А.П. Василевич, доктор филологических наук, С.С. Мищенко
Мир вокруг нас полон красок. В процессе развития цивилизации люди научились не только различать цвета и называть их, но и придавать им разные символические значения. Интересны случаи, когда символизм цвета не совпадает у представителей разных культур, в чем проявляется их самобытность. Проиллюстрируем сказанное на примере коричневого цвета.
У древних египтян коричневый цвет символизировал жизнь, так как связывался с почвой. У современных европейцев он и сейчас ассоциируется с ощущением своих «корней», надежностью и здравым смыслом. Недаром коричневый вместе с желтым считают самыми безопасными цветами на дороге: согласно исследованию,проведенному Министерством транспорта Великобритании в 1971 г., белые и черные машины попадают в аварии чаще всего; следом идут красные, синие, серые, золотистые и серебристые; коричневые и желтые замыкают список.
Что касается нашей культуры, то в ней коричневый цвет традиционно олицетворяет бедность (символ, идущий от очевидных ассоциаций с неплодородной, глинистой почвой). Возможно, поэтому у нас «в почете» неброский цвет повседневной одежды. По многочисленным рассказам иностранных туристов, серо-коричневая гамма московской толпы — первое, что бросалось им в глаза.
1 Толковый словарь русского языка / Под ред. Д.Н. Ушакова. В 4-х тт. — М., 1935-1940.
Итак, в России коричневый цвет одежды всегда был весьма распространен, а ее обладатели получали своего рода метку бедняка и «плебса». Следы этой метки можно даже найти в художественной литературе (ср. упоминание старика в сюртуке оскорбительно-коричневого цвета у Герцена). Скажем более, вплоть до XX в. в русском языке сохранялся фразеологизм рвань коричневая (вариант дрянь коричневая), зафиксированный, например, в словаре Ушакова1.
В Европе в эпоху Возрождения одежда сезого и коричневого цвета обычно отражала с чувством смирения и самоотречения. Такая одежда была характерна для «подлого» народа. Не случайно именно коричневым одеяниям отдавали предпочтение христианские монашеские ордена. Однако со временем отношение к коричневому цвету изменилось: благодаря обилию носителей монашеских ряс и наличию у них определенного «ореола возвышенности» уже к XVIII столетию чистые оттенки коричневого стали скорее элитарными, а сами их названия (кармелитовый, кауциновый и т.д.) никак не связывались с одеждой простолюдинов. Уместно упомянуть коричневое бархатное платье, в которое одел Л. Толстой свою героиню Долли — образ для автора явно положительный.
У некоторых народов коричневый цвет имеет значение,близкое к черному, темному и, соответственно, сопутствует состоянию разочарования и депрессии. В арабо-мусульманской культуре, например, это был очень негативный цвет, потому что он ассоциировался с распадом, гниением и гибелью. Черный (темный) цвет в психологии считается символом отрицания и протеста. Недаром его выбирали крайние либералы — от пиратов до анархистов.
Коричневый цвет близок к черному по своей агрессивности. Не потому ли он стал «своим» для фашистов? Изначально коричневый цвет — это цвет униформы нацистов-штурмовиков. Заметим, что в современном русском языке название этого цветового признака используется для обозначения всего, что связано с фашизмом. В данном случае перед нами явление, свойственное и другим цветовым прилагательным (упомянем красный, белый, зеленый), когда новое значение возникает на основе метонимического переноса названия цветового признака на все, что связано с предметом, обладающим этим цветовым признаком. Интересно, что в самой Германии указанного метонимического перехода не произошло. Возможно, что у нас это произошло именно потому, что в нашей культуре, в отличие от немецкой, коричневый цвет исторически вызывал отрицательную реакцию.
Следует признать, что разные национально-культурные традиции диктуют разный подход к анализу психологического и, в частности, символического значения цвета. Роль того или иного цвета для данного этноса в определенной мере отражается и на эволюции названий оттенков этого цвета.
При исследовании названия цвета в десятках разных языков был выявлен ряд универсальных черт в развитии систем цветообозначения. Американские исследователи Б. Берлин и П. Кей показали, что современные языки на древних этапах своего развития включали всего два слова, отражающих все многообразие цвета: одним словом обозначались все темные цвета, другим — светлые. Это был первый этап, или первая стадия развития. Языки некоторых народов с примитивной культурой остаются на этой стадии и поныне. На второй стадии к двум понятиям присоединялось еще одно — «красный», то есть появлялось слово, обозначающее красный цвет. Первые же два термина закреплялись за понятиями «черный» и «белый».
