М. В. Панов
В 1748 году замечательный филолог В. К. Тредиаковский открыл, что литературному русскому произношению свойственно аканье: гласный [о] без ударения заменяется гласным [а]. И с восторгом он писал: "Сей подмен столь регулярен, что не имеет ни единой отмены!" В. К. Тпедиаковскии радовался не зря: ему удалось установить, что в языке есть позиционные чередования. Их важнейшая особенность: они не знают исключений; меняются позиционные условия - непременно меняется звук, его замещает другой определенный звук. В языке, оказывается, есть твердые законы, есть строгие отношения: в позиции N - один определенный звук, в позиции М - другой, тоже вполне определенный звук. Так начиналось научное языкознание.
Следующий шаг в теории позиционных чередований был сделан не скоро (В. К. Тредиаковский далеко опередил свое время): в 1881 году И. А. Бодуэном де Куртенэ. Он рассуждал так: если в данной позиции звук А всегда во всех словах замещается звуком Б, то, значит, в этой позиции (т. е. в словах с такой позицией) А и Б не могут играть роль различителей: они неспособны в данном случае противопоставлять слова. (Положение становится сложнее, если появится в этой же позиции третий звук - В; между А, Б и В могут быть сложные отношения, но Бодуэн был прав, не обращая на них внимания в XIX в.). Если они неспособны к различению, то это одна языковая единица; ученый назвал ее "фонемой".
Фонема - это звуковая единица, представленная рядом позиционно чередующихся звуков. Отдельные представители фонем могут акустически и артикуляционно не походить друг на друга: единственное к ним требование, чтобы они считались одной фонемой, - то, что они позиционно чередуются. Так, в случае дом - дом'ов - н'а дом чередуются звуки [о]-[а]-[ъ], они - одна фонема <о>. И. А. Бодуэн де Куртене начал плодотворную полемику с представителями другого взгляда на фонему (Н. В. Крушевский, Л. В. Щерба, А. Н. Гвоздев, Л.Р. Зиндер, которые требовали, чтобы членами фонемы признавались только акустически и произносительно похожие звуки (например, [a]-[А]-[Ъ]-[ъ]). Эта точка зрения (антибодуэновская) в фонологии оказалась бесплодной и по своей сути являлась попыткой вернуться к дободуэновскому натурализму в фонетике.
Если изучается ряд единиц, похожих друг на друга артикуляционно и акустически, то изучается звуковой тип. Но фонетика всегда, с античных времен, занималась только артикуляционными типами, никакого новшества здесь нет. Фонетику не интересовали качества единичного произношения того "Э!", которое произнес Иван Петрович Бобчинский, в отличие от того "Э!", которое произнес Иван Петрович Добчинский. Бодуэн, введший единственный критерий для объединения звуков в единство, в фонему, положил в основу собственно лингвистические данные: характеристику звука в зависимости от его лингвистического поведения. Эта высота, этот чисто языковой взгляд на фонетический строй оказался слишком труден для мысли, не привыкшей к чисто лингвистическому мышлению.
Третий решающий шаг в позиционной теории языка - книга Р. И. Аванесова и В. Н. Сидорова "Очерк грамматