменами, других в ней при­влекают способы сохранить и укрепить здо­ровье. Но, хотя во всем этом немало от про­фанирующей* моды, сам по себе интерес к йоге вполне оправдан. Если буддистская мораль представляет собой одну из вершин дохристианской этики, то йога сконцентри­ровала в себе тысячелетний опыт самоуг­лубления и психотехники, не имеющий себе равных в древности. Став школой духов­ной собранности, аскезы и созерцания, она неоспоримо заняла свое место в ряду вели­ких достижений человечества.

Еще в III тысячелетии до Р.Х. на ин­дийских печатях изображались фигуры, си­дящие в йогической «позе лотоса». Это доказывает, что йога зародилась в доарийские времена среди аборигенов страны.

Важнейшие принципы йоги сформулировал гуру Патанджали, автор «Иога-сутры».

Размышляя о Божестве, человек не мог не задавать себе вопрос: почему Оно недоступно людям с такой же очевидностью, как явления ви­димого мира или достижения мира внутреннего? На это брахманизм отвечал: Священное близко, Оно рядом, Оно во всем, Оно в тебе; но ты не в состоянии созерцать Его, ибо весь погружен в ложное и бренное. Поэтому ты можешь узнать о Нем лишь из писаний или собственных умозак­лючений. Непосредственное же восприятие Бога должно предваряться подготовкой, которая сде­лала бы тебя способным к постижению тайны Единого и Вечного. Этой-то цели и служит йога.

Рис. 123

Воплощение Вишну в виде вепря. Х—Х/ вв

В процессе медитаций и упражнений не Бог открывается людям, но — человек обретает само­го себя. К Небу нельзя подняться одними чело­веческими усилиями. И если природу (в том чис­ле и собственную) мы исследуем сами, то Богопознание есть встреча и взаимодействие двух начал, двух воль. В «Иога-сутре» же все начи­нается и кончается человеком.

_________________________________________________________________________________

¹ Профанация в узком смысле слова — исполнение священнических функций лицами, не имеющими соответ­ствующего статуса, т.е. непосвященными; в широком — распространение в упрощенном и искаженном виде слож­ных специальных воззрений.

Индуизм

Индия между II в. до Р.Х. и сменой эпох

Выход индуизма на авансцену истории совершил­ся почти без борьбы, как бы незаметно. Этому способствовала, во-первых, склонность индийцев сближать различных богов, что создавало терпи­мость между их почитателями. Вторая особен­ность индуизма тоже связана с пантеистическим мирочувствием. Любая вера стремится найти сред­ства для одоления дистанции между человеком и Высшим. Пантеизм же просто игнорировал эту дистанцию. Убеждение, что все миры пронизаны Божеством и тесно спаяны между собой, создава­ло чувство близости Священного; поэтому рели­гии, населявшие Вселенную сонмами духовных сил, всегда имели особую притягательность.

Вместе с архаическими богами вернулись и многие доарийские обычаи. Первобытный тоте­мизм обрел второе дыхание, хотя истолковывали его уже по-новому: поскольку Бог может прояв­ляться во всем, то горы, растения, животные дол­жны восприниматься как Его воплощения. Ниг­де, кроме, пожалуй, Египта, культ животных не держался так стойко, как в Индии. Почитание коров, обезьян, змей и по сей день остается неотъемлемой чертой индуизма.

Рис. 124

Вишну, спускающийся с небес (Избавление слона) VI - VII вв.

Впитав в себя разнородные обряды, верова­ния и суеверия, индуизм стал сам походить на фантастическое переплетение форм, украшающих фасады индийских храмов, где боги и демоны, люди и звери образуют единый узор — картину много­ликого бытия.

Мифы об аватарах¹ , чарующие легенды о Раме и Сите, о любовных похождениях пастуха Криш­ны были лучшими проводниками индуизма, кото­рый отдавал должное всем сословиям, занятиям и возрастам. Эта емкая религия привлекала всех: отшельников и воинов, земледельцев и горожан. Она открывала двери вековым церемониям, при­знакам и обычаям. Индуизм стал верой народа, он неразрывно сросся с его богатой культурой и питал ее. Все это обеспечило индуизму победу над последователями Будды.

Такова была духовная ситуация на берегах Ганга, когда там появились первые проповедники Евангелия. Но если эллинистический мир был их миром, то Индия осталась для апостолов чуж­дой и малопонятной. Поэтому успех миссии был там весьма ограниченным. Лишь много веков спустя христиане научатся ценить духовную муд­рость Востока и смогут говорить с ним на его собственном языке.

________________________________________________________________________

¹ Аватар, или аватара, автара (санскр.) — в индуист­ской мифологии бог, пришедший к людям в облике смерт­ного существа.

ГРЕЧЕСКАЯ МЫСЛЬ

Человек в меняющемся мире

Запад и Восток, IV—III вв. до Р.Х.

Из всех периодов древности прообразом XIX и XX вв. в наибольшей степени может служить цивилизация эллинизма.

Первым потрясением для греков стало «от­крытие мира». В походах Александра Маке­донского они столкнулись с многими народами древней утонченной культуры. Воины и пришед­шие вслед за ними торговцы и колонисты на каж­дом шагу сталкивались с удивительными для них явлениями. Миновав пустыни и заснеженные хребты Азии, они попадали в города со странной, на их взгляд, архитектурой; их поражали звуки неведомых языков, чужеземные верования и обы­чаи. Диковинные идолы, алтари огнепоклонников, индийские аскеты, человеческие жертвы, с одной стороны, и запрет приносить в жертву даже жи­вотных — с другой, непонятные законы и обря­ды — словом, было от чего прийти в замешатель­ство.

Еще раньше философы подточили веру в не­зыблемость устоев государства. Разрушительные идеи софистов, проекты Платона, исследования Аристотеля привели греков к убеждению, что гражданский порядок — нечто условное, целиком зависящее от воли людей. Политическая жизнь полиса лишается традиционных точек опоры, на­роду становится все труднее нести бремя свободы.

Рис. 125

Триера. VI - V вв. до Р.Х.

Рис. 126

Александр Македонский. Мозаичная картина в Помпеях. Фрагмент. II в.

Этим пользуются диадохи — полководцы, преемники Александра. Македонец показал им заразительный пример. Образ юноши, покорив­шего полмира и объявившего себя богом, стоит перед ними как предел честолюбивых мечтаний.

Навсегда прошли времена маленьких царств или республик, где для решения дел на площади могли собраться все полноправные жители. Не удался и опыт федерации, свободного союза стран. Многонациональная империя — эта гробница свободы — по самой своей природе требует силь­ной власти. Непрочность связи ее частей, спаян­ных лишь силой оружия, постоянно дает о себе знать. Поэтому правительству приходится держать наготове машину подавления и увеличивать аппарат чиновников.

Дерзкая мечта Александра перемешать все население державы, превратив его в один народ, управляемый царем-богом, не осуществилась. Однако и эллины, и «варвары» отныне оказыва­ются в одной упряжке как царские подданные. Это положение, ранившее самолюбие греков, ком­пенсируется для них тем, что эллинистическая культура становится ведущей в Азии и Север­ной Африке. Ее каноны прочно выкристаллизо­вались за века: от крито-микенского периода до времени Перикла и Аристотеля. Она покоряет своей удивительной цельностью и завершеннос­тью.

Двинувшийся при Александре на восток по­ток греков-переселенцев не иссякает в течение столетия после его смерти. Покровительствуе­мые царями колонисты из Афин, с Архипелага, из Ионии проникают все дальше в глубь Азии и Африки. Простонародный язык греков (койне¹ ) начинает играть роль универсального. Он позво­ляет грекам хотя бы отчасти ощущать себя дома всюду: и у берегов Аму-Дарьи, и у границ Индии.

Мир постепенно становится эллинским; в то же время меняется и само эллинство: стремление к комфорту, чувственность, изнеженность и лю­бовь к роскоши сменили простоту и строгость, которые ценились прежними поколениями. В литературе и искусстве также намечается тяга к изысканному, возбуждающему нервы, эротическо­му. Многие писатели того времени указывают на признаки повсеместного нравственного упадка.

В развитом обществе отход от религии все­гда сопровождается разгулом суеверий. Закли­натели, знахари, толкователи снов и маги прочно и надолго обосновываются в городах. Мысля­щие люди ищут ответа у философов, влияние ко­торых возрастает как никогда раньше. Филосо­фия впервые становится популярной во всех слоях общества. Философы заняты не судьбой Все­ленной и человечества, а участью индивида. Сре­ди эллинистических мыслителей мы прежде все­го видим моралистов и учителей жизни. В этом они сближаются с мудрецами Индии и Китая, которые проповедовали в ту же эпоху.

Греческая философия выступает теперь не столько как наука для любознательных, сколько как панацея, сулящая человеку спасение и внут­ренний мир. Четыре школы времен эллинизма: скептическая, эпикурейская, киническая и стои­ческая — получают широкое распространение в массах.

________________________________________________________________________

' Койне — разговорный язык, на котором общались между собой носители разных греческих диалектов. В койне диалектные особенности были стерты, что способствовало взаимопониманию.

Эпикур и скептики Афины и Элида, III в. до Р.Х.

Сын бедного афинского переселенца Эпикур (341—271 гг. до Р.Х.) провел детство на остро­ве Самое, родине Пифагора. Мать его была зак­линательницей злых духов и зарабатывала на хлеб своим искусством. Эпикур еще ребенком вынуж­ден был сопровождать ее, когда она ходила по домам, воюя с демонами, и ужас от постоянной близости чего-то зловещего повлиял на мальчи­ка: отечественная религия предстала перед Эпи­куром в отталкивающем виде, отождествляясь с ремеслом матери.

Высылка эмигрантов из Афин заставила Эпи­кура в 322 г. уехать в Малую Азию. Там он скитался несколько лет, изучая философию, читая лекции и терпя порой крайнюю нужду. Посте­пенно у него сложилась собственная система взгля­дов. Стержнем эпикурейства стала не космоло­гия, а новое отношение к жизни.

В тридцать два года Эпикур начинает пропо­ведовать свою доктрину и излагать ее письменно. Летом 306 г. он возвращается в Афины, где бы­стро находит учеников, ставших его преданными и любящими друзьями. Неизменно спокойный и просветленный, он делает их как бы членами од­ной семьи. По примеру слушателей Платона и Аристотеля они приобретают для Эпикура учас­ток земли близ Дипилонских ворот. Туда, в тени­стый сад, сходятся все желающие принять учас­тие в беседах мудреца. Философ угощает их хлебом и родниковой водой и учит находить ра­дость в самом простом и необходимом.

Рис. 127

Эпикур. IV - V вв. до Р.Х.

О чем же велись беседы среди мирт и цветов Эпикурова сада?

Начать с того, что философ, считая Вселен­ную скоплением атомов, тем не менее всегда от­клонял обвинения в нечестии или атеизме. «Боги существуют, — заявлял он. — Познание их — факт очевидный. Но они не таковы, какими пред­ставляет их толпа».

Эпикур не признавал ничего чисто духовно­го и даже природу богов рассматривал как мате­риальную.

Их бытие рисовалось ему вершиной мирового совершенства, и потому он считал их свободными от такой тяжкой обязанности, как руководство миром. Мир людей и мир богов, согласно Эпику­ру, — две почти ничем не связанные сферы. Следовательно, это должно устранить всякий страх перед божественным. Столь же бессмыслен и страх перед Судьбой.

Человек должен выкинуть из головы и мысль о смерти. «Смерть, — доказывал Эпикур, — не имеет никакого отношения к нам: ибо то, что раз­ложилось, не чувствует, а то, что не чувствует, не имеет никакого отношения к нам». Смерть не касается ни живых, ни мертвых, «так как для од­них она не существует, а другие — уже не суще­ствуют».

Покончив, таким образом, с «самым страш­ным из зол», Эпикур пребывает в уверенности, что нашел секрет счастливой жизни. Тщеславие, вла­столюбие, алчность, распутство — все это, по мне­нию философа, болезни, которые изнуряют чело­века, лишая его внутреннего равновесия. «Благополучие и счастье не в обилии денег, не в высоком положении, не в должностях каких-либо или силе, но в свободе от печали, в умеренности чувств и расположении души, полагающих (все­му) пределы, назначенные природой».

Проповедуя воздержание, Эпикур полагает, что нравственное поведение естественно для че­ловека, что сама природа его направлена к доб­родетели. Он проходит мимо трагических конф­ликтов личности, которые с такой силой изображали Софокл и Еврипид.

Эпикур не признает ничего, что стояло бы над людьми, требуя от них борьбы с миром и с собой. Библейский Иов восставал против зла, требовал справедливости, ибо знал, что мир и человек име­ют высшее предназначение. Эпикур же не верит ни в осмысленность мира, ни в конечную Правду и кротко приемлет жизнь такой, какова она есть.

Так же, как эпикурейство, кратчайший путь к нерушимому внутреннему миру предлагал и скеп­тицизм.

Патриархом скептиков считается Пиррон (365—275 гг. до Р.Х.) из пелопоннесского горо­да Элиды. Подобно Эпикуру, он искал секрет счастья, понимая его как свободу от оков мира.

Признав, что чувства не дают подлинной картины бытия, а разум не способен давать неоспоримые доказательства, скептики возвели со­мнение в принципы, полностью отрицая объек­тивную ценность любого теоретического утверж­дения. Они считали, что мы обречены жить одними «мнениями», что нет рационального критерия, ко­торый был бы достаточно прочным фундамен­том мировоззрения. В этом бесспорная заслуга пирронистов в истории мысли.

Практический же смысл философского скеп­сиса виделся в воздержании от суждений, в не­возмутимости, бесстрастии. В этом пункте Пиррон сомкнулся в Эпикуром, и греческая мысль еще раз пересеклась с буддийской. Путь Пиррона вел к тупику, между тем как человек искал выхода, искал решения коренных жизненных проблем.

«Жить согласно природе!»

Афины и Коринф, V — III вв. до Р.Х.

Принято думать, что толпы оборванных молодых людей, которые слоняются по дорогам и улицам больших городов, появились только в нашу эпоху, пресыщенную цивилизацией. Между тем антич­ный мир тоже знал своих «хиппи»; они во мно­гом были похожи на нынешних, хотя, в отличие от них, исповедовали ясную и законченную филосо­фию опрощения.

Подобные взрывы отвращения к цивилиза­ции сопровождали ее многие века, от Лао-цзы до Руссо и Толстого. Это явление неслучайное; оно тесно связано с противоречиями, изначально при­сущими цивилизации.

Самая серьезная попытка «вернуться к при­роде» исходила из мысли, что человек должен искать руководства и чем-то, стоящем над ним. В качестве такой основы часто называли «естествен­ный Порядок», отражающий Божественное бы­тие. «Все выходит хорошим из рук Мироздателя, все вырождается в руках человека», — говорил Руссо, выступая против условностей и искусст­венности цивилизованной жизни. В Греции вы­разителями этого протеста стали киники. Теоре­тические основы их учения довольно слабы; кинизм не столько теория, сколько способ суще­ствования. А в эпоху, когда люди теряли почву под ногами, этот вызывающий и в то же время равно доступный и беднякам, и пресыщенным образ жизни помогал самоутверждению личности.

Рис. 128

Диоген и Александр Македонский. Рельеф. Копия картины. IV в. до Р.Х.

Среди киников наибольшую, правда, несколь­ко скандальную известность получил Диоген Синопский (400—323 гг. до Р.Х.). Желание опроститься приняло у него гротескные формы. Человек образованный, писатель и моралист, он стал ходить по улицам полуголым, ночевать в боль­шом кувшине из-под зерна («Диогенова бочка»), лакать воду, как собака, отправлять естественные нужды при всех, заявляя: «Что естественно, то не постыдно». Он даже пытался есть сырое мясо.

Одно огорчало его: мало было людей, желаю­щих следовать его примеру. Он ходил по улицам с фонарем среди бела дня, заявляя, что тщетно ищет хотя бы одного настоящего человека.

В III в. до Р.Х. кинизм стал очень популя­рен. Но именно тогда это учение начинает дегра­дировать. Киники незаметно превращаются в «циников» в современном смысле слова. Они проповедуют животный эгоизм, учат равнодушно переносить смерть близких. Уроки трудолюбия сменяются оправданием паразитизма, аскетизм — умением жить за чужой счет.

Цивилизация несет в себе много темного — но не такова ли участь всего созданного челове­ком? Пороки цивилизации — его пороки. В то же время нельзя не признать, что и в цивилиза­ции человек реализует заложенные в нем твор­ческие возможности. Киники, как говорится, вме­сте с водой выплескивали и ребенка. Негативное отношение к городской жизни они переносили на культуру вообще, отдавая предпочтение полу­животному образу жизни, а это было уже настоя­щим посягательством на дух и культуру.

Тем не менее, кинизм не прошел бесследно в истории мысли. Очистив его от юродства и край­ностей, стоики положили некоторые его принци­пы в основу своего мировоззрения, ставшего са­мым влиятельным в эпоху эллинизма.

Первые стоики

Афины, 315-200 гг. до Р.Х.

Нравственная дилемма для стоиков удивительно проста. Им непонятна драма воли, которая в сво­их метаниях парализует разум. Для них бессмыс­лицей звучали бы слова апостола Павла: «То, что ненавижу, то люблю», ибо они считали, что разум желает только добра. В силу же разума они ве­рили беспредельно.

Стоицизм стал своеобразной формой бегства от мира. До конца последовательный стоик сво­боден от привязанностей, как йог или буддистс­кий монах. У него нет семьи, нет желания славы, нет жажды наслаждений. Удовольствие в его гла­зах — глупость. Он суров, трезв, ничему не удив­ляется, ничего не страшится. Он равноду­шен к любым превратностям жизни. «Ваше счастье — не нуждаться в счас­тье», — обращается он к людям.

Создать новый тип религии стоицизм был не в состоянии, да, в сущности, и не претендовал на это. Для большинства сво­их сторонников он оставался только «иде­ологией», а религия — это жизнь.

МУДРЕЦЫ ВЕТХОГО ЗАВЕТА

Человеческая мудрость

и Премудрость Божия

Иерусалим, 420-400 гг. до Р.Х.

Книги Библии, написанные между 400 и 200 гг. до Р.Х., говорят о напряженной духовной жизни: о спорах, исканиях и но­вых поворотах религиозной мысли. Притчи, Иов, апокалиптические писания, Экклези­аст подобны пикам подводного хребта, под­ножие которого скрыто в глубинах вод. По ним мы можем хотя бы отчасти су­дить о том, чем жил тогда Израиль.

Рис. 129

Улица в Иерусалиме

Мудрецы спокойно делали свое дело: соби­рали древние притчи, слагали псалмы и поэмы, составляли антологии. Для них важнее всего было не опровергать кого-то, а делиться своими дума­ми о человеческой жизни и ее путях. Так воз­никла Книга Притчей Соломоновых.

Один современный писатель заметил: когда переходишь от чтения Пророков к Притчам, ка­жется, будто спускаешься с неба на землю. И в самом деле, эта книга содержит главным образом мысли о семейной жизни и воспитании детей, о занятиях горожан и земледельцев, о дружбе и честности, бедности и богатстве, трудолюбии и праздности.

За житейскими сентенциями книги стоит не­что гораздо большее, чем кажется на первый взгляд. На примере Притчей мы видим, как Откровение, не ломая естественного хода человеческой мысли, медленно проникает в ее не­дра и в конце концов приводит к познанию воли Творца.

У греков мудрость подчас сама по себе счи­талась добродетелью. В Книге Притчей, наобо­рот, именно добродетель почитается истинной мудростью, ибо мудр не тот, кто имеет много зна­ний о мире (что это в сравнении с самим ми­ром?), а тот, чья жизнь согласуется в велениями Божиими. Нарушение Его воли есть безумие или род самоубийства.

При этом мудрец вовсе не склонен считать добро «естественным» и легким. Он слишком хорошо знает предрасположенность человеческой натуры ко злу. Людям отнюдь не свойственно повиноваться голосу совести и разума.

Этот библейский реализм не позволяет муд­рецу искать источник нравственности в самом человеке. Опорная точка этики должна находиться выше, в сверхприродном мире. Выбирая между добром и злом, которые человек обнаруживает в себе, он должен следовать добру как закону, уста­новленному Творцом. Подлинная мудрость неот­делима от веры, от стремления выполнять запове­ди. Мудрость как исполнение велений Сущего противостоит греху и немощи в человеческом бытии.

