«А я его величеству султану Астрахань отдам…»
Первое известие об этом авантюристе пришло в 1646 году. Находившиеся в Стамбуле русские послы дьяк Степан Кузовлев и стольник Алферий Телепнев били царю Алексею Михайловичу челом, сообщая, что при дворе великого визиря появился некий человек, который называет себя царевичем Иваном Васильевичем, сыном Василия Шуйского.
Как известно, Шуйский был избран на царство в 1606 году и низложен в 1610-м. Постриженный в монахи, он скончался в 1612 году в Гостынском замке под Варшавой, до конца своих дней оставшись бездетным.
По переданным от послов приметам в Москве установили, что самозванцем стал стрелецкий сын из Вологды Тимофей Анкудинов, родившийся не ранее 1617 года (значит, по меньшей мере через пять лет после смерти «батюшки»). Он был подъячим одного из столичных приказов. По какой-то причине этот занимавший «хлебное место» провинциал в 1643 году «дворишко и жену свою сжег и с Москвы сбежал безвестно».
Предложение визиря в доказательство будущей верности принять магометанство перебежчик встретил с готовностью, но затеял торг:
— Если его султанское величество пожалует меня, я побусурманюсь. Только пусть он даст мне ратных людей и велит им идти воевать в московские украйны. А я его величеству султану Астрахань отдам!
Тем же вечером переводчик визиря Зульфикар-ага и греческий архимандрит Амфилохий, присутствовавшие при этом разговоре, тайком встретились с московскими послами Телепневым и Кузовлевым, которых за плату снабжали новостями о происходящем при султанском дворе, и пересказали услышанное. По словам архимандрита, он сам перевел визирю с листа врученную «царевичем» грамоту.
Оказывается, отправляясь в 1610 году в плен к полякам, «отец» Василий Иванович поручил его, младенца, заботам доверенных лиц. Те вскормили и выпестовали «Ивана Васильевича». Когда же царем короновали Михаила Романова, тот якобы призвал его и дал во владение «Пермь Великую» с пригородами. Но жизнь в провинции «царевичу» наскучила, и он заявился в Первопрестольную. Однако 12 июня 1645 года царь-благодетель умер, а занявший трон его сын, 16-летний Алексей, послушав наветы недоброжелателей-бояр, посадил его «за приставы» (видимо, в острог или под домашний арест).
Те же безымянные покровители, заботившиеся о «царевиче» в младенчестве, каким-то способом освободили его и вывезли тайно из Москвы.
Эти сказки не вызвали у великого визиря ни малейшего доверия. Но и выдавать московским послам «вора Тимошку» визирь тоже не собирался. «Царевича» держали на заднем дворе на положении не то слуги, не то пленника.
Кипучая натура самозванца не могла смириться с вынужденным бездействием.
Сербские купцы помогли ему совершить побег из Константинополя.
В апреле 1648 года этот лицедей, сочинивший себе эффектный титул «гранд-дюка Владимирского и Шуйского, князя Великопермского», приехал в Италию. Добившись аудиенции у папы Римского Иннокентия X, лукавый пройдоха предложил ему циничную сделку: если Ватикан признает его права на русский престол, то после воцарения он введет в России унию по образцу Брестской.
Но Иннокентий X был не столь прост, как хотелось бы Анкудинову. Затея с повторением похода на Россию Гришки Отрепьева восторга у католического первосвященника не вызвала.
Разочаровавшись в поддержке папства, «Джованни Шуйский» из Италии поскакал на Украину.
«Кланяюсь и покоряюсь только ясносияющему царю Алексею Михайловичу…»
В ГЕТМАНСКОЙ столице Чигирине фортуна вновь улыбнулась самозванцу. Он свел близкое знакомство с влиятельным советником гетмана Иваном Выговским, генеральным писарем Войска Запорожского, и тот представил его Хмельницкому в самом благоприятном свете.
«Русский Кромвель» громогласно пообещал трижды переменившему веру (теперь снова православному) «царевичу» содействие и поддержку.
Скорее всего, это была тонкая игра: разочарованный слишком осторожной реакцией царя Алексея на мольбы Украины о воссоединении с Россией, гетман, похоже, решил напомнить юному монарху, что запорожцы могут сделать ставку на любого, кто им станет люб… Продолжая дразнить Москву, Хмельницкий помог самозванцу обосноваться в Мгарском монастыре в городе Лубны близ русской границы.
Слухи о соискателе «шапки Мономаха», которого взял под опеку гетман, долетели до Москвы. В Лубны выехали путивльские служилые люди Борис Салтанов и Марк Антонов с поручением встретиться с «царевичем» и убедить вернуться, заверяя, что государь его прощает и даже намерен «пожаловать».
— Верить одним словесам не могу, — отверг уговоры царских посланцев «вор Тимошка». — Когда я был в Турецкой земле, государевы послы Кузовлев и Телепнев меня как только не лаяли и не бесчестили.