На третьей стадии язык обретает слово, которое означает одновременно «синий» и «зеленый», и лишь со временем за ним закрепляется одно из этих двух значений, а для второго находится новое слово. С переходом от стадии к стадии на смену слов, обозначающих самый широкий цветовой спектр, приходят новые термины, которые выражают более тонкие оттенки цвета. Появляются слова, обозначающие оттенки синего, зеленого, желтого цвета и т.д. На последней, седьмой стадии набор основных цветонаименований становится полным (последними словами оказываются розовый, оранжевый, фиолетовый и серый). А предпоследняя ступень отведена слову коричневый.
В теории Берлина-Кея центральное место занимает понятие основного цветонаименования. Слово красный в русском языке принадлежит к группе основных, а малиновый и багровый — нет, синий — основное, а сапфировый и индиго — нет, коричневый — основное, а кофейный и гнедой — нет и т.д. Среди нескольких критериев, по которым определяются основные наименования, существенное место отводится двум следующим. Во-первых, слово не должно иметь явно просматриваемое предметное происхождение (поэтому не годятся малиновый, сапфировый или кофейный). Во-вторых, слово должно иметь самую широкую сочетаемость (например, гнедой не годится, поскольку фактически употребляется только в сочетании гнедая лошадь).
Несколько упрощая теорию Берлина-Кея, можно сказать, что выделенные ими 11 основных названий цвета появлялись в следующем порядке: 2 (белый, черный) + 4 (красный, синий, зеленый, желтый) + 1 (коричневый) + 4 (розовый, оранжевый, фиолетовый, серый). Если оставить в стороне исходные черный и белый цвета, то последующие красный, синий, зеленый и желтый, безусловно, являются важнейшими названиями цветового пространства (есть системы цветов, которые строятся как раз на этих четырех цветах или на трех из них). Четыре цвета последней ступени можно отнести к второстепенным по значимости. Коричневый же оказывается в промежуточном положении, ему не находится места ни водной из известных нам систем цветового пространства. В многочисленных атласах цветов коричневые оттенки «размазаны» по картам других цветов (красного, желтого, фиолетового). Этим определяется уникальность множества оттенков коричневого цвета и, соответственно, обозначающих их слов.
Описанный процесс формирования набора основных цветонаименований носит универсальный характер, он свойствен всем языкам в равной степени. Более того, некоторые основные цветонаименования в разных языках имеют общее индоевропейское происхождение и потому поразительно похожи (ср. ряды: для синего цвета — англ. blew, нем. blau, франц. bleu; для красного red — rot — rouge; для серого grey — grau — gris и т.д.). В балто-славянских языках также можно найти следы общеиндоевропейских корней.
Каждое новое слово-цветонаименование появляется в языке тогда, когда возникает потребность выразить тот или иной оттенок цвета. Почти всегда основным способом лексического выражения нового смысла выступает отсылка к цвету подходящего предмета (ср. зафиксированные в XVII в. слова цветом глинаст, цветом вишнёв и т.д.). Однако со временем какое-то из слов начинает использоваться гораздо чаще других и берет на себя функцию выражать целое множество оттенков данного цвета, становится основным (желтый, синий). Наиболее интересны для нас случаи, когда по мере развития языка одно основное цветонаименование уступает место другому. Так, красный в свое время вытеснил из русского языка слова рдяный и чермный (червчатый). Среди факторов, обусловливающих такое вытеснение, важна роль цвета в культурном самосознании сообщества носителей языка. В приведенном примере слово рдяный имеет общеиндоевропейский корень, сохранившийся во многих языках и поныне (ср. англ. red, нем. rot и т.д.). Однако сам красный цвет для русских настолько значим, что красный, означавший изначально «красивый» (Красная площадь, красна девица), к концу XVIII в., обрел нынешнее цветовое значение. Указанное происхождение в индоевропейских языках более не встречается.
Своеобразно развивалась в русском языке и лексика, связанная с обозначением оттенков коричневого цвета. На ранних стадиях своего развития русский язык располагал относительно небольшой группой слов: гнедой, карий, смаглый (смятый, смуглый), бурый и некоторые другие. Кроме слова бурый все они имели очень узкую сочетаемость: большая их часть использовалась для называния масти лошадей, а смаглый обозначало темноватую кожу человека. Оно возводится к общеиндоевропейскому корню со значением 'жечь, дымить' (ср. совр. англ. smoke, 'дым' и smog 'смог, туман с дымом и копотью'.
