Хотя в Англии быстрый осознанный рост государственности способствовал объединительной политике ее короля, на Британском острове (Альбионе, как его называли) оставались места, на которые не распространялись ни королевская власть, ни закон. Право своих предков, наследников античной Римской империи, на верховную власть над всеми правителями Британии, на которую некогда претендовала династия Вессекса, английские короли так и не реализовали на практике, но никто и не думал всерьез оспорить это право. Однако Эдуард придавал гораздо больше внимания этому притязанию, чем кто-либо из его непосредственных предшественников. Он никогда не разделял желаний отца и деда возвратить себе нормандские и анжуйские вотчины в Северной Франции, хоть и был наполовину французом. За исключением Гаскони, Эдуард жаждал установить свое господство только над Британскими островами. Воспитанный в утонченных традициях легендарного короля Артура и его рыцарей, которых почитали за защитников Британии и римского запада, король считал себя его наследником.
Однако настоящие потомки воинов Артура воспринимали Эдуарда совсем по-иному. Для кельтов западной Британии он был просто королем саксов, которые убивали и грабили их прародителей. Он был сеньором вооруженных французских всадников, которые, научив саксов дисциплине, воздвигли так много английских аванпостов в долинах центрального и южного Уэльса. Для свирепых племен, живших за Северном, каменные замки нормандцев были столь же чужими, как и лагеря римских легионеров тысячелетие назад.
При этом кельтам было чуждо осознание общих интересов, которое нормандские короли и Плантагенеты пробудили в своих английских подданных. Население уэльских и шотландских нагорий до сих пор хранило преданность племенам и их вождям. В низинах Шотландии англо-нормандские бароны, институты и династия способных князей создали в последнее столетие зародыш феодального королевства на незавоеванном полуострове, покрытом торфяными болотами и горными цепями, который римляне называли Каледонией. Наследники пиратских князей, вторгшихся в ее западные пределы из Ирландии, исконных пиктских вождей и мелких кельтских «королей» некогда романизированного юго-запада, преемники короля скотов Кеннета Мак-Альпина дали имя всему этому дикому, пропитанному туманами региону, а вместе с ним и начало сплоченности, прежде неизвестной. За последующие пятьдесят лет они захватили даже поселения викингов в Сазерленде и Западные острова, упрочив свое господство. В период их правления почти полностью прекратились набеги на фермы и монастыри северной Англии. Они вели дружественную политику со своими родственниками и номинальными сюзеренами Плантагенетами и, прикрываясь своим великодушным нейтралитетом, навязали порядок беспокойным племенам земель и островов далекого севера и запада.
В Уэльсе все было по-другому. Разделенные по племенному и династическому признаку и расположенные гораздо ближе к сердцу англо-нормандской военной мощи, его южные и центральные долины были колонизированы вскоре после завоевания нормандскими авантюристами, которые подчинили валлийцев владычеству королей Англии, хотя и не прямому. От верхних областей Северна в Поуис до древних княжеств Дехеубарт и Морганви вдоль Бристольского канала крупнейшие маркграфы — Клэры и Мортимеры, Боэны и Фитцаланы, Браозы, Чеуорты и Гиффарды — правили огнем и мечом, либо с королевского позволения, либо своим умом. С помощью своих замков и рыцарей они господствовали в долинах этих земель, оставляя голые горы, покрытые вереском, кочующим кельтским племенам, занимающимся овцеводством.
Ибо они глубоко проникли только в долины. Вокруг же, как и тысячу лет назад, текла древняя жизнь горной Камбрии — жизнь пастухов и воинов.
Горцы жили набегами, разводили овец и крупный рогатый скот. Летом они пасли свои стада на пастбищах на холмах или hafod, зимой — в долинах или hendre. Эта скудно населенная местность была настолько дикой, что паломничество к Св. Давиду по своему риску и трудности приравнивалось набожными англичанами к паломничеству в Иерусалим. Редкие маленькие города ради собственной безопасности жались к замкам маркграфов; церкви, приземистые и аскетичные, занимавшие тактически выигрышные места, напоминали форты. Мелкие племенные «короли» или brenins проводили лето, нападая друг на друга и на саксов, а долгими зимними днями наслаждались балладами бардов, ностальгически воспевавших старые славные времена под аккомпанемент арф. На белых лошадях, с золотыми ожерельями на шеях, окруженные отрядами юных воинов и гордые воспоминаниями о древних победах, они считали «позором умереть в собственной постели и честью пасть на поле битвы». Каждую весну члены клана собирались и шли по затерянным в заоблачной высоте тропам над долинами, чтобы внезапно напасть на поселения вражеских племен или на обособленные английские фермы, как повелось с древнейших времен.
Маркграфы долгое время позволяли валлийцам вести такой древний образ жизни, полный войн и раздоров, не позволявший им объединяться против английских наместников. Только когда власть в Англии была слабой или королевство переживало период раздробленности, валлийцы предпринимали согласованные попытки выгнать англо-нормандских лордов из страны. Но вне своих каменных стен маркграфам редко удавалось взять верх над племенами с холмов. На грабежи и поджоги они нередко отвечали тем же, и так как их собственные фермы тоже были заманчивой добычей для других, все это воспринималось философски. В свою очередь, маркграфы слились с туземной жизнью Уэльса. Они заключали браки с дочерьми местных вождей и нередко вставали на их сторону в племенных стычках. Неудобства, связанные с набегами и сезонными войнами, с лихвой искупались свободой, которой маркграфы наслаждались вдали от изъезженной судьями Англии, творя свой собственный, а не королевский закон. Такой независимостью не пользовался больше ни один лорд в островном владении Эдуарда. Ни одно предписание не вторгалось в их свободы, и ни один призыв не простирался в их суды. Маркграфы содержали собственные армии, чтобы совершать набеги на земли соседей и охранять свои собственные, так же, как Плантагенеты в прошлом сделали феодализм политической смирительной рубашкой для своего воинственного класса.
Точно так же прижились и стали частью жизни Уэльса цистерцианские монахи и их монастыри. Одиночество и аскетизм цистерцианцев напоминали примитивным жителям холмов жизнь их собственных ранних евангелистов.
Для валлийцев XIII века, говорили, аббат-цистерцианец казался Св. Давидом или Св. Тейло, вернувшимся с небес на землю. Несмотря на свою принадлежность к латинской церкви, на храмы, которые строили для них маркграфы и валлийские князья, цистерцианские монастыри в Уэльсе были гораздо ближе к кельтской, чем романской культуре, все более приспосабливаясь к традиционному образу жизни кельтов, для которых личное благочестие и преданность своему племени имели большее значение, чем догма и единообразие международного порядка. Как маленькие Лантвит и Лланкарфан веками были в тени Рима, так Тинтерн и Мергем, Абби Дор и Страта Флорида, Аберконуэй и Балле Крукис в новую эпоху стали творцами церковного великолепия Рима. Пока они формировали центры местной культуры и учености, они также помогали Уэльсу приобщиться к миру христианства и платить за это мирным сосуществованием с более спокойными соседями.
Если бы не случай, вливание Уэльса в англо-нормандское королевство могло бы произойти с наименьшим принуждением, как, например, было с кельтским Корнуоллом. В 1237 году, со смертью последнего наследного графа, корона утратила величайшее из владычеств маркграфов — палатинат Честера, чьей исторической функцией было охранять равнины Чешира и Шропшира от набегов со стороны Сноудонских холмов. Несмотря на официально узаконенное автономное существование, управление Честером перешло в руки королевских чиновников, которые, будучи воспитанными в строгих традициях казначейства и общего права, питали отвращение к освященным временем кимрским обычаям, таким, как кража скота и кровавые междоусобицы. А напротив них, через маленькие поросшие лесом холмы, неопределенного владычества, лежало княжество Гвинед, последнее из древних независимых «королевств» Уэльса, единственное место, где охраняемый обрывами Сноудонии существовал королевский суд Уэльса, корпус валлийского закона, осуществляемого местными судьями, и очаг настроений не только племенных, но и народных.
Веком ранее, после гражданских войн Стефана и Матильды, другое полунезависимое валлийское княжество расцвело на южных берегах Кардиганского залива под управлением Риса ап Груффита, князя древнего рода Тьюдур или Тюдор. Захватив Кардиганский замок у маркграфа Роджера де Клэра, он удерживал его, то противодействуя, то раболепствуя перед Генрихом II, чье превосходство он признавал и чьим наместником себя провозгласил. В 1176 году, на рождественском пиру, он созвал первый зарегистрированный eisteddfod, в котором представители каждого региона Уэльса оспаривали право на корону бардов в музыке и поэзии.
После смерти Риса его владение распалось, и главенство над местными вождями перешло к наследникам его противника с севера, Оуэна князя Гвинеда. Внук Оуэна, Ллевелин ап Иуорт — Ллевелин Великий, как его называли барды, — воспользовался трудностями короля Иоанна, чтобы захватить территорию маркграфа в верховьях рек Ди и Северна, а позже, став на сторону своих собратьев — главных держателей в Англии, добился уступок у короны. По его настоянию в Великую Хартию вольностей были включены еще три статьи. Одно время он даже захватил Шрусбери и контролировал две трети валлийских земель, вызвав прилив национальной гордости в своих соплеменниках. Однако, сознавая их неисправимую склонность к сепаратизму, он не делал попыток щеголять своей властью и, распределив свои завоевания между мелкими вождями, пожелал царствовать над сердцами своих валлийцев, нежели над их землями. Осознав силу воссоединенной Англии, он принес оммаж за Гвинед молодому королю Генриху III и прожил остаток своих дней в мире и спокойствии.
Внук князя, Ллевелин ап Груффит, после многих превратностей судьбы, стал лордом Гвинеда. Он также воспользовался раздорами в Англии, чтобы утвердить свой сюзеренитет над валлийскими вождями Поуиса, захватить оплот Мортимера в Буилте в верховьях реки Уай, опустошить со своими свирепыми копьеносцами кантрефы Перфетвлада, как назывались феодальные поместья короны в спорных прибрежных землях между Честером и Гвинедом. Но, вступив в очень близкие союзнические отношения с де Монфором, он послужил союзу графа королевской крови Честера, принца Эдуарда с другими маркграфами. После свержения де Монфора они заставили Ллевелина заключить мир с королем Генрихом, который в обмен на оммаж и военную службу признал его власть над Гвинедом и выбранный им самим титул князя или пендрагона Уэльса. С тех пор господство Англии опять приобрело вес, и маркграфы, решив предотвратить дальнейшие набеги с севера, строили новые, еще более укрепленные замки, такие, как могущественный Карфилли, который Гилберт де Клэр, рыжий граф Глостера, воздвиг возле Кардиффа в последние годы правления Генриха.
Князь Гвинеда и английский король, однако, были старыми противниками. Ллевелин, чей отец был убит при попытке бегства из Тауэра, наслаждался своим триумфом над англичанами, когда Эдуард был еще зеленым неопытным юношей. Он возмущался тем, что Эдуард имел верховную власть, и считал себя сюзереном всех местных валлийских вождей, чью преданность он всегда стремился обернуть в свою пользу. Еще более яростно он возмущался любым официальным контролем со стороны Вестминстера, Честера или Шрусбери не только над его родными скалистыми пространствами Сноудонии и Англзи — где по географическим причинам его никогда и не было, — но над спорными пограничными землями в марках.
Эдуард не собирался лишать Ллевелина того, что по закону ему принадлежало. Но он был феодальным королем, воспитанным в традициях сильных феодальных прав и обязанностей. Он считал князя Гвинеда валлийским эквивалентом англо-нормандского графа. По древним законам и священному договору, заключенному после баронских войн, Ллевелин должен был принести ему оммаж и быть верным вассалом. И в английском варианте феодализма всякая власть феодального лорда под юрисдикцией короны влекла за собой подчинение Общему праву, за исключением случаев, когда были гарантированы четко оговоренные свободы. У Эдуарда поперек горла встало притязание: князя не просто на феодальные свободы, какими обладали его предшественники или маркграфы, но на полностью самостоятельное правление, как в Шотландском королевстве, которое Под номинальным сюзеренитетом английских королей было независимым с незапамятных времен.
Но Ллевелин стремился стать властелином не только Гвинеда, но и всего Уэльса. Вскормленный песнями бардов и глубоко убежденный в праве своих соотечественников на государственность, он выразил свое требование в письме Эдуарду в 1273 году, после того как королевские власти не позволили ему построить замок на его собственной земле в марках возле Монтгомери. «Мы уверены, — писал он, — что предписание вышло без Вашего ведома, ведь если бы Вы находились в королевстве, оно бы не вышло, так как Ваше Величество хорошо знает, что права нашего княжества полностью независимы от прав вашего королевства... и... что мы и наши предки имели право в пределах наших границ строить замки и форты, создавать рынки без чьего-либо разрешения или уведомления о работах. Мы умоляем Вас не слушать злых советов тех, кто старается настроить Вас против нас».
Это была неизбежная реакция валлийского вождя на попытку централизованного контроля: реакция, которая должна была пробудить раздражение короля-реформатора, имевшего страсть к законодательным дефинициям и законодательному единству. Оба хотели чего-то нового: Ллевелин — господства над независимыми валлийцами, Эдуард — управления сплоченной страной. Естественно, встревоженный строительством замков маркграфов, угрожавших его власти, Ллевелин пожелал видеть не только Гвинед, но и свои новые фьефы в марках, под охраной собственных замков. Но теперь нормой английского закона стало то, что право вассала на строительство военной крепости должно быть разрешено королем.
Вскоре после коронации Эдуарда, которую Ллевелин не смог почтить своим вниманием, возникли новые разногласия. Брат последнего, Давид, замышляя заговор с целью свергнуть Ллевелина с престола, прибыл в Англию вместе с крупными валлийскими вождями спорной границы марки Поуиса. Вместо того чтобы отослать их обратно к Ллевелину, дабы тот наказал злоумышленников, королевские чиновники, утверждая, что дело должно быть расследовано по закону, позволили им укрыться в Шрусбери. Для Ллевелина казалось очевидным, что Эдуард потворствовал этой измене, чтобы мятежники могли строить против него козни на земле Англии. Пока их не препроводили обратно в земли Уэльса, князь решительно вел разговоры о том, стоит ли приносить оммаж господину, который так гнусно предал своего собственного вассала.
Английский король же держался с завидным самообладанием. Единственный из его главных держателей Ллевелин отказался принести оммаж при вступлении Эдуарда на трон. По феодальному праву подобное неповиновение каралось конфискацией фьефа. Прождав еще год, после того как князь проигнорировал и дальнейшие вызовы в Вестминстер, Эдуард предложил ему встретиться в Честере, гарантировав безопасность. Для этой цели, а также для совершения поездки к реке Ди, Ллевелин собрал собственный парламент из своих вассалов, чтобы те одобрили его отказ. Он объявил, что, прежде чем встретится с королем, Эдуард должен предоставить ему в качестве заложников своего старшего сына, канцлера Бернелла и маркграфа Глостера.
