Восточно-славянские языки в дофеодальную эпоху. Место русского языка в ряду других языков. Консолидация восточно-славянских говоров, Образование отдельных восточно-славянских языков. Возникновение письменного (литературного) языка у восточных славян.
I. Восточно-славянские языки в дофеодальную эпоху. Место русского языка в ряду других языков
Р. яз. по происхождению и по строю принадлежит к языковой общности, определяемой как группа восточно-славянских языков (языки русский, украинский, белорусский) и включаемой в систему славянских языков .
Историко-сравнительное изучение славянских яз. дает материал для определения тех общих процессов, которые пережиты восточнославянскими яз. в древнейшую (дофеодальную) эпоху и которые выделяют эту группу языков в кругу ближайше с ней связанных (славянских). Следует сразу же отметить, что признание общности языковых процессов в восточно-славянских языках дофеодальной эпохи не предполагает непременного представления о совершенном единстве, нерасчлененности, тождественности языков на всей территории. В связи с экономикой дофеодального строя и родо-племенным бытом общность языка следует понимать не как нерасчлененное единство, а как сумму незначительно варьирующих диалектов. С другой стороны, следует подчеркнуть, что общность языковых процессов восточного славянства не исчерпывается только эпохой дофеодальной, — эта общность простирается и на последующие эпохи жизни восточно-славянских яз., частью как дальнейшее развитие общих черт (напр. тождественное отражение так наз. «глухих» гласных «ъ» и «ь», процессы устранения которых приходятся приблизительно на XII—XIV вв.), частью как результат теснейшей экономической, политической и культурной связи народов восточно-славянской группы (общие явления в грамматическом строе и лексике восточно-славянских языков).
II. Консолидация восточно-славянских говоров. Образование отдельных восточно-славянских языков.
В течение VIII—IX вв. на территории восточных славян намечается консолидация восточнославянских говоров в более крупные наречия. Эта консолидация привела в дальнейшем своем развитии к образованию трех восточно-славянских языков — русского, украинского и белорусского. Каждая из этих групп обладает известным числом языковых признаков, общих для говоров всей группы (характеристику языковых черт украинской и белорусской групп говоров см. «Украинский язык», «Белорусский язык»).
Консолидация говоров русской языковой группы исконно проходила по линии двух основных наречий — южно-русского и северно-русского (см. еще отд. IX). В основе этих старейших русских наречий лежали племенные единицы, объединявшиеся вокруг своих экономических и политических центров: Тмутараканя (у Азовского моря) для южноруссов и Новгорода — Пскова для северноруссов. Но последующее передвижение южноруссов на север и северо-восток от своего первоначального приазовского центра и создание новых значительных феодальных центров в Московско-окской Руси (Владимир, Рязань и особенно Москва) повели к образованию новой диалектной группы, сыгравшей большую роль и в истории развития литературного Р. яз. По своему языковому составу новообразованная группа — средне-русское наречие — представляла скрещение черт северно-русского и южно-русского наречий (ср. ниже). По своему же происхождению среднерусское наречие тем отлично от южно-русского и северно-русского, что оно образовалось не на базе исконных племенных диалектов, а в процессе смещения и скрещивания разнородных племенных элементов, консолидировавшихся вокруг новых экономических и политических центров. Но это наречие конселидировалось не сразу. и в частности Москва ни в XIV ни в XV вв. не могла еще выработать своего яз., консолидация московского наречия, легшего в основу административного (Приказного) яз. (см. ниже), осуществляется на протяжении ряда столетий и определяется формированием многонационального централизованного московского государства и непрерывным ростом политического и экономического значения Москвы.
III. Возникновение письменного (литературного) языка у восточных славян
С возникновением феодального строя (XI в., у восточных славян усиливаются экономические вязи их с Византией). Феодальная верхушка ищет в политическом и церковном союзе с Византией поддержки в деле укрепления своего господствующего положения в ново-возникших феодальных государственных объединениях. Отсюда принятие христианской церковной организации по образцу византийской и «крещение Руси», проведенное сначала (кон. X в.) киевским князем, а затем и в других феодальных центрах древней Руси. Вместе с организацией христианской церкви приходят к восточным славянам и литургический (церковно-культовый) язык и письменность, которую разработали ранее на основе староболгарских диалектов византийские вельможи-братья Константин (Кирилл) и Мефодий, выполняя дипломатически-миссионерские поручения византийского императора в западно-южнославянских странах. Феодальная верхушка древней Руси принимает этот язык и в качестве языка официально-административного. Так. обр. язык и письменность, возникшие на базе староболгарских диалектов, становятся литературным языком и письменностью на территории восточного славянства в употреблении феодальной верхушки и высшей церковной знати, по лингвистическому своему составу этот язык не был тождествен с разговорной речью остальной массы населения и даже менее образованных кругов феодальной знати.
Дальнейшее развитие этого письменного языка представляется обычно историками русского языка как процесс постепенного его приближения к разговорной речи и к живым диалектам восточного славянства. Такое эволюционно-идеалистическое представление искажает действительную картину развития литературного (письменного) языка на Руси. Во-первых, рассмотрение фактов подтверждает наличие периодов особенно интенсивной борьбы с «народными» отложениями в церковно-славянской письменности и усиленной ориентации на древнеболгарские нормы; во-вторых, привнесение «народных» элементов, черт из окружающих говоров и просторечия в письменные памятники не представляет прямолинейного процесса вне социального членения и группировок представителей древнерусской книжности: характер, пути и интенсивность проникновения этих элементов зависели от разных социальных сил, выступавших на исторической сцене, их столкновений и борьбы, находивших свое отражение в идеологической продукции.
В произведениях древнейшей письменности так наз. домонгольского периода отражены взгляды на социальное превосходство церковно-славянского языка и ориентация старорусского книжника на верхушку феодального общества как носителя этого языка. Так, митрополит Илларион в своем знаменитом произведении «Слово о законе и благодати» высказывает такие «программные» замечания: «...не къ невъдущимъ бо пишемъ, но преизлиха насыщьшемся сладости книжныя». Еще нагляднее убеждение в социальном превосходстве церковно-славянской речи и ее носителей выступает у другого выдающегося представителя старой книжности Климентия Смолятича в его послании некоему «пресвитеру Фоме» на неудобопонятность писаний Климента, разгневанный епископ высокомерно замечает: «Егда къ тебъ что писахъ? — но ни писахъ ни писати имамь... аще и писахъ но не къ тебе но къ князю...».
Показателен тот факт, что даже близкие к церковной и светской знати круги не понимали или с трудом понимали литературу на церковно-славянском языке. Мы имеем документированные жалобы читателей, обращение напр. к Кириллу Туровскому.
Следует отметить еще одну характерную черту из начальной истории применения церковно-славянского языка как письменной речи русских феодалов. Лексические «руссизмы», проникнувшие все же в памятники церковно-славянского письма на русской почве, к концу домонгольского периода изгоняются старорусскими книжниками и заменяются «высокими» словами из староболгарских оригиналов (в значительной степени это были лексические грецизмы); вот несколько примеров этой борьбы с русской лексикой: армарий, армарь (греч.) заменяет рус. поставьць (шкаф); амболъ (греч.) заменяет ходъ (улица) и т. п.
IV. Различные течения и стили в развитии литературного (письменного) языка XIV—XVII вв.
Новое усиление церковно-славянского влияния падает на кон. XIV—XV вв., когда в связи переносом церковного центра в Москву туда стягиваются болгарские и сербские выходцы, занимая на Руси видное положение в качестве церковных и политических деятелей. Но в зависимости от разных групп и прослоек господствующего класса, выходивших на историческую сцену и боровшихся за утверждение своей идеологии, можно отметить различные направления в развитии литературной речи и соответствующие стили и строй письменного языка.