Уже не первый раз в дни скорбей и сомнений обращался Израиль к Сущему. И вот снова он возвышает голос, чтобы говорить со своим Госпо­дом. Этот поразительный диалог мы находим в самой трагичной и героической книге Библии, книге, носящей имя Иова.

Иов

Иудея, ок. 400 г. до Р.Х.

Книга Иова, поражающая глубиной мысли и по­этической красотой, издавна привлекала богосло­вов и философов, художников и поэтов. Ее пере­лагал Ломоносов, Гёте использовал ее сюжет в прологе своего «Фауста», Пушкин говорил, что в этой книге заключена «вся человеческая жизнь»; он специально изучал еврейский язык, чтобы пе­реводить «Иова».

Рис. 130

Несчастия Иова. Г. Доре. Гравюра

Рис. 131

Иов на гноище. Г. Доре. Гравюра

Почему страдает невинный?

Великие греческие трагики — современники автора Книги Иова — чаще всего искали ответа на этот вопрос в идее родового возмездия или в тайном, пусть даже неосознанном, грехе (как то было с Эдипом). Индийцы ссылались на перевоплощение и Карму¹ . Ничего подобного нет в Книге Иова. Она отрицает наследственную вину, а в прологе Сам Ягве признает героя «непороч­ным, справедливым, богобоязненным и далеким от зла» (Иов 1:8). Бог как бы гордится его верно­стью и, указывая на Иова Сатане, называет его Своим «служителем». Тем самым вопрос о тра­гической судьбе праведника поставлен в предельно ясной, безоговорочной форме.

Иов — не помазанник, не пророк, не мученик, взявший на себя грехи людей; он просто человек, один из многих. Поэтому все попытки видеть в нем прообраз Христа лишены основания. Един­ственное, что выделяет Иова, — праведность. И не она ли должна была, согласно общепринятым взглядам, оградить его от всякого зла? Между тем он — безупречный и чистый — подвергается самым жестоким испытаниям. Значит ли это, что человек не может больше рассчитывать на спра­ведливость? Кто же в таком случае Он, Верша­щий пути мира, и какое место Он предназначил на земле человеку? Иов как бы говорит от лица Авеля и всех идущих за ним жертв.

Трудно почувствовать всю глубину отчаяния Иова, если не знать иудейских представлений той эпохи о человеке. Для Библии человек — не «пленный дух», но целостное живое существо, единство духа и плоти.

Когда разрушается связь духа и плоти, чело­век, по мнению иудеев, фактически исчезает. Еги­петские жрецы, греческие философы и последо­ватели индуизма уже давно прониклись верой в то, что бытие личности не кончается с последним вздохом. Пусть они понимали посмертие по-раз­ному, но это было обширное духовное простран­ство, которое развертывалось перед человеком, со­знававшим себя бессмертным.

Ветхий Завет этой перспективы был долго лишен. Свет веры озарял для иудея только зем­ной мир. Подлинной жизнью в его глазах обла­дал один Сущий. Все остальное получило от Него лишь временное бытие. Смерть возвращала плоть земле, а душу увлекала в царство теней, куда не проникал свет Божий.

Отсутствие веры в бессмертие приводило к осознанию ценности жизни и земных дел. Если человек хотел познать полноту бытия в отпущен­ный ему срок, он должен был творить добро и удаляться от зла. Здесь, пока он жив, он и пожи­нал плоды им совершенного. Эти жесткие рамки явились одним из величайших духовных испыта­ний Израиля, но в то же время они предохраняли его от мечтательного спиритуализма. Так садов­ник иногда ограждает со всем сторон растение, чтобы укрепить его.

Кто знает, не имеет ли ослабление чувства бессмертия в наши дни такого же провиденци­ального² смысла? Ведь верой в иной мир слиш­ком часто злоупотребляли в ущерб нравственным требованиям религии. Характерно, что Евангелие мало говорит о посмертии, хотя оно постоянно подразумевается. Это значит, что мысль о вечно­сти не должна вытеснять у людей мысли о нрав­ственных задачах временной жизни.

Иов — человек, который ничего не знает о Священной истории и не хочет слышать о гряду­щих поколениях. Он вопрошает Бога о себе. Раз­давленный горем и лежащий в пыли, на самом деле он стоит во весь рост. Иову было бы легче, если б он знал, что виновен. Но он сознает свою правоту, и это самое ужасное. Ведь он считал, что Бог не мог так поступить с ним. А раз это слу­чилось — то рушится все... Он один, абсолютно один — во власти снедающей его боли.

В Книге Иова уже содержится весь «карамазовский» бунт против Бога и мира, в ней дан и полный набор экзистенциальных³ харак­теристик человека. Он хрупок, ничтожен, задав­лен страхом и неуверенностью. Мир для него полон ужаса; это кошмар, от которого невозмож­но пробудиться.

В своих жалобах и обвинениях Иов доходит до самого края пропасти; кажется, что вот-вот он сорвется, и тогда ничего не останется, кроме бун­та.

Самое непостижимое, что этот человек, при­зывавший Бога на суд, оставался все же челове­ком веры.

Со дна бездны Иов обвиняет Бога в жесто­кости, втайне надеясь, что ошибается.

Доверие Иова составляет самую суть его от­ношения к Богу. Хотя и разум, и чувства говорят ему, что все вопли напрасны, он не перестает взы­вать. Молчание Неба не может поколебать пра­ведника.

И вот внезапно из налетевшей бури раздается глас Господень.

Явившись Иову, Бог не снимает покрова с тайны. Значит ли это, что ответов вообще не су­ществует? Нет, но в данном случае все объясне­ния были бы неуместны.

Иов мог бы услышать о бессмертии человека, о воздаяниях в вечности, о воскресении, но ведь его мучило и иное: почему Бог допускает зло в мире?

В речах Ягве мы находим лишь едва улови­мый намек на ответ. Он говорит только о том, что автор знает. А знает он пока одно: мысль чело­века не в силах вместить всех замыслов Прови­дения.

Все пути Творца направлены на конечное благо мира, сколь бы загадочными они ни каза­лись людям.

По существу к этому сводится весь моно­лог Ягве. Но гораздо важнее для понимания книги — реакция и ответ самого Иова на Богоявление. Он «кладет руку свою на уста» (Иов 39:34), склоняется в смирении и благо­говении. Почему?

В присутствии Господнем все вопросы от­пали сами собой. Выразить эту тайну оказалось не под силу даже такому великому поэту, как автор Книги Иова. Творение его прекрасно именно этой недосказанностью и целомудрием.

Книга Иова не отрицает Божией справедли­вости; она лишь показывает, что не все объясня­ется только воздаянием. В этом ее огромное значение в истории Ветхого Завета. Она была создана, когда старое богословие переживало тра­гический кризис.

_____________________________________________________________________________

¹ Карма (инд.) — закон воздаяния, закон причин и следствий.

² Провиденциальный — предусмотренный Промыс­лом Божиим и служащий Его целям.

³ Экзистенциальный (от лат. exsistentia, «существова­ние») — относящийся к бытию.

Экклезиаст

Иудея, ок. 350 г. до Р.Х.

Книга Иова свидетельствует о брожении умов и жарких спорах, волновавших Израиль, когда мыс­лящие люди пытались найти разрешение жгучих проблем, избегая ссылок на Закон и Священную историю. В напряженной духовной борьбе стал­кивались противоположные точки зрения. Но даже и на этом фоне свободных дискуссий Экклезиаст мог показаться книгой вызывающей.

«Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек.

Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает...

Все — одна маета, и никто рассказать не умеет, —

Глядят — не пресытятся очи, слушают — не переполнятся уши.

Что было, то и будет, и что творилось, то и творится,

И нет ничего нового под солнцем. Бывает, скажут о чем-то: смотри, это новость!

А это уже было в веках, что прошли до нас».

(Еккл 1:4-10)

Охваченный каким-то жестоким наслажде­нием, вглядывается поэт в картину вечного круго­ворота. Кажется, что он забыл все, о чем возве­щали пророки Израиля. Это мироздание, которое созерцает человек, лишенный света Откровения... В этом мире жизнь теряет смысл и значение.

Главное, что отличает этику Экклезиаста от этики пророков, — это ослабление уз между ре­лигией и нравственностью. Пророки черпали в вере силу для проповеди действенного добра. Че­ловечность и вера были для них неотделимы. Здесь же этой связи столь ясно не ощущается.

У Экклезиаста нет вдохновения, даруемого верой, и ему остается рассчитывать лишь на обыч­ные земные радости.

Но именно тут он терпит самое жестокое по­ражение. Все, что манило и соблазняло его, на поверку оказалось «суетой».

Он построил себе прекрасные дома, посадил виноградники, цветники, сады, среди которых били фонтаны. Он накупил рабов и наложниц, окру­жил себя певцами и певицами. Глаза его день и ночь радовали сокровища.

«Ни в чем, что очи мои просили, я не отказывал им,

Ни от какой я радости не удерживал сердце...

Но оглянулся я на дела, что сделали руки мои,

И на труды, над которыми трудился, —

И вот, все — суета и погоня за ветром!»

(Еклл 2:10-11)

Этот мрачный припев о суетности лейтмоти­вом проходит через всю книгу.

Представление иудеев о том, что Сущий — все, а человек ничто, приняло у Экклезиаста край­нюю, отрешенно-холодную форму. Бог кажется равнодушным к миру, которому Он предоставил кружиться по предписанным законам без всякой цели. Неизвестно даже, желает ли Он блага своим творениям. Даже когда человек надеется, что есть какой-то нравственный миропорядок, он оши­бается. Нет настоящей награды добрым, да и сама награда в этом мире — что она, как не суета сует?

Рис. 132

Антиох IV. Монета

Едва ли во всей литературе еще найдется книга с таким безысходным мирочувствием. Без пафоса, спокойно и беспристрастно Проповедник уничтожает все опоры жизни, оставляя людям лишь жалкое подобие надежды. Ведь именно благопо­лучие в этой жизни считалось обещанной Богом наградой. Но если этот единственный дар отрав­лен, — к чему он?

На первый взгляд кажется непостижимым, как могла подобная книга попасть в Библию. Извес­тно, что учители иудейства много спросили, преж­де чем решились дать ей место рядом с творени­ями мудрецов, Пророками и Законом. Тем не менее они это сделали.

Иерусалимский философ поднес людям чашу с горьким напитком, но то был напиток исцеляю­щий. Уверенность в том, что высшее благо огра­ничено земными пределами, была преградой на пути израильской религии. Экклезиаст разрушил это препятствие.

Ценность воды по-настоящему познается в пустыне, жажда вечности пробуждается, когда человек отдает себе отчет о мимолетности земно­го. В этом заключается великий смысл отрица­тельного опыта Экклезиаста.

ИУДЕЙСТВО И ЭЛЛИНИЗМ

Эллинизация. Книга Даниила

Иудея. 168-166 гг. до Р.Х.

Настали дни, когда маленькой крепости Ветхого Завета, раздираемой спорами, предстояло выдер­жать самый яростный штурм, какой она когда-либо испытала в прошлом.

Антиох IV Эпифан, второй сын Антиоха Великого, — одна из наиболее странных и демо­нических фигур времен эллинизма. Необычными были и характер, и судьба Антиоха.

После гибели брата Селевка IV, убитого ца­редворцами, Антиох стал властителем сирийской державы Селевкидов. Рим одобрил его кандидатуру, надеясь сделать его послушным орудием. Но впоследствии сенаторы поняли, что просчита­лись.

Рис. 133

Пророк Даниил. Г. Доре. Гравюра

Заветной мечтой Антиоха IV была тоталь­ная эллинизация государства. Он стремился на­вязать дорогие ему греческие обычаи и культы и подавить национальные очаги сопротивления.

Серьезных препятствий своим замыслам царь не встретил. Камнем преткновения оказалась одна Иудея.

В библейской традиции Эпифан стал прото­типом Антихриста. Начиная с Книги Даниила до Иоаннова Апокалипсиса священные писатели будут придавать Врагу Божиему черты Антиоха. Этот человек не только впервые в истории решил полностью искоренить иудейскую религию, но и был первым царем после Александра Македон­ского, который всерьез воспринимал свой божес­кий титул. Бог Израиля был для него противни­ком, которого надлежало свергнуть с престола.

Осенью 168 г. до Р.Х. Антиох велел пре­кратить службу в Иерусалимском храме и разос­лал по городам эмиссаров с указом: все живущие во владениях царя отныне должны считаться «од­ним народом и оставить свой закон». Евреям запрещалось читать Писание, соблюдать субботу, совершать обрезание и даже просто называться иудеями. Нарушившего указ ждала смертная казнь.

Правительственные чиновники разъезжали по стране, чиня расправу. Свитки Библии, которые попадали им в руки, рвали или предавали огню.

Рис. 134

Пророк Даниил во рву львином. Г. Доре. Гравюра

Однажды в тайных убежищах, где писцы пря­тали свитки Библии, появилась новая книга. Она подоспела вовремя. Ее с жадностью читали, пе­реписывали и пересказывали. Причину вызван­ного ею волнения нетрудно понять: она рассеива­ла мрак и возвращала доверие к Промыслу Божию, действующему в земных событиях.

Книга носила имя Даниила, мудреца. Даниил знает, что приближение Божиего Царства будет сопровождаться разгулом зла и беззакония, что в мире есть тенденция к вырож­дению, что в нем действуют разрушительные силы, но ни на минуту не забывает, что рядом с этим нисходящим потоком пролегает русло другого, восходящего, цель которого — Царство Господ­не. Провидец говорит о конце истории как о но­вой ступени на пути человечества. Грядущее со­зидается в противоборстве двух начал и в торжестве небесного Града найдет свое осуще­ствление. Этот Град явится не для того, чтобы все повторилось вновь, а чтобы открыть твари мир Божественного света.

Книга Даниила, рожденная в тяжелую годи­ну, насквозь проникнута ощущением великой схватки добра и зла. Ее слова повторит Христос, говоря о закате ветхозаветной эры, ее язык станет языком иудейских и христианских апокалипси­сов.

Рис. 135

Три отрока в печи огненной. Г. Доре. Гравюра

Подобно живой воде падали слова Даниила в измученные души. Грядет Сын Человеческий, Который положит начало новому миру. И осо­бенно окрыляло их пророчество о судьбе людей, сохранивших верность до последнего дыхания. Они погибли, но смерть их — только временный сон. В день Суда...

«Многие из спящих во прахе земном пробудятся:

одни для жизни вечной,

другие на вечное поругание и посрамление.

И разумные будут сиять, как светила

на тверди, и обратившие многих к правде —

как звезды, вовеки, навсегда».

(Дан 12:2-3)

В конце времен архангел Михаил, покрови­тель ветхозаветной Церкви, ополчится на сата­нинскую рать и одолеет ее. Вообще всей Книге Даниила свойственно чувство близости незри­мых сил, участвующих в мировой драме. Пророку открыто, что дела человеческие определяются духовной битвой, которая идет во Вселенной между силами света и тьмы.

Отделившиеся

Иудея, 160-63 гг. до Р.Х.

Традиционная респектабельная праведность (сэдека) оставалась для высшего духовенства и знати чем-то непревзойденным. Быть может, по­этому они называли себя «садокитами», или сад­дукеями.

В практической жизни саддукеи проявили себя гибкими прагматиками, преследующими сво­екорыстные цели и склонными к уступкам. Они окружили себя роскошью, зато народ считали нуж­ным постоянно держать в узде. С этой целью саддукеи отстаивали суровые принципы древне­го уголовного права.

В борьбе за прочное место при дворе они превратились в активную политическую партию. Совет старейшин, или Синедрион, состоял в ос­новном из ее членов. Естественно, что в народе к этим черствым, надменным людям относились по­чти враждебно.

Рис. 136

Семисвечник.

Рельеф на арке Тита. Фрагмент. После 81 г.

Рис. 137

Священники

Фарисеи обособились не только от правящей верхушки, но и от всех, кто, по их мнению, мало знал или плохо соблюдал Закон.

Фарисеи были «тончайшими толкователями Закона», но толкование их было особого рода. В отличие от саддукеев они не смотрели на Писа­ние как на мертвую реликвию или строго зафик­сированный кодекс; по крайней мере в принципе фарисеи исходили из мысли, что вера не может ограничиваться рамками книги. Они утверждали, что живая духовная преемственность, или цер­ковное Предание, играет роль не меньшую, чем канонические книги.

Разумеется, устное Предание легче засоряет­ся человеческими домыслами, «преданиями» с маленькой буквы. Чтобы избежать этого, фари­сеи стремились сохранить связь между поколени­ями книжников и разработать принципы изъяс­нения Библии. Но именно здесь проявилась скованность их духовного творчества. «Преда­ния старцев» были канонизированы и возведены в ранг общеобязательной истины.

Рис. 138

Первосвященник, ковчег, алтарь и священные сосуды в Святая Святых

Фарисеи не дали погаснуть духу благочестия в народе, предотвратили его вырождение в свет­скую нацию, управляемую светскими царями. Бла­годаря им Библия не превратилась в фетиш, а осталась подлинной книгой жизни.

Синагоги и школы оказались со временем целиком в руках фарисеев. Именно им народ был обязан всем лучшим, что выросло в его недрах на пороге Нового Завета.

Воздавая должное фарисеям, их не следует, однако, идеализировать. В этом течении слиш­ком большое место занимали казуистика и риту-ализм, которые подрезали крылья свободному про­роческому вдохновению.

Третье направление в иудаизме — ессейс-кое. Полагая, что власть имущие и весь народ сби­лись с истинного пути, и ожидая скорого суда Божия, они образовали своего рода «Церковь внутри Церкви».

Эта секта с трудом укладывалась в рамки традиционного представления об иудаизме. Мо­настырский устав, форменная белая одежда, общ­ность имущества — ничего этого не знала исто­рия Израиля.

Древние историки говорят, что у есеев не было ни денег, ни рабов; трудились все. Идеалом была строгая набожность.

Происхождение и история этого полумона­шеского ордена долго оставались загадкой. Только в середине XX в. находки в пустыне на побере­жье Мертвого моря пролили новый свет на ессейское движение. Большинство историков при­знало, что кожаные манускрипты и развалины поселков, обнаруженные в районе Кумрана, при­надлежали ессейским общинам.

Исследование кумранских свитков навело историков на след вождя или даже основателя секты. Имя его остается тайной; в текстах он фигурирует как Священник, Избранник, Взыску­ющий Торы, Единственный Учитель, а чаще все­го как Учитель Праведности.

Рис. 139

Стол для хлебов предложения

Он задумал основать общину «сынов света», веря, что когда явится высший Судия, все «выра­зившие готовность присоединиться к избранни­кам» будут спасены.

Первые следы поселения на берегу Мертво­го моря относятся к сороковым-тридцатым го­дам II в. до Р.Х. Это означает, что Учителю удалось получить во владение участок земли в Кумране. Он призывал всех «верных Закону» выйти, подобно Аврааму, из среды грешников, что­бы готовить себя к последним дням.

Рис. 139

Юпитер.

I в.

Люди, поселившиеся в Кумране, любили на­зывать себя просто «Израилем», ибо считали, что лишь они достойны этого славного имени. Ста­рый Завет нарушался уже многими поколениями. Здесь, в пустыне, ессеи надеялись заключить с Богом Новый Завет, который будет принят непо­рочным Остатком, бедняками, чающими Дня Гос­подня.

Но, готовясь к вступлению в Царство Божие, кумранский Учитель в конце концов создал на­стоящий культ исключительности. Его стремле­ние соблюсти чистоту веры привело к отталкива­ющей сектантской гордыне.

Нравственный облик ессеев омрачает не толь­ко эта тенденция. Их законническое буквоед­ство оставило далеко позади даже самых закос­нелых формалистов среди фарисеев.

На рубеже II и I вв. до Р.Х. ессеи стали поселяться и в городах. У этих сектантов, жив­ших «в миру», естественно возникали контакты с иностранцами. Некоторые ессеи даже пытались распространять свои взгляды.

Тем не менее исход из пустыни части ессеев не означал отказа от принципа обособленности. Они по-прежнему относились к людям иного толка с осуждением и неприязнью. Особенно враж­дебны они были к саддукеям. Впрочем, и фари­сеев они не щадили, называя их «толкователями скользкого».

К этому времени Рим пережил борьбу вок­руг реформы Гракхов и диктатуру Суллы, пода­вил восстание Спартака и начал развернутым фронтом вести наступление на Восток. В 66 г. до Р.Х. Гней Помпеи сломил военную мощь Понта и Кавказа, а через два года появился в Сирии.