Даже это требование не вывело Эдуарда из себя. Расходы на уэльскую кампанию казались ему слишком обременительными, к тому же он был занят реформами в королевстве. Поэтому единственным выходом для него было выяснить отношения с Ллевелином. Трижды он требовал от валлийского князя принести оммаж: в Вестминстере в ноябре 1275 года, в 1276 году в Винчестере на новый год и на Пасху снова в Вестминстере. Это характеризует привычку короля ставить точку над i: он отныне предлагал места для встреч не на валлийской границе, но в самом сердце Англии.
Это вызвало еще большее негодование Ллевелина. Он вновь отказался от встречи, настаивая на условиях, на которые не мог согласиться ни один король. Князь обратился к папе за правосудием, обвиняя короля в укрывательстве валлийских изменников, и, чтобы подчеркнуть разрыв между ними, послал во Францию за дочерью Симона де Монфора, с которой десятью годами ранее, когда они подняли мятеж против короны, заключил брачный договор. Это было уже двойное оскорбление феодального закона, не только потому, что Элеонора де Монфор была дочерью предателя, но, и потому, что, принадлежа королевскому дому, она не могла выйти замуж без позволения короля. Случайно корабль, на котором она со своим братом плыла в Уэльс, был перехвачен в Бристольском канале, и Элеонора стала пленницей Эдуарда. С этого времени ее освобождение стало еще одним условием Ллевелина для принесения оммажа.
В парламенте на пасху 1276 года прелаты попросили у короля разрешения в последний раз обратиться к упрямому валлийцу. К Ллевелину послали ученого монаха, и лето прошло в бесплодных переговорах. Когда новый парламент собрался в ноябре, ни его члены, ни сам Эдуард не были настроены на диалог.
Они согласились, что неповиновение валлийца должно быть наказано, и что королю следует «обращаться с ним как с бунтовщиком и нарушителем общественного спокойствия». Маркграфам было приказано находиться в состоянии войны, и феодальное войско собралось, чтобы встретиться в Вустере в середине лета 1277 года. Архиепископ Кентерберийский — глава епархии, в которую входил Уэльс, — также послал предупреждение Ллевелину, угрожая отлучить его от церкви за неподчинение.
Ллевелин отреагировал на отлучение так же, как и на приказы короля. Англичане никогда не завоевывали Гвинед ни до, ни после завоевания нормандцами, поэтому для храбрых полуварварских вождей было естественным рассматривать эту землю непокоренной. Ее правитель не рисковал, отвергая, собственного господина. Он был князем гор и горных племен, презиравшим английское войско. Его предшественники отстояли свою землю от притязаний Генриха Плантагенета, короля Иоанна, а позже и молодого Эдуарда. Ллевелин всегда мог укрыться в неприступных горах, чтобы нападать из засады на захватчиков, с трудом пробирающихся по лесным теснинам, или, скрывшись в туманах среди обрывов, измотать их, вынудив к отступлению. Вдохновленный пророчествами легендарного Мерлина, он даже мечтал выдворить их из Британии и, подобно своим романским предкам, править всем островом. Победы его деда, да и самого Ллевелина во время баронских войн, внушили его живому, восторженному уму, что под его командованием кимры могут сделать то же самое, что в свое время удалось нескольким тысячам нормандских рыцарей.
Хотя они никогда не могли удержаться от стычек друг с другом, валлийцы были превосходными воинами. Война была их основным занятием и формой воспитания. По валлийскому обычаю шесть недель каждого лета они проводили в набегах и, пока хватало сил, были готовы явиться на службу по первому зову вождя. В отличие от англичан, они не зависели от сельского хозяйства и сбора урожая, так как привыкли жить в тяжелых условиях и путешествовать налегке. Пищей валлийцам служили сыворотка и сыр от горных коз, им не нужна была система продовольственного снабжения. Именно одно из племен в горах на юге создало новое, наводящее ужас оружие: длинный лук Гвента, «сделанный из дикого вяза, неотполированный, тугой и неуклюжий», стрелы которого летели дальше, чем из арбалета, и способны были пронзить насквозь кольчугу, латные штаны и седло рыцаря, пригвоздив его к лошади. Внезапно устремляясь под звуки боевого рога вниз в горную долину или по склону холма, вооруженные дротиками или мечами валлийцы приводили в замешательство всех, кроме самых смелых. Встречая сопротивление, они, однако, быстро теряли все свое мужество, но быстро восстанавливались после поражения и вновь били своих победителей. Приземистые, закутанные в алые пледы, с мускулистыми голыми ногами, способные жить под открытым небом в самый разгар зимы, воины казались невосприимчивыми к холоду, как и скалы, окружавшие их, когда они лежали в засаде. Нехоженые места, туманный климат, снег и ливни делали почти невозможной любую продолжительную кампанию против них. Одна за другой карательные экспедиции английских рыцарей заканчивались тем, что они возвращались истощенными, лишившись лошадей и с пустыми руками после нескольких месяцев, проведенных в этой бесплодной земле.
«Горестна та война, и тяжело ее вести Ибо когда везде лето, в Уэльсе — зима», — с горечью писал англо-нормандский поэт.
Однако Ллевелин забыл, что времена изменились. В правление нового короля Англия больше не была раздроблена, как в дни де Монфора. Все ее усилия теперь были направлены на то, чтобы подчинить Гвинед; запись суда Королевской скамьи гласила: «Шериф не возвратил ни одного приказа, ибо господин король был вместе с армией в Уэльсе, и судьи не рассматривали дела». И Эдуард уже не был тем желторотым юнцом, который боролся с валлийцами двадцать лет назад. Он стал прославленным полководцем, которому доводилось стоять во главе армии всего христианского мира и соперничать со своим знаменитым дедом — Ричардом Львиное Сердце. В отличие от дилетанта отца, Эдуард был настоящим профессионалом.
Его приготовления к грядущей кампании не оставляли валлийцам ни единого шанса на победу. Зимой и весной 1277 года, когда маркграфы перешли в наступление против сторонников Ллевелина в Поуисленде и Кардиганшире, Эдуард собрал английскую армию не только самую многочисленную со времен Завоевателя, но и отлично экипированную. Во Францию отправились посредники для покупки огромных боевых коней, которые могли бы понадобиться в качестве запасных для всадников из придворной гвардии. Благодаря феодальному призыву почти тысяча тяжеловооруженных всадников пришли на помощь маркграфам пограничных земель Уэльса. Но большую часть армии Эдуарда составляла пехота. Воины прибыли из Чешира, Ланкашира и Дербишира, Ратленда, Шропшира и Вустершира, Раднора и Брекона. Одни были мобилизованы военными комиссарами из ополчения или possecomitatus, другие были добровольцами, рекрутированными по контракту ветеранами, сражавшимися под командованием Эдуарда еще во времена баронских войн или участвовавших в крестовом походе, как, например, Реджиналд де Грей и Отто де Грансон, нортумберлендцы Джон де Вескп и Роберт Тибтот, которых за преданную службу король позже назначил юстициариями Южного Уэльса. Всего около 15 тысяч пехотинцев были собраны вместе, и более половины из них являлись валлийцами. К ним Эдуард добавил небольшое число профессиональных арбалетчиков, в основном гасконцев, и лучников из Маклсфилдского леса.