Изменение форм феодальной экономики связи с ростом городов приносит с собою ущемление части старой родовой знати. Это создает почву, на которой возникает мистическое направление в церковной письменности — переводятся и читаются произведения александрийских мистиков, византийских «отцов церкви» и т. п. В языке и стиле это направление отражается как усиление борьбы с «искажениями» языка письменности, т. е. элементами разговорной, «народной» речи. Наиболее видными проводниками этого языкового стиля на Руси были братья Цамвлаки (родом византийские болгаре) Григорий и Киприан (последний московский митрополит и активнейший «исправитель» церковно-славянских книг).
Иные черты в процесс образования литературно-письменной речи феодальной Руси уже внесла литература, построенная по западно-европейским образцом. В Москве XIV—XV вв. создались экономические предпосылки для интенсивных иноземельных сношений. Москва становится узловым пунктом торговых путей из западных областей (Смоленск) в Приволжье и русско-генуэзской торговли («гости-сурожане»), шедшей по Дону через Крым. Это были пути и культурных западных влияний. Литературным отражением иноземельных связей Москвы этой эпохи являются переводы рыцарских романов («Александрида»), а также космографических и географических произведений западного средневековья. Цикл рыцарских романов привносит с собою в лит-ую речь феодально-рыцарскую фразеологию, светское переосмысленние старой церковно-славянской лексики и известную струю чешских и польских заимствований (т. к. переводы делались в значительной степени с чешских, польских и отчасти сербских переработок). Вот несколько образцов нового лексического элемента и фразеологии этой литературы: «цесаря валечнаго» («воинственный царь» — чехизм); «по тѣлу вытяжный» («победоносный», «могущественный» — полонизм) и т. п. Следует отметить, что чешские влияния привнесли с собой в Москву и идеи протестантизма. Особенно усилились они в XVI в., когда в Москве начинают появляться чешские эмигранты — гуситы, которые покидали родину, спасаясь от усилившейся католической реакции. О распространенности чешских идей протестантизма свидетельствует и тот факт, что сам московский царь (Грозный) выступил с полемическим сочинением против чеха Яна Рокиты (1570), где с темпераментом доказывал: «во истину бо Люторъ иже лютъ глаголеться». Ясно, что эта протестантская литература, проходившая через белорусское посредничество, отлагала в лексике московских ее читателей известное количество западно-руссизмов (белоруссизмов), чехизмов и полонизмов.
К этому же направлению по характеру языка примыкает и рационалистическое течение, представленное гл. обр. литературой «ереси жидовствующих». В языке этой литературы появляется новая «научная» терминология (напр. «осудъ» — суждение; «держатель» — субъект; и под.), бытовые слова боярско-феодального обихода и отчасти элементы еврейской лексики (например из «Тайная тайных» «... на немъ образъ бьтоулинъ иже хоробруеть и ездить на кьфире...» — «betula» — евр. «девушка», «k’fir» — евр. «лев»).
Требуют отдельной характеристики еще два направления церковно-моралистической письменности XV—XVI вв. Эти направления представлены официально-церковной партией «иосифлян» и враждебной им группой так наз. «заволжских старцев». (см. «Русская литература». «Заволжские старцы» были по своему времени образованные люди, начитанные в византийско-болгарской «высокой» церковной литературе. Отсюда и в языке их произведений витиеватость, «плетение словес», равнение на нормы староболгарской книжности. Так. обр. по языку и стилю «заволжцы» являются преемниками школы Киприана.
Противоположный лагерь «иосифлян» (по имени возглавлявшего их епископа Иосифа Волоцкого) вел борьбу и против «заволжцев» и против жидовствующих. В связи с этим в языке произведений «иосифлян» замечаем отталкивание от элементов разговорной речи как от новшеств и равнение на нормы староболгарской письменности, но стиль, сниженный по сравнению с произведениями заволжцев; появляется у них и административно-приказная лексика и некоторые бытовые обороты.
К этому же времени относится «исправление» церковных книг Максимом Греком. (ум. в 1556). «Исправление» церковных книг, предпринимавшееся по инициативе официальной церкви и московских великих князей, в основе имело заботу о «чистоте православия» как идеологического знамени московского цезаризма («Москва — третий Рим»). Роль Максима Грека в деле «исправления» была двусмысленна. Иностранец — грек, по своим литературным вкусам примыкавший к «заволжцам», он должен был действовать, как агент правительственной партии. Поэтому в исправленных им и его сотрудниками из русских книжников книгах наблюдается отложение русских норм. В основном однако литературным яз. в XVI в. остается церковно-славянский яз.
Особое направление принимает развитие русского письменного яз. с сер. XVII в., когда с присоединением Украины и привлечением в Москву славившихся своей образованностью киевских ученых русский письменный яз. (а возможно и устный яз. образованных слоев) насыщается украинизмами. Значительный вклад украинизмов, а вместе с тем полотинизмом и латинизмом характеризует Р. яз. светской, отчасти и церковной литературы впкоть до нач. XVIII в. Параллельное усиление борьбы за «чистоту» письменннго яз. йерковиых и высоких жанров литературы не в силах уже приостановить процесса распада церковно-славянского яз. и насыщения его элементами устной речи (см. ниже).
На эпоху XV—XVII вв. приходится также оформление административно-приказного, делового языка (грамоты, государственные акты, судебники и т. п.). По своему лингвистическому составу этот язык представляет смешение русских и усвоенных Р. яз. иноязыках — греческих, татарских и т. д. — корней (бытовой и официальной лексики) и церковно-славянского фонетического и морфологического их оформления, т. е. при конструировании официальногосударственного Р. яз. проводилась сознательная ориентация на церковно-славянские нормы. Так напр. в судебнике царя Ивана Васильевича (1550) отмечаем такие церковнославянизмы: «царь всеа Русіи» («киприановское» правописание); «со своею братью и бояры» (вм. русск. — ами).
V. Значение свидетельств письменных памятников для истории русской разговорной речи. История звуков и форм русского языка XIV—XVII вв
Памятники староцерковно-славянского письма, возникавшие на территории восточного славянства, имеют ряд особенностей в области правописания, грамматических форм и лексики по сравнению с оригинальными памятниками староболгарского языка. Особенности эти не проводятся как система восточно-славянских соответствий известным нормам староболгарского письма, а в большей или меньшей мере отлагаются на фоне этих норм. Зная установку древнерусских книжников копировать во всем староболгарские образцы, мы имеем основание расценивать наличные отклонения, как невольные «ошибки» писца, неумение его точно придерживаться извне заданных норм. «Ошибки» же эти, как показывают сопоставления с данными диалектологии, почти всегда отражают элементы живых говоров, окружавших писца. При общей консервативной установке писцов и сознательном отталкивании от элементов простой, «низкой» речи в письменности наличие даже незначительного числа «ошибок» в рукописи известной территории дает основания заключать, что черта, засвидетельствованная «ошибкой», получила уже ко времени написания данного памятника более или менее широкое распространание в окружающих говорах. Так, древнейшие памятники восточно-славянского письма (с XI в.) отражают в «ошибках» особенности восточно-славянской фонетики: восточно-славянский переход «в» в «у» и «е» в «я» («а», с предшествующей мягкой согласной как напр. мена «ѫ» и «у», «ѧ» и «’а» («я»); появление «ч» и «ж» вм, болгарских «щ» («шт») и «жд», изредка формы с полногласием. Позднейшие памятники удельно-феодальной Руси отражают особенности областных говоров; так, памятники новгородские и псковские фиксируют «цоканье» (мену «ц» и «ч» или совпадение их в одном каком-либо звуке), новгородское произношение «ѣ», как «и» (что отлагается в памятниках как мена «ѣ» и «и»); аканье находит свое отражение в московских памятниках с XIV в.; мена «ѣ» и «е» (при отсутствии параллельной мены «ѣ» и «и») присуща памятникам, возникавшим на территории южно- и средне-русских говоров, и т. п.