Иудеи уже понимали, что избежать нового иноземного владычества не удастся. Стоял лишь вопрос: кого из претендентов на трон признает римский полководец. Один из них, Аристобул, допустил ряд тактических ошибок, и Помпеи при­нял поэтому сторону другого, Гиркана. Однако Аристобул не согласился с этим решением, и когда Иерусалим открыл римлянину ворота, он укре­пился в храмовой цитадели, готовясь выдержать штурм.

Три месяца длилась блокада; наконец 10 ок­тября 63 г. до Р.Х. крепость была захвачена. Римские солдаты ворвались в святилище. Даже в самом Храме они встретили отчаянное сопро­тивление. Среди общей сумятицы лишь священ­ники продолжали совершать богослужение.

Аристобул был взят в плен и отправлен в Рим. Помпеи же после захвата Храма проник в Святая Святых. Но, удовлетворив свое любопыт­ство, он ни к чему не притронулся, ибо римляне привыкли терпимо относиться к чужеземным культам.

Рим шел к созданию мировой державы. От­крылась новая глава истории, и уже народилось поколение, которому предстояло быть современ­ником евангельских событий.

Рис. 141

Дьявол (демон подземного царства). Этрусский надгробный рисунок. IV - III вв. до Р.Х.

РИМ, ГРЕКИ И ВОСТОК

Душа и вера римлянина

Италия, ок. 650 г. до Р.Х.

Поразительные успехи римлян вызывали восторг и зависть современников. Попытки разгадать сек­рет латинской фортуны в свое время предприни­мали Полибий и Августин, Монтескье и Гегель. Муссолини думал, что сумеет воскресить былое величие Рима, однако жизнь показала тщетность этой мечты. Хотя многие элементы древнеримс-кого духа не умерли, — что-то главное ушло без­возвратно.

Что же представляли собой строители Orbis Romanum, «Римского мира»?

В старину говорили, что у него есть второе, тайное, имя, которое можно найти, прочитав слово Roma по-восточному: справа налево. Тогда оно будет звучать как Amor, Любовь. Дух Рима столь же парадоксален и двойственен, как и все значи­тельные явления мировой культуры. В самом деле, римляне, не обладая религиозным гением, слыли благочестивым народом и гордились этим; Рим в течение трех веков преследовал Церковь, но он же стал одним из всемирных центров хри­стианства. Его цивилизация была еще более светской, чем у греков, однако отцы Церкви счи­тали Рим оплотом веры.

Нераздельность гражданского и религиозно­го духа благотворно сказывалась на нравствен­ной стороне жизни римлян. Их традиционные добродетели: верность, честность, скромность, му­жество, уважение к старшим — повсюду вызыва­ли удивление. Отношение римлян к закону не было чисто светским. Сама приверженность по­рядку вытекала из веры в его высший смысл.

Однако религия, которая питала гражданское и правовое сознание Рима, сама пострадала от засилия римского права.

Формальный долг как главный стимул дей­ствия воцарился у латинян и в области веры, обед­няя и сковывая ее. Предстоя Высшему, человек только выполнял своего рода повинность. Серд­це его при этом оставалось почти безучастным. Римская молитва едва ли даже заслуживает это­го названия; она ограничивалась механическим произнесением формул и предписанными жеста­ми. Цицерон с полным правом говорит, что «вся религия римского народа разделяется на жерт­воприношения и гадания». Ее считали неотъем­лемым элементом гражданского строя. Человек, небрежный в ритуалах, рисковал оказаться в чис­ле врагов государства.

Латинское слово religio означает «связываю»¹ . Священнодействия связывали людей с богами и между собой. Но эта связь носила формальный характер. Полагали, что, соблюдая до тонкости все церемонии, человек честно выполняет условия договора с высшими силами. В этом римлянин был не меньшим педантом, чем любой иудейский законник. Жизнь его опутывали тысячи запретов и ограничений, освященных древностью. В част­ности, жрец Юпитера не должен был прикасать­ся к лошади, тесту, бобам, не имел права прово­дить вне дома более трех дней, завязывать узлы на одежде и т.д.

Рис. 142

Эритрейская Сивилла.

Микеланджело. 1509 г. Фрагмент росписи

В общем, без преувеличения можно сказать, что ранняя римская религия представляла собой форму, почти лишенную содержания. Безотчет­ное преклонение перед Божественной Тайной не развилось в подлинную веру, а осталось в зачатке, в ожидании иных времен. Однако ни ритуальное законничество, ни слепая преданность традиции не смогли погасить в римлянах стремления найти нечто более одухотворенное, чем их официальный культ. Это стремление в конце концов обрело свою цель в христианстве. Но прежде чем Еван­гелие пришло к римлянам, они пытались утолить свой духовный голод, обращаясь к верованиям этрусков и эллинов, азиатов и египтян.

______________________________________________________________________

' В традициях латинской грамматики основной гла­гольной формой считается 1-е лицо ед. числа наст. време­ни, а не неопределенная форма, как в русской и других грамматиках.

Этруски, Сивилла, Карфаген

Италия, 650-204 гг. до Р.Х.

Цивилизация этрусков до сих пор остается за­гадкой. Они заявили о себе в Италии лет за сто до основания Рима, но никто не знал, откуда они пришли. Эти наставники римлян, смешавшись с другими италийскими племенами, исчезли как народ задолго до нашей эры. С тех пор улыбающиеся статуи и расписанные гробницы хранят молчание, подобно руинам Крита; из девяти тысяч сохра­нившихся этрусских надписей большая часть не расшифрована.

Фрески и мозаики в гробницах рассказыва­ют о подземных духах и демонах, об отвратитель­ных чудовищах, населявших этрусскую преиспод­нюю.

Уверенность в том, что боги могут открывать будущее, побуждала римлян относиться с вели­чайшей серьезностью к «технике» предсказания. Этруски слыли в этом непревзойденными масте­рами: их часто приглашали, чтобы узнать волю богов.

Страбон, географ из Понта, перечисляет много других обычаев и обрядов, которые Рим унасле­довал от этрусков. Но ни один из них не выходит за рамки первобытных церемоний. Следователь­но, контакт с Этрурией не мог по-настоящему обогатить религию римлян.

Некоторые свои очистительные обряды Рим заимствовал у греков. Юг Италии был к VI в. до Р.Х. уже густо заселен эллинскими колонис­тами.

Аполлон стал первым олимпийцем, покорив­шим римлян. Одна из причин его популярности заключалась в том, что Аполлон издавна считал­ся богом, дарующим очищение от скверны. По­этому Тарквиний I (615—578 гг. до Р.Х.) сам объявил себя поклонником Аполлона. При нем в Риме появились священные книги, якобы дос­тавленные царю Сивиллой, жрицей эллинского бога.

Согласно легенде, одна из пророчиц, жившая в Эритрее, получила от Аполлона бессмертие при условии, что никогда не увидит родной земли. После этого Сивилла обосновалась в Кумах, где ее окружили заботой и уважением, а ее предска­заниям внимали как гласу самого Аполлона. С годами Сивилла почувствовала, насколько тягос­тна для нее вечная жизнь. Куманцы сжалились над вещуньей и привезли ей горсть эритрейской земли. Взглянув на нее, Сивилла упала навзничь и испустила дух. Она обрела наконец желанный покой.

Вместе с книгами Сивиллы в устойчивый италийский мир проникла первая апокалиптичес­кая струя, правда, пока еще очень слабая. По­клонники Аполлона верили, что в борьбе богов Аполлон выйдет победителем. Из намеков антич­ных писателей можно заключить, что Сивилла предрекала конец очередного периода в десять веков и наступление новой эры.

В 609 г. до Р.Х. в Риме была провозгла­шена республика. Войска этрусков, пытавшиеся вернуть трон изгнанному римлянами царю Тарк-винию, потерпели поражение. Постоянным пра­вительством стал патрицианский сенат.

Даже у иудеев, которые редко восхищались языческими державами, мы находим высокую оценку республиканского строя римлян. Нрав­ственная строгость и порядок приобретались це­ной жестокого режима, в котором было тесно творчеству и таланту. Роль священной автокра­тии заменял диктат гражданской дисциплины.

Энергия нации, сдавленная государственным механизмом, неизбежно искала выхода во внешней экспансии. От защиты Рима республика пере­шла к наступательным действиям. Неодолимая жажда завоеваний, казалось, заставляла римский народ постоянно расширять рубежи страны.

Еще в IV в. до Р.Х. римляне заключали союзы с карфагенской державой. Но после по­корения Италии оба государства неизбежно дол­жны были превратиться в соперников. Решался вопрос, кто будет господствовать в водах запад­ного Средиземноморья.

Новый враг был необычен. Если прежде Рим, как правило, имел дело с родственными ему наро­дами, то в Карфагене он встретил мир глубоко чуждый и отталкивающий.

Карфаген подчинил туземные берберские племена нумидийцев и постепенно распростра нил свои владения по всему северному побере­жью Африки.

Рис. 143

Сципион Старший. III в. до Р.Х.

То был настоящий оплот коммерсантов. Че­рез огромный порт шли торговые пути со всех концов света. Сюда, на границу черного материка, везли слоновую кость и мрамор, посуду и ткани, драгоценные камни и благовония, ковры и ору­жие. Военная мощь Карфагена опиралась на ар­мию наемников, которых вербовали из сицилий­цев, греков и берберов.

Рим был куда беднее и слабее Карфагена, которому его плантации, таможни и флот прино­сили несметные богатства. Поэтому сенат долгое время предпочитал жить в мире с Африкой. Лишь когда римляне окрепли и прямые интересы дер­жав столкнулись, война стала неминуемой.

Смертельная вражда римлян к пунам (так называли они финикийцев) объясняется, впро­чем, не только политическими причинами. Им были ненавистны сам дух и религия Карфаге­на.

Изуверские обычаи, извращения, человечес­кие жертвы и ритуальная проституция сохраня­лись у пунов вплоть до эпохи эллинизма.

Рассказывают, что Ганнибал поверг на ал­тарь Ваала три тысячи имерийцев. Участь эта постоянно ждала сотни юношей и девушек из лучших карфагенских семей.

Римляне отнюдь не были людьми мягкосер­дечными, но все же карфагенские обычаи внуша­ли им слишком большую гадливость, чтобы при­мириться с ними.

Рис. 144

Цицерон. I в. до Р.Х.

Рис. 145

Гай Юлий Цезарь. I в. до Р.Х.

Исход борьбы двух колоссов был предрешен. Когорты римских граждан заставили отступить африканских наемников.

Африка, Испания, Сиракузы оказались теперь в руках консулов. Триумфальный парад, кото­рым был встречен победитель Ганнибала Сципион Старший, превзошел все, что прежде видели римляне. Но в те дни еще кое-кто мог праздно­вать победу, хотя и другого рода. Человек, сокру­шивший Карфаген, был пленен греческой культу­рой и решил содействовать ее торжеству на латинской земле. Отныне судьба сурового Рима будет прочно связана с эллинским гением. Конец Пунических войн был ознаменовал началом гре­ко-римской эпохи, которая принесла победителям много новых тревог и неожиданностей.

Эллинизм в Риме Италия, 204-120 гг. до Р.Х.

Римская история уже перестала быть историей Италии. Кельты, испанцы, берберы, сирийцы и греки оказались под эгидой Капитолия. Победи­тели сохраняли традиции покоренных народов. Как и Александр, они чувствовали, что их держа­ве кроме насилия нужны какие-то иные объеди­няющие начала. Сами они могли дать миру не­много. Единственное, что привлекало всех, — это права, связанные с римским гражданством, но до поры жителям провинций его давали медленно и неохотно.

Рис. 146

Ганнибал. III в. до Р.Х.

Как и прежде, римляне продолжали верить, что неукоснительное соблюдение обрядов обеспечило торжество империи над всеми ее сопер­никами.

Рис. 147

Посидоний. / в. до Р.Х.

Между тем традиционная религия не удов­летворяла уже самих греков. Эллин смотрел с надеждой не столько на Олимп, сколько на таин­ственные культы Востока.

Прошло немного времени, и латинянам с их серьезностью в делах культа пришлось убедить­ся, что греки относятся к своей религии довольно легкомысленно. Светский дух лишил мифологию греков мистического ореола, а философы, хотя и пытались спасти ее, сеяли немалый соблазн, и по­степенно скептицизм стал заражать само римс­кое общество.

Рост вольнодумства сопровождался ослабле­нием нравственных устоев. Перемены в образе жизни сильно повлияли на характер римлян. На­всегда прошли времена, когда послы царя Пирра могли застать римского военачальника в деревне за приготовлением похлебки из репы. Побывав в Карфагене, Коринфе и Пергаме и насмотревшись на заморскую роскошь, люди не желали больше жить, как их отцы; они полюбили комфорт, изыс­канный стол, увеселения. А здоровая крестьянс­кая мораль и спартанские привычки прежних по­колений забывались.

Войны снизили цены на рабов. Их было те­перь много не только в рудниках и на стройках, но и на полях. Труд стал казаться презренным занятием, достойным лишь невольника. Знатная молодежь предавалась праздности, устраивала ку­тежи, соревновалась во всевозможных пороках, к которым Рим прежде питал отвращение. Исчезла хваленая римская честность: политики стали веро­ломными, воины помышляли больше всего о грабе­жах, купцы не брезговали ничем ради наживы.

Цирковые представления и бои гладиаторов превратились в кровавую страсть римлян. Пра­вительство рассчитывало тем самым нейтрализо­вать агрессивность масс.

Но, разумеется, далеко не всегда можно было утихомирить безработных. Народные собрания нередко выливались в драки и поножовщину.

Надвигались годы переворотов, гражданских войн и диктатуры. За власть над народами Риму, как и каждой империи, приходилось платить до­рогой ценой.

Попытки синтеза

Италия, 120-80 гг. до Р.Х.

Образованные римляне не хотели слепо копиро­вать чужое, а стремились создать собственное ми­ровоззрение на основе сплава эллинства и ла­тинства. В этом им помогли стоики, которые в то время вели повсюду энергичную пропаганду сво­его учения. Мудрецов, одетых в ветхие плащи, поборников умеренности и воздержания, можно было встретить в домах консулов и в тавернах, на базарах и в школах.

Первым проповедником стоицизма в Риме был грек Панеций (185-110 гг. до Р.Х.), уро­женец острова Родос.

Бог и Вселенная, учил Панеций, едины и веч­ны. Логос, внутренний закон мироздания, прони­зывает все, в том числе и человека. Гармонична жизнь, которая соответствует космическому строю, Логосу. Когда наступает смерть, все элементы человека возвращаются в круговорот природы и только память потомков хранит его образ.

Счастье мудреца — в равновесии; он дол­жен ценить дары природы, а в час испытаний сохранять спартанскую невозмутимость.

Панеций, как и прочие философы-греки, от­носился к народным верованиям пренебрежитель­но, а его друг историк Полибий открыто заявлял, что религия создана для того, чтобы держать тол­пу в повиновении.

Римляне же не могли отмахнуться от этой проблемы. Им нужно было ясное и последова­тельное ее разрешение.

Поэтому, когда ученик Панеция Посидоний Апамейский (135—51 гг. до Р.Х.) предпринял реформу Стои¹ , снова сблизив ее с религией, у него нашлось больше последователей, чем у всех дру­гих мыслителей того времени.

Жители Родоса, где поселился философ, гор­дились им. Слава о Посидоний гремела по всем эллинским городам. На остров отовсюду съезжа­лись люди послушать его лекции. Среди них были и известные политики, такие, как Помпеи и Ци­церон. На многих производило впечатление, что столь ученый человек защищает идеи Бога и бес­смертия.

Посидоний стал основоположником религи­озного стоицизма.

Источником идей Посидония была интуиция высшего духовного Бытия, которое пребывает за видимостью преходящего. Но это Бытие, в отли­чие от нирваны буддистов, связано с материей. Вслед за Платоном Посидоний считал Вселен­ную целостным организмом, «живым, разумным, одушевленным и умопостижимым». Она насквозь пронизана «жизненной силой» Божества, или «ог­ненной пневмой» Мировой Души. Как Бог яв­ляется внутренней сущностью Космоса, так и дух человека есть посланец Логоса, гость из нездеш­них сфер в царстве природы. Он родствен все­мирному Духу и лишь временно связан с телом. Человек познает и Сущее, и Вселенную именно в силу своей причастности им обоим.

У Посидония космическая иерархия существ подчинена закону круговорота, и в этом философ остался истинным сыном язычества. Стремясь соединить науку и религию, Посидоний сохранил в своей системе и древний миф о мировых цик­лах.

Динамика вселенского вращения, по мнению философа, всецело зависит от Божества, Которое одновременно его Судьба. «Судьба, — говорит Посидоний, — это непрерывная цепь причин су­щего, или Разум, согласно которому управляется мироздание». Рок действует с помощью закона всеобщей симпатии, т.е. взаимосвязи всех частей Космоса. Поскольку же она охватывает каждый уровень бытия, то движение небесных тел долж­но сказываться на событиях, происходящих на земле. Отсюда оставался один шаг до призна­ния астрологии, шаг, который Посидоний и сде­лал. Учением о «симпатии» он оправдывал де­монологию, ворожбу и искусство предсказания.

Когда главнокомандующего Суллу называли «Счастливым», — в это прозвище вкладывали особый смысл. На счастье смотрели как на дар светил и Рока. Сам Сулла, который, не смущаясь, грабил храмы, верил в свою звезду и не расста­вался с талисманами. А его соперник Марий повсюду возил с собой сирийскую прорицатель­ницу. В авгуров больше не верили, но зато вери­ли в магию и гороскопы.

Те десять веков, которые, согласно Сивилле, начались с Троянской войны, истекли в 83 г. до Р.Х. Для римлян это означало конец человечес­кого рода, последний акт драмы, предначертанной вечными звездами. Надвигалась ночь.

Те, кто прежде уповал на государство, теперь опускали руки, теряя интерес к жизни. Участи­лись случаи самоубийств. Последователям Эпи­кура и стоика Панеция смерть сулила покой не­бытия. Цицерон откровенно высказывался в этом же духе.

Если раньше римляне видели смысл жизни в исполнении гражданских обязанностей, то теперь такой взгляд перестал их удовлетворять. Человек как бы обретал наконец самого себя, все чаще задумываясь над собственной судьбой и ее значе­нием. Откуда я пришел, для чего я живу, куда иду, что ждет меня после смерти?

Новый, индивидуальный характер веры тре­бовал и новых форм общности. Повсеместно стали множиться чуждые политике братства, со­юзы, тайные клубы, которые сближали людей тес­нее, чем государство и национальность.

Одной из характерных особенностей возни­кающих по всей империи союзов явилось почита­ние восточных божеств.

Люди Запада объединились вокруг богов, чтимых в Сирии и Египте, Фригии и Персии, наделяя их новыми именами.

Приверженцы Митры собирались на молитву в подземельях и пещерных храмах. Стены их украшали знаки зодиака и космические симво­лы. Кульминацией богослужения был момент, когда отдергивалась завеса и «братья» созерцали статую Митры; как правило, его изображали в момент заклания им гигантского быка.

Римские солдаты охотно прибегали к покро­вительству этого могучего бога, и возвращаясь из походов, заносили семена митраизма во все угол­ки империи.

И поныне в Африке, в Британии, на Дунае и Рейне сохранились остатки пещерных митреумов. Они сооружены по единому плану, что указывает на единство обрядов и учения рассеянных по­всюду братств.

________________________________________________________

' Стоя — философски-мировоззренческая система стоицизма.

Иудейские миссионеры

140-50 гг. до Р.Х.

В Италии еврейские эмигранты, военнопленные и отпущенники стали селиться уже с III в. до Р.Х. Приглядываясь к этим людям, римляне от­мечали их пуританские нравы, которые сами це­нили и от утраты которых давно страдали. Бро­салась в глаза нетерпимость евреев к порокам и извращениям, занесенным в Рим из греческих го­родов. По своему устройству ветхозаветные об­щины чем-то напоминали культовые братства, которые с известного времени завоевали попу­лярность у римлян. Правда, в синагогах не совер­шали тайных церемоний, зато там звучали вдох­новенные молитвы и гимны; там можно было вступить в беседу, познакомиться с учением, кото­рое давало ответы на основные вопросы жизни. Молитвенные дома отличались от храмов тем, что доступ в них был открыт всем и каждому.

Рис. 148

Август. I в. до Р.Х.

Многих римлян раздражало, что подвластный народ держится независимо, не теряя своего дос­тоинства. Одни упрекали иудеев за их богатства, другие — за нищенство; одни обвиняли в «суб­ботней лени», другие — в чрезмерной динамич­ности. Таким образом, антисемитизм (вопреки распространенному мнению) возник задолго до христианства, еще в античную эпоху. Нападки на евреев начались, когда религия Завета добилась первых побед в языческой среде. Иными слова­ми, одной из причин античного антисемитизма было появление «прозелитов».