Наиболее распространенным было слово бурый. С самого начала оно имело весьма широкую сферу употребительности, хотя в основном все же служило для называния масти животных. Слово использовалось в фольклоре, в художественных текстах. На протяжении многовековой истории русского языка слово выполняло ведущую роль, уступив ее впоследствии абстрактному цветообозначению коричневый. Возможно, в какой-то исторический период у прилагательного бурый появляется элемент эмоционально-экспрессивной оценки: чаще всего им обозначают смешанный, нечистый, темновато-грязноватый цвет, в общем-то некрасивый и «неправильный». При этом цвет может свидетельствовать о низком качестве данного предмета. Например, бурый квас — это мутный, невыстоявшийся квас, бурый кофе — плохо приготовленный кофе, бурые вагоны — вагоны, покрашенные плохой краской или потерявшие свой цвет и т.д. О неопределенности бурого цвета говорит известное ироничное сочетание серо-буро-малиновый, а также сочетания со словом какой-то. Ср.: «...ребенок, обвернутый в какое-то бурое тряпье» (Д.В. Григорович); «... пузырек с остатками какой-то бурой жидкости» (Д.Н. Мамин-Сибиряк) и т.п. Последние примеры иллюстрируют отмеченный выше «отрицательный заряд» слова.
2 3нaкoм * отмечены реконструированные словоформы праязыков.
Целесообразно выделить две этимологических линии, по которым шло развитие основного индоевропейского корня со значением 'коричневый'. Во-первых, линия, восходящая к и.-е. *bher2 и содержащая слова для обозначения некоторых животных с характерным бурым мехом — медведя (др.-англ. bera; совр. нем. Вär и англ. bear). В славянских языках особенно активно реализовано лишь название бобра (русск. бобёр; болг. бобър и т.д.). Само же слово медведь и его славянские варианты (укр. ведмидь, чеш. medvedw т.п.) восходят к праславянскому *medvedb 'поедатель меда' и представляют собой табуистическую замену соответствующего индоевропейского корня. В этом проявляется особая роль, которая отводилась медведю в культуре славян. Из тех же табуистических соображений образ медведя в сказках рисовался как образ добродушного увальня. В сознании западноевропейских народов медведь всегда оставался таким, каким он и был на самом деле — грозным, страшным и агрессивным. Так или иначе бурый имеет несомненную этимологическую близость к упомянутому выше и.-е. *bher, давшему линию названий масти животных.
Во-вторых, этимологическая линия, восходящая к и.-е. *bher 'быть ярким' и общегерм. *brunaz 'блестящий'. Ср., например, др. англ. brun, которое часто употребляется для характеристики техники обработки поверхности холодного оружия. На наш взгляд, именно вторая линия привела к нынешнему ряду слов, имеющих значение 'коричневый, бурый' в большинстве современных романо-германских и балто-славянских языков: нем. braun, ит. bruno, англ. brown, лит. и. brúnas, польск. brunatny и т.д.
Что касается русского языка, то нам представляется, что след данного общеевропейского корня виден в русском слове броня. По мнению М. Фасмера, это слово пришло из германских языков вместе с воинскими латами (др.-верхн.-н. brunja 'панцирь, латы, броня'), которые привозились на Русь из Европы, пока Карл Великий своим указом не запретил их вывоз (VIII в.).
Какое-то время этот корень был полисемантичным и образовывал целое семейство слов: бронеть 'светлеть; отливать серым или желтоватым цветом' или — применительно к овсу — 'спеть, созревать'; бронь (брунь) 'спелый колос овса' и т.д. Самым употребительным было прилагательное броный 'белый, светлый', причем использовали его преимущественно для называния беловатой, белосерой масти лошадей (соответственно, пестро-белую лошадь называли брон). Слова того же корня для обозначения масти лошади имелись и в других языках (лат. brunikus 'рыжеватый, буланый', чеш. bruna 'белая лошадь'). Таким образом, и здесь связь русского и других языков прослеживается только в области названия масти лошадей.