Учитывая показания памятников и проверяя их данными сравнительного изучения русских диалектов, можем восстановить такие главнейшие этапы в развитии грамматического строя русского языка XIV—XVII вв.
1. Утрата категории двойственного числа.
2. Утрата кратких форм прилагательного в косвенных падежах.
3. Широкое развитие и закрепление в письменных памятниках более поздней эпохи (с XVI—XVII вв.) формы творительного паджа имен существительных и прилагательных входящих в составное сказуемое (тип «он был учителем»).
4. Выравнивание звуков в основах на задненебные звуки: рукѣ (дат. п. ед.), на порогѣ вм. старых — руцѣ, на порозѣ.
5. Взаимное влияние склонений имен с основами на твердые и мягкие согласные: землѣ (дат. п. ед. ч.), землёю (твор. п. ед. ч.) вм. старых — земли, землею.
6. Упрощение системы прошедших времен.
7. Создание категории деепричастия.
8. В области управления падежными формами существительных на протяжении XIII—XVII вв. замечается увеличение и развитие конструкций с предлогами.
9. Развитием строя речи является также развитие сложно-подчиненных предложений. Ср. напр. сложносочиненную конструкцию предложения из летописи (XIV в.): «Заложи Ярославъ городъ великый, у негоже града суть златыя врата», с современной сложно-подчиненной: «Ярослав заложил большой город, в котором были золотые ворота».
VI. История древнерусского письма (XI—XVII вв.)
Из двух старославянских азбук — глаголицы и кириллицы в древней Руси распространение получила только последняя. На русской почве встречаем лишь скудные остатки глаголического письма: в большинстве случаев — это приписки на полях, пометки, отдельные глаголические буквы, вкрапленные в кирилловские тексты. Иногда глаголица выступает в роли тайнописи (криптографии), как напр. в кратких надписях, выцарапанных острым орудием на штукатурке стен новгородского Софийского собора.
Древнейший вид письма, взятый русскими у южных славян, так наз. устав; в основе его лежит греческое унциальное (уставное) письмо литургических книг IX—XI вв. «Уставным» это письмо называется по сфере своего применения: в «высокой» церковной литературе «уставнымъ словенскимъ языкомъ». Уставное письмо — письмо тщательного каллиграфического исполнения. Образцом русского устава может служить письмо Остромирова Евангелия XI в. Различают древний устав (обыкновенно на пергаменте) с XI по XIV в. и новый устав — с XV в. по XVII в. (по преимуществу на бумаге). Образцом нового уставного письма может служить так наз. служебник 1400.
Уставное письмо очень рано начало уступать место полууставу, в котором тщательность письма и его геометрический принцип нарушаются. Полууставное письмо — обычно на бумаге и большей частью не крупное. Распространяется полууставное письмо со второй половины XIV в. В русском полууставе можно отличать две разновидности: старший
Почти одновременно с полууставом появляется и скорописное письмо; у русских скоропись сначала появляется в юридических актах, а затем в конце XV в. проникает и в книги. Скоропись развивается в Москве ранее, чем в других центрах восточного славянства; у белоруссов и украинцев развивается несколько отличный тип скорописи, с большей закругленностью и декоративностью начертаний. При Петре I последний тип скорописи получает известное распространение и у русских.
С введением книгопечатания печатный шрифт для русско-славянских книг был отлит по образцу полуустава; таков напр. шрифт первопечатников русских Ивана Федорова и Петра Мстиславца, выпустивших в Москве в 1564 первую печатную книгу — «Апостол». Русский полууставный шрифт употреблялся в печатных книгах церковных и гражданских вплоть до 1708, когда по указу Петра I для книг гражданских устанавливается новый гражданский шрифт, а прежний церковный шрифт остается только для книг духовного содержания.
VII. История русского литературного языка XVIII—XX вв.
До конца XVII в. в качестве литературного письменного языка в Московском государстве использовался церковно-славянский яз., в который однако, чем дальше, тем больше, проникали особенности живого разговорного Р. яз. На разрыв между письменной и разговорной речью представителей господствующего класса Московского государства и на господство в письменной речи церковно-славянской традиции указывает Лудольф (автор русской грамматики, изданной в 1696 в Оксфорде). Церковнославянская языковая традиция господствовала не только в памятниках церковно-религиозного характера, но и в произведениях светской повествовательной литературы, сюжеты которой в большинстве проникали из Зап. Европы через Польшу, частью через Украину («Бова-королевич» и др.) и Белоруссию («Роман о Тристане».)
Но на протяжении XVII в. оформляются и такие литературные жанры, которые, во многом следуя еще церковно-славянской традиции, теснее связаны с живым Р. яз. и ярче отражают его особенности, — произведения публицистического (напр. сочинение Котошихина о России в царствование Алексея Михайловича) и частью повествовательного характера (напр. повесть о Фроле Скобееве, повесть о Ерше Ершовиче). Яркие образцы живого Р. яз. дают произведения протопопа Аввакума, одного из крупнейших деятелей старообрядческого движения, посвященные в значительной мере религиозным вопросам, но предназначенные для широких демократических слоев московского общества. Впрочем сама тематика этих произведений обусловливает наличие в них еще большого количества церковно-славянских элементов. Еще ближе к живому разговорному языку стоял язык деловых документов (дела московских приказов), который впрочем и в предшествующие века в меньшей степени следовал церковно-славянской традиции.
Лишь в начале XVIII в., в связи с утратой церковью той роли, которую она играла в предшествующие века, осуществляются тенденции, наметившиеся еще в XVII в. В качестве литературного языка входит в употребление живой русский язык (именно язык господствующего класса — дворянства), церковно-славянский же язык в полной мере сохраняется лишь для произведений церковно-религиозного характера. При этом источниками вновь формирующегося литературного языка служат наметившиеся еще в предшествующий век жанры с преобладанием русского языкового элемента.
Язык первых десятилетий XVIII в. (эпоха Петра I) характеризуется пестротой лексического состава, большой неустойчивостью стиля, отсутствием строго выработанных грамматических норм. С одной стороны, в нем еще часты элементы церковно-славянского языка, напр.: «Вознепещуя всех абие вскоре прогнати» (петровский отчет о сражении); «Мы слава богу здоровы, только зело тяжело жить» (письмо Петра I), но наряду с этим — большое количество элементов обычного разговорного языка. В связи с организацией мануфактур расширением и укреплением экономических и культурных связей с Зап. Европой в Р. яз. широкой волной проникают заимствования из зап.-европейских языков (такие заимствования, гл. обр. в области технической терминологии, проникали и раньше, но сравнительно в небольшом количестве). Проведенная Петром реформа административных учреждений по зап.-европейскому образцу требует новой административно-политической и юридической терминологии. Появляются заимствованные гл. обр. из немецкого и частью польского языка: коммерц-коллегия, мануфактур-коллегия, нотариус, ассесор, полицеймейстер, канцлер, президент, патент, штраф, формуляр и т. д. Преобразование по зап.-европейскому образцу армии вызывает появление таких терминов, как юнкер, ефрейтор, генералитет, гауптвахта, лагерь, штурм (из немецк. яз.), барьер, брешь, бастион, баталион, гарнизон, пароль, редут, калибр, мортира, лафет (из франц. яз.) и т. д. Организация флота вызывает развитие морской терминологии, заимствуемой гл. обр. из голландского и английского языка (голландцы и англичане того времени — эпоха расцвета колониального могущества их стран — были первыми кораблестроителями и мореплавателями): гавань, рейд, шлюпка, койка, каюта, рейс, трап (голл.), бот, бриг, шхуна, мичман (англ.) и т. д. Развитие промышленности вызвало расширение производственно-технической терминологии (гайка, верстак, кран, винт и т. д.). Большую роль в обогащении словаря иностранными заимствованиями сыграло более широкое знакомство с иностранными языками, поездки за границу, переводы. С зап.-европейских языков переводилось большое количество книг общественно-политического, научного и технического характера. По причине сравнительной отсталости России в техническом и культурном отношении для выражения многих понятий в Р. яз. недоставало слов. Неизбежно вводились иностранные слова. Иностранные заимствования обогащают и разговорную бытовую речь дворянства, часто заменяя старые русские слова (авантаж, ассамблея, афронт, бал, комплимент и т. д.). Многие заимствованные слова, даже в области специальных терминов, в дальнейшем в языке не сохранились и были заменены русскими (напр. фортеция — теперь всегда крепость). Зап.-европейское влияние выражается не только в собственно заимствованных словах, но и во всей перестройке русского стиля. Появляются новые формы в обращении, следующие западным образцам. Местоимение «вы» сменяет прежнее «ты» для выражения вежливого обращения к одному лицу. В ранних письмах царевича Алексея к Петру I еще употребляются характерные для прежних челобитных уничижительные формы для автора и предметов, с ним связанных: «Государю моему батюшке, царю Петру Алексеевичу, сынишка твой Алешка, благословения прося и челом бьет». Более поздние же письма того же Алексея начинаются обращением «Милостивейший государь батюшка» и заканчиваются подписью «всепокорнейший сын и слуга твой Алексей».