Термин «прозелиты» есть греческий перевод слова герим, «пришельцы». В эллинистическую эпоху так называли всех неевреев, исповедовав­ших иудаизм. Прозелит иудейской религии дол­жен был целиком преодолеть старое сознание, от­казаться от жертв Олимпийцам и от гражданских ритуалов. Он безоговорочно вверял себя Едино­му — Творцу неба и земли, о Котором учила Библия. Держаться с корректной терпимостью, поздравить язычника в день его праздника — вот самое большее, что мог позволить себе человек, принявший иудаизм. В остальном между ним и его прошлым компромисс исключался.

Именно в этом пункте и возникла главная напряженность, которая впоследствии вызвала столкновение Рима с христианами.

Иудейская миссия в Риме сопровождалась столь же острой борьбой, как и эллинизация. Но в обоих случаях ни вражда, ни меры правитель­ства не могли создать глухой плотины: число про­зелитов возрастало по всей империи.

«Наши законы, — писал Филон, — привле­кают к себе всех: варваров, иноплеменников, гре­ков, обитателей материка и жителей островов, на Востоке, Западе и в Европе». Особенно много обращенных появилось в Антиохии и Дамаске, но главным центром иудейской проповеди стала Александрия.

Прозелитизм был одним из самых удиви­тельных явлений римской жизни. Ведь в той или иной степени он приобщал неофитов к иудеям, а доводов против этого было достаточ­но много. Народ Библии после ста лет свободы снова был лишен независимости и в диаспоре (рассеянии) не раз терпел притеснения. Каж­дый, вступивший с ним в диалог, мог рассуж­дать так же, как через тысячу лет князь Влади­мир: если вы находитесь в столь незавидном положении, не значит ли это, что религия ваша ложна или Бог отвернулся от вас? И все же вера Ветхого Завета оказалась столь притяга­тельной, что вопреки этим соображениям про­зелитизм продолжал распространяться.

Человекобог

Римская империя, 66—7 гг. до Р.Х.

Человечество томилось перед пришествием Из­бавителя. Но если одни ждали в Его лице вест­ника иного мира, то другие были готовы искать спасения у земного повелителя и бога.

Такие фигуры, как Цезарь, Август или Напо­леон, всегда становились объектами идолопоклон­ства, принимавшего формы массового психоза. За них были готовы отдавать жизнь и с их именами на устах шли на гибель. Секрет гипнотического влияния вождей кроется не только в их умении владеть толпой, в их неистовой энергии и обая­нии. Они покоряли и тем, что в них как бы воп­лощалась мощь стихийного, дочеловеческого мира. Они шли к своей цели, принося в жертву целые народы, — и побеждали. Это вызывало трепет, смешанный с обожанием, и породило демоничес­кую мистику абсолютизма. Здесь источник куль­та авторитарных вождей всех времен. Для них массы были лишь средством, но именно эти мас­сы, влекомые первобытным инстинктом, шли за ними, словно послушное стадо.

В 29 г. до Р.Х. появились уже первые хра­мы, посвященные гению здравствующего импе­ратора. Как всегда. Август действовал с оглядкой, прикидываясь, что уступает воле народа. Сначала алтари ему воздвигали не в Риме, а в восточных провинциях, где издавна привыкли к поклонению монархам. Прошло немного времени, и египетские жрецы услужливо обосновали теорию боже­ственности цезаря. Даже в Иудее Ирод выстро­ил два храма богу Августу.

Рис. 149

Алтарь Мира Августа. 13—9 гг. до Р.Х. Реконструкция

Рис. 150

Богоматерь. Феофан Грек. 1405 г. Фрагмент.

Но и тогда не все пали жертвой массового безумия: есть глухие намеки, указывающие на на­личие оппозиции.

В самом деле, почему цезарю под конец жиз­ни приходилось ссылать поэтов и конфисковы­вать неугодные ему книги? Для чего был издан закон против памфлетистов? Значит, кого-то уже начинали раздражать безудержные славословия.

ПРЕДДВЕРИЕ

Земная власть и тайна мессианства

Иудея, 37—7 гг. до Р.Х.

Как бы в ответ на эти притязания человекобога прозвучала иная песнь, которую услышали пасту­хи Вифлеема. Она звала всех, кто не поклонился лжемессии, она возвещала о наступлении под­линного Царства Божия, о мире между землей и Небесами. По словам евангелистов, Иисус Хри­стос родился «во дни царя Ирода» (см. Мф 2:1; Лк 1:5).

Это правление было ознаменовано после­дней в истории Израиля попыткой создать свет­скую монархию, попыткой, которая потерпела крах. Через тридцать лет после коронации Ирод, прозванный Великим, все еще жил в страхе и ожидал удара в спину.

Все свои незаурядные способности Ирод от­дал тому, чтобы превзойти соседних властите­лей и доказать, что он заслуживает царского зва­ния. Он восстанавливал города, строил крепости, дворцы, ипподромы. Его энергия и фантазия были неистощимы. Август признавал, что Ирод создан владеть всей Сирией и даже Египтом.

Надеясь снискать любовь набожных людей, царь приступил к осуществлению грандиозного проекта: полной реконструкции Храма. Никог­да еще Дом Божий не достигал такого велико­лепия.

Красота столицы Ирода поражала не толь­ко паломников-иудеев, но и иностранцев, приез­жавших в Иерусалим. Многие из них, например консул Агриппа и полководец Вителлий, прино­сили жертвы в Храме, где для язычников был отведен особый двор. Сам Август присылал в дар Храму драгоценные сосуды. Жители могли гордиться своим городом и его жемчужиной — Домом Господним.

Царю были, конечно, благодарны за его забо­ты, особенно в дни голода или когда он очищал дороги от грабителей. Но все же и его самого считали чем-то вроде разбойника, восседающего на престоле Давида.

Жизнь царского двора — а она ни для кого не была секретом — вызывала всеобщее отвра­щение. Вокруг Ирода день и ночь плелись инт­риги. Мысль о том, что его не считают достойным власти, стала у царя навязчивой и лишала его сна.

Чем мрачнее становилось царствование Иро­да, тем крепче было упование.

Среди «чающих Утешения» евангелист Лука называет старца Симеона и пророчицу Анну; к ним же, по-видимому, принадлежали священник Захария, его жена Элишева (Елизавета) и, нако­нец, юная Мариам из города Назарета.

Назарет был хорошо знаком первым христи­анам: многие посещали это тихое селение среди холмов, где, казалось, замерло само время. Наза­рет не слышал тяжелой поступи легионеров и прон­зительных звуков фанфар. Только цикады зве­нели среди олив и рожок пастуха сзывал на заре рассеявшееся стадо коз.

Немалый смысл заключен в том, что это за­бытое людьми место стало точкой пересечения неба и земли. Назарет напоминает об иных мери­лах великого, нежели те, к которым привыкла че­ловеческая суетность. Как вселенское пламя со­звездий и галактик зарождается в глубинах микромира, так и ось духовной истории прошла в те дни не через Рим, Александрию или Иерусалим, а через неприметный поселок, окруженный виноградниками.

Рис. 151

Симеон Праведный. Икона. Середина XW в

Маршировали когорты, вопила чернь в амфи­театрах; сенаторы и шуты, вакханки и поэты, тор­гаши и философы рукоплескали стареющему Ав­густу. Бродил по своему дворцу сумрачный Ирод; спорили, склоняясь над свитками, иудейские книж­ники. Обитатели империи внимательно следили за финансовыми сделками и ристалищами. Мало кто из них слышал о далеком Назарете, и, конечно, никто не знал о доме, где скрытая от мира и открытая Богу душа пережила неизъяснимую Встречу. Между тем спустя века мысли милли­онов людей будут прикованы к Ее бедной келье. Август и Ирод уйдут в прошлое, а Она пребудет вечной Спутницей человеческого рода.

«В шестой же месяц послан был Ангел Гав­риил от Бога в город Галилейский, называе­мый Назарет, к Деве, обрученной мужу име­нем Иосиф, из дома Давидова; имя же Деве: Мария».

(Лк 1:26-27)

Это как бы первая вспышка света, света Славы Божией. По преданию, она застигла Деву у наза-ретского колодца. А затем наступает безмолвие, полное трепета и священного ужаса, охватившего Мариам.

«Она же была смущена этой речью и раз­мышляла: что же это за приветствие?»

(Лк 1:29)

И тогда приходит вторая волна — весть об избранности и призвании:

«Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога. И вот зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего; и даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова вовеки, и цар­ству Его не будет конца».

(Лк 1:30-33)

В жизнь Мариам вошло Нездешнее. Сама Она не тотчас смогла вместить и осмыслить этот опыт; не раз еще будет охватывать Ее страх и изумление перед лицом свершившегося.

Тайна Иисуса неотделима от тайны Девы.

Дохристианский мир сделал все доступное человеку, чтобы постичь смысл жизни и обрести Бога. Отныне же ему явлен Сам Неизреченный, и явлен воистину божественным образом — без насилия над разумом и волей людей.

Отверженный и гонимый, «не имеющий, где преклонить голову» (см. Мф 8:20; Лк 9:58), Христос влечет к Себе лишь тех, кто свободно полюбил и принял Его, кто узнал Его под «обра­зом раба» (Флп 2:6—7). Как белый цвет погло­щает спектр, так и Евангелие объемлет веру про­роков, буддистскую жажду спасения, динамизм Заратустры и человечность Конфуция. Оно ос­вящает все лучшее, что было в этике античных философов и в мистике индийских мудрецов. При этом христианство — не новая доктрина, а Весть о реальном факте, о событии, совершившемся в двух планах — земном и небесном. Ограничен­ное местом и эпохой, оно выходит за пределы временного.

К нему сходятся все дороги, им измеряется и судится прошлое, настоящее и будущее.

VII. ИИСУС ХРИСТОС

Начало христианства

7 г. до Р.Х. — 30 г. по Р.Х.

ВВЕДЕНИЕ

Первые исторические свидетельства о христиа­нах мы находим у римских историков Корнелия Тацита (55-120 гг.) и Светония (70-140 гг.). Тогда же о христианах писал римский чиновник Плиний Младший (61—113 гг.). Хотя эти сви­детельства написаны в пренебрежительном и даже грубом тоне, они оп­ределенно указыва­ют на то, что при Тиберии был казнен Христос (ок. 30 г.), что «смятение среди римских иудеев на­чалось из-за некоего Христа» (ок. 50 г.) и что в 64 г. при Нероне и в 112 г. при Траяне были го­нения на христианс­кие общины, которые стали уже достаточ­но многочисленны, так что римское пра­вительство было вы­нуждено обратить на них внимание.

Однако для того чтобы узнать о са­мом начальном пери­оде христианства, нам следует обратиться к источникам, написан­ным самими христианами. Самые древние из них — Евангелия — повествования об Иисусе Христе, написанные в период от 40 до 90 г. по Р.Х. Именно из них мы узнаем о событиях, связанных с возникновением христианства, определившего не только культуру, но и весь облик современной цивилизации. Само слово «евангелие» в переводе с греческо­го означает «радос­тная весть». Два из четырех каноничес­ких Евангелий были написаны учениками Иисуса Христа, а два других — уче­никами этих учени­ков. Евангелия вхо­дят в состав второй части Библии, назы­ваемой Новым За­ветом.

Рис. 152

Поклонение волхвов. Около 1410 г.

«Есть книга, — написал незадолго до смерти Пуш­кин, — коей каж­дое слово истол­ковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, приме­нено ко всевозмож­ным обстоятель­ствам жизни... Сия книга называется Евангелием, — и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные ми­ром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах проти­виться ее сладостному увлечению и по­гружаемся духом в ее божественное красноречие».

Пролог

63—4 гг. до Р.Х.

Весной 63 г. до Р.Х. на дорогах Па­лестины появились колонны римских солдат. Командовал армией сорокатрех­летний полководец Гней Помпеи. Раз­гневанный коварной политикой прави­телей Палестины, Помпеи быстрым маршем двигался на Иерусалим.

После трехмесячной осады была разрушена одна из башен храмовой ци­тадели, и римляне хлынули в ограду Храма. Пользуясь правом победителя, Помпеи решил осмотреть знаменитый Иерусалимский храм, в том числе и Святое Святых, место, куда раз в год мог входить только иудейский первосвященник. В напряженной тишине отодвинулась завеса. Удивлению Помпея и его офицеров не было гра­ниц. Они ожидали увидеть нечто необыкновен­ное. Но там было пусто. Там обитало Незри­мое... Со странным чувством смущенные римляне покинули Храм, не прикоснувшись ни к чему.

Рис. 153

Город Назарет

В то время собственные древние верования и мифы стали вызывать у многих римлян насмеш­ку. Религия теряла свое влияние, превращаясь лишь в гражданскую обязанность. Поэтому, познако­мившись с религиями Востока, римляне жадно по­тянулись к ним. Оккультные учения, магия, астрология и ворожба находили множество пос­ледователей. Религия Израиля — иудаизм — была единственной, почитавшей не сказочных ге­роев и обожествленные силы природы, а Единого Бога — Творца всего видимого и невидимого. Этот Бог говорил о Себе людям через сотворен­ный Им мир, а также открывался мудрецам и пророкам как Духовное Начало, предъявляющее человеку высокие нравственные требования. В иудаизме были строго запрещены любые изображения, кроме растительного орнамента. Одной из главных особенностей иудаизма была вера в то, что в определенное время Бог пошлет Своему народу Мессию-Избавителя, Который освободит народ от всякого зла и будет почитаем всеми дру­гими народами земли. В последние десятилетия перед началом новой эры это ожидание распрос­транилось по всей Римской империи.

ОТ ВИФЛЕЕМА ДО КАПЕРНАУМА

Рождение Иисуса Христа.

Назарет 7 г. до Р.Х. — 27 г. по Р.Х.

В современной хронологии тех или иных собы­тий время обозначается числом лет, прошедших либо до начала «новой эры», либо после: «до н.э.», «н.э.». За начало новой эры было принято вре­мя Рождества Иисуса Христа. Такой порядок летосчисления был предложен в VI в. по Р.Х. и вскоре был принят всеми европейскими страна­ми. До этого все страны Средиземноморья вели летосчисление от времени основания Рима. Так, само рождение Иисуса Христа, как полагали, про­изошло в 747 г. от основания Рима. Уже в на­шем веке из сопоставления всех исторических сведений о событиях того времени было установлено, что рождение Иисуса Христа произош­ло ранее даты, принятой в VI в. Таким образом, в настоящее время можно утверждать, что Рожде­ство Христово совершилось в 7—6 гг. «до Р.Х.».

Евангелия от Матфея и Луки содержат рас­сказ о рождении Иисуса во время правления царя Ирода. Два других Евангелия, от Марка и от Иоанна, начинают свое повествование с того вре­мени, когда Иисус уже выходит на проповедь Сво­его учения. Ему было около 30 лет.

Царь Ирод Великий правил Иудеей с 37 г. до Р.Х. по 4 г. по Р.Х. Захватив власть при поддержке римлян против воли народа, он тщет­но стремился завоевать у него популярность. Ирод развернул большое строительство; за тридцать три года его царствования страна получила авто­номию. Честолюбивый и жестокий, Ирод посто­янно жил в атмосфере страха, опасаясь заговоров. Жертвами его подозрительности стали жена и двое сыновей.

Рис. 154

Поклонение волхвов. Джотто. Фреска. Около 1305 г.

Рис. 155

Рождество Христово. Икона. Начало XV в. Фрагмент

В правление императора Августа ему было приказано провести перепись по всей Палестине. Каждому семейству надлежало для этого прийти в город, откуда родом был глава семьи. Так Иосиф и Мария оказались в Вифлееме, небольшом древ­нем городе, неподалеку от Иерусалима. Мария ждала ребенка. Из-за большого скопления лю­дей невозможно было найти места в доме. Ма­рии и Иосифу пришлось остановиться в пещере, служившей загоном для овец. Там Мария роди­ла своего Сына — Иисуса. Местные пастухи — первые, кто увидел Младенца, — рассказывали о необыкновенных явлениях, которые привели их в пещеру.

Когда Мария пришла с Младенцем в Иеру­салимский храм для выполнения очистительных обрядов, прозорливый старец Симеон предсказал ее Сыну великое будущее. Симеон благословил изумленных родителей и добавил, обращаясь к Марии: «Вот Он лежит на падение и на восста­ние многих в Израиле... Тебе же самой душу пройдет меч» (см. Лк 2:34—35).

А через два года с Востока в Иерусалим пришел небольшой караван. Мудрецы-астрологи, называемые волхвами, расспрашивали у всех, где находится родившийся Царь Иудейский, так как они видели на небосклоне новую необыкновен­ную звезду. По их мнению, она свидетельствова­ла о рождении в Иудее великого Царя, Которому они и пришли поклониться. Слух об этом дошел до Ирода. От первосвященников он узнал, что, согласно пророчествам, это могло произойти в Вифлееме. Призвав к себе волхвов, Ирод узнал о времени появления звезды и повелел им разуз­нать все о Младенце и затем сообщить ему. Вла­столюбивый старик планировал уничтожить нео­жиданного соперника. Евангелие рассказывает, что после поклонения Младенцу Иисусу волхвы не возвратились к Ироду, а отошли в свою страну другим путем.

Рис. 156

Избиение младенцев. Скульптура Собора Нотр-Дам. Париж. XIII в.

Разгневанный царь отдал безумный по жес­токости приказ уничтожить в Вифлееме всех мла­денцев в возрасте до двух лет. Когда речь шла о власти, он не останавливался ни перед чем.

Однако Тот, Кого искали убийцы, был уже далеко от города. Семья Иосифа скрылась вско­ре после ухода волхвов. Они отправились в Египет — один из ближайших центров, где жили иудеи вне Палестины и где нередко спасались пресле­дуемые Иродом.

Рис. 157

Источник в Назарете

Когда спустя несколько лет известие о смер­ти Ирода (4 г. по Р.Х.) достигло Египта, Иосиф вернулся на родину и поселился на севере Пале­стины, в небольшом городке Назарете, где жил с Марией прежде.

Как жила семья Иосифа в Назарете? Лишь Матфей и Лука очень немного рассказывают о детских годах Иисуса. Во всяком случае, Иисус с детства постоянно видел людей, заботливо ох­раняющих свои стада, виноградарей, подвязываю­щих лозы, сеятелей на весенних полях, жнецов с серпами, срезающих колосья. Позднее эти кар­тины послужили образами для Его притч. Как и Иосиф, Иисус стал плотником. Иосиф умер, ве­роятно, когда Иисусу было около двадцати лет. Во время служения Иисуса Его называли «Сы­ном Марии», что означало, что Иосифа уже не было в живых.

Становление любой личности, а особенно нео­быкновенной, всегда загадка; тем более нам не дано проникнуть в тайну души Иисуса. Одно толь­ко кажется бесспорным: Он был свободен от внут­ренних конфликтов, которые с детских лет терза­ют человека. Вероятно, в свободные от труда часы Иисус, как и позднее, в годы проповедничества, любил уходить в уединенные места для молитвы. Там, на холмах Назарета, полный духовных и те­лесных сил, Он только ждал знака, чтобы бросить в мир первые семена Своей проповеди. И знак был подан.

Предтеча. Иисус в пустыне

27г.

Однажды группа людей, состоящая из представи­телей духовенства и религиозных учителей, вы­шла из ворот Иерусалима и отправилась по доро­ге, ведущей к берегам Иордана. Предпринять это путешествие их побудил слух о молодом пустын­нике Иоанне, называвшем себя «голосом вест­ника».

Иоанн происходил из священнического сословия. Он рано остался без родителей. Весь­ма вероятно, что он был усыновлен ессеями, которые нередко брали на воспитание сирот и, укрываясь в уединенных местах, вели аскетичес­кий образ жизни.

Рис. 158

Иоанн Предтеча. Икона. XV в. Фрагмент

Иоанн также вел жизнь аскета. Он одевался в грубую пастушескую одежду из верблюжьей шерсти, не стриг волос, не пил вина. Его пищу составляли сушеная саранча и дикий мед. Когда ему исполнилось тридцать лет, он покинул пусты­ню, пришел в долину Иордана и начал свою про­поведь. «Покайтесь, — говорил пророк, — ибо близко Царство Небесное!» (Мф 3:2). Его сло­ва сразу же нашли широкий отклик. К реке тол­пами шли люди из окрестных городов и сел. Про­рок говорил о Суде над миром, и, казалось, все вокруг Иоанна дышало предчувствием близости великих событий.