Роль основного цветонаименования для обозначения коричневых оттенков в русском языке долго играло слово бурый. Именно оно использовалось для называния коричневых оттенков, не связанных с мастью животных. Впоследствии, когда возросла потребность в более дифференцированном обозначении разных оттенков коричневого, стали появляться другие слова. В полном соответствии с известными законами, поначалу это были слова, называющие цвет по характерной окраске предметов. Первым здесь было коричневый, потом появились каштановый, кофейный, шоколадный, желудевый, ореховый и т.д. Некоторые объекты являлись частью окружающей среды (орех), и их названия давно были освоены носителями русского языка, а некоторые артефакты появились в обиходе значительно позже (кофе, шоколад). Скажем, кофе (начальная форма — кофей, кофий) пришло в русский язык в XVII в. из турецк. kahve, kave.
Появление цветонаименования по характерной окраске предмета — наиболее продуктивный способ обогащения цветовой лексики {изумрудный, небесный, кирпичный, кровавый — лишь несколько примеров из сотен возможных). Во всех случаях требовалось относительно длительное время для того, чтобы цвет предмета стал основой для появления соответствующего цветонаименования. Судя по «Словарю языка Пушкина», во времена поэта кофе как продукт был уже хорошо освоен (встретилось 20 раз), шоколад и корица только входили в обиход (шоколад встретился 4 раза, корица — 1 раз). Цветонаименований же, производных от названий этих предметов, у Пушкина не зафиксировано, как и слова ореховый, хотя орех встретился 17 раз.
Говоря о слове коричневый, заметим, что его происхождение лежит, как говорится, на поверхности: «цвета корицы». Естественно предположить, что речь идет об известной всем специи. Однако здесь все не так просто.
Термин корица отнюдь не заимствование. Афанасий Никитин, стараниями которого эта восточная диковинка в XV в. появилась на Руси, назвал ее исконно русским словом: корица — уменьшительное от кора — означало среднюю, мягкую часть коры, которую зачастую использовали для разных целей (драли лыко, получали красители и т.д.). У В. Даля слово корица включено в статью «кора» и толкуется как 'пряная средняя кора с корицевого (коричного) дерева'. В своем значении 'название специи' слово корица является уникальным: ни в одном другом языке этот корень не зафиксирован. Так, англ. cinnamon, нем. Zimt, Zinnamon, франц. cannelle восходят к лат. cinnamum, которое, в свою очередь, было заимствовано из семитских языков Малой Азии и появилось, видимо, вместе с самой привезенной с Востока специей.
Собственно цветовое прилагательное появляется в русских деловых памятниках только XVII в. и долгое время, вплоть до конца XVIII в. используется лишь для называния цвета одежды, тканей. Сначала это была форма коричный, позднее коричневый. Современная форма слова Словарем В. Даля характеризуется еще как «ошибочная»; правильной признается вариант коричный. Конечно, коричневый выглядит более органичным и потому его «победа» была предрешена. Старая форма сохранилась по непонятным нам причинам лишь в сочетании коричные яблоки.
Полноправным цветонаименованием коричневый становится на рубеже XIX-XX вв. Какие же качества позволили этому слову в конце концов резко расширить сферу употребления и постепенно вытеснить из употребления слова более древнего происхождения? Возможно, не последнюю роль сыграл здесь спокойный и довольно красивый цвет, который изначально и был назван коричным, или коричневым. Этот цвет светлее бурого, не имеет ни красного, ни сероватого или грязноватого оттенка. Само происхождение слова от названия коры дерева, употребляющейся как пряность, также, видимо, явилось достоинством. Очень скоро прилагательное «отходит» от производящей основы и его происхождение как бы забывается (вероятно, новый словообразовательный вариант — коричневый вместо коричный — также способствует этому). Большинство носителей русского языка, называя коричневый цвет, не помышляли о пряности, которая, кстати, была не в таком уж ходу в повседневной жизни.
В современном языке группу слов, обозначающих коричневые оттенки, можно считать сформировавшейся. Однако процесс выделения основного названия завершенным считать нельзя. «Борьба» здесь идет, конечно же, между коричневый и бурый. Некоторые признаки обоих слов позволяют считать их основными в равной степени. Упомянем хотя бы такой признак, как использование слова в толкованиях других слов (например, малиновый, бордовый, алый и т.п. всегда толкуются как 'оттенок красного цвета', а изумрудный, салатовый, патиновый и т.п. — как оттенки зеленого). Что до пары коричневый — бурый, то пока словари толкуют их друг через друга (коричневый = имеющий темный буровато-желтый цвет; бурый = серовато-коричневый).