С 30-х гг. XVIII в. начинается работа по выработке норм литературного языка и устранению хаоса и неустойчивости, характеризующих первые десятилетия века. В 1735 при Академии наук учреждается так. наз. «Российское собрание», имеющее целью заботиться о «дополнении российского языка, о его чистоте, красоте и желаемом потом совершенстве». Нормализаторская работа находит свое выражение гл. обр. в трудах Тредьяковского, Ломоносова и Сумарокова в период 30-х, 40-х и 50-х гг. XVIII в. Одним из основных вопросов этой работы является определение роли церковно-славянского элемента в литературном Р. яз. С наибольшей четкостью эта задача была решена Ломоносовым , изложившим в своем «Рассуждении о пользе книг церковных в российском языке» теорию трех «штилей» — высокого, «посредственного» (среднего) и низкого, — различие между которыми как раз и основано на различном использовании церковно-славянских элементов.
Как видно из Ломоносовского «Рассуждения», церковно-славянский яз. в XVIII в. целиком сохранился лишь в церковном употреблении, но в то же время продолжал служить постоянным источником пополнения литературного Р. яз. Ломоносов стоял на более прогрессивных позициях во взглядах на развитие национального Р. яз., — язык, по его взглядам, должен строиться гл. обр. на национальной основе, церковно-славянскому яз. отводится сравнительно ограниченная роль, допускаются элементы, идущие из языка «простонародного»: «Простонародные низкие слова могут иметь в них (в произведениях низкого штиля) место по рассмотрению» (т. е. по усмотрению), говорит Ломоносов.
Другие теоретики XVIII в. отстаивали первенствующую роль церковно-славянского яз. Тредьяковский, в более ранних произведениях признававший, что «славянский язык в нынешнем веке у нас очень темен (т. е. непонятен), и многие его наши читая не разумеют» (предисловие к «Езде на остров любви», 1730), позднее отстаивал церковно-славянские нормы и упрекал Ломоносова в простонародных тенденциях.
Сумароков, ориентируясь на живую обиходную речь дворянства, упрекал Ломоносова в «простонародности» и провинциализмах, но в то же время осуждал Тредьяковского за его излишнюю «славенщизну».
Работа по выработке норм литературното языка затронула и проблему иностранных заимствований. Ломоносов и Сумароков восставали против отмеченного выше чрезмерного наводнения русского языка иностранными словами. Сумароков настаивал даже на полной очистке Р. яз. от заимствованных слов. Он написал целую статью «О истреблении чужих слов из русского языка». Ломоносов, не отвергая совершенно иностранных заимствований, для многих иностранных слов даже терминологического порядка стремился найти или создать вновь русские эквиваленты. В одной черновой рукописи он говорит «о злоупотреблении и введении иностранных слов» и советует переводить слово «theoria» словом «рассуждение», «theoreticus» — «мысленный», «praxis» — «действие», «practicus» — «действенный» и т. д. Однако, когда это необходимо, и сам Ломоносов широко пользуется иностранными терминами в своих научных, а частью и поэтических произведениях.
На протяжении XVIII в. все усиливается иностранное влияние на культуру и быт представителей господствующего класса — дворянства. Вместе с тем оно все глубже проникает и в язык. Правда, многие заимствования, вошедшие в петровскую эпоху, затем вытесняются и заменяются русскими словами. Но зато влияние это, проникая все глубже, вызывает перестройку языка в основных его элементах. Для выражения новых понятий широко используется метод калькирования (см. «Калька»), буквального перевода: «perversion» — «извращение» и т. под. Иностранное влияние захватывает и сферу синтаксиса. В середине столетия сильнее было влияние немецкое и латинское (латинский язык в XVIII в. еще являлся международным языком науки, латинский синтаксис оказывал сильное влияние на немецкий язык того времени). Длинные периоды с глагольным сказуемым на конце предложения и с причастием на конце причастного оборота. характерные для прозаических сочинений XVIII в., восходят к латино-немецкой синтаксической конструкции. К концу века усиливается французское влияние (французское дворянство эпохи конца старого порядка задавало тон дворянству всей Европы, в связи с чем и русское дворянство испытывало все более сильное французское влияние), отражающееся в первую очередь в словаре, но захватывающее и некоторые фразеологические обороты (ср. напр. сохранившееся до настоящего времени устойчивое синтаксическое сочетание «носить отпечаток», восходящее к французскому). Впрочем латино-немецкая синтаксическая конструкция частью сохраняется еще, особенно в научной прозе, в начале XIX в.
Все большее внедрение западной, в первую очередь французской культуры идет рука-об-руку со все большим разрушением церковно-славянской традиции. Дворяне забывают церковно-славянский язык. Сумароков, заставляя Ксакомениуса, героя комедии «Тресотиниус», говорить по-церковно-славянски, делает ошибки против церковно-славянского языка. Его поправляет Тредьяковский, лучше владеющий церковно-славянским языком: вместо «Подаждь ми перо, и абие положу знамение преславного моего имени, его же не всяк язык изрещи может» надо сказать: «Даждь ми трость, да абие положу знамение преславного моего имене, еже не всяк язык изрещи может». К концу столетия церковно-славянская языковая традиция кроме церкви сохраняется гл. обр. в бюрократических, канцелярских сферах. Церковно-славянская традиция в канцелярском языке сильна была и в последующий век, а некоторые канцеляризмы церковно-славянского происхождения частично сохранились и до Октябрьской пролетарской революции («по сие время», «сим удостоверяется» и т. п.).
Начало XIX в. было ознаменовано возобновлением теоретических споров о нормах литературного языка. Защитник церковно-книжного языка, Шишков, боролся против новшеств, вносимых в язык все усиливающимся западным влиянием. Он же стремился восстановить ломоносовскую теорию трех штилей, ссылаясь на невозможность пользоваться простым разговорным языком для передачи событий героического характера и на необходимость прибегать в этом случае к церковно-славянским элементам (нельзя ведь сказать: «Несомый быстрыми конями рыцарь низвергся с колесницы и расквасил себе рожу»). Наиболее ярким защитником тенденции сближения с Западом в эту эпоху являлся Карамзин, выразитель идей русской офранцуженной аристократии. В его языке сильно западное и именно французское влияние. Ему принадлежат многие кальки, взятые с французского яз. и сохранившиеся до настоящего времени: «развитие» (developpement), «влияние» (influence) и т. д. Его синтаксис во многом сближается с французским.