Символом вступления в мессианскую эру Иоанн избрал обряд погружения в воды Иорда­на. Подобно тому как вода омывает тело, так по­каяние очищает душу. Иоанн требовал от людей переоценки всей жизни, искреннего раскаяния. Перед омовением (греч. «баптизо», рус. «креще­ние») люди исповедовали свои грехи.

Чего же хотел Иоанн? По свидетельству иудей­ского историка Иосифа Флавия, Иоанн учил народ «вести чистый образ жизни, быть справедливыми друг к другу и благоговейными перед Богом». О себе Иоанн говорил, что он послан для того, чтобы приготовить народ к приходу Божьего Посланни­ка — Мессии, а он, Иоанн, — Его Предтеча.

Слушая Иоанна, народ постоянно находился в ожидании. Многие знали, что Мессия долго будет оставаться неузнанным. Слова Иоанна: «Он стоит среди вас» (Ин 1:26) заставляли учащенно биться сердца. В это самое время на берегу сре­ди толпы появился Человек из Назарета. Это была символическая встреча. Отшельник во вла­сянице с изможденным лицом воплощал собой тернистый путь дохристианской религии, а новое откровение приносил Человек, Который внешне, казалось, ничем не отличался от любого просто­людина из Галилеи.

Рис. 159

Христос в пустыне. И.Н. Крамской. 1872 г.

После крещения Иисус тотчас покинул бе­рег Иордана и углубился в пустыню. Там, среди голых безжизненных холмов. Он провел в посте более месяца. По пути на север, в Галилею, Иисус на короткое время снова побывал в том месте, где проповедовал Иоанн. Когда Иоанн увидел Его, он сказал, обращаясь к окружавшим его лю­дям: «Вот Агнец Божий, Который берет грех мира» (Ин 1:29). Слово «Агнец» напоминало о проро­ках, которых преследовали и убивали. Иоанн по­вторил свое свидетельство в кругу учеников, пос­ле чего Андрей и Иоанн стали искать встречи с Иисусом. Они пришли в дом, где Он остановился, и провели там весь день. На следующий день Андрей отыскал брата своего Симона-Петра и с восторгом заявил: «Мы нашли Мессию...». По­разительная весть быстро распространилась среди галилеян, которые пришли на Иордан. Скорее всего, эти простосердечные люди решили, что най­денный ими Царь скрывается лишь до поры до времени, но придет час, и Он займет престол, а они, узнавшие Его, стяжают великую славу в мессиан­ском Царстве. Итак, на север, в Галилею, Иисус пришел уже не один, а в сопровождении Своих приверженцев.

Галилея. Первые ученики

Весна 27 г.

Вначале могло показаться, что проповедь Иисуса была лишь продолжением миссии Иоанна Крес­тителя. Оба говорили о близости Царства Бо­жьего, оба звали народ к покаянию и приняли в качестве обряда водное омовение — крещение. Но в отличие от Иоанна, Иисус Сам шел на­встречу людям. Он обходил города и селения. По субботам Его речь звучала в молитвенных домах, а в остальные дни — под открытым не­бом. Иной раз толпа была настолько велика, что Иисус садился в лодку и оттуда обращался к расположившему на берегу народу.

Живя в Галилее, Учитель неизменно вставал рано и встречал восход, уединившись в горах. День Иисуса был заполнен напряженным трудом: до самой темноты за Ним по пятам следовали боль­ные, ожидая облегчения недугов, уверовавшие жадно ловили Его слова, скептики задавали ка­верзные вопросы или вступали с Ним в споры, книжники требовали разъяснения трудных мест в Библии. Порой Иисусу и Его ученикам неког­да было и поесть. Однако в Евангелиях только дважды говорится, что Учитель сильно устал. Обычно же мы видим Его неутомимым и полным энергии. «Моя пища, — говорил Он, — есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его» (Ин 4:34).

Глубоко человечным рисуют Христа еванге­листы. Он скорбит, удивляется, радуется, обнимает детей, любуется цветами. Речь Его дышит снис­ходительностью к слабостям человека, но Своих требований Он никогда не смягчает. Он говорит с нежностью и добротой, но может быть строг и даже резок. Обычно кроткий и терпеливый, Иисус беспощаден к ханжам. Тем не менее внутренний разлад Ему чужд. Он всегда остается Самим Собой. Иисус далек от болезненной экзальтации, от исступленного фанатизма, свойственного мно­гим подвижникам и основателям религий. Про­светленная трезвость — одна из главных черт Его характера.

Писателям никогда не удавалось создать убе­дительный образ героя, если портрет его не отте­нялся недостатками. Исключение составляют евангелисты, и не потому, что они были непревзойден­ными мастерами, а потому, что изображали не­превзойденную Личность. Иисус не отворачи­вался от мира, не прятал от него сокровищ духа, а щедро отдавал их людям. «Когда, — говорил Он, — зажигают светильник, не ставят его под сосуд, но на подсвечник, и светит всем в доме» (см. Мф 5:15; Мк 4:21; Лк 8:16; 11:33).

Нередко слова Его звучали величественным речитативом, напоминая гимны древних проро­ков. Он часто говорил афоризмами, ставил воп­росы, не пренебрегая и логическими доводами. Особенно любил Иисус примеры из повседнев­ной жизни — притчи. В них наиболее полно запечатлелось Его учение. Рисуя перед людьми знакомые картины природы и быта, Иисус не­редко предоставлял слушателям самим делать вы­воды из Его рассказов. Так, избегая абстрактных слов о человеческом братстве. Он приводит слу­чай, когда пострадавший от разбойников иудей получил помощь от иноверца-самарянина. Подоб­ные истории западали в душу и оказывались дей­ственнее любых рассуждении.

Рис. 160

Искушение Спасителя диаволом. Г. Доре. Гравюра

Вероятно, все первые последователи Иисуса были молоды. Старшинство принадлежало ры­баку родом из города Вифсаиды — Симону. Иисус дал ему прозвище Кифа, камень, что по-гречески звучит как Петр. Другим учеником был Андрей, брат Симона-Петра. Два других ученика, братья Иаков и Иоанн, также были рыбаками. В Ка-пернауме находилась таможня. Посетив ее, Иисус встретил там сборщика налогов — мытаря Мат­фея и сказал ему: «Следуй за Мной». Матфей сразу присоединился к ученикам Иисуса. Позднее этот человек, вероятно, первым начал записывать слова Христа. Кроме этих пяти учеников, среди приверженцев Иисуса были и другие, все они происходили из Галилеи. Южанином был только уроженец города Кериота¹ Иуда. Именно ему поручил Иисус хранение средств общины. Тем самым Он, быть может, хотел подчеркнуть Свое доверие Иуде.

Рис. 161

Гора Искушения

Имя этого человека стало символом низости и вероломства. Однако сомнительно, чтобы Хри­стос желал приблизить к Себе морального урода, существо, нравственно безнадежное. Драма Иуды была связана с потерей веры в Учителя, разоча­рование породило в нем чувство озлобленности и толкнуло на предательский шаг. Во всяком слу­чае, считать, что Иудой руководила только алч­ность, — значит неправомерно упрощать еван­гельскую трагедию.

______________________________________________________________________

¹ В литературе встречаются также написания Кириот или Кариот.

Благая Весть

Иисус Христос называл Свое учение Радостной, или Благой, Вестью (греч. Евангелие). Он при­нес миру не новые философские доктрины и не познание тайн потустороннего. Он в корне из­менил само отношение людей к Богу. Благая Весть Иисуса говорит о высшем призвании человека и о радости, которую дарует ему единение с Твор­цом. Неисчерпаемое богатство Евангелия вкрат­це обрисовать нелегко, поэтому мы остановимся лишь на главном.

Небесный Отец и Богосыновство. Пропо­ведь Иисуса обращена не к «массам», не к безли­кому муравейнику, а к каждой отдельной личнос­ти. В толпе духовный уровень людей снижается, они оказываются во власти стадных инстинктов. В каждом человеке заключен целый мир, беско­нечно ценный в глазах Божиих. «Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не покидает девя­носта девяти в пустыне и не идет за пропавшей, доколе не найдет ее?.. Говорю вам, что так на небесах радость будет больше об одном грешнике кающемся, чем о девяноста девяти праведниках, которые не нуждаются в покаянии» (см. Мф 18:12-14; Лк 15:4-7).

Из всех имен, которыми в Писании называет­ся Творец, Иисус предпочитает слово Отец. От Христа люди узнают, что с Создателем Вселен­ной можно говорить один на один, как с любя­щим Отцом, Который ждет ответной любви. Ни храмовое действо, ни даже совместная молитва не могут заменить общения с Богом наедине, со­кровенной беседы с Отцом. В единственной мо­литве, которую дал Иисус ученикам. Он учит мо­литься простыми словами с любовью и доверием (см. Мф 6:9-13; Лк 11:2-4).

Рис. 162

Проповедь Иисуса. Г. Доре. Гравюра

ОТЧЕ НАШ, КОТОРЫЙ НА НЕБЕ­САХ!

Мы дети Твои, и у Тебя наша отчизна.

ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ. Пусть пре­будет в нас благоговение к Твоей священней тайне.

ДА ПРИДЕТ ЦАРСТВО ТВОЕ, ДА БУ­ДЕТ ВОЛЯ ТВОЯ И НА ЗЕМЛЕ, КАК НА НЕБЕ. Мы ждем, чтобы Ты воцарился во всем Своем Творении, чтобы исполнился Твой замысел и Ты один стал нашим Царем и Господом.

ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ ДАЙ НАМ СЕГОДНЯ. Поддержи нашу жизнь сейчас, ибо мы верим, что о завтрашнем дне Ты позаботишься.

И ПРОСТИ НАМ ДОЛГИ НАШИ, КАК И МЫ ПРОСТИЛИ ДОЛЖНИКАМ НАШИМ. Сыновний долг, который мы так плохо платим Тебе, есть ответная любовь. Научи нас любить и прощать друг друга, как Ты любишь и прощаешь нас.

И НЕ ВВЕДИ НАС ВО ИСКУШЕНИЕ, НО ИЗБАВЬ НАС ОТ ЛУКАВОГО. Огра­ди нас от зла, идущего извне и от нас самих.

ИБО ТВОЕ ЕСТЬ ЦАРСТВО И СИЛА И СЛАВА ВОВЕКИ. АМИНЬ.

Заметим, что на первое место в этой молитве ставятся не человеческие желания, а воля Госпо­да. Обращаясь к Нему, люди не должны искать только своего. В Евангелии проблема зла — практическая проблема, жизненная задача.

Заповедь любви. Зло, с которым человек соприкасается теснее всего, живет в нем самом:

склонность к насилию, слепая мятежность, ищущая самоутверждения за чужой счет и безгра­ничного простора инстинктам. Это зло питается ощущением собственного «я» как единственного центра, имеющего ценность. Растворение «я» в стихии общества, в коллективе, казалось бы, огра­ничивает бунт индивида, но при этом нивелирует, стирает личность. Выход из тупика — в библейс­кой заповеди, данной еще в Ветхом Завете, за­долго до Иисуса Христа: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Лев 19:18; Мф 5:43; 19:19; 22:39; Мк 12:31; Лк 10:27). Она призы­вает к борьбе против эгоистических начал, к при­знанию ценности другого «я». Заповедь любви к ближнему конкретизируется Иисусом в простом правиле: «Во всем, как хотите, чтобы с вами по­ступали люди, поступайте и вы с ними» (Мф 7:12; Лк 6:31).

Рис. 163

Похоронная процессия

Евангелие — это не формальная схема «доб­родетели», которая сводится к одним запретам. Блаженный Августин, живший в IV в. по Р.Х., писал: «Люби Бога и поступай как хочешь», то есть отношение к людям должно органично вы­текать из веры. Познавший Бога не может не любить Его творение.

А как должны поступать ученики Христовы, если сталкиваются с проступками других людей? При виде слабостей ближнего человек должен не выносить ему приговор, а сострадать, памятуя о собственной греховности. «Не судите, — предо­стерегает Иисус, — чтобы и вы не были судимы, ибо каким судом судите и какою мерою мерите, так будет отмерено и вам» (Мф 7:2; Мк 4:24; Лк 6:38).

Приближая к Себе грешников, Иисус хотел пробудить в них раскаяние и жажду новой жиз­ни. Нередко Его доброта и доверие совершали подлинные чудеса.

Старое и новое. Для людей, слушающих Иисуса, было важно решить, как соотносится Его учение с древним Моисеевым Законом. Религи­озные учители Израиля времен Иисуса, фарисеи и книжники, часто прибавляли к Закону сотни мелочных правил. Иисус, напротив, возвращал Ветхий Завет к его истокам — к Десяти запо­ведям Синая, подлинному Моисееву наследию, со­храненному пророками. Иисус углубляет и до­полняет этические требования Закона. Если Закон воспрещал убийство, то Иисус призывает изго­нять из сердца ненависть — корень преступле­ния. Если Закон осуждал нарушение верности в браке, то Иисус говорит об опасности порочных чувств. Если Закон требовал соблюдения клят­вы, то Иисус вообще считает ее излишней: «Да будет слово ваше да, да; нет, нет, а что сверх этого, то от лукавого» (Мф 5:37).

Людям свойственно ненавидеть врагов, но уче­ники Иисуса Христа должны побеждать зло доб­ром. Им следует бороться с мстительными чув­ствами. Мало того, они должны делать добро своим обидчикам. «Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему вос­ходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных... Итак, будьте со­вершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф 5:45; 5:48). Вот захватывающая дух высо­та, куда Иисус призывает человека.

Еще в самом начале Своего служения Иисус утвердил новое отношение к женщине.

Для Сократа женщина была лишь тупым, на­зойливым существом. Будда не разрешал своим последователям даже смотреть на женщин. В дохристианском мире женщины чаще всего оста­вались молчаливыми рабынями, жизнь которых была ограничена изнурительным трудом и до­машними заботами. Не случайно в одной из иудей­ских молитв были слова: «Благодарю Тебя, Боже, что Ты не создал меня женщиной...» Христос возвращает женщине отнятое у нее человеческое достоинство и право иметь духовные запросы. Отныне место ее не только у семейного очага. Поэтому среди ближайших последователей Иисуса мы видим немало учениц.

Впоследствии, когда настал час испытаний, первые женщины-христианки не покинули Гос­пода, как другие Его ученики. Женщины были на Голгофе в момент Его смерти, проводили Учи­теля до места погребения, им первым была от­крыта Пасхальная тайна.

Евангелие разрушило преграды, разделяющие людей. Каждый, становящийся христианином, при­обретает как бы второе гражданство, входит в на­род, в котором «нет ни эллина, ни иудея... но все и во всем Христос» (Гал 3:28; Кол 3:11).

Земная жизнь и жизнь вечная. Уверен­ность в том, что существует иная жизнь, которая продолжается и после распада тела, жила в со­знании людей с глубокой древности. Платон, на­пример, утверждал, что наш земной путь есть лишь прелюдия вечности.

Ветхозаветная религия в этом отношении представляла собой исключение. Очень долго она не находила ответа на вопрос о посмертной уча­сти человека. В Ветхом Завете было создано представление о Шеоле, сумрачном царстве мер­твых, Преисподней. Настоящее же «продолже­ние жизни» видели главным образом в потом­ках. Только в IV в. до Р.Х. Израиль услышал благовестие о вечной жизни. Но не «бессмертие души» открылось ему, а грядущее возрождение, воскресение всего человека — новое небо и но­вая земля, где будет царствовать правда и все злое будет побеждено.

Рис. 164

Дьявол, пожирающий душу человека. Скульптура. Франция. XII в.

Иисус Христос полностью подтвердил веру в воскресение мертвых. Однако, постоянно ука­зывая на реальность «будущего века». Он не про­поведовал отвлеченного спиритуализма, для ко­торого земная жизнь — призрак.

Евангелие учит не только о потустороннем, но и о том, как нам должно жить сегодня. Бессмер­тие, воскресение, Царство Божие, о которых гово­рит Евангелие, неотделимы от того, что совершает­ся в этом мире. Если человек станет пренебрегать своим земным служением, это будет изменой его призванию. С другой стороны, тех, кто все силы отдает только материальному, ждет неминуемая катастрофа. Жизнь коротка и может оборваться в любой момент. И в любой момент человек мо­жет быть спрошен о том, как он прожил свою жизнь, на что употребил он данные ему способно­сти и таланты.

Рис. 165

Базарный день в Иерусалиме

Иисус призывал Своих последователей: «Не собирайте себе сокровища на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и кра­дут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подка­пывают и не крадут, ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф 6:19—20).

Во времена пророков вокруг них группиро­вались люди, которые называли себя «духовными бедняками». Они не были нищими в обычном смысле этого слова, но праведниками, желавшими освобождения от суетности и стяжательства. Та­кими же, по словам Иисуса, должны быть и Его ученики: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф 5:3). «Нищие ду­хом» — избравшие добровольную бедность, чтобы стяжать благодатные дары духовные, — нищие ради духа.

Царство Божие. Что же такое Царство Божие, Весть о котором занимает столь важное место в проповеди Иисуса? В иудаизме это по­нятие нередко связывали с внешним торжеством Израиля и фантастическим благоденствием на земле. Пророки же верили, что воцарение Бога прежде всего изгонит всякое зло и преобразит Вселенную. В апокалиптической литературе, по­вествовавшей о конце истории, переплетались оба воззрения. Но то, что начало Царству по­ложит приход Мессии, было общим чаяни­ем почти всех иудеев.

Иисус говорит о Царствии Божием, иногда называя его также Царством Не­бесным, как о Своем Царстве, Своем гос­подстве в мире и в сердцах людей. Цар­ство Божие «не от мира сего» (Ин 18:36), оно выше всего преходящего. Сокрушая власть зла, оно несет на землю законы Неба. Эту духовную реальность нельзя ставить в один ряд с каким-либо земным счастьем. Земное счастье хрупко, немного нужно, чтобы развеять его. Царство Божие — это жизнь в правде Божией, именно такая жизнь приносит человеку наивысшее удов­летворение и счастье. Царство Божие наследуют миротворцы и сострадательные, чистые сердцем и гонимые за правду. Там утешатся плачущие, обогатятся «нищие ради духа», насытятся алчущие Истины.

Таким образом, Благая Весть Иисуса Христа есть весть о спасении от духовной смерти, о при­общении мира к Божественной жизни как выс­шей его цели. Это Царство уже приходит в наш мир, если в душах людей воцаряется Господь. Оно приносит вступающим в него не забытье, а светлое, радостное чувство близости Отца Не­бесного.

«А Я говорю вам...» Возможно ли, посиль­но ли для людей то, к чему зовет Евангелие? Ведь человек, даже полюбив идеал, часто не находит в себе сил подняться до него. Другое могучее при­тяжение владеет им, пригибая к земле: человек стремится к богатству, носит на шее камень забо­ты, проводит отпущенное ему драгоценное время жизни, погрязая в мелочах.

Кто же может проложить путь к Царству? Кто подведет к нему человека?

Но вот люди слышат слово Иисуса Назаря­нина: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них...» (Мф 18:20). Значит, Он — Мессия? Долгожданный Утешитель Израиля? Все видели, что Иисус проповедует «как власть имею­щий, а не как книжники и фарисеи» (Мф 7:29; Мк 1:22). Как понимать Его слова: «А Я говорю вам...»? Иисус не только Пастырь; Он — Дверь, Врата, через которые входят овцы. Так учил Он о Себе Самом.

Он — Посредник, соединяющий Небо и зем­лю. «Никто, — говорит Иисус, — не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин 14:6). Но почему же тогда Он действует столь осторожно, почему скрывает от народа Свой сан, запрещает называть Себя Мессией?

МЕССИЯ

«Не мир, но меч»

Весна 28 г.

«Жизнь Иисуса, — говорит Гилберт К. Честер­тон, — стремительна, как молния. Это прежде всего драма, прежде всего — осуществление». Действительно, ученики не могли не чувствовать, что у Иисуса есть некий план, подобно далеко идущему плану полководца. Он требовал от них решимости стоять до конца. Его Евангелие не имело ничего общего с мечтательным благоду­шием и расслабленностью.

Бой с царством зла будет нелегким. Против Мессии восстанут все грехи и предрассудки, укоренившиеся в людях. Целеустремленность Иисуса одновременно пленяла и страшила уче­ников. Впрочем, Его слова они истолковывали по-своему, думая, что Учитель намекает на рево­люционный взрыв, за которым последует Его ко­ронация в Иерусалиме. И когда Иисус напра­вился туда на Пасху, они решили, что настанет день, когда Царствие Божие будет «взято силой» (Мф 11:12).