На том и расстались. Правда, эмиссарам Москвы самозванец вручил на прощание послание к путивльскому воеводе князю Прозоровскому. Анкудинов пытался убедить воеводу, что только угроза жизни заставила его покинуть родину. «Кланяюсь и покоряюсь ясносияющему царю Алексею Михайловичу, — витийствовал новый Отрепьев, — к которому хочу идти с правдою и верою без боязни…»
Прочтя напыщенную эпистолу, Прозоровский немедленно ответил самозванцу короткой запиской: «Тебе бы ехать ко мне в Путивль тотчас без всякого опасенья, а великий государь тебя пожаловал…»
Ответ привез, загоняя лошадей, подъячий Мосолитинов. Но «царевич» на хитрость не купился.
— Если государь меня пожаловал, то пусть пришлет именную грамоту, где писано будет, что чести этой удостоил не кого-нибудь, а князя Ивана Шуйского! — выдвинул он условие.
Пришлось Москве маску благожелательности сбросить и для поимки «вора Тимошки» организовывать его международный розыск, что в ту эпоху было архисложно и архидорого. Согласие польского короля на помощь купили обещанием территориальных уступок. Хмельницкого же очередной посланец Кремля дворянин Протасьев и уговаривал, и стращал, и совестил. В конце концов добился он от гетмана универсала, согласно которому лубенские власти обязаны были Тимошку задержать и представить ему, Протасьеву, для отправки под конвоем в Москву…
Но «царевича», видать, предупредили, потому что он как сквозь землю провалился.
Очередному российскому сыскарю, Унковскому, не успел тот приехать в Чигирин, доставили на подворье письмо от самозванца, в котором он предлагал личную встречу в одной из церквей. Тимошка повторял свои требования признать его «князем Шуйским».
Унковский стал искать среди казаков молодца, который бы за деньги согласился «царевича» зарубить или «отравой какой окормить». Но поскольку весь Чигирин знал про гетманское покровительство «Шуйскому», желающих подставлять буйную головушку под секиру палача даже за мешок червонцев не нашлось… А на требование Унковского выдать самозванца Хмельницкий ответил в запорожских традициях: дескать, от казаков выдачи нет, а нарушить обычай он посмеет только по решению рады.
Пока полковники и есаулы со всей Украины собирались в Чигирин на совет, гетман Богдан вместе с Выговским придумали, как вывернуться из щекотливого положения. Как раз в это время до малороссов докатилась весть о бунте в Пскове. Решимость мятежников подогревал слух, что царь Алексей Михайлович трон занимает не по праву, а «истинный государь» скрывается у запорожских казаков. То есть речь шла об Анкудинове! Кому же, как не «царевичу Ивану Шуйскому», возглавлять народное восстание, связанное с его именем? Эту идейку самозванец поймал на лету.
Трудность состояла в том, чтобы перебросить его на русский Северо-Запад. Решили, что добираться до Пскова он будет кружной дорогой, через Швецию…
«Архиепископ говорил, что я прямо княжеского рождения…»
ПРИСЛАННОЕ русским посланником в Стокгольме Головиным в 1651 году донесение, что новгородские купцы видели при дворе королевы Кристины некоего «князя Шуйского», которому оказываются знаки высочайшего внимания, вызвало у руководителей российской внешней политики зубовный скрежет, ибо его портрет указывал на тождество с Анкудиновым.
Появление самозванца в пограничной Нарве, где он устроил штаб-квартиру, говорило о его намерении возглавить народное недовольство, не утихавшее на Северо-Западе после подавления «хлебных бунтов», тем более что королева Кристина и шведский риксдаг выделили тому немало золота на секретные расходы. На российском горизонте замаячил призрак еще одной разрушительной Смуты…
Не будем утомлять читателя описанием дальнейших перипетий охоты за новым Лжедмитрием, которая потребовала от Кремля невероятных усилий. Скажем лишь, что выдал его в конце 1653 года герцог Гольштейнский, выторговав у Москвы торговые привилегии для своих подданных. К финалу политической карьеры и жизни «царевич Джованни» успел в четвертый раз сменить веру, перейдя в лютеранство. Объехать с политической гастролью княжества Германии и многие другие страны. Заинтересовать при встрече австрийского императора Леопольда I. И даже оставить в Виттенбергском университете рукопись, сочиненную им на латыни…
Впервые поднятый на дыбу в декабре 1653 года, Тимошка показал, что мысль о самозванстве родилась у него в доме вологодского архиепископа Варлаама.
— Архиепископ, видя мой ум, говорил, что я прямо княжеского рождения и царской палаты достоин, — выдавливал фразы несчастный искатель удачи. — В мысли мои вложилось, что я и впрямь знатного человека сын…
Стеная на дыбе вторично, увидел Тимошка свою мать Соломонию, которую постригли в монахини под именем Стефаниды, а теперь доставили в застенок для дачи показаний о «воровских» замыслах сына… Измотанного пытками Тимофея Анкудинова подвергли мучительной казни — четвертованию. Сначала палач отсек ему одну за другой руки и ноги и только потом снес голову, которую насадили на кол.
|