В первой четверти XIX в. окончательно завершился процесс формирования литературного Р. яз. на национальной основе. Церковнославянский язык, на протяжении XVIII в. еще служивший постоянным пополнением литературного языка, теперь в целом перестает играть эту роль; но многие церковно-славянские элементы к этому времени уже органически вошли в русский язык (они сохраняются в нем и до настоящего времени), некоторые же (сравнительно ограниченное количество) образуют фонд, допустимый только в поэзии. Это оформление национального ли-ого яз. неразрывно связано с именем Пушкина. Широко используя церковно-славянизмы в ранний период своего творчества, когда в его произведениях еще сильна поэтическая традиция предшествующей эпохи, Пушкин постепенно свобождается от них. В ранних пушкинских стихах часто встречаются подобные примеры:
«Их гробы черный вран стрежет.
Гряди — и там, где их не стало,
Воздвигни памятник побед» («Кольна», 1814).
После 20-х гг. Пушкин пользуется церковнославянизмами с чрезвычайной осторожностью, они являются гл. обр. в определенных стилистических условиях, напр. в стихотворении «Пророк», требующем архаизирующих церковно-славянских норм в силу своей библейской тематики:
«...И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой».
В отношении иностранного влияния Пушкин протестовал против распространенного в его эпоху воспроизведения иностранных оборотов (ср. «Перифраза»), но считал вполне законным введение иностранных слов в русский язык для выражения таких предметов, для которых не было русских слов. Ср. напр. в «Евгении Онегине»: «Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет,
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо меньше б мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический Словарь».
Известное французское влияние испытывал на себе и синтаксис Пушкина. В основном же многие синтаксические моменты, характеризующие язык Пушкина, сохранились и в современном русском языке. Встречаются у него и прямые галлицизмы, не свойственные нормам Р. яз. и в дальнейшем не утвердившиеся, напр. абсолютные конструкции (несогласованное обособленное определение) ср. «Воспитанная в аристократических предрассудках, учитель для нее был род слуги или мастерового» («Дубровский»).
В отличие от Карамзина, больше следовавшего нормам речи дворянской аристократии, Пушкин считал необходимым использовать язык всех общественных классов. Он говорил, что «не худо нам иногда прислушаться к московским просвирням: они говорят удивительно чистым и правильным языком». И Пушкин вводил в свои произведения такие элементы просторечья и крестьянских говоров, которые ранее не были совершенно приняты, особенно в поэзии.
Шире, чем Пушкин, вводил в свои произведения элементы разговорной речи представителей различных общественных классов и прослоек Гоголь: у него мы находим образцы речи провинциального мелкопоместного дворянства, чиновничества, купечества (купцы в «Ревизоре», в «Женитьбе»), крестьянства украинского и русского.
Начавшееся развитие капитализма вызывает к жизни новые общественные течения. В 30-х — 40-х гг. формируются западнические кружки (см. «Русская литература»), которые оказывают сильное влияние на выработку научного и публицистического жанров русского литературного языка. В язык проникает новая волна иностранных заимствований для выражения философских, научных и общественно-политических понятий. Герцен в «Былом и думах» метко характеризует обиходный язык этих кружков.
«Никто в те времена не отрекся бы от подобной фразы: конкресцирование абстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, в которой он, определяясь для себя, потенцируется из естественной имманентности в германическую сферу образного сознания в красоте».
Наряду с прямыми заимствованиями вновь широко используются кальки, теперь гл. обр. с немецкого языка: создаются такие слова, как «мировоззрение» (Weltanschauung), «саморазвитие» (Selbstentwicklung) и т. д. Синтаксис нашей научной и публицистической прозы во многом уподобляется немецкому, появляются длинные запутанные периоды. Французское влияние в этот период слабее. Из французского языка заимствуются лишь некоторые общественно-политические термины.
Кон. XVIII и особенно в XIX в с развитием капитализма на высоты культуры, являвшейся прежде монополией дворянства, проникают все больше представители различных слоев буржуазии — разночинцы. Они обучаются в университетах вместе с дворянской молодежью. Они приносят с собой новые элементы обиходной речи, непривычные для дворянского уха, шокирующие его.
Л. Толстой в «Юности» вспоминает о своих университетских встречах с этими разночинцами:
«Они употребляли слова: глупец, вместо дурак, словно, вместо точно, великолепно, вместо прекрасно, движучи и т. п., что мне казалось книжно и отвратительно непорядочно. Но еще более возбуждали во мне эту комильфотную ненависть интонации, которые они делали на некоторые русские и в особенности иностранные слова: они говорили ма́шина, вместо маши́на, дея́тельность, вместо де́ятельность, на́рочно, вместо наро́чно, в ка́мине, вместо в ками́не, Ше́кспир вместо Шекспи́р и т. д. и т. д.
В сер. XIX в. сталкиваются эти две тенденции в развитии литературного языка. Наиболее яркий представитель дворянского языка, Тургенев, подобно более ранним представителям дворянской литературы, испытывает на себе сильное французское влияние. Оно чувствуется иногда и в синтаксисе Тургенева: «Умный мальчик, скоро догадался, что учителю неловко, что он конфузился» (последовательность прошедших времен французская).
Ярким представителем тенденций другого типа является Достоевский. В своих произведениях он широко использует живой разговорный язык различных прослоек городского буржуазного общества. Элементы этого языка наблюдаются не только в речи персонажей, но и там, где автор говорит от себя.
После 60-х гг. в связи с интенсивным капиталистическим развитием России высшие слои восходящего класса — буржуазии — усваивают языковые нормы своих предшественников. Это усвоение вначале носит довольно внешний характер (ср. например осмеиваемое в многочисленных комедиях Островского неуместное употребление иностранных слов купеческими сынками и дочками, стремящимися показать себя образованными людьми), но затем становится более прочным. Васильков в «Бешеных деньгах» того же Островского еще сохраняет в своей речи некоторые диалектизмы и провинциализмы («когда же нет», «шабер» в значении «сосед» и т. под.), но в то же время — это капиталист новой формации, бывавший за границей, в совершенстве владеющий французским и английским языками, а по-русски обычно строящий свою речь грамматически правильно и с уместным использованием иностранных слов, напр.: «Не знаю, таких операций не производил; наши операции имеют совсем другие основания».
Начиная с 60-х — 70-х гг., эпохи интенсивного общественного движения, большое значение приобретает литература публицистического характера. Многие выражения, свойственные первоначально именно публицистическому языку, получают распространение и в языке художественной литературы (такие слова, как «прогресс», «идеал», «идея» — в смысле политической идеи, «среда», особенно в устойчивом фразеологическом сочетании, «среда заела» и т. д. характерны для литературы этой эпохи). Язык обогащается многочисленными заимствованными терминами общественно-политического характера (именно в это время становятся ходкими названия различных политических направлений — «ретроград», «консерватор», «либерал», «прогрессист» и т. д.).
Литературный язык демократизуется — этот процесс продолжается до конца XIX в. и в XX в. В язык проникают непринятые раньше арготизмы и профессионализмы (ср. такие выражения, как «заручка» — у Гл. Успенского, «вылететь в трубу» в значении «обанкротиться», «валять дурака», «наводить тень» и т. д.). Много таких элементов мы найдем у Чехова, изображавшего по преимуществу быт мелкобуржуазных и буржуазно-интеллигентских прослоек. Наряду с влиянием на литературный яз. мещанского и городского просторечия в яз. народнической литературы приобретает значительно больший удельный вес лексики крестьянских говоров.
Интенсивное развитие промышленности во второй половине XIX в. вызывает новое обогащение словаря научными и техническими терминами, а в связи с усилением роли науки и техники многие из этих терминов получают распространение в и общеем литературном языке, употребляясь в прямом или переносном смысле: «привести к одному знаменателю», «центр тяжести», «отрицательная величина», «в зените славы», «вступить в новый фазис», «достигнуть апогея», «по наклонной плоскости» и т. д.
Начало XX в., эпоха империализма, характеризуется попытками представителей различных направлений буржуазной литературы и поэзии найти новые пути развития словесной формы. Формалистические искания особенно сильны в эпоху реакции после революции 1905. Символисты, с одной стороны, усиливают фонд церковно-славянизмов и архаизмов, используемых в поэтической речи (во второй половине XIX в. этот фонд очень сузился):
«Разверзлось утреннее око...