Иерусалим в те годы был под властью по­сланца Римского императора — прокуратора Понтия Пилата. Его жестокость, алчность и са­модурство были известны повсюду. Инциденты, вызванные беззакониями прокуратора, не раз кон­чались массовой резней. Каждую Пасху прави­тель ждал восстания и потому на праздник каж­дый раз приезжал из своей резиденции, Кесарии, в Иерусалим, где мог лично следить за порядком. Опасения Пилата были вполне основательны. Он располагал небольшим войском в три тысячи че­ловек, а националисты-зелоты и их сторонники только ждали вождя, который поднял бы народ против римлян.

По-видимому, ученики Иисуса втайне хотели, чтобы именно Он стал этим вождем. Однако Учитель, казалось, полностью игнорировал про­блему чужеземного владычества. Его тревожило не политическое, а духовное состояние народа. Появившись в Иерусалимском храме, новый Учи­тель сразу привел всех в замешательство. Свив из веревок бич, Он выгоняет за ограду Храма овец и волов, предназначенных на продажу для жерт­воприношения. Он властно требует покончить с бесчинством вблизи святыни: «Не превращайте дома Отца Моего в дом торговли!» (см. Ин 2:16).

Первый визит в Иерусалим закончился лишь столкновением с религиозными вождями. Когда Иисус толковал Закон в духе учения пророков, книжники обвиняли Его в покушении на «пре­дания старцев». Когда Он говорил, что милосер­дие угоднее Богу, чем обряды, в глазах фарисеев это был подрыв всей системы ритуалов благоче­стивой жизни.

Может показаться странной такая слепая пре­данность букве и форме. Однако нужно учиты­вать, что обрядоверие — упорный недуг, кореня­щийся в глубине человеческой психики. Потому-то в истории бушевало столько страстей вокруг ритуалов и было пролито столько крЬви из-за разногласий в религиозных церемониях. Сход­ная болезнь, подобная навязчивому неврозу, пора­жала нередко и христиан, которые забывали, что для Христа любовь к Богу и людям несравненно выше любых внешних предписаний.

Приверженцы буквы, ритуала и старины во все времена отличались косностью. Драма фари­сеев связана с типичным проявлением того, что впоследствии стали называть «фарисейством». Иерусалимские старейшины, как брахманы Ин­дии или русские староверы, жили в постоянном страхе «осквернения». Про них говорили, что они готовы «очистить само солнце». Но, думая своей набожностью приблизить времена Мессии, вож­ди Израиля, сами того не сознавая, отвернулись от Того, Кто принес им Весть о спасении.

С тех пор Иисус еще не раз посетит Иеруса­лим, но признан там не будет. В его общину войдут преимущественно галилеяне, жители се­верной части Палестины, а жителям юга Он ос­танется чужд.

Знаки присутствия Царства Мессии

Весна-лето 28 г.

Авторы Евангелий свидетельствуют, что народ «дивился» учению Иисуса; но не меньшее впе­чатление производила Его сила, побеждающая стихии и недуги. О Нем рассказывали в первую очередь как о Чудотворце. Впоследствии и хри­стиане нередко готовы были видеть в чудесах главное доказательство сверхчеловеческой при­роды Иисуса. Однако Сам Он отклонял подоб­ную мысль. Иисус давал понять, что власть над природой входит в замысел Божий о человеке. Если человек достигает единения с Духом, для него нет ничего невозможного. В чудесах от­крывается глубина вещей, иное измерение, где преодолены законы тленного мира и царствует свобода. Когда люди соприкасаются с этим из­мерением, то, по слову Христа, их «достигло Цар­ство Божие» (Мф 12:28).

Тот, кто хочет доказать, что явления, называе­мые чудесами, немыслимы, не учитывает, как мало еще известно о тайнах бытия. Но почему даже люди, которые склонны верить самым удивитель­ным сообщениям о йогах, рассказы Нового Заве­та воспринимают скептически? На это есть ду­ховная причина. Принятие Евангелия требует внутреннего выбора, перемены всех жизненных установок.

Иисус нередко указывал на тесную связь между состоянием тела и души. Исцелив парали­тика, Он предупредил его: «Вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже» (Ин 5:14).

В ту бурную переломную эпоху широкое рас­пространение получили психические болезни. Если Ветхий Завет почти не знает их, то Евангелия наводят на мысль о какой-то эпидемии душевных недугов. Особенно страшен был загадочный вид безумия — одержимость, или беснование. Боль­ной кричал неестественным голосом, говорил от лица бесов, живущих в нем, уверяя иногда, что в нем живет целая армия демонов. Христос одним Своим присутствием поразительно действовал на этих несчастных; иной раз достаточно было од­ного Его властного слова или прикосновения, — и душа освобождалась от владевших ею темных сил.

Слух об исцелениях в Галилее с самого нача­ла стал вызывать беспокойство у иерусалимских блюстителей Закона. Когда Учитель во второй раз посетил Иерусалим, Своими поступками и речами Он вызвал еще большее негодование. На этот раз Он уже открыто возвестил, что чудеса есть знак Его Высшего посланничества. Жизнь и благословение исходят от Бога, поэтому и Тот, Кто послан Им на землю, призван исцелять и давать жизнь.

Этих речей правоверные уже не могли стер­петь. Мало того, что Назарянин нарушает Закон, Он еще и называет Себя Сыном Божиим. Книж­ники обступили Его и потребовали, чтобы Он дал такое «знамение с неба» (см. Мф 12:38; 16:1; Ин 2:18), которое убедило бы всех. Но Иисус отверг это требование. «Род лукавый и прелю­бодейный ищет знамения, — сказал Он, — и зна­мение не дается ему, кроме знамения Ионы про­рока» (Мф 12:39). В этих словах содержался намек на события, о которых рассказано в ветхо­заветной Книге пророка Ионы. Проповедь Ионы среди жителей ассирийской столицы Ниневии имела своим результатом раскаяние ниневитян, наказание Божие было отменено, и город был спасен от неминуемой гибели. Смысл слов Иису­са в том, что сама Его проповедь есть знамение, то есть знак призыва Бога, обращенного к людям. Для тех, кто этого не видит, будут бесполезны и любые другие знаки любви Божией.

Двенадцать учеников. Смерть Иоанна

Крестителя

Осень 28 г. — весна 29 г.

Если не считать коротких путешествий в Иудею, Иисус в течение года не покидал Галилеи. Но уже с самого начала Иисус готовил учеников к мысли о более широкой проповеди Евангелия. Для этой цели и были избраны Двенадцать. Иисус назвал их посланниками, по-гречески — «апостолами». Каждый их день и каждый шаг отныне будут принадлежать только Богу и людям. Они пойдут к страждущим, неся им духовное и телесное исцеление. Кров и хлеб они получат от тех, кто примет их как посланцев Иисуса Христа.

Рис. 166

Четыре апостола. А. Дюрер. Диптих. 1526 г.

Когда Двенадцать, разделившись по двое, ушли в соседние города, Иисус остался один. А вскоре Ему сообщили о гибели Иоанна Крестителя. Ирод Антипа, властитель северной части Палестины, вступил в брак с женой своего брата Иродиадой. Для этого Ироду пришлось развестись со своей первой женой, дочерью союзного набатейского царя, что вызвало разрыв дипломатических отношений с Набатеей. В самой Иудее поступок Ирода вызвал единодушное осуждение.

Иоанн Креститель, еще будучи на свободе, открыто высказывался против этого кровосмеси­тельного брака. Он не переставал упрекать Иро­да и после того, как тот заточил его в крепость. Поэтому узник продолжал быть опасным для Иродиады. В день рождения Ирода, когда пир был в разгаре, Саломея, дочь Иродиады, к неопи­суемому восторгу всех гостей, исполнила зажига­тельный сирийский танец. «Проси у меня, что хочешь!» — кричал пьяный царь. Саломея, по совету матери, потребовала: «Подай мне сейчас же на блюде... голову Иоанна Крестителя». Лицо Антипы помрачнело. Однако, желая сдержать слово, данное при гостях, он приказал телохранителю спуститься в темницу. Скоро тот вернулся с окровавленной головой Иоанна в руках. Ее по­ложили на блюдо, а Саломея отнесла страшный дар матери.

Так погиб предшественник. Предтеча Иису­са. Ему было немногим более тридцати лет. Но он умер, как жил, — несгибаемым свидетелем правды Божией.

С тех пор Ирода Антипу стал преследовать страх. Услышав об Иисусе, он уверял окружаю­щих, что это восстал из мертвых казненный им праведник.

Тайна Иисуса

Лето-осень 29 г.

Однажды после молитвы Иисус обратился к Двенадцати с вопросом: «За кого почитают Меня люди?». «Одни за Иоанна Крестителя, — отве­чали они, — другие за Илию, а иные за Иеремию или одного из пророков». «А вы за кого Меня почитаете»? От лица всех ответил Симон-Петр: «Ты — Мессия (греч. — Христос), Сын Бога Живого!». «Блажен ты, Симон, — торжественно проговорил Иисус, — потому что не плоть и кровь (т.е. не человеческая природа) открыли тебе это, а Отец Мой, Который на небесах. И Я говорю тебе: Ты — скала (греч. "петрос"), и на скале этой построю Мою Церковь, и врата адовы не одолеют ее» (см. Мф 16:13—18).

Вопрос Иисуса: «За кого почитают Меня люди?» — звучит и сегодня; и сегодня многие готовы видеть в Нем только пророка или учите­ля нравственности. Но в чем же тогда заключа­лась неповторимая притягательность Иисуса Хри­ста? Только ли в Его моральной доктрине? Ведь возвышенную этику предлагали и Будда, и Со­крат, и Сенека.

Здесь мы вступаем в область наиболее таин­ственного и решающего во всем Новом Завете. Здесь внезапно разверзается пропасть между Иисусом Христом и всеми философами, морали­стами, основателями религий. Любой из них осоз­навал себя всего лишь человеком, обретшим ис­тину и призванным возвещать ее. Они ясно видели дистанцию, отделявшую их от Вечного. А Иисус? Со спокойной уверенностью этот Учитель, чуж­дый фальши и экзальтации, провозглашает Себя Единственным Сыном Божиим. Он говорит не как пророк от имени Сущего, а как Сам Сущий.

Чтобы лучше понять суть исповедания Пет­ра: «Ты — Христос, Сын Бога Живого», — сле­дует вернуться к далекому прошлому.

Согласно Библии мир уже давно пребывает в состоянии упадка и нуждается в исцелении. Осоз­нание несовершенства мира привело к развитию «учений о спасении»¹ . Их можно свести к трем типам. Для одних (Платон) выход заключается в лучшей организации общества. Для других (Буд­да) — в мистическом созерцании и бегстве от жизни. Третий путь был открыт в Израиле и Иране. Там существовала уверенность, что зло одолимо, что в грядущем наступит преображение, которое есть высшая цель жизни человека.

Писание изображает духовную катастрофу, поразившую мир, в рассказе о грехопадении пер­вых людей, которые пожелали властвовать над миром независимо от их Создателя, иными сло­вами, «быть, как боги». Грех уничтожил или ос­лабил многие дарования человека, он распростра­нялся, как эпидемия, всюду пуская свои ядовитые корни.

Центральное благовестие Библии заключено в том, что Бог не покинул падшего мира. Он призывал праведников, которые среди тьмы и бе­зумия сохраняли верность Ему. Они знали, что наступит день, когда падет преграда, отделившая мир от Бога. Создатель мира Сам войдет в мир, станет явным и близким людям. Предварит же вселенский переворот явление Мессии-Христа. Но когда пророки пытались описать явление Мессии-Спасителя, то Он рисовался большин­ству из них в образе могучего триумфатора. Лишь немногие изображали Его без внешнего блеска.

Иисус открыл, что Богоявление совершилось в Нем Самом, что именно Он есть обещанный Мессия. Безмерное и Всеобъемлющее обрело человеческий лик и голос в Плотнике из Назаре­та, «Сыне Бога Живого».

Он проходил по земле, не подавляя людей силой Своего могущества, сохранив неприкосно­венной человеческую свободу. Не рабов, а сынов искал Иисус, братьев, которые бескорыстно по любят Его и пойдут за Ним. Если бы Мессия явился «во славе», если бы никто не смог отвер­нуться от Него, это было бы принуждением.

Камнем преткновения явилось и то, что про­поведь Иисуса не была одобрена официальными церковными властями. Наставники и иерархи вет­хозаветной Церкви остались глухи к Евангелию. Они оказались в плену традиции, данной, по их мнению, раз и навсегда. Они не допускали сомне­ний в своей непогрешимости, а в результате ста­ли врагами дела Божия. Сам факт приговора, вы­несенного Христу религиозными вождями Израиля, — величайшая трагедия человечества.

____________________________________________________________________________________

' В христианском богословии учение о спасении на­зывают сотериологией (от греч. Сотер — Спаситель).

НАВСТРЕЧУ ГОЛГОФЕ

Много званых — мало избранных

Сентябрь-декабрь 29 г.

Чудеса, творимые Иисусом, Его смелая пропо­ведь, само обаяние Его Личности привлекали к Нему множество народа. В Евангелиях имеется даже несколько указаний на то, что люди хотели сделать Его царем. Но Иисус пришел не для того, чтобы установить земное царство, основан­ное на внешнем могуществе, а для того, чтобы открыть сердца людей Богу, добру. Этим объяс­нялась холодность Иисуса к шумным проявлени­ям народного восторга. Массовый энтузиазм вспыхивает легко и легко делает своей добычей тех, кто жаждет подчинения и ищет кумиров. Не таковы должны быть дети Его Царства. Хрис­тос ждал от каждого духовного и нравственного подвига.

Отказ Иисуса идти навстречу страстям толпы и согласиться на роль популистского вождя, по-видимому, вызвал упадок Его влияния в Галилее. Было ясно, что чья-то рука направляет против Него людей. Его уже не допускали, как прежде, свободно проповедовать в синагогах. Иисус был вынужден навсегда покинуть Капернаум. В На­зарет путь Ему был также закрыт. Кольцо быст­ро сжималось. Осенью Иисус идет в Иерусалим на праздник Кущей, но не явно, а как бы тайно.

Праздник длился уже четыре дня и был в самом разгаре. Неустанно звучала музыка, тру­били трубы, перекрывая людской гомон; над жер­твенниками Храма поднимались клубы дыма от сжигаемых приношений. Отмечался конец жат­вы, народ веселился и пел, пировал и молился. Все свободные места в Иерусалиме были усеяны шатрами, наскоро сооруженными из веток. Рядом стояли верблюды, повозки и мулы. Во время праз­дника вспоминалось также то время, когда народ скитался по пустыне и жил в шатрах (церк.-слав. «кущах»).

Внезапно внимание присутствующих привлек спор, который вели книжники в одном из углов галереи. Всех поразил неизвестный человек с галилейским выговором. «Не Тот ли это, Кого ищут убить?» — догадывались иерусалимляне. Но почему Он действует открыто?

«Если пребудете в Слове Моем, — учил Иисус, — то вы воистину Мои ученики, и позна­ете истину, и истина сделает вас свободными! (Ин 8:31—32). Истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха» (Ин 8:34). По-видимому, людей, которые признали в Иисусе посланца Божия, нашлось немало, и это предотв­ратило покушение на Него в праздник Кущей. Исцеление слепого от рождения человека поко­лебало и некоторых фарисеев. То, что этот стран­ный Учитель обладал такой силой, не могло быть случайностью. Но, упоенные чувством собствен­ного превосходства, эти люди не могли распоз­нать Живую Истину, пришедшую к ним в лице Иисуса Назарянина.

Рис. 167

Вифания. Могила Лазаря

До середины декабря Иисус беспрепятственно приходил в Храм, окруженный толпой учеников. Ночи Он проводил у своих друзей в селении Вифании в окрестностях Иерусалима, а днем про­поведовал в притворе Соломоновом. Однако в праздник Хануки произошло новое столкнове­ние. В этот день праздновали победу восстания Маккавеев над язычниками. Героические подви­ги прошлого давали пищу мечтам о могучем вож­де, который опрокинет власть римлян. Толпа ожи­дала от Иисуса решительных политических действий. Вместо этого Иисус говорил: «Вы не верите, ибо вы не из овец Моих (Ин 10:26)... Я и Отец — одно» (Ин 10:30). Ропот ужаса прошел по толпе. Он делает Себя Сыном Божи-им! Нужно немедленно покарать Его за бого­хульство. На этот раз Иисус лишь чудом избежал смерти.

Час близится

Декабрь 29 г. — 2 апреля 30 г.

До Пасхи оставалось около трех месяцев, но жить вблизи столицы Иисус уже не мог. Он ушел на время зимних дождей в Заиорданье. Учитель и ученики находились за Иор­даном в сравнительной безопасности.

Весной пришло известие, что опас­но болен Лазарь, брат Марфы и Ма­рии. В доме этих людей в Вифании Иисус нередко останавливался, когда бывал в Иерусалиме. Потребовалось не более двух дней, чтобы достигнуть Ви­фании. Иисус еще не вошел в селение, как навстречу Ему выбежала Марфа. «Господи, — плача говорила она, — если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». «Где похоронили его?» — спросил Иисус. Люди повели Его к склепу, заваленному по обычаю каменной плитой.

«Отвалите камень», — приказал Учитель. Вход в пещеру открыли, Иисус поднял глаза к небу и погрузился в мо­литву... «Лазарь, выходи!» — восклик­нул Иисус, и голос Его, словно удар грома, отозвался в иных мирах. Когда у поро­га пещеры показался умерший, закутан­ный в погребальный саван, люди в ужа­се попятились. «Развяжите его и пустите идти», — сказал Иисус в наступившей тишине (см. Ин 11).

В этом событии Иисус показал ученикам Свою власть над жизнью и смертью. Воскрешение Лазаря должно было подготовить их к Пасхальной Тайне.

Однако нашлись люди, которые со­чли своим долгом донести о происшед­шем в Синедрион. Немедленно был созван совет высшего иудейского духовенства. Саддукеи, правящая священническая аристокра­тия, опасались, что движение вокруг Назарейского Учителя перерастет в мятеж и вызовет каратель­ный поход римлян. Иосиф Кайафа, первосвящен­ник, заявил, что «лжемессию» следует устранить без колебаний. Лучше смерть одного человека, чем бедствие, которое обрушится на весь народ. По-видимому, дело отложили, узнав, что Иисус поки­нул деревню.

Рис. 168

Могила Лазаря

Рис. 169

Воскрешение Лазаря. Джотто. Около 1305 г. Фреска

Дней за десять до Пасхи Иисус объявил уче­никам, что намерен прибыть в Иерусалим раньше праздника. В путь собрались быстро и шли по­чти не останавливаясь. Иисус словно спешил на­встречу смерти. Дорога вилась среди холмов. Кое-где стали появляться люди, направляющиеся в Иерусалим. Постепенно Иисус оказался во гла­ве большой толпы богомольцев. Многие узнава­ли Его и радостно приветствовали. А иные при­ближались и просили принять их в число учеников.

В пятницу 31 марта путники вошли в Вифа-нию, где был устроен праздник в честь прибытия Учителя. Собрались многие Его друзья. Когда миновала суббота, Иисус стал готовиться к вступ­лению в город. Иисус выбрал для этого ослика, животное, которое издавна было символом мира. Вместо седла на спину ослика положили одежды, и, сев на него, Иисус стал приближаться к въезду в Иерусалим. Царь, возвещающий мир, Он ехал безоружным, в окружении паломников, которые кричали: «Осанна Сыну Давидову!». Ученики ликовали. Наконец-то настал долгожданный день!

Иерархи пришли в полную растерянность. Такого бурного проявления народной любви к Галилеянину они никак не ожидали. Между тем Иисус проехал по праздничным улицам и, сойдя с ослика, вошел с учениками в ограду Храма. От Него ожидали каких-то слов и поступков, но Он молча осмотрел святилище, как Царь, желающий проверить Свои владения. Утром, в понедельник, снова придя в Храм, Он сделал то же, что и три года назад: велел торговцам покинуть пределы Дома Божия. Когда продающие и покупающие стали возмущаться, Иисус опрокинул столы ме­нял с деньгами и скамьи с птицами, предназна­ченными для продажи.

Это было первым делом Мессии, открыто явившегося народу. Оно было обращено против унижения Храма. Вторым делом стало исцеле­ние больных, которые со всех сторон облепили Иисуса.