Правда, эта армия не имела надлежащего опыта, поскольку со времен Ившема прошло двенадцать лет и лишь немногие юные англичане, жившие за пределами марок, принимали участие в военных кампаниях. Но ими командовал человек, который был величайшим военным организатором эпохи, прекрасно знавшим, что необходимо для боевых действий на бесплодной земле. Ему потребовалось время, так как для успеха надо было иметь под рукой в полной готовности все, что необходимо. Эдуард поставил перед собой задачу, которую никто до него не мог решить: не просто загнать валлийцев в горы, что было сравнительно легко, но удерживать их там до изнурения, пока те не сдадутся. До сих пор такое происходило с теми, кто смел вторгнуться в пределы Сноудонии: полностью истощенные они прекращали борьбу. На этот раз, организовав серьезную систему продовольственного снабжения и подготовив обозы, Эдуард намеревался проделать то же самое с защитниками.
Задолго до того, как он был готов атаковать, стали очевидными две вещи. Первая — возрастающая сила Англии под его руководством, вторая — разобщенность валлийцев. Когда Пейн де Чеворт, хозяин Кидуэлли и хранитель королевского «снаряжения» на юго-западе, двинулся против союзников Алеве-лина в Кардиганшире, а Роджер Мортимер и маркграфы — против его вассалов в центральном Уэльсе от истоков реки Ди до истоков Уска, Таффа и Тауви, тысячи «сочувствующих» валлийцев присоединились к англичанам. К лету 1277 года все завоевания Ллевелина за пределами княжества были утрачены. Остался только центр — не завоеванный Гвинед.
В начале июля король принял командование над войском в Вустере. Сопровождаемый наследным констеблем, графом Херефорда, маршалом графом Норфолка и братом Ллевелина Давидом, Эдуард проследовал по Северну и Ди к Чеширу, где, чтобы испросить благословения для задуманного, он заложил фундамент нового цистерцианского аббатства в Вейл-Ройа. Он намеревался двигаться поэтапно вдоль побережья от Чешира до Флинта, Рудлана и устья Конвея, по расчищенным участкам леса — на длину полета стрелы — по которым его рыцари, их боевые кони и обоз могли двигаться в безопасности. На каждом участке, где армии предстояло сделать привал, чтобы объединиться перед следующим этапом, король собирался построить замок на берегу или поблизости. Для этого он нанял за обычное вознаграждение — а когда требовалось и силой — тысячи мастеров и чернорабочих, привлеченных из всех графств западной Англии: лесорубов и плотников, каменщиков, угольщиков, каменотесов, кузнецов, обжигальщиков извести, подсобных рабочих, которых посменно охраняли лучники.
Но королевским козырем было господство на море. Эдуард двигался вдоль берега, сопровождаемый флотом, который защищал его с фланга и подвозил провизию. Он намеревался не углубляться в высокие горы, где Преимущество наверняка досталось бы защитникам, но отрезать князя Гвинеда от богатого острова-житницы Англзи, от зерна, столь необходимого валлийцам и их стадам во время зимы. По условиям своей феодальной службы портовые города Кент и Суссекс должны были снабжать корону во время войны кораблями и матросами за свой собственный счет в течение пятнадцати дней. Взяв их команды на денежное довольствие, Эдуард гарантировал себе оружие, компенсировавшее ему все географические преимущества противника. К тому времени, когда он был готов к наступлению, король располагал на Ди двадцатью семью океанскими кораблями, включая один из Саутгемптона и один из Бордо, вместе с посыльными судами и маленьким речным судном под командованием Стефена Пенстерского, наместника Пяти Портов.
Наступление из Честера началось в середине июля. Король всюду успевал, надзирая за транспортом и организуя смены солдат и рабочих, когда те неуклонно двигались вперед, прокладывая путь через густо поросшие лесом холмы. К 26 июля он был во Флинте, где столетие назад его прадед, Генрих II, попал в засаду и потерял все, за исключением собственной жизни, пытаясь захватить Гвинед. Три недели спустя Эдуард подошел к Рудлану, устроив там штаб 20 августа. 29 он достиг устья Конвея в местечке Деганви.
Теперь настал момент, к которому король так долго готовился. Используя флот для того, чтобы переправить экспедиционные войска в Англзи под руководством лорда де Весси и Отто де Грансона, он вторгся на остров в тот самый миг, когда урожай был приготовлен для отправки Ллевелину, и тем самым лишил его запасов провизии на зиму. Поступив таким образом, он также угрожал в дальнейшем высадиться в тылу неприступных позиций врага на западном берегу Конвея в Пенмаенмавр. Через два месяца Эдуард получил полное преимущество над валлийцами, использовав искусную тактику.
Ллевелин понимал, что он полностью разгромлен. Он не стал ждать конца, а сразу же капитулировал и сдался на милость победителя. По Конвейскому договору, заключенному 9 ноября 1277 года, он вернул четыре кантрефа Пефетвлада, согласился со старой границей Гвинеда на Конвее и отказался от всех претензий на сюзеренитет в марках. Он также дал согласие оставить королю заложников за свое поведение, заплатить компенсацию за войну и арендную плату за Англзи. На следующий день он присягнул на верность королю в новом замке в Рудлане. Эдуард получил то, чего добивался, — признание его власти и закона. Он сразу же простил валлийцу компенсацию и арендную плату и в последующий год отпустил заложников. На рождественском пиру в Вестминстере, где Ллевелин вновь принес ему оммаж, король в знак полного примирения поцеловал его. Десять месяцев спустя, удовлетворенный его послушанием, Эдуард позволил князю жениться на Элеоноре де Монфор и лично председательствовал на свадебном пиру.
В канун вербного воскресенья 1282 года бывший союзник Эдуарда, Давид, ночью напал на Хауэрденский замок, перерезал гарнизон и захватил королевского юстициария, повесившего одного из его людей за преступление, ненаказуемое по валлийским законам. Забыв о разногласиях с братом, Ллевелин решил вновь попытать удачу вместе с ним. Повсюду поднимались сочувствующие им валлийцы, осаждая ненавистные новые замки во Флинте и Рудлане, штурмуя Лланбадарн — нынешний Аберистуит — огнем и мечом добравшись до стен Честера и пройдя через земли маркграфов к Бристольскому каналу. Повсюду в заново рожденной кельтской ярости и мести королевские крепости, за исключением самых укрепленных, погибли в огне. Казалось, что весь валлийский народ объединился против англичан.
Восстание стало для Эдуарда полной неожиданностью. Папа и короли Франции, Кастилии, Арагона и Сицилии в это время ждали его третейского решения. Он был полон идей о новом крестовом походе против египетских султанов и совсем не думал о мелочных ссорах с отдаленной и уединенной западной провинцией. Он осыпал милостями Давида, простил и помирился с Ллевелином, думая, что полностью разобрался с голыми холмами и мелкими князями Уэльса. И, казалось, последствия договора в Конвее были многообещающими. «Князь Уэльса, — писал он тремя годами ранее, — предстал перед нашими судьями в Марках и искал правосудия и подчинился решению суда, полностью выражая свое согласие».
Но трудности возникли вокруг ключевого условия договора, касавшегося земель Ллевелина, находящихся за пределами его княжества, которые должны были быть устроены в соответствии с законом той земли, где они находились. Князь утверждал, что это должен быть закон Уэльса и следует править по кодексу знаменитого валлийского законодателя, Хивела Дда (Доброго). Но расчет на то, что его можно было бы подтолкнуть к действиям против своих валлийских и английских соседей, был бы слишком простым в этой сложной ситуации. За исключением Гвинеда нигде не было постоянного валлийского суда и истолкование закона кимров было возложено на частных судей, нанятых тяжущейся стороной. Во многих частях государства, даже в Уэльсе, трехсотлетней давности кодекс Хивела рассматривался как устарелый и закоснелый. И более века наряду с валлийским в марках действовало английское право. Крупнейший из вождей Уэльса, непокорный вассал Ллевелина, Груффит ап Гуэнвинвин, лорд Пула, решительно отказался вести полемику о собственности Аруистли, находящегося в высокогорьях Северна, принадлежащей валлийскому праву, провозглашая, что, будучи маркграфом, он должен быть судим как английский барон. Он сказал, что готов ответить любому по общему праву, но не по валлийскому.