...День проснется, вскроет вежды» (А. Блок).
С другой стороны, они создают неологизмы для выражения «невыразимых» оттенков переживания:
«Затверденей алмазом брани...
В мятеж миров, в немаревные муки...» (А. Белый).
Крайние группировки футуристов, представителей мелкобуржуазного анархического бунта, в попытках обновления словесной формы доходят даже до так наз. «зауми» — языка» бессмысленных звукосочетаний, которые должны сообщить какое-то настроение, но совершенно непонятны никому, кроме самого автора.
Но в эту же эпоху уже существует пролетарская литература, ставшая на данном этапе подлинным носителем и творцом национального Р. яз. Д. Бедный пишет свои басни простым разговорным языком, отражающим живую речь рабочих и крестьян. М. Горький создает яркие и смелые образы, ломающие каноны, установленные старой стилистикой.
VIII. Русский язык в эпоху после октябрьской социалистической революции.
Октябрьская социалистическая революция открыла новую эпоху в развитии литературного Р. яз. Развивается новая общественно-политическая терминология. Новые политические термины создаются на наших глазах для выражения новых явлений нашей жизни («пятилетка», «ударник», «ударничество», «Стахановец») или же старые слова насыщаются новым идейным содержанием («родина», «совет» и т. д.). Широко используются иностранные политические термины, еще до революции ставшие интернациональными (революция», «коммунизм», «буржуазия», «пролетариат» и т. д.). В связи с тем, что пролетарская революция впервые произошла в России, наряду с ними интернациональный характер приобретают и некоторые русские слова («большевик», «совет»). В письменном языке, влияя и на устную речь, распространяются сокращенные слова («ЦИК», «диамат», «местком» и т. д.). Мощный подъем техники промышленности и сельского хозяйства вызывает усиленный рост специальной технической терминологии, а огромное значение индустриализации в нашей стране обусловливает внедрение специальной терминологии в язык широких масс и в язык художественной литературы. Яркий расцвет художественной литературы ведет к созданию новых стилей и норм литературного Р. яз., еще нуждающихся в детальном изучении. Характерная для литературного языка последних лет тенденция к сближению его с живым разговорным языком приводит к широкому использованию местных диалектальных форм. Впрочем, эта тенденция иногда заводит современных писателей слишком далеко, и в результате неумеренного пользования диалектизмами язык становится просто мало понятным. Против такой малопонятности горячо восстает М. Горький, требуя внимательного отношения к языку: «Чем проще слово, тем более оно точно, — говорит он, — чем правильнее поставлено, тем больше придает фразе смысла и убедительности». «Борьба за чистоту, за смысловую точность, за остроту языка есть борьба за орудие культуры. Чем острее это орудие, чем более точно оно направлено, тем оно победоноснее». Непревзойденные образцы такого языка даны в речах и произведениях Ленина и Сталина.
IX. Диалекты русского языка XVIII—XX вв.
Русская диалектография, особенно интенсивно развивавшаяся во второй половине XIX в. и первые десятилетия XX в. по линии изучения и классификации территориальных крестьянских говоров, с достаточной полнотой отражает состояние диалектов Р. яз. эпохи капитализма. В основном группировка крестьянских говоров этого времени отражает процессы консолидации говоров русского языка, происходившие в очень древнюю эпоху (см. выше). В соответствии с двумя древнейшими группами диалектов Р. яз. — южной и северной — выступают современные наречия: южно-русское и северно-русское («Южно-великорусское» и «Северно-великорусское» по терминологии прежних диалектогрофов). Позднефеодальной эпохой датируется образование нового типа говоров путем скрещения и смешивания двух старых — среднерусского наречия.
Область распространения каждого из этих наречий приблизительно может быть определена такими данными:
Северно-русское наречие занимает северную часть европейской территории СССР на север от линии Псков — Калинин — Владимир — Муром — Арзамас — Казань и затем область среднего течения Волги приблизительно до Камышина; тип северно-русских говоров распространен также в значительной мере и в Сибири. Область среднерусского наречия с севера определена южной границей северно-русских говоров, с юга — границей с говорами южно-русского типа, которую можно приблизительно провести по такой линии: верховья Волги — Зубцов — Можайск — Рязань — Шацк — Пенза — Куйбышев. Южно-русское наречие занимает области к югу от этой линии, на западе и юге определяясь границами белорусского и украинского языков.
Главнейшими особенностями северно-русских говоров являются следующие: оканье, различение звуков «ѣ» и «е» («ѣ» во многих говорах переходит в звук «и»), выпадение «ј» между гласными (думаэт, бываэт) и стяжение гласных (думат, быват), произношение «г» взрывного, «т» — твердое в окончании 3 л. ед. и множ. числа глаголов (идет, идут), родит. — винит. пад. ед. числа личных местоимений — меня, тебя, себя, употребление постпозитивного члена — дом-от, изба-та, в избе-ти...
Особенностью, засвидетельствованной только в северно-русских говорах, является цоканье, т. е. совпадение звуков «ц» и «ч» в одном каком-нибудь из этих звуков или их взаимное смешение (цюдо — конець, чюдо — конечь, цюдо — конечь).
Главнейшие особенности южно-русских говоров: аканье, совпадение «е» и «ѣ» в одном звуке, совпадение безударных «е» (из «ѣ», «е» или «ь») и «я» («а» после мягких) в одном звуке «я», «и» или др., смотря по говору и по положению звука в слове, — вяла́, ни лянись, вила́, ни линись), фрикативное произношение «г», родит. — винит. личного и возвратного местоимений на «е» — мене́, тебе́, себе́, ть — мягкое в окончаниях 3 лица глаголов (он идеть, они идуть).
Среднерусские говоры в основном сисистему гласных имеют тождественную с южно-русскими говорами — это говоры акающие; система же согласных в них унаследована от говоров северно-русских: взрывное произношение «г», твердое «т» в окончаниях 3 лица глаголов: в среднерусских говорах отсутствует при этом специфическая черта северно-русских — цоканье.
Тип среднерусских говоров, поддерживаемый литературной речью и языком города, является, как показывают диалектологические наблюдения и соображения историко-сравнительного порядка, типом, распространяющимся на территории с исконными южно-русскими или северно-русскими говорами. Особенно это продвижение среднерусского типа говоров заметно на грани с северно-русским наречием, где образовалась широкая полоса смешанных говоров на северно-русской основе.
Вопросам социальной диалектологии в русской языковедной науке досоветского периода уделялось минималънейшее внимание. Совершенно по-новому ставятся и разрешаются проблемы социальной диалектологии в исследованиях советского периода: советские диалектологи исследуют и констатируют интереснейшие факты языковых сдвигов пореволюционного периода и эпохи колхозного строительства села (напр. суммирующая работа проф. Каринского — «Из наблюдений над языком современной деревни», «Литературный критик», 1935, кн. 5). Мы являемся свидетелями интенсивнейшего сближения старых типов узких областных говоров и распространения в колхозном селе общелитературной русской речи.
Следует указать, что детальное изучение процессов развития как литературного Р. яз., так и устных говоров в эпоху после Октябрьской пролетарской революции стоит в качестве ближайшей и неотложной задачи перед советскими языковедами.
X. Графика русского языка XVIII—XX вв.
До XVII в. (как сказано выше) в употреблении была церковно-славянская система письма. В начале XVIII в., при Петре I, эта система была заменена так наз. русской гражданской азбукой. Часть букв, являвшихся лишними (напр. Ѵ, Ѱ, и др.), была совершенно исключена, у остальных же была изменена форма, причем они были сближены в начертании с латинским письмом. Эта реформа отражает общую тенденцию ориентировки на зап.-европейскую культуру. В дальнейшем неоднократно делались попытки дальнейшего упрощения этой системы. Так напр. еще Ломоносов пытался изгнать «Ѳ», державшуюся в словах греческого происхождения, но по своей функции тождественную с «Ф». Однако «Ѳ» держалась вплоть до реформы 1917.