Однако с каждым днем апостолы все яснее осознавали, что Мессия находится в Иерусалиме, как во враждебном лагере. Ночь они проводили чаще всего в Гефсиманской роще на окраине го­рода. Но по утрам Иисус снова приходил в шум­ный город, где Его ждали слушатели и подстере­гали противники.

Рис. 170

Поцелуй Иуды. Джотто. Около 1305 г. Фреска

В среду Иуда тайно проник во дворец пер­восвященника Кайафы. Он предложил иудейс­ким властям свой план: схватить Иисуса ночью вне города, не привлекая внимания толпы. Веро­ятно, Иуда сообщил, что Иисус, по его мнению, намерен провозгласить Свое Царство в день Пасхи. Теперь Иуда вознамерился даже извлечь выгоду из своей измены и взял предложенные ему тридцать Серебреников. Получив деньги, он как ни в чем не бывало вернулся к Учителю.

Пасха Нового Завета

С вечера 5 до ночи на 7 апреля 30 г.

Утром в четверг Иисус велел апостолам гото­виться к Пасхальной трапезе — празднику, еже­годно совершаемому в воспоминание об избавле­нии от египетского рабства. Он хотел успеть встре­тить Пасху в кругу учеников и придавал большое значение этому последнему в Его земной жизни празднику. Иисус послал учеников в город к од­ному из Своих тайных последователей, чтобы те в его доме все приготовили к священной трапезе.

Когда настал вечер, Иисус и ученики по тог­дашнему обыкновению возлегли на низких ло­жах: Иоанн рядом с Иисусом, напротив Него — Петр; поблизости находился и Иуда. Священ­ное событие Великого Четверга, которому пред­стояло стать главным таинством христианской Церкви, запечатленным в молитвах и гимнах, в творениях Джотто, Дионисия и Леонардо, происходило в обстановке непритязательной простоты.

Иисус произнес молитву над пресным хле­бом. «Это хлеб страдания, который ели отцы наши в земле Египетской», — повторил Учитель тра­диционные слова священной ветхозаветной трапезы. На сей же раз Пасха возвещает о стра­дании Иисуса Христа, Мессии. Как разломлен этот священный хлеб, так будет отдана Его плоть в руки палачей. «Возьмите — это тело Мое, ломимое за вас, — проговорил Христос и доба­вил: — Это совершайте в воспоминание обо Мне».

Но вот Иисус взял в руки общую чашу с вином и сказал: «Пейте от нее все. Это есть Кровь Моя Нового Завета, за многих излива­емая для прощения грехов... Совершайте это всегда в воспоминание обо Мне». Апостолы передавали чашу по кругу. Так совершалась Пасха Нового Завета. Воспоминание об избавлении от египетского рабства стало воспоминанием об из­бавлении от рабства греха, избавлении, которое получает человек, верующий в Иисуса Христа и соединяющийся с Ним в своей жизни. Важней­шим знаком этого соединения стало таинство хлебопреломления или благодарения (греч. Ев­харистия). С пением псалма они покинули дом и по спящим улицам направились к воротам (см. Мф 26:26-28; Мк 14:22-24; Лк 22:17-20).

Ночь в Гефсимании

С 6 на 7 апреля 30 г.

Иисус с учениками направился из города к Елеонской горе. Перейдя Кедронский овраг, они вош­ли в Гефсиманский сад. Это было небольшое частное владение, обнесенное стеной, где находи­лась оливковая роща. Войдя в ограду, ученики стали располагаться на отдых. Иисус отошел в сторону и, упав на колени, начал горячо молиться. Он молился. Апостолы спали. А на улицах Иеру­салима уже раздавались шаги стражи.

Спустя некоторое время сад осветился фона­рями и факелами, послышались шум и голоса. У входа показалась толпа людей. Впереди шел рим­ский офицер с солдатами, за ним — вооружен­ные храмовые служители. Вперед протиснулся Иуда. Он обещал дать знак, чтобы при аресте в ночном саду не произошло ошибки.

Рис. 171

Взятие под стражу. А. Дюрер. Гравюра

«Приветствую Тебя, Равви!» — сказал он, целуя Учителя. «Друг, вот для чего ты здесь, — промолвил Иисус. — Поцелуем ли предаешь Сына Человеческого?» (см. Лк 22:47^— 48).

Стража немедленно окружила Иисуса. Гру­бые руки опутывали Его веревками.

ЧЕРЕЗ СТРАДАНИЯ И СМЕРТЬ К ВЕЧНОМУ ТОРЖЕСТВУ

Суд Синедриона Ночь и утро 7 апреля 30 г.

Конвой доставил Узника к первосвящен­нику Кайафе. Остаток ночи Иисус терпел издевательства архиерейской челяди. На­ступило утро. У Кайафы был собран «Ма­лый Синедрион», состоящий из двадцати трех человек. В него входили священники со старейшинами. Судьба Иисуса была пред­решена заранее при полном единодушии всей коллегии.

Выступали свидетели с обвинениями типа: Он хотел разрушить Храм, Он запре­щал платить подать кесарю. Но все это не давало повода для вынесения смертного приговора. Сам Иисус не произнес ни сло­ва. Ждать дальше Кайафа не мог. «Закли­наю Тебя Богом Живым, — воскликнул он, — скажи нам: Ты ли Мессия, Сын Бла­гословенного?» — «Я», — был ответ. Это было беспримерное свидетельство, Иисус редко столь прямо говорил о Своем месси­анстве (см. Мф 28:3-64; Мк 14:61-62).

Разодрав одежду, как было принято делать при горестном известии или кощунстве, Кайафа вскричал в лицемерном ужасе: «Какая нам еще нужда в свидетелях? Вы слышали хулу? Как вам кажется?» — «Повинен смерти», — решили члены Синедриона. Но совет не имел права каз­нить кого бы то ни было. Оставалось предать Иисуса в руки Пилата для суда по римским за­конам.

Суд прокуратора.

Голгофа 7 апреля 30 г.

Утром в пятницу Пилату доложили, что мятежник, который был арестован накануне вечером, дос­тавлен. «Какое обвинение вы выставляете про­тив этого Человека?» — спросил Пилат. Когда он понял, что Иисус является в их глазах пропо­ведником ложных теорий, он сказал: «Я не нахо­жу вины в этом Человеке». Он понял, что имеет дело с Проповедником, Который едва ли опасен для римской власти. Пилат решил наказать Иисуса плетьми и затем отпустить ради праздника Пас­хи. Однако народ, подговариваемый архиереями, стал требовать, чтобы отпустили Варавву, бунтов­щика, известного в городе. Варавву не только знали, но и считали героем, а Иисус был пришелец, имя Которого мало что говорило горожанам.

Рис. 172

Христос перед Пилатом. Скульптура собора в Наумбурге. Германия. XIII в.

Рис. 173

Христос перед народом. И. Босх.

Едва на помосте появился Иисус, жестоко избитый плетьми, над площадью пронесся крик: «На крест! Распни Его!», «Отпусти нам Ва-равву!». Обвинители Иисуса выдвинули но­вый, самый веский аргумент: «Он называл Себя Мессией — Царем. Если ты его отпустишь, ты не друг кесаря». Пилат понял, что речь идет о его собственном благополучии. Желая пока­зать, что он действует не по закону, а в угоду просьбам, прокуратор велел принести воды и, как требовал восточный обычай, демонстратив­но умыл руки: «Не виновен я в крови Пра­ведника». Осужденный был передан в руки солдат.

По узким улицам Иерусалима двигалась про­цессия, вышедшая из претории, резиденции про­куратора, в полдень пасхальной пятницы 7 апре­ля 30 г. По жестокому правилу осужденные сами несли перекладины крестов, на которых их рас­пинали. Истерзанный бичами, Иисус шел мед­ленно. Выйдя из города, повернули к холму, неда­леко от дороги. За свою форму он получил название Голгофа — «Череп». На его вершине должны были поставить кресты. Римляне всегда распинали осужденных вдоль людных путей, что­бы их видом устрашить непокорных.

Распятие было одной из самых бесчеловеч­ных казней, изобретенных древним миром. Осуж­денного нагим прибивали к столбу с переклади­ной и оставляли на медленное умирание. Нестерпимо болели раны, солнце жгло голову, мучило удушье.

Солдаты сорвали с Иисуса одежду, оставив лишь набедренную повязку. Осужденного поло­жили на крест. Послышался страшный стук мо­лотков, которыми в запястья рук и в ступни вго­няли огромные гвозди. Стоявшие рядом услышали слова Иисуса: «Отче, прости им, ибо не знают они, что делают» (см. Лк 23:34). После того как кресты с распятыми были подняты вертикально, конвою предстояло ждать последнего вздоха осуж­денных. Между тем подул ветер. Хмурые тучи заволокли небо. Казалось, само солнце скрылось, чтобы не видеть безумия людей. К трем часам дня стало темно, как в сумерках.

Последние слова Иисуса были: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой...» (Лк 23:46). Внезапно у Страдальца вырвался крик. Потом голова Его упала на грудь, сердце остановилось. Он был мертв. Сын Человеческий выпил Свою чашу до дна. Голгофа опустела. Двое тайных учеников Иису­са, Иосиф и Никодим, богатые, уважаемые люди, получили у Пилата разрешение взять тело Иису­са. При помощи слуг тело сняли с креста и пе­ренесли в соседний сад. Участок принадлежал Иосифу, который заготовил здесь себе склеп.

Рис. 174

Несение креста. А. Дюрер. Гравюра

Рис. 175

Распятие. Эль Греко. После 1606 г.

Усопшего завернули в погребальные пелены, вне­сли в пещеру и завалили вход круглой каменной плитой. Две женщины из числа близких учени­ков присутствовали при этом.

А апостолы? Они ничего не знали о месте погребения. Ужас сковал их. Пока их не трога­ли. Но долго ли это продлится? Еще больше их терзала мысль, что Тот, Кто свидетельствовал об истине и обещал привести их в Царство Божие, лежит теперь бездыханный. Значит, Иисус не Тот, за Кого они Его принимали, не Мессия, не Бо­жий Посланник?

Рис. 176

Оплакивание Христа. Гуго ван дер Гус. Правая часть диптиха

Победа над смертью

9—14 апреля 30 г.

Много непостижимого хранят анналы¹ истории, но самое невероятное в ней — жизнь Иисуса На­зарянина. Справедливо считают, что тайна смер­ти и воскресения Христа выходит за пределы, доступные человеческому знанию. Однако есть факты, находящиеся в поле зрения историка. В тот самый момент, когда дело Иисуса Христа, едва зародившись, казалось, навсегда погибло, а Его ученики потеряли веру, — все внезапно и коренным образом меняется. Те, кто только что поки­нул Учителя и отрекся от Него, смело возвещают о Воскресении Иисуса Христа. Свидетельства апостола Павла вместе с пасхальными повество­ваниями Евангелий демонстрируют реальный факт духовного воскресения учеников и подвиг их на проповедь Благой Вести.

Синедриону понадобилась своя официальная версия. Было объявлено, что ночью ученики Иису­са похитили Его тело и стали говорить, будто Он жив.

Но если бы апостолы участвовали в подлоге или знали о нем, откуда взялась бы у них сила духа и смелость отстаивать сознательный обман даже перед лицом смерти? А не могло ли случиться, что тело Иисуса было унесено кем-то другим? Сторонники этого мнения забывают, что то же самое думали ученики и впали в еще большее уныние. Перемена в них произошла лишь после того, как они увидели Воскресшего Иисуса.

Рис. 177

Положение во гроб. Икона. Конец XV в.

Рис. 178

Неверие Фомы. Конец XV в.

Выражение апостола Павла «тело духовное» (1 Кор 15:44) является, по-видимому, ключевым для понимания Пасхальной Тайны. Оно означа­ет, что в саду Иосифа произошла единственная в своем роде победа Духа, которая, не уничтожив плоти, дала ей новую, высшую форму существова­ния. Для апостолов Воскресенье стало залогом неодолимости Добра, олицетворенного в Иисусе.

Евангелия рассказывают нам, как Иисус при­ходил к ученикам, когда они находились в запер­том доме, присоединялся к ним на пути в сосед­нее селение, появлялся на берегу Галилейского моря. Каждый раз это была реальная встреча, открывавшая ученикам глаза на присутствие Иисуса. В эти светлые дни апостолы оконча­тельно утвердились в вере. Из Двенадцати толь­ко Фома не видел Господа. Когда он слушал восторженные слова других учеников, ему трудно было разделить их чувства. Не произошло ли ошибки? В один из последних дней Пасхи уче­ники собрались вместе в одном доме. Двери были плотно заперты: страх преследований еще не утих. И опять все внезапно увидели Иисуса. Он обратился к Фоме: подойди, протяни руку, про­верь!

Рис. 179

Спас. Андрей Рублев. Икона. Начало XV в.

«Господь мой и Бог мой!» — только и мог вымолвить апостол. Он не помышлял больше о доказательствах. «Ты потому уверовал, — сказал Христос, — что увидел Меня. Блаженны не ви­девшие и поверившие» (см. Ин 20:24~29).

Последними словами Воскресшего Господа на 40-й день после Пасхи были: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я пове­дал вам; и вот, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф 28:19-20).

Пронеслись века...

Возникали и рушились империи, гибли циви­лизации, менялся облик земли, но Церковь, осно­ванная Иисусом Христом Назарянином, возвы­шается, как скала, среди этого клокочущего моря. Вера, которую в первые дни исповедовало всего несколько десятков человек, движет сегодня миллиардом жителей земли, говорящих на раз­ных языках и создавших бесчисленные формы культур.

Христианство соединило мудрость Афин и чаяния Востока с мечтой Рима о всеобщем «со­гласии»; оно осудило угнетателей, возвысило жен­щину, способствовало искоренению рабства. Хри­стианская «закваска» превратилась в Европе и Новом Свете в источник динамизма, которого не знали все предшествующие пятьдесят тысяч лет существования человека.

Грозы и ураганы проносились над Церковью, внешние и внутренние опасности подстерегали ее. Властолюбие вождей и язычество толпы, мир­ские и аскетические соблазны, натиск открытых противников и грехи христиан, распри и раско­лы — все это порой, казалось, ставило под удар само существование Церкви. Но она выдержала все исторические битвы и кризисы.

Тайна ее неодолимости в Сыне Человечес­ком, Который, по слову апостола, «вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр 13:8).

Непросветленное сознание человека ищет внешнего величия, покоряется зримой силе; но не это дает ему Евангелие. Каждая душа, обретшая Иисуса Христа, отныне знает, что человек — не одинокий скиталец в черной космической пусты­не, а дитя Божие, соучастник Божественных за­мыслов. В Нем сокровенный и непостижимый Творец стал близок нам, и это наполняет жизнь радостью, красотой, смыслом. Нет больше «пуга­ющего безмолвия бездны», над всем — свет Хри­стов и любовь Небесного Отца.

_________________________________________________________________

¹ Анналы (лат. «ежегодники») — название хроник-летописей; в переносном смысле — исторические матери­алы, информация (фактическая).

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИИ

1 . Сотворение света. Г. Доре. Гравюра

2 . Четвертый день творения. Ю. Карольсфельд. Гравюра

3 . Бог создает Адама. У. Блейк. Иллюстрация к Книге Бытия. 1795 г.

4 . Софийский собор в Киеве. X/ в.

5 . Синагога «Слава Израиля» в Иерусалиме

6 . Собор Нотр-Дам в Реймсе

7 . Мечеть в Стамбуле

8 . Благовещение. Икона. XIV в.

9 . Богоматерь Владимирская. Икона. Фрагмент. Начало XII в.

10. Жертвоприношение Авраама. Ю. Карольсфельд. Гравюра

11. Сцена жертвоприношения. Римский рельеф. I в.

12. Сцена жертвоприношения. Роспись саркофага. Крит. Конец XV в. до Р.Х.

13. Царь Саргон II, несущий жертвенного козленка. VIII в. до Р.Х.

14. Человек-рыба. Рельеф из Телль Халафа. Около 900 г. до Р.Х.

15. Сфинкс из Аттики. Начало VI в. до Р.Х.

16. Храм ягуаров. Центральная Америка. Чичен-Ица. X — XVI вв.

17. Бог Солнца. Центральная Америка. Тикаль. II—IX вв.

18. Бог огня. Сосуд. Центральная Америка. Чипаль. X — XVI вв.

19. Воин-орел. Сосуд. Центральная Америка. Чипаль. X — XVI вв.

20. Большой Сфинкс фараона Хафра в Гизе. Первая половина III тысячелетия до Р.Х.

21. Крылатые сфинксы. Панно из дворца в Сузах. VI в. до Р.Х.

22. Статуя крылатого божества Ашшура. VIII в. до Р.Х.

23. Южноскандинавские наскальные культовые изображения эпохи бронзы

24. Человек-ягуар. Роспись сосуда. Тикаль. XV в. до Р.Х. — II в. по Р.Х. Фрагмент

25. Идол. Навершие штандарта

26. Статуя шумерийского бога Аб-У. Середина III тысячелетия до Р.Х.

27. Бог Солнца. Иероглифическая лестница. II—IX вв. Фрагмент

28. Голова идола с острова Аморгос. Киклады. 2500—2000 до Р.Х.

29. Зиккурат в Уре. Конец III тысячелетия до Р.Х.

30. Молитва под пальмой. Роспись гробницы Амоннахта в Фивах. XIV—XIII вв. до Р.Х.

31. Статуэтки жреца Аменхотепа и его жены Раннаи. Вторая половина XV в. до Р.Х.

32. Переселение Израиля в Египет. Г. Доре. Гравюра

33. Поклонение фараона Эхнатона Солнцу. Рельеф из храма в Ахетатоне. Начало XIV в. до Р.Х.

34. Голова царицы Нефертити. Первая половина XIV в. до Р.Х.

35. Голова Эхнатона. Начало XIV в. до Р.Х.

36. Кносский дворец. Нижний ярус светового колодца. Крит. XVI в. до Р.Х.

37. Богиня со змеями. Из сокровищницы Кносского дворца. Крит. 1700—1600 гг. до Р.Х.

38. Голова прорицателя. Статуя восточного фронтона храма Зевса. Олимпия. 460 г. до Р.Х. Деталь

39. Собрание богов (Гера, Гермес, Афина, Зевс, Ганимед, Афродита, Арес). Роспись килика. Тарквиния. Около 510 г. до Р.Х.

40. Пак. Золотая монета. Пантикапей. 350—320 гг. до Р.Х.

41. Голова Зевса. Отриколь. IV в. до Р.Х.

42. Сосна на алтаре Зевса. Пергам

43. Гора Синай

44. Статуя фараона Рамсеса II. X/// в. до Р.Х.

45. Колоссы Рамсеса II. Абу-Симбел. XIV в. до Р.Х.

46. Дочь фараона перед младенцем Моисеем. Г. Доре. Гравюра

47. Моисей заступается за своего соплеменника. Ю. Карольсфельд. Гравюра

48. Израильтяне перед Синаем. Г. Доре. Гравюра

49. Моисей спускается с горы Синай. Г. Доре. Гравюра

50. Алтарь

51. Скиния в пустыне. Модель

52. Разрушение стен Иерихона. Г. Доре. Гравюра

53. Битва израильтян с филистимлянами. П. Брейгель. 1562 г.

54. Самуил благословляет Саула. Г. Доре. Гравюра

55. Помазание Соломона на царство. Ю. Карольсфелъд. Гравюра

56. Соломон строит Храм. Ю. Карольсфелъд. Гравюра.

57. Храм Соломона и его окрестности. Модель

58. Грехопадение. Ю. Каролъсфельд. Гравюра

59. Жертвенник пророка Илии на горе Кармил

60. Илия на горе Хорив. Ю. Карольсфельд. Гравюра

61. Явление Ангела Илии Пророку. Г. Доре. Гравюра

62. Илия воскрешает сына вдовы. Г. Доре. Гравюра

63. Храм Неба. Пекин. 1420 г.

64. Лао-цзы уезжает на Запад. Статуэтка

65. Четырехликий Шивилингам. V в.

66. Кришна, поднимающий гору Говардхан. Миниатюра. XVIII в.

67. Кришна, поднимающий гору. Рельеф. XII в.

68. Голова Будды. Таиланд. XV—XVI вв.

69. Сидящий Будда. 110 г.

70. Голова Будды. VI в.

71. Статуя Будды. Пещера Юньган. Китай. V в.

72. Пещерный храм Юньган. Китай. V в.

73. Будда, увенчанный короной. X/ в.

74. Будда, произносящий проповедь. VIII в.

75. Будда врачующий. Корея. Иконостас. XVIII в. Фрагмент.

76. Гомер. IV в. до Р.Х.

77. Артемида. Восточный фриз Парфенона. 447—432 гг. до Р.Х. Фрагмент

78. Гомер. Монета из Хиоса. IV в. до Р.Х.

79. Дионис. Роспись амфоры. Около 500 г. до Р.Х.

80. Герма бога Диониса. V в. до Р.Х.

81. Дионис в ладье. Роспись килика. Фрагмент. Около 530 г. до Р.Х.

82. Дионис с сатирами и менадами. Роспись кратера. Фрагмент. Около 440 г. до Р.Х.

83. Фавн с тирсом. / в.

84. Орфей у фракийцев. Роспись кратера. Фрагмент. Около 450 г. до Р.Х.

85. Орфей, играющий на лире. Мозаика. /// в.

86. Пифагор. Середина V в. до Р.Х.

87. Античные театральные маски

88. Эсхил. 460-450 гг. до Р.Х.

89. Софокл. V в. до Р.Х.

90. Перикл. Около 440 г. до Р.Х.

91. Развалины греческого форума

92. Гераклит. V в. до Р.Х.

93. Сократ. Статуэтка

94. Сократ

95. Платон. IV в. до Р.Х.

96. Храм Посейдона

97. Афина. Роспись амфоры. Фрагмент. 490—480 гг. до Р.Х.

98. Ника Самофракийская. Около 190 г. до Р.Х.

99. Пророк Амос. Г. Доре. Гравюра

100. Пророк

101. Завеса

102. Сеятель

103. Пророк Исайя. Г. Доре. Гравюра

104. Видение пророка Исайи о разрушении Вавилона. Г. Доре. Гравюра

105. Господь поражает Левиафана. Г. Доре. Гравюра

106. Поражение Синаххериба по молитве Езекии. Ю. Карольсфельд. Гравюра

107. Поражение войск Синаххериба. Г. Доре. Гравюра

108. Пророк Иеремия. Микеланджело. Фрагмент росписи. 1511 г.

109. Плач Иеремии. Ю. Карольсфельд. Гравюра

110. Пророк Иеремия. Г. Доре. Гравюра

111. Пророк Иезекииль. Икона. Коней, XV в.

112. Пророк Иезекииль. Г. Доре. Гравюра

113. Пророк Иезекииль. Микеланджело. Фрагмент росписи. 1511 г.

114. Страшные видения пророка Иезекииля. Г. Доре. Гравюра

115. Разрушение Иерусалима и пленение израильтян. Ю. Карольсфельд. Гравюра

116. Пророк Исайя. Ю. Карольсфельд. Гравюра

117. Алтарь бога огня. Иран

118. Иона проповедует ниневитянам. Г. Доре. Гравюра

119. Избавление Ионы. Г. Доре. Гравюра

120. Сурья, бог Солнца. X// в.

121. Рождение Ситы. ХУ в.

122. Хари Хара. Божество с атрибутами Шивы и Вишну. 1730 г.

123. Воплощение Вишну в виде вепря. X — XI вв.

124. Вишну, спускающийся с небес (Избавление слона). VI—VII вв.

125. Триера. VI - V вв. до Р.Х.

126. Александр Македонский. Мозаичная картина в Помпеях. Фрагмент. // в.

127. Эпикур. IV - V вв. до Р.Х.

128. Диоген и Александр Македонский. Рельеф. Копия картины. IV в. до Р.Х.

129. Улица в Иерусалиме

130. Несчастия Иова. Г. Доре. Гравюра

131. Иов на гноище. Г. Доре. Гравюра

132. Антиох IV. Монета

133. Пророк Даниил. Г. Доре. Гравюра

134. Пророк Даниил во рву львином. Г. Доре. Гравюра

135. Три отрока в печи огненной. Г. Доре. Гравюра

136. Семисвечник. Рельеф на арке Тита. Фрагмент. После 81 г.

137. Священники

138. Первосвященник, ковчег, алтарь и священные сосуды в Святая Святых

139. Стол для хлебов предложения

140. Юпитер. / в.

141. Дьявол (демон подземного царства). Этрусский надгробный рисунок. IV— Шве. до Р.Х.

142. Эритрейская Сивилла. Микеланджело. 1509 г. Фрагмент росписи

143. Сципион Старший. /// в. до Р.Х..

144. Цицерон. / в. до Р.Х.

145. Гай Юлий Цезарь. / в. до Р.Х.

146. Ганнибал. /// в. до Р.Х.

147. Посидоний. / в. до Р.Х.

148. Август. Iв. ДО Р.Х.

149. Алтарь Мира Августа. 13—9 гг. до Р.Х. Реконструкция

150. Богоматерь. Феофан Грек. 1405 г. Фрагмент.

151. Симеон Праведный. Икона. Середина XVI в.

152. Поклонение волхвов. Мастер венского «Поклонения Младенцу». Около 1410 г.

153. Город Назарет '

154. Поклонение волхвов. Джотто. Фреска. Около 1305 г.

155. Рождество Христово. Икона. Начало XV в. Фрагмент

156. Избиение младенцев. Скульптура Собора Нотр-Дам. Париж. XIII в.

157. Источник в Назарете

158. Иоанн Предтеча. Икона. XV в. Фрагмент

159. Христос в пустыне. И.Н. Крамской. 1872 г.

160. Искушение Спасителя диаволом. Г. Доре. Гравюра

161. Гора Искушения

162. Проповедь Иисуса. Г. Доре. Гравюра

163. Похоронная процессия

164. Дьявол, пожирающий душу человека. Скульптура. Франция. XII в. ¹

165. Базарный день в Иерусалиме

166. Четыре апостола. А. Дюрер. Диптих. 1526 г.

167. Вифания. Могила Лазаря

168. Могила Лазаря

169. Воскрешение Лазаря. Джотто. Около 1305 г. Фреска

170. Поцелуй Иуды. Джотто. Около 1305 г. Фреска

171. Взятие под стражу. А. Дюрер. Гравюра

172. Христос перед Пилатом. Скульптура собора в Наумбурге. Германия. XIII в.

173. Христос перед народом. И. Босх.

174. Несение креста. А. Дюрер. Гравюра

175. Распятие. Эль Греко. После 1606 г. ^\

176. Оплакивание Христа. Гуго ван дер Гус. Правая часть диптиха

177. Положение во гроб. Икона. Коней, XV в.

178. Неверие Фомы. Конец XV в.

179. Спас. Андрей Рублев. Икона. Начало XV в.

ЛИТЕРАТУРА

1 . Библия с приложениями. Брюссель: Жизнь с Богом, 1973—1977 и др. годы.

2 . Мифы народов мира. Т. 1-2. М„ 1980-1982.

3 . Философская энциклопедия [ФЭ]. Т. 1-5. М., 1961-1970.

4 . Абрамова 3. Изображение человека в палеолитическом искусстве Евразии. М., 1966.

5 . Авериниев С. С. Эсхатология. — ФЭ. Т. 5. М., 1970.

6 . Его же. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.

7 . Александрийская поэзия. Сост. М. Грабарь-Пассек. М., 1972.

8 . Амусин И. Д. Рукописи Мертвого моря. М., 1960.

9 . Его же. Находки у Мертвого моря. М., 1964.

10. Античная драма. Сост. С. Апт. М., 1970.

11. Античная лирика. Сост. С. Апт и Ю. Шульц. М., 1968.

12. Аполлодор. Мифологическая библиотека. М., 1972.

13. Асмус В. Ф. История античной философии. М., 1965.

14. Белявский В. А. Вавилон легендарный и Вавилон исторический. М., 1971.

15. Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989.

16. Его же. Смысл истории. М., 1990.

17. Боги, брахманы, люди. Четыре тысячи лет индуизма. М., 1969.

18. Бонгард -Левин Г. М. Индия эпохи Маурьев. М., 1973.

19. Его же. Древнеиндийская цивилизация. Философия, наука, религия. М., 1980.

20. Бонгард-Левин Г. М., Герасимов А. В. Мудрецы и философы Древней Индии. М., 1975.

21. Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Древняя Индия. М., 1969.

22. Боннар Ш. Греческая цивилизация. Т. I-III. М., 1958-1962 (М., 1992).

23. Васильев Л. С. Культы, религии, традиции в Китае. М., 1970.

24. Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1970.

25. Вулли Л. Ур Халдеев. М., 1961.

26. Гегель Г. В. Ф. Философия религии. Т. 1-2. М., 1976-1977.

27. Геродот. История, в девяти книгах. Пер. Г. Стратановского. М., 1972 (М., 1993).

28. Гладков Б. И. Толкование Евангелия. М., 1991.

29. Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967.

30. Гораций. Оды. Эподы. Сатиры. Послания. М., 1970.

31. Де Бройль Л. По тропам науки. М., 1964.

32. Добльхофер Э. Знаки и чудеса. М., 1963.

33. Древнеиндийская философия. Начальный период. М., 1963.

34. Дьяконов И. Общественный и государственный строй Древнего Двуречья. Шумер. М., 1959.

35. Еврипид. Трагедии. Пер. И. Анненского. Т. I—II. М., 1969.

36. Зеньковскии В., прот." Апологетика. Рига, 1992.

37. Его же. Основы христианской философии. Т. 1—2. М., 1992.

38. Златковский Т. У истоков европейской культуры. М., 1961.

39. Ильин Г. Ф. Религия Древней Индии. М., 1959.

40. Индийская культура и буддизм: Сб. статей. Под ред. Н. И. Конрада и Г. М. Бонгард-Левина. М., 1972.

41. Керам К. Боги, гробницы, ученые. М., 1960.

42. Кессиди Ф. X. От мифа к логосу. Становление греческой философии. М., 1972.

43. Коростовцев М. А. Религия Древнего Египта. М., 1976.

44. Косамби Д. Культура и цивилизация Древней Индии. М., 1968.

45. Кравчук А. Закат Птоломеев. М., 1973.

46. Крамер С. История начинается в Шумере. М., 1965.

47. Кун Н. А. Легенды и мифы Древней Греции. М., 1957.

48. Лосев А. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957.

49. Его же. История античной эстетики. Ранний эллинизм. М., 1979.

50. Его же. История античной эстетики. Поздний эллинизм. М., 1980.

51. Лосский В. Н. Очерк мистического богословия Восточной церкви. М., 1991.

52. Маркин С. Гомер и его поэмы. М., 1962.

53. Матье М. Древнеегипетские мифы. М.-Л., 1956.

54. Ее же. Искусство Древнего Египта. М., 1964.

55. Ее же. Во времена Нефертити. М., 1965.

56. Матье М., Афанасьев В. К., Дьяконов И. М. Искусство Древнего Востока. М., 1958.

57. Махабхарата. Рамаяна. М., 1974.

58. Нарайан Р. К. Боги, демоны и другие. М., 1974.

59. Паскаль Б. Мысли о религии. М., 1974 (Библиотека всемирной литературы, т. 42).

60. Перепелкин Ю. Тайна золотого гроба. М., 1968.

61. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Т. 1—3. М., 1961—1964.

62. Поэзия и проза Древнего Востока. М., 1973.

63. Радхакришнан С. Индийская философия. Т. 1—2. М., 1956.

64. Расмуссен К. Великий санный путь. М., 1958.

65. Редер Д. Мифы и легенды Древнего Двуречья. М., 1965.

66. Ривкин Б. И. Античное искусство. М., 1972.

67. Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. М., 1964 (М., 1992).

68. Секст Эмпирик. Сочинения в двух томах. Т. 1—2. М., 1975—1976.

69. Сенека Луи,ий Анней. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977.

70. Соловьев В. С. Сочинения в двух томах. Т. 1—2. М.: Мысль, 1988.

71. Его же. Сочинения в двух томах. Т. 1—2. М.: Правда, 1989.

72. Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 1—2. Л., 1969.

73. Тейлор Э. Первобытная культура. М., 1989.

74. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 1987.

75. Тексты Кумрана. Пер. И. Д. Амусина. Вып. I. M., 1971.

76. Токарев С. Первоначальные формы религии. M., 1963.

77. Его же. Религия в истории народов мира. M., 1964.

78. Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества. Доисторический Эгейский мир. M.,1958.

79. Трубецкой Е. Смысл жизни. M., 1918.

80. Фаррар Ф. Жизнь Иисуса Христа. M., 1990.

81. Флоренский П., свящ. Столп и утверждение истины. M.; 1990.

82. Франк С. Л. Сочинения, M., 1990.

83. Его же. Духовные основы общества. M., 1992.

84. Фрэзер Д. Золотая ветвь. M., 1980.

85. Хайгпун Д. Тотемизм, его сущность и происхождение. Душанбе, 1958.

86. Хрестоматия по истории Древнего Востока. M., 1963.

87. Хрестоматия по истории Древней Греции. M., 1964.

88. Хрестоматия по истории Древнего Рима. M., 1962.

89. Церен Э. Библейские холмы. M., 1986.

90. Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. 1—2. M., 1991.

91. Чайлд Г. Древний Восток при свете новых раскопок. M., 1956.

92. Швейцер А. Благоговение перед жизнью. M., 1992.

93. Эпос о Гильгамеше. Пер. И. Дьяконова. M., 1961.

94. Эсхил. Трагедии. Пер. С. Апта. M., 1971.

СОДЕРЖАНИЕ

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА. .............................................. 5

I. ИСТОКИ РЕЛИГИИ ............................................. 7

Введение. ................................................ 7

Природа веры............................................. 9

Бытие и вера ...................................... 9

На пороге последней тайны ............................ 10

Человек перед Богом ................................. 13

Человек во Вселенной ....................................... 16

Творение, эволюция, человек ............................ 16

Образ и подобие.................................... 17

Человек: смерть и бессмертие .......................... 20

Перед лицом Сущего................................ 23

II. МАГИЗМ И ЕДИНОБОЖИЕ

Религиозный путь человечества до эпохи великих Учителей ....................... 25

Доисторический мир ....................................... 25

Зарождение религии ................................ 25

В мире демонов и духов ............................. 26

Доисторические мистики ............................. 28

Магическое миросозерцание ............................ 29

Первые цивилизации ........................................ 31

От магов к обожествленным царям ....................... 31

Земля Сеннаарская. ................................ 33

Восток и Запад во втором тысячелетии до Р.Х. .................... 35

Пастушеские народы. Арьи в Индии ..................... 35

Люди, стихии и боги ................................ 37

Начало Ветхого Завета. Авраам ........................ 39

Сыны Израиля ................................... 40

Божественное Солнце. «Еретик из Ахетатона» ............... 42

Тайна Лабиринта .................................. 44

Утро Эллады. Олимпийцы ............................. 46

Борьба богов и титанов .............................. 47

Народ Завета ............................................ 49

«Дом рабства». Моисей. .............................. 49

Путь к Синаю .................................... 52

Десять заповедей ................................... 54

Земля Обетованная ................................. 56

Бог Израилев и язычество. ............................ 57

Теократическое царство. Сионский завет ................... 59

Священная история.................................. 62

Борьба за веру. Пророк и царь ......................... 67

III. У ВРАТ МОЛЧАНИЯ

Духовная жизнь Китая и Индии в середине первого тысячелетия до Р.Х. .............. 69

Китайская философия ....................................... 69

На берегах Хуанхэ.................................. 69

По заветам предков ................................. 71

Индия от брахманизма до Будды .............................. 73

«Тайное учение» .................................. 73

Провозвестие Кришны. Бхагавад-Гита .................... 74

Жизнь и проповедь Будды Гаутамы ............................ 77

Шакийский отшельник .............................. 77

IV. ДИОНИС, ЛОГОС, СУДЬБА

Религия и философия Древней Греции ..................................... 83

Древнегреческая религия .................................... 83

Очеловеченные боги ................................ 83

Дионис.......................................... 86

Орфики ......................................... 88

Пифагор........................................ 90

Греческая трагедия ......................................... 91

Эсхил. .......................................... 91

Софокл. ........................................ 92

Древнегреческая философия ................................... 96

Возникновение философии ............................. 96

Гераклит........................................ 97

Сократ .......................................... 98

Смерть мудреца ................................... 100

Платон. Поиск истины ............................... 101

Идея двух миров .................................. 102

Государство...................................... 104

Логос и Хаос .................................... 106

V. ВЕСТНИКИ ЦАРСТВА БОЖИЯ

Библейские пророки от Амоса до эпохи реставрации, VIII—IV вв. до Р.Х. ............. 107

Введение. ............................................... 107

До плена. ............................................... 108

Пастух Амос ..................................... 108

Откровение любви Божией. Пророк Осия .................. 111

Исайя и «бедняки Господни» ........................... 113

Слово о Мессии. ................................... 116

Самария и Сион. ................................... 117

Языческая реакция. Сокровенная Тора ................... 120

Возрождение пророчества. Призвание Иеремии .............. 120

Иерусалимская реформа ............................. 122

Иеремия против Иерусалима .......................... 123

Небесная колесница. Иезекииль ........................ 126

Крушение ....................................... 128

И на развалинах живет надежда ........................ 129

Плен и реставрация ........................................ 130

«На реках вавилонских» ............................. 130

Видение Града Божия ................................ 131

«Ветхозаветный евангелист» ........................... 132

Пророк Авесты и пророк Библии ....................... 135

Конец неволи .................................... 139

Возвращение. Первые трудности ........................ 140

Второй Храм..................................... 142

VI. НА ПОРОГЕ НОВОГО ЗАВЕТА

От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя ............... 145

Буддизм, йога и индуизм .................................... 145

Ашока ......................................... 145

«Царственная йога» Патанджали ....................... 146

Индуизм. ....................................... 147

Греческая мысль .......................................... 149

Человек в меняющемся мире .......................... 149

Эпикур и скептики ................................. 150

«Жить согласно природе!» ............................ 152

Первые стоики. ................................... 153

Мудрецы Ветхого Завета .................................... 153

Человеческая мудрость и Премудрость Божия ............... 153

Иов........................................... 155

Экклезиаст ...................................... 157

Иудейство и эллинизм ...................................... 158

Эллинизация. Книга Даниила .......................... 158

Отделившиеся .................................... 162

Рим, греки и восток........................................ 165

Душа и вера римлянина.............................. 165

Этруски, Сивилла, Карфаген ........................... 167

Эллинизм в Риме .................................. 169

Попытки синтеза .................................. 170

Иудейские миссионеры .............................. 172

Человекобог ..................................... 173

Преддверие.............................................. 174

Земная власть и тайна мессианства ...................... 174

VII. ИИСУС ХРИСТОС

Начало христианства 7 г. до Р.Х. — 30 г. по Р.Х. ........................... 177

Введение. ............................................... 177

Пролог......................................... 178

От Вифлеема до Капернаума ................................. 178

Рождение Иисуса Христа ............................ 178

Предтеча. Иисус в пустыне ........................... 180

Галилея. Первые ученики ............................ 182

Благая Весть ..................................... 184

Мессия ................................................. 189

«Не мир, но меч» .................................. 189

Знаки присутствия Царства Мессии ..................... 190

Двенадцать учеников. Смерть Иоанна Крестителя ............ 190

Тайна Иисуса .................................... 192

Навстречу Голгофе ........................................ 193

Много званых — мало избранных ...................... 193

Час близится ..................................... 194

Пасха Нового Завета ............................... 196

Ночь в Гефсимании................................. 197

Через страдания и смерть к вечному торжеству..................... 198

Суд Синедриона ................................... 198

Суд прокуратора. Голгофа ............................ 198

Победа над смертью ................................ 201

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ. ....................................... 205

ЛИТЕРАТУРА................................................... 209

Александр Вольфович Мень

ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ

Книга первая В поисках Пути, Истины и Жизни

Художник:

П.П.Ефремов Фото:

Ранет Матказин

Редакторы:

Н.В.Вербицкая, B-А.Дементьев, Т.И.Краузова, М.С.Федорова Корректор:

Т.И.Сергеева

Подбор иллюстраций:

Т.Н.Макарова

ЛР № 070824 от 21.01.93

Подписано в печать 25.09.97 Формат 84х108/16. Печать офсетная Гарнитура «Академическая». Объем 13,5 п. л. Доп. тираж 4000 экз. Заказ № 2301 Цена договорная

Издательский Дом «ФОРУМ» 103001, Москва, ул. Большая Садовая, д. 4, строение 1

Издательский Дом «ИНФРА-М» 127214, Москва, Дмитровское ш., 107 Тел.: (095) 485-74-00; 485-70-63. Факс: (095) 485-53-18. E-mail:[email protected] http://www.infra-m.ru

Отпечатано с готовых диапозитивов в ГУП ИПК «Ульяновский Дом печати» 432601, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14