Это было слишком трудной задачей для судей марок, поэтому дело было передано королю. Он представил его, что стало традицией, вместе со всеми баронскими тяжбами своему совету на следующей сессии парламента. Там оно и находилось, и после неудачной попытки привести партии к согласию, Эдуард поддержал дело — что правосудие могло быть только в соответствии с законом, которым руководствуется парламент. Высший королевский суд не мог отправлять правосудие по правилам, которые рассматривались как несправедливые, варварские и нехристианские. Корона, сообщалось упрямому валлийскому князю, должна «по закону Божьему и по справедливости делать то, что прелаты и магнаты королевства посоветуют, так как никто не полагает, что столь разумные люди дадут королю совет, противоречащий разуму». Вместо того чтобы решить дело сразу и в свою пользу с помощью судьи Уэльса, свободно трактующего довольно гибкое местное право, Ллевелину пришлось апеллировать к приказу, подобно простому английскому барону, и выдержать долгие формальности и проволочки, сопутствующие парламентскому разбирательству. Дело все еще не было разрешено, когда весной 1282 года он решил связать свою судьбу с братом.
Не только Ллевелин и Давид испытали на себе оковы подчинения английскому закону. Люди Четырех кантрефов сильно негодовали, подпадая, по договору, под юрисдикцию юстициария и суда графства Честер. Это не было похоже на право князей Гвинеда или предшествовавших им англо-нормандских правителей, пфальцграфов — стремительных, грубых и хорошо подготовленных для управления воинственным обществом. Кочевники, которые в течение столетий считали кражу скота типом ведения сельского хозяйства, войну против друг друга и саксов — поэзией жизни, не очень-то дружелюбно приняли общее право. Его медленные и детальные методы казались им только трюками для того, чтобы уклониться от правосудия, его поиски истины посредством утомительного обмена пергаментными свитками, публично оскорбляло вспыльчивых людей, борющихся за свои права. Они могли уважать только такое правосудие, которое совершалось на месте и мгновенно.
Эдуард провозгласил, что он будет защищать закон и традиции Уэльса в Четырех кантрефах в той мере, в какой они останутся в цивилизованных рамках и не будут расходиться со здравым смыслом и десятью заповедями. Ведь именно такими они казались любому англичанину, знакомому с королевскими судами. Чиновники пфальцграфства, взявшие на себя управление завоеванными пограничными землями, не испытывали ничего, кроме презрения, к законам Уэльса. Для них кодекс Хивел Дда казался архаичным и диким, так же, как и законы их дальних англосаксонских предшественников. Как, спрашивали они, от них можно ожидать осуществления законодательства, которое трактует гражданскую войну как законную деятельность, рассматривает судью как частного арбитра, нанимаемого родственниками преступника, чтобы примириться с его мстителями, наказывает убийцу барда штрафом в сто двадцать шесть коров? И как они могут сохранять порядок в неспокойных землях без применения смертной казни в качестве наказания?
Для англичан с их современным законопослушным и стабильным обществом валлийцы воспринимались дикарями. Для них, как для шропширского шерифа, который предлагал шиллинг за каждый скальп, снятый во время набега валлийцев на Страттондейл, жители Уэльса были волками, стоящими вне закона. В отличие от маркграфов, с их наполовину валлийскими предками и любовью к сражениям, фермеры чеширской равнины не могли оценить достоинства тех, кто сжигал дома вместо того, чтобы их строить, и предпочитал грабеж и безделье честному хлебопашеству. Архиепископ Печем, при посещении Гвинеда потративший одиннадцать часов на то, чтобы урезонить Ллевелина, был шокирован всеобщей ленью, пьянством и распущенностью, языческой небрежностью между отличием законнорожденных и внебрачных детей, неграмотностью валлийских клириков, расхаживавших с голыми ногами в ярких одеждах и содержавших любовниц. Даже прекрасное поэтическое наследие кимров, столь сильно привлекавшее рыцарственных нормандских правителей, казалось трезвым английским йоменам-домоседам только варварской паутиной лжи
Чувство обиды вызывало у жителей Уэльса мнение, что все валлийское не заслуживает внимания. В годы сразу после завоевания любой житель Четырех кантрефов, которому довелось вести тяжбу в судах пфальцграфства, стал страстным борцом за независимость. Каждое отклонение от древних традиций, каждое официальное административное нововведение казалось оскорблением. Хотя и гораздо более умелые, чем любой из правителей Уэльса, уверенные в том, что они несут цивилизацию и правосудие отсталому народу, бюрократы пфальцграфства надели смирительную рубашку на жизнь древнего сообщества. Они разделили землю на непривычные административные единицы и приказывали людям являться в отдаленные суды перед судьями, не понимавшими их язык и использовавшими закон, который оказался для .них непостижимым. Они не давали ни возможности проявить национальную гордость, ни выхода местной буйности.
Под правлением великих этелингов или англосаксонских князей и нормандских и анжуйских королей, англичане усвоили политические уроки гораздо раньше валлийцев, и других своих соседей на континенте. Они научились соблюдать «королевский мир», платить налоги, придерживаться единого закона, занимать свое место в административной и официальной иерархии, которая простиралась от приходских и манориальных судов до совета всего королевства в парламенте. Но их система была чересчур централизованной и сложной, чтобы стать понятной для примитивной, пасторальной расы. Все должны были апеллировать либо к находящейся далеко власти, либо к еще более древнему прецеденту. И правила, которые они насаждали в кельтских пограничных землях, слишком часто носили узкий, педантичный характер. Когда Ллевелин в бешеной погоне за оленем случайно пересек пограничную речку между Гвинедом и марками, «королевские чиновники, подъехав к охотникам, созвали криками и звуками горна почти всю округу», конфисковали гончих собак и арестовали всадников. В другой раз валлийского князя привел в ярость юстициарий Честера, педантично конфисковавший его мед по просьбе одного лестерского купца, чьи товары были арестованы много лет назад по валлийскому закону о кораблекрушении. Те же чиновники, которые пренебрегали местными обычаями, чтобы отправлять правосудие для англичан, вырубали леса валлийцев, чтобы, проложить дороги, реквизировали скот и повозки, чтобы строить замки, жаловали земли английским купцам, чтобы те возводили на них города, в которые не допускались местные торговцы.
Не всегда были честными и управляющие, которых Англия посылала на пограничные земли. Одно дело — закон XIII в. на бумаге, совершенно по-иному он представал на практике. Тем, кто служил государству, когда оно было простейшей организацией, позволялось использовать власть, которой они обладали, чтобы сохранить личные преимущества. Судьи и бейлифы короля Эдуарда проводили в жизнь закон и порядок, отправляли правосудие так, как их этому учили, но они также стремились извлечь из этого выгоду. Многие низшие чины брали взятки и осуждали невиновных. В свете их поведения пафосные разговоры о моральном превосходстве английского закона вызывали отвращение у жителей Уэльса.