В русском языке характерным свойством любого основного цветонаименования является его способность к активному словообразованию (от красный можно образовать слова краснота, краснеть, красноватый и т.п., в то время как это практически невозможно со словами бордовый или малиновый). В паре коричневый — бурый этим свойством в большей мере обладает бурый (ср. буреть в отличие от *коричневеть; ср. также наличие зоонимов Бурка — кличка лошади или собаки, Буренка — кличка коровы). В этом сказывается более древнее происхождение слова бурый.
Если говорить об общей употребительности, то здесь картина такова. В обследованных нами литературных текстах общим объемом более 2 млн. словоупотреблений коричневый встретилось 111 раз, а бурый — 390 раз (в то время, как шоколадный, кофейный, ореховый и каштановый менее 10 раз каждый). Получается, что бурый более употребительно, чем коричневый. В нашей выборке значительную долю составляли тексты классической русской литературы XIX в.
Более показательны результаты эксперимента, в котором носителей русского языка просили вспомнить все известные им названия цвета. Из 200 анкет коричневый появился в 177, а бурый — только в 62. По этим данным в современном русском языке (а именно он запечатлен в «головах» носителей языка) роль главного слова уже явно принадлежит коричневому. Бурый не только значительно уступил ему, но и почти сравнялся по общей употребительности с другими словами того же ряда (ср. каштановый — 51, кофейный — 35 и т.д.).
Наконец, еще один важный признак — сочетаемость. Характерной чертой «основного» цветонаименования является самая широкая его сочетаемость с разными существительными. Скажем, слово карий, независимо от его общей частоты употребления, не может претендовать на роль «основного», поскольку преимущественная сфера его употребительности — называние цвета глаз, реже — масти лошадей. В этом отношении доминирующая роль слова коричневый далеко не так очевидна. Интересно, что в отличие от многих других слов, толковые словари считают уместным именно для пары коричневый — бурый сообщать данные о сочетаемости, При этом для слова коричневый в качестве преимущественной сферы употребления называют артефакты (коричневый карандаш, фломастер, обивка мебели, костюм), а для бурый — такие сферы денотации, как почва (бурые почвы, бурая степь, бурый песок), минералы (бурый железняк, уголь), растения (бурая пшеница, бурые водоросли) и, конечно, животные (бурый медведь, бурая корова, лошадь, лисица).
Данные словарей опираются в первую очередь на письменные источники, которые могут весьма не точно отражать тенденции развития современного языка. Поскольку нас интересует именно современный язык, мы решили обратиться к носителям русского языка, проведя собственное исследование.
Для эксперимента были отобраны 6 слов из группы коричневых (каштановый, бурый, шоколадный, коричневый, карий, кофейный). Испытуемые оценивали сочетаемость каждого из них с 12 различными существительными (предметами неживой природы — земля, камень; артефактами — платье, портфель и словами, связанными с животным миром, — лошадь, волосы).
Слова коричневый и бурый значительно превзошли все другие слова по сочетаемости с разными типами предметов. Значит, в представлении современных носителей языка именно эти два слова по-прежнему являются главными в данной группе. За некоторыми исключениями карий и каштановый вообще не могут сочетаться с чем-либо, кроме своих основных контекстов (глаза и волосы соответственно). При оценке сочетаемости слов шоколадный и кофейный некоторое предпочтение отдается сочетаниям шоколадная кожа и кофейное платье, но вообще эти слова еще явно не освоены языком.
Эпитет коричневый приложим ко всем предметам без исключения, чего никак нельзя сказать о слове бурый. Эта характеристика, как ничто другое, подтверждает статус коричневого как основного цветонаименования. Вместе с тем, обращает на себя внимание неоднородность индекса сочетаемости обоих слов с разными типами предметов. Резко выделяется группа слова, обозначающих артефакты: коричневый является практически единственно возможным и, наоборот, бурый столь же категорически признан неприемлемым. В ситуации с объектами неживой природы бурый сохраняет ведущую позицию.
Мы показали, что появившееся в XX в. цветонаименование коричневый, не имеющее точных этимологических соответствий ни в каком другом языке, успешно вытесняет с ведущих позиций слово бурый, которое имеет прозрачное общеиндоевропейское происхождение и на протяжении сотен лет выполняло функцию основного слова данной группы.
|