Совокупность определенных традиционных орфографических норм сложилась еще до XVIII в. Основанные в первую очередь на историческом принципе, часто отражавшие церковно-славянскую языковую традицию, они давали однако много отступлений в сторону сближения с живым языком. Нормы эти не во всех своих деталях были в равной мере устойчивы. Во многих написаниях наблюдались колебания. Попытки упорядочения русской орфографии наблюдались еще в XVIII в., в эпоху выработки норм литературного языка (напр. спор Тредьяковского и Ломоносова об окончании прилагательных). Были и попытки более коренного преобразования орфографии в сторону сближения с произношением (интересна мысль Тредьяковского о писании и печатании книг «по звонам», т. е. согласно фонетике языка). Однако неустойчивость в некоторых написаниях сохраняется еще в начале XIX в. Так, еще Пушкин и Лермонтов в окончании прилагательных в род. п. ед. ч. иногда пишут — ого (по нормам старого русского произношения до XVI в.) или — аго (по нормам церковно-славянского), а иногда — ова (по нормам живого произношения), особенно где это требуется рифмой («...это сон больнова» — Лермонтов).
Работа по упорядочению и окончательной стабилизации орфографических норм была проведена акад. Гротом лишь в 80-х гг. XIX в. Система Грота являлась не реформой орфографии, а в первую очередь узаконением того, что уже утвердилось обычаем. Отступления от утвержденного обычаем он допускал лишь в тех случаях, когда утвердившиеся начертания оказывались «положительно неверными или слишком непоследовательными». Основным критерием в определении «неверности» написания являлась история языка, — Грот стремился строить орфографические нормы в первую очередь на историческом принципе. Орфографическая система, установленная Гротом, продержалась до 1917. После Октябрьской революции была введена в жизнь реформа как графической, так и орфографической системы Р. яз.
В области графики были исключены лишние знаки «ѣ», «і», «ѳ». В области орфографии были устранены многие написания традиционно-исторического характера, не оправдываемые современным языком. Окончание прилагательных во множ. числе получило единое написание для всех трех родов («-ые», «-ие», вместо прежних «-ые», «-іе» для муж., «-ыя», «-ія» для жен. и ср. рода). Вместо свойственного церковно-славянскому языку окончания «аго», принятому у нас в род. пад. муж. р. ед. ч. в безударном положении, было введено — «ого» (как под ударением). Приставки «из», «воз», «низ», «раз» получали последовательно фонетическое написание, которое было распространено и на «без» и «через» («чрез»). Упразднены были такие написания, как «ея» (вм. «ее»), никогда не соответствовавшие фактам живого языка и вошедшие под церковно-славянским влиянием. Изменена была функция знака «ъ», который стал употребляться только в качестве отделителя, но не показателя твердости конечного согласного, которая стала выражаться просто отсутствием знака («сон» вм. старого «сонъ»).
В результате реформы русская орфография приобрела теперь преимущественно фонетико-морфологический харктер, значительно облегчающий ее усвоение.
Список литературы
а) Происхождение русского языка и общие курсы по истории рус. языка: Буслаев Ф. И., Историческая грамматика русского языка, чч. 1—2, изд. 4, М., 1875 изд. 5, М., 1881
Брандт Р. Ф., Лекции по исторической грамматике русского языка. Вып. 1. Фонетика, М., 1892
Его же, Лекции по истории русского языка, М., 1913
Соболевский А. И., Лекции по истории русского языка, изд. 4, М., 1907
Будде Е. Ф., Лекции по истории русского языка, изд. 2, Казань, 1913
Богородицкий В. А., Общий курс русской грамматики, изд. 4, Казань 1913
изд. 5, М., 1935
Шахматов А. А., Очерк древнейшего периода истории русского языка, П., 1915 («Энциклопедия слав. филологии», вып. 11, 1)
Его же, Введение в курс истории русского языка, ч. 1, П., 1916
Его же, Древнейшие судьбы русского племени, П., 1919
Его же, Очерк современного русского литературного языка, Гиз, М. — Л., 1925
изд. 2, М. — Л., 1930
изд. 3, М., 1934
Пресняков А. Е., Задачи синтеза протоисторических судеб Восточной Европы, «Яфетический сборник», вып. V, Л., 1932
Марр Н. Я., Термины из абхазо-русских этнических связей «лошадь» и «тризна», Л., 1924
Его же, Книжные легенды об основании Куара в Армении и Киева на Руси, «Известия Российской Академии истории матер. культуры», т. III, Л., 1924
Его же, Чуваши-яфетиды на Волге, Чебоксары, 1926
Его же, Этно-и глоттогония Восточной Европы (избранные работы, т. V, М. — Л. 1935). б) Монографии и исследования по истории русского языка (до XVIII в.): Колосов М. А., Очерк истории звуков и фпрм русского языка с XI по XVI ст., Варшава, 1872
Потебня А. А., Два исследования о звуках русского языка, Воронеж, 1866
Его же, К истории звуков русского языка, т. I, Воронеж, 1876, т. II, Варшава, 1880
Его же, Из записок по русской грамматике, т. I—II, Харьков, 1888 (изд. 2), т. III, Харьков, 1899
Козловский М. М., Исследование о языке Остромирова Евангелия, «Исследования по рус. яз.», изд. Академии наук, т. I, СПБ, 1885 (весь I т. настоящего изд. вышел в 1895)
Шахматов А. А., Исследование о языке Новгородских грамот XIII и XIV веков, «Исследования по рус. яз.», т. I, изд. Академии наук, СПБ, 1885 (весь I том этого изд. вышел в 1895)
Его же, Разыскания о древнейших русских летописных сводах, «Летопись занятий Археографич. комиссии», т. XX, СПБ, 1908, и отдельно, СПБ, 1908
Ягич И. В., Критические заметки по истории русского языка, СПБ, 1889
Барсов Е. В., Лексикология «Слова о полку Игореве» в труде автора: «Слово о полку Игореве, как художественный памятник Киевской дружинной Руси», т. III, М., 1890
Щепкин В. Н. и Шахматов А. А., Особенности языка Остромирова Евангелия («дополнение» при русск. переводе «Грамматики старо-славянского языка» А. Лескина, М., 1890)
Ляпунов Б. М., Исследование о языке Синодального списка 1-й Новгородской Летописи, вып. 1. Введение, ч. 1. Очерки из истории иррациональных гласных в русском языке, СПБ, 1899
Фортунатов Ф. Ф., Состав Остромирова Евангелия, «Сборник статей в честь В. И. Ламанского», СПБ, 1908
Каринский Н. М., Язык Пскова и его области в XV в., СПБ, 1909
Его же, Очерки из истории псковской письменности и языка, I—II, П., 1916—1917
Истрина Е. С. Синтаксические явления Синодального списка 1-й Новгородской летописи, П., 1923
Черных П. Я., «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», как памятник северно-великорусской речи XVII стол., Иркутск, 1927
Обнорский С. П., Именное склонение в современном рус. яз. Вып. 1. Единственное число, Л., 1927 («Сб. ОРЯС», т. 100, № 3), вып. 2, Множественное число, Л., 1931
Карский Е. Ф., Из синтаксических наблюдений над языком Лаврентьевского списка летописи, «Сборник статей в честь акад. А. И. Соболевского», Л., 1928
ряд исследований Будде, Гранского, Томсона и мн. др.