Кроме того, новые правители Четырех кантрефов были англичанами, а не жителями Уэльса. Валлийцы не любили англичан; с незапамятных времен они привыкли пусть не к государственности, но к самоуправлению. Большинство из них предпочитало, чтобы ими управлял пусть и несправедливый, но соотечественник, но никак не честный чужеземец — факт, который ни один англичанин постичь не мог. Как маркграфы всегда знали, а управители пограничных земель должны были узнать, только валлиец мог понять валлийца.
Хотя Уэльс никогда не был королевством, и пока только горсточка людей считала себя нацией, валлийцы любили свою страну. Они любили свою землю, традиции, речь, веру. «Я убежден, — сказал столетие назад один валлиец Генриху II, — что ни один народ, кроме моего, ни один язык, за исключением валлийского, что бы ни произошло, не сможет ответить в день великого суда за свой маленький уголок земли». С тех пор под правлением двух Ллевелинов все возрастающее число валлийцев, в то время включая и жителей Четырех кантрефов, узнали, что значит быть не просто членами племени, но государства Уэльс. С неприступным горным барьером на востоке и богатым островом-житницей Англзи, Гвинед стал чем-то большим, чем просто группой свободно соединенных племен. В княжеском деревянном зале или neuydd, где барды воспевали славу Уэльса в присутствии правителя, который требовал преданности всех валлийцев, начинали создаваться общественные институты современного национального государства. В государстве уже существовал королевский двор англо-французского образца с канцлером и канцелярией, казначейством, собиравшим налоги как деньгами, так и натуральным продуктом, большой и малой печатями и даже, в зародыше, высшим судом, который занимался формулировкой, хотя пока только в теории, единого закона для всех валлийцев, основанного на западной юриспруденции. Жестокие законы племени и кровная месть постепенно модифицировались; впервые людей обучали, причем их же соотечественники, различать гражданское правонарушение и государственное преступление; убийство — столь долгое время считавшееся обычным происшествием в жизни страны — обуздывалось и наказывалось государством. Личная собственность существовала даже в местах, возникших возле владений кланов, а оседлая сельскохозяйственная жизнь — рядом с кочевым прошлым.
Именно это заставило Ллевелина рассматривать отказ от валлийского закона в марках как чудовищную несправедливость и оскорбление. Потому что, будучи хозяином Гвинеда, он любил свой собственный закон под номинальным владычеством Короны, он чувствовал, что закон должен равно цениться в каждой части земли, князем которой он себя называл. С возмущением он размышлял об обидах, нанесенных ему и его народу. «У каждой провинции, — писал он Эдуарду, — находящейся во власти английского короля, есть свои обычаи и законы, соответствующие образу жизни и местности, где они существуют, как, например, гасконские в Гаскони, шотландские в Шотландии, ирландские в Ирландии и английские в Англии. Таким образом, я, как князь Уэльса, стремлюсь, чтобы у нас были валлийские законы, и мы могли следовать им. По общему праву мы должны иметь наш валлийский закон и обычай, как и другие нации королевской империи, а также наш собственный язык».
Но хотя в Гвинеде никто не отнимал у него такого права, Ллевелин забыл, что, как бы он себя ни величал, он не был правителем Уэльса в той же мере, как король шотландцев — Шотландии или Эдуард — Гаскони. Уэльс никогда не являлся, как и Гвинед, единым государством. Но хотя Ллевелин и заблуждался по этому поводу, в общем он был прав. Хоть Уэльс и был раздроблен в политическом плане, душой валлийцы уже тяготели к единству. Барды воспевали Сутги — землю всех кимров, — а Ллевелина славили «великим вождем светлого Уэльса». Внимавшие им валлийцы, как и Ллевелин, считали, что быть осужденным английскими судьями по английским законам — участь похуже рабства. «Все христиане, — писал один из них, — живут по законам и традициям собственной земли. У евреев, живущих среди англичан, есть свои законы. У нас и наших предков в валлийских землях были неизменные законы и обычаи до тех пор, пока после последней войны англичане не отняли их у нас». Именно в силу подобных убеждений второе валлийской восстание против Эдуарда стало таким страстным по накалу делом.
По той же причине мятеж сопровождался зверствами со стороны валлийцев. Валлийцы не пощадили ни одного англичанина на своем пути. В самом начале восстания они продвинулись вглубь английских земель: захватили замок Ратин, осадили графа Глостера в холмах возле Лландейло Фаур, разграбили долины до Буилта и Кардигана далеко на юге. Многих хладнокровно убивали, церкви и фермы грабили, совершались чудовищные деяния. Все это преувеличивалось в сказаниях.
Теперь англичане, так же, как и их король, окончательно оправились от замешательства. Они решили разделаться с валлийцами, их набегами и нарушаемыми перемириями и подчинить их правительству. Из Девиза, где его настигли вести о восстании, Эдуард призвал архиепископов отлучить мятежников за святотатство и измену, а его чиновники и главные держатели в то же время призывали графства к оружию. И вновь, скорее, профессиональная, чем феодальная армия могла эффективно воевать. Пока Глостер на юге и Роджер Мортимер в центральном Уэльсе собирали жителей марок и «сочувствующих» валлийцев, королевское войско, соединившееся в мае в Вустере, было рекрутировано главным образом на контрактной основе. Вместо блестящей, но плохо дисциплинированной рыцарской конницы, служившей под командованием магнатов за свой счет положенные по обычаю сорок дней, а затем вольных делать что угодно, было собрано под началом мелких баронов и рыцарей королевского двора десять-двенадцать тысяч воинов. Они заключили с короной соглашение, по которому король обязался оплачивать их службу за обговоренный в контракте срок. Даже крупные магнаты, как граф Линкольна, приняли королевское жалование; лишь маршал, граф Норфолка и констебль Херефорд отказались, из чувства собственного достоинства настаивая на своем древнем независимом статусе и феодальном призыве в войско. Преимущество новой системы набора заключалось в том, что Эдуард мог выбрать род войск, в котором нуждался — жизненное решение в горной кампании, — вместо того, чтобы полагаться лишь на массы тяжеловооруженных рыцарей. Для войны в Сноудонии ему требовалась, как и раньше, легкая конница или хобелары, лучники и арбалетчики, пехота, чтобы сражаться с валлийскими копьеносцами; техники, дровосеки, возчики и чернорабочие, чтобы строить форты и коммуникации.
Даже во времена своего расцвета феодальный призыв никогда не мог собрать смешанную армию. Однако из уважения к маршалам и констеблям он состоялся, составив очень малую долю армии Эдуарда. Феодальное войско должно было присоединиться к королевской рати в Рудлане в августе. Большинство из первоначальных рыцарских ленов, жалованных Вильгельмом Завоевателем и его главными держателями, чтобы на службу короне поставлялись воины, распалось через продажу или из-за раздела между наследниками; восьмая часть лена была фискальной единицей, а не только военной. К тому же тщательно вооруженного рыцаря в дни Эдуарда стоило снарядить нанимателю гораздо дороже, чем простого одетого в кольчугу miles или воина, нежели в дни Вильгельма Завоевателя. Теперь рыцарь был утонченным джентльменом, а не грубым солдатом. Он стал более красивым на вид, но этого было недостаточно. Только несколько сотен откликнулись на рудландский призыв, в сравнении с пятью или шестью тысячами, которых нормандские короли могли собрать на поле битвы. Ведь и политика использования держателей рыцарских ленов в административной и судейской сферах не повышала их эффективности как солдат. Как и феодальные лорды, у которых они служили, они до сих пор рассматривали доблесть в бою как величайшее человеческое достижение, но отныне она более не являлась только их привилегией. Рыцари оставались столь же храбрыми, как и их предшественники. Но из-за все возрастающей сложности тактики ведения войны они более не были профессиональными воинами, а лишь любителями.
Чтобы платить своему войску, Эдуарду были необходимы деньги. Но так как доходов от королевских рент, феодальных сборов и таможенных пошлин только-только хватало в мирное время, задержав следующий парламент, он послал своего финансового эксперта, вице-канцлера Джона Керкби, объехать Англию, чтобы просить отдельных магнатов и корпорации о контрибуциях — «обходительных субсидиях», как называл их король. Все это было проделано с предельной учтивостью, так как Эдуард всегда стремился поддерживать хорошие отношения со своими подданными, принимая все меры к тому, чтобы они поступали в соответствии с его пожеланиями. Никто не отказался. Хотя требовалось немало времени, чтобы собрать деньги, кроме того, королю пришлось одолжить двенадцать тысяч марок у итальянских банкиров — полмиллиона на современные деньги — это позволило ему, с помощью щитового налога, создать дисциплинированное войско. «Мы чрезвычайно благодарны вам, — писал он тем, кто выплатил контрибуцию, — и с милостью Божьей мы компенсируем, вам... в благоприятное время».
Стратегические задачи были теми же, что и в 1277 году. Но их было труднее разрешить, потому что успех Ллевелина на юго-западе расширил площадь боевых действий. В течение июля король прошел путь вдоль побережья от Честера до осажденных замков во Флинте и Рудлане, которые держались с весны против атак Давида. Тем временем Эдуард послал Грея и графа Суррея очистить левый фланг в долине Клуида и изгнать Давида из Четырех кантрефов. Он хотел, обойдя Сноудон с юга, заставить Ллевелина покинуть завоеванные земли в центральном и юго-западном Уэльсе с тем, чтобы спасти княжество.
И вновь морские силы оказались решающими. С сорока кораблями из Лондона и Пяти портов, включая две большие галеры, присланные из Ромни и Уинчилси, каждое судно с командой из пятидесяти человек, учитывая, что обычно личный состав достигал двадцати, Эдуард смог обойти фланг противника с севера. Пока его армия медленно продвигалась сквозь поросшие лесом теснины к Конвею, перевозимое по морю под командованием бывшего сенешаля Гаскони Люка де Тани войско высадилось в Англзи, чтобы пощипать, по словам короля, перышки из хвоста Ллевелина. Потребовался месяц сражений, чтобы очистить остров. В это время валлийцы ожидали удара, но в середине октября де Тани завершил мост из судов через пролив Менай, дабы в решающий момент ударить в тыл врагу в Пенмаенмавре. Ратин и Денби на юге уже пали, а в центральных областях Эдуард достиг Конвея.
Столкнувшись с тройной угрозой в Сноудонии, Ллевелину пришлось свернуть наступательную операцию на юге и спешить обратно, чтобы защитить собственный опорный пункт. Архиепископ Печем также прибыл на арену боевых действий и попытался добиться для валлийцев почетной капитуляции, но Эдуард не поддержал его инициативу. Чувствуя, что теперь они в его власти, король настаивал на том, чтобы мятежники, вместо того, чтобы творить свой закон и взывать к насилию, а не к его справедливости, покорились без всяких условий.
Затем, когда победа уже была близка, нетерпение де Тани привело к катастрофе. 6 ноября, в тот самый день, когда Эдуард объявил, что примет только безоговорочную капитуляцию, его помощник, не пожелавший ждать запланированной согласованной атаки, вопреки королевскому приказу в прилив пересек Менай, в надежде застать валлийцев врасплох. Но вместо этого де Тани попал в засаду у Бангора и был разбит, погибнув сам и погубив свое войско, которое пыталось спастись бегством в условиях прилива.
Валлийцам казалось, что Гвинед спасло чудо. Ллевелин, торжествуя победу, возложил командование на севере на своего брата и отправился в карательный рейд против валлийских союзников англичан в марках. Но Эдуард никогда не был столь опасен, чем теперь, когда удача отвернулась от него. Ретировавшись в Рудлан, он решил продолжить кампанию зимой. Набрав рекрутов из графств, а также пятнадцать сотен всадников и профессиональных арбалетчиков из Гаскони, он созвал два парламента в провинциях — один на юге, в Нортгемптоне, второй — в Йорке. «Поскольку Ллевелин, сын Гриффита, — начиналось его предписание шерифам, — а также его сообщники, другие валлийцы,— для нас враги и мятежники, так как во время царствования нас и наших прародителей нарушали мир нашего королевства, ...мы приказываем собрать... по четыре рыцаря от каждого графства, наделенных полной властью от лица общин упомянутых графств. Также от каждого города, бурга или торгового поселения по два человека, подобным образом уполномоченных от лица их сообществ, чтобы слушать и выполнять то, что от нашего имени будет разъяснено». Оба собрания проголосовали за тринадцатипроцентный налог, приносящий почти в два раза больше денег, чем добровольные ссуды Керкби. Между тем последнего попросили переслать деньги как можно скорее. «Особенно приложи усилия, чтобы предотвратить такой случай, — приказывал король, — когда мы и наша армия отступили бы сейчас из-за недостатка денег, на которые мы полностью полагаемся».
Шесть недель спустя после неудачи при Бангоре, в то время как король и его люди готовились к зимней кампании в горах Уэльса, пришли драматические известия с устья реки Уай. Воспользовавшись смертью великого маркграфа, барона Роджера Мортимера, одного из ближайших друзей Эдуарда, Ллевелин решил разграбить его земли. Но на него на Оруинском мосту «на земле Буилт» неожиданно напали сыновья магната и Джон Гиффард. 11 декабря 1282 года, когда он совещался с местными вождями, фаланга его копьеносцев была сметена градом стрел лучников Гиффарда, а затем атакована и разбита английскими конниками. Сам валлийский князь был убит, когда спешил на поле битвы, сотенным или лейтенантом шропширской пехоты по имени Стефан де Франктон. Его тело, найденное на следующий день, было доставлено в цистерцианское аббатство в Кум Хир. Голову отвезли королю, который, зная о пророчестве Мерлина, гласящем, что валлийский князь будет коронован в Лондоне диадемой Брута Троянского, приказал пронести ее, коронованную плющом, по улицам столицы и, насадив на копье, поместить у Тауэра.
Со смертью Ллевелина увял дух национального восстания. Давид, претендовавший на его княжество, слишком много времени провел в английском лагере, чтобы занять место в сердцах своих соотечественников. Около полугода он сражался в горах на севере с безжалостно сужавшимся вокруг него кольцом воинов Эдуарда и маркграфов. В июне 1283 года, беглец, прячущийся в бесплодных холмах около Кадер-Айдриса, был предан собственными соотечественниками и выдан Эдуарду, который даже отказался видеть его. Решение его участи возложили на английский парламент, который решил судить мятежника в Шрусбери. За измену королю, который возвел его в рыцари, Давида приговорили растянуть лошадьми, за убийство — повесить, за пролитую кровь на страстную неделю — выпотрошить, за участие в заговоре на королевскую жизнь — четвертовать и выставить части его тела в городах Винчестер, Нортгемптон, Честер и Йорк. Чудовищный приговор был полностью приведен в исполнение, а голова мятежника была выставлена рядом с головой его брата у Тауэра.