см. также отдел «и» в библиографии, в) Общие очерки по истории русского языка XVIII—XX вв.: Будде Е. Очерки истории современного литературного русского языка (XVII—XIX вв.), СПБ, 1908 («Энциклопедия славянской филологии», вып. 12)
Виноградов В. В., Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX вв., М., 1934
Булаховский Л. А., Курс русского литературного языка, К., 1935. Исследования по языку отдельных писателей: XVIII—XIX вв. Аксаков К. С., Ломоносов в истории русской литературы и русского языка (Полное собр. сочин., т. II, М., 1875)
Грот Я. К. Язык Державина, Сочин. Г. Р. Державина, изд. Акад. наук, т. IX, СПБ, 1883
Его же, Карамзин в истории русского литературного языка, «Филологические разыскания», изд. 4, СПБ, 1899
Воскресенский Е., Язык важнейших произведений русской словесности XI—XIX вв., М., 1891 (изд. 2, 1900), Куницкий В. К., Язык и слог комедии Грибоедова «Горе от ума», Киев, 1894
Истомин В. В., Главнейшие особенности языка и слога произведений Гоголя, Фонвизина и Озерова, Варшава, 1897
Главнейшие особенности языка и слога произведений Крылова, («РФВ», т. XXXII, 1895)
Будде Е. Ф., Из истории русского литературного языка конца XVIII и начала XIX в., «ЖМНП», 1901, № 2
Его же, Опыт грамматики языка А. С. Пушкина, ч. 1, вып. 1—3, СПБ, 1901—1904
Его же, Значение Гоголя в истории русского литературного языка, «ЖМНП», 1902, № 7
Мандельштам І. М., О характере гоголевского стиля, Гельсингфорс, 1902
Житецкий П. И., К истории русской литературной речи в XVIII в., «Известия ОРЯС». т. VIII, 1903, кн. 2
Карский Е. Ф., Значение Ломоносова в развитии русского литературного языка, Варшава, 1912
Брандт Р. Ф., Ломоносов как филолог и поэт, М., 1912
Его же, Материалы для исследования «Федор Иванович Тютчев и его поэзия», СПБ, 1912
Абрамович Д. И., О языке Лермонтова, Полное собр. соч. М. Ю. Лермонтова, изд. Акад. наук, т. V, СПБ, 1913
Виноградов В. В., Этюды о стиле Гоголя, Л., 1926
Шаблиовский П. В., Язык Базарова, «Родной язык в школе», 1929, № 9
Голованенко С., Язык Некрасова, «Ярославский край», сб. II, Ярославль, 1930
Его же, «Язык Салтыкова-Щедрина, «Труды ярославского Пединститута», т. III, вып. 1
Каменев В. Н., Язык комедии Грибоедова «Горе от ума», М., 1930
Виноградов В. В., Язык Пушкина, М., 1935
Martel A., — Michel Lomonosov et la langue littéraire russe, P., 1933
Берков П. Н. Ломоносов и литературная полемика его времени 1750—1765, М. — Л., 1935
д) Научные грамматики русского языка: Российская грамматика, сочиненная Российской Академией, СПБ, 1802 (изд. 2, СПБ, 1809, изд. 3, СПБ, 1819)
Греч Н. И., Практическая русская грамматика, СПБ, 1827 (изд. 2, СПБ, 1834)
Востоков А. Х., Русская грамматика по начертанию его же сокращенной грамматики полнее изложенная, СПБ, 1831 (изд. 10, СПБ, 1859)
Ломоносов М. В., Российская грамматика. Сочинения, изд. Акад. наук, т. IV, СПБ, 1898
Овсянико-Куликовский Д., Синтаксис русского языка, изд. 3, СПБ, 1912
Чернышев В., Правильность и чистота русской речи. Опыт русской стилистической грамматики, СПБ, 1911 (изд. 2, СПБ, 1914)
Кошутић Р., Граматика руског језика. 1. Гласови. А. Општи део Књижевни изговор. Друго издање, изд. Акад. наук, П., 1919
Пешковский А. М., Русский синтаксис в научном освещении, изд. 2, М., 1920 (изд. 3, М., 1928, изд. 4. М., 1934)
Шахматов А. А., Синтаксис русского языка, вып. 1, Л., 1925, вып. II, Л., 1927, Петерсон М. Н., Очерк синтаксиса русского языка, М., 1923
Mazon A., Morphologie des aspects du verbe russe, P., 1908. Его же, Emplois des aspects du verbe russe, P., 1914 е) Фонетика, орфоэпия, орфография: Грот Я. К., Спорные вопросы русского правописания от Петра Великого до ныне, «Филологические розыскания», т. II, изд. 4, СПБ, 1899
Чернышев В., Законы и правила русского произношения, СПБ, 1908
Его же, Русское ударение, СПБ, 1912
Щерба Л. В., Русские гласные в качественном и количественном отношении, СПБ, 1912
Ушаков Д. Н., Русское правописание. Очерк его происхождения, отношения к языку и вопрос о реформе, М., 1911
Его же, Русская орфоэпия и ее задачи, «Русская речь», под ред. Л. В. Щербы, Новая серия, III, Л., 1928
Богородицкий В. А., Фонетика русского языка в свете экспериментальных данных, Казань, 1930
Boyer P. J. M., De l’accentuation du verbe russe, P., 1895 (Extrait du Centenaire de l’Ecole des langues orientales vivantes)
Nachtigall R., Akzentbewegung in der russischen Formen- und Wortbildung, 1, Hdlb, 1922
ж) Диалектология (во всех дореволюциовных работах по диалектологии дается великодержавное определение украинского и белорусского языков как наречий русского языка): Соболевский А. И., Опыт русской диалектологии, вып. 1, СПБ, 1897
Опыт диалектологической карты русского языка в Европе с приложением очерка русской диалектологии, «Труды Московской диалектологической комиссии при ОРЯС Академии наук», вып. 5, 1915
Еремин С. А. и Фалев И. А., Русская диалектология. Хрестоматия, под ред. Е. Ф. Карского, М. — Л., 1928
Каринский Н. М., Очерки языка русских крестьян, М. — Л., 1936. з) Лексикология и словари: Словарь Академии Российской, 6 чч, СПБ, 1806—1822
Словарь церковно-славянского русского языка, сост. Вторым отделением Акад. наук, 4 тт., СПБ, 1847 (изд. 2, 1867)
Даль В.
Толковый словарь живого великорусского языка, тт. I—IV, изд. 2, М., 1880—1882 (изд. 3, под. ред. И. А. Бодуэна де-Куртенэ, СПБ, 1903)
Срезневский И. И., Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, изд. Академии наук, СПБ, 1890—1911 (3 тт.)
Дювернуа, Материалы для словаря древнерусского языка, М., 1894
Смирнов А. К., Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху, «Сб. ОРЯС», LXXXVIII., № 2, 1910
Преображенский А., Этимологический словарь русского языка, М., 1910—1915 (выходил выпусками, от А до Сулея)
Словарь русского языка, изд. Академии наук СССР (начато новое изд.
старое изд. не закончено, выходило с 1895)
Толковый словарь русского языка, под ред. Д. Н. Ушакова, М., 1935 (вышел т. I). и) Журналы и повр. издания: «Журнал Министерства народного просвещения» («ЖМНП»), СПБ, 1834—1917. См.: Лященко А. И., Указатель статей, помещенных в неофициальной части «ЖМНП» с 1867 г. по 1891 г., СПБ, 1899
Его же, Указатель... с 1892—1900, СПБ, 1903
Его же, Указатель... с 1901—1910, СПБ. 1911
«Русский филологический вестник» («РФВ»), Варшава, 1879—1916. См.: Карский Е. Ф., «РФВ». Указатель 1879—1913, Варшава, 1913
«Сборники Отделения русского языка и словесности Академии наук» (с 1867 г.)
«Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук», 1896—1927. См.: Указатель авторов и их статей, напечатанных в «Изв. Отд. русск. яз. и словесности» с 1896 г. по 1927 г., Л., 1928, Русская речь. Сборники статей под ред. Л. В. Щербы. Сб. 1, П., 1923, Новая серия, I, Л., 1927, II, Л., 1928, III, Л., 1928.
|