Так погибли князья северного Уэльса. Мятеж — именно так называли его Эдуард и все англичане — отнял последнюю надежду на самоуправление Валлийского государства без владения островом. Если бы Ллевелин был фактически князем Уэльса, а не только Гвинеда, это было бы возможно, так как, по Конвейскому договору, Эдуард намеревался предоставить ему фактическое правление в наследственных княжеских доминионах. Но лордами остального Уэльса являлись маркграфы, а не Ллевелин, а по феодальному и английскому закону их права были столь же основательны, сколь и его, и не могли попираться. Именно то, что урожденный валлийский маркграф настаивал на своих правах, спровоцировало Ллевелина на фатальное восстание. И, как показали события, до тех пор, пока существовали два Уэльса, один — полностью валлийский, другой — англизированный, война между ними была неизбежной. На Небольшой территории, населенной агрессивными людьми, два независимых правителя едва ли могли сосуществовать без столкновений. И в таких конфликтах слабейший был обречен на поражение.
И именно здесь представления Эдуарда кажутся весьма определенными. Выросший на границе с Уэльсом и впитавший его воинственные традиции, он в большей мере понимал валлийцев, чем его английские подданные. Он оставался в Уэльсе со своим судом Королевской скамьи в течение почти восемнадцати месяцев после победы и посвятил всего себя, с обычной страстью к детальности, обустройству страны. Он не присоединил княжество к Англии, но оберегал его обособленное существование под властью короны и королевского права. В статуте об Уэльсе, вышедшем в марте 1284 года в замке Рудлан, он разделил Гвинед на три графства, по английскому образцу, — Карнарвон, Англзи и Мерионет и назначил столицей Карнарвон, где должен был находиться юстициарий Сноудона и казначейство. В то же время он выделил четвертое графство, Флинтшир, из Четырех кантрефов, поместив его под юрисдикцию юстициария Честера. Два других графства, Кармартеншир и Кардиганшир, уже созданные из бывших фьефов Ллевелина в марках, были обеспечены обычной английской административной иерархией шерифов, бейлифов и коронеров.
Эдуард не был бы самим собой, если бы он не закрепил все свои преобразования единой правовой системой. Именно ради этого и велась война. Валлийский и англо-нормандский законы стали единым целым. Основные законы, наполовину английские, наполовину валлийские, распространенные в шести графствах, заняли место старого права Гвинеда и множества противоречивых законов, существовавших в прилегавших к нему районах. Валлийцам позволили сохранить систему наследования, по которой все сыновья получали равные доли имущества своего отца, но, из уважения к ортодоксальному христианскому взгляду на женитьбу, незаконнорожденные исключались из претендентов на наследство. Компургация продолжала применяться в гражданских тяжбах между валлийцами, но не использовалась, как уже давно в Англии, в разрешении криминальных дел. Гражданское право осталось валлийским, уголовное было англизировано.
В остальном Эдуард все оставил в Уэльсе без изменений. Он сохранил феодальную юрисдикцию и воинскую власть маркграфам, помогавшим ему во время войны. Без гражданской войны и радикального изменения аристократического общества, в котором он вырос, король не мог поступить иначе. Он оставил народу бывшего княжества и кантрефов столько привычных для них правил, сколько было необходимо для поддержания мира и порядка, введя моральные и правовые стандарты, характерные для латинского христианского мира. Король оставил валлийцам наиболее ценимые ими вещи: язык и, с некоторыми исключениями, прежних чиновников и вождей, чтобы заполнить английские официальные и административные должности, которые он предоставил для лучшего упорядочения. Другими словами, он оставил им не валлийское государство, которое завоевал провокационным путем, но модель национальной уэльской государственности.
Барды, хранители культуры и знаний кимров, разделявшие мечты Ллевелина, горько оплакивали его смерть. И многие валлийцы, ненавидевшие любое правительство, включая тех, кто боролся на стороне Эдуарда, почувствовали железную хватку нового закона. Дважды за десятилетие после завоевания северных Территорий валлийцы восставали: когда Эдуард был в Гаскони в 1287 году, под предводительством бывшего союзника английского короля Риса ап Мареддуда, который охотнее взялся за оружие, нежели появился в суде графства Кармартеншир; и вновь в 1294 году. Но такие восстания не могли добиться многого, так как после завоевания Эдуард воздвиг новые замки, чтобы удерживать северные земли. Были построены четыре крупных крепости — Конвей и Карнарвон на северных мысах, имевших стратегическое значение, и Криссиет и Харлек, расположившиеся на холмах, доминирующих над западным прибрежным проходом вдоль Кардиганского залива. Затем появилась и пятая — после мятежа Мадога — в Бомарисе, чтобы контролировать пролив Менай. Они были созданы королевским строителем замков, Мастером Джеймсом из монастыря Св. Георга, в новом концентрическом стиле, усвоенном крестоносцами у греков и сарацин во время сирийских войн, с искусно размещенными башнями, тайными ходами и барбаканами, следующими один за другим ярусами стен. Благодаря тому, что лучники располагались на разных уровнях за бойницами и зубцами, они могли обстреливать продольным огнем атакующих в любом направлении. Вместе с заново отстроенными лондонским Тауэром и Карфилли графа Глостера они стали венцом великого искусства средневековых военных инженеров, расцветшего в Британии, прежде чем оно было окончательно забыто.
Возле валлийских замков, со своей обычной доскональностью, Эдуард заложил торговые города, построенные по подобию новых бастид в Гаскони и Каркассоне, городе его дяди Людовика. Они отличались такими же прямыми улицами, расходящимися от замка, который защищал их. Эдуард заселил их колонистами из Англии, которым обещал земли и особые городские привилегии: право выбирать собственных бейлифов и упорядочивать торговлю с купеческими гильдиями, еженедельные базары и ежегодные ярмарки, освобождение от королевских пошлин и валлийской юрисдикции. Как в Рудлане и Флинте в Четырех кантрефах, он поощрял поселенцев, позволяя им строить свои дома, используя королевский лес, и освободив их от платы за аренду городской земли у феодала в первые годы жизни на новом месте. Однако он держал их под контролем, в каждом случае назначая мэром констебля из близлежащего замка.
Эдуард очень гордился своим новым княжеством. Ведь он был не просто королем англичан, но вождем христианского рыцарства. А кельтский Уэльс, по крайней мере в легендах, был самой романтической из всех рыцарских земель: знаменитый дом Артура и рыцарей Круглого стола, Гавейна, Персиваля и Галахада. Четыре недели спустя после выхода уэльского статута, королева Элеонора родила в Карнарвоне сына, который, после неожиданной смерти своего старшего брата несколькими месяцами позже, стал наследником английского престола. Король, нарекший его своим именем, назначил мальчику валлийских няню и слуг, а шестнадцать лет спустя даровал титул принца Уэльского — любезность, которая, как говорили, пришлась по душе жителям княжества. Позже, летом 1284 года, Эдуард объявил турнир «круглого стола» в Невине, на котором в его присутствии соперничали самые знаменитые рыцари христианского мира. Со смертью последних валлийских князей никто не оспаривал королевские претензии на право именоваться наследником легендарного Артура и Брута Троянского. Лишь несколькими годами ранее он помогал переносить останки Артура и королевы Гвиневеры, чудесным образом обнаруженные в Гластонбери, в новую усыпальницу. Теперь Эдуард со всей торжественностью перенес в Вестминстер предполагаемую железную корону Артура и мощи римского отца Константина Великого, которые были обнаружены вместе с фрагментами истинного креста — «распятием Св. Неота» — среди захваченных сокровищ Ллевелина. Идея государственности в XIII в. базировалась на обладании такими святыми реликвиями христианского и римского прошлого. Присвоив их себе, король надеялся завоевать сердца жителей Уэльса, так же, как и их земли.
Список литературы
1. Брайант Артур, Эпоха рыцарства в истории Англии; СПб.: Издательская группа "Евразия", 2001
|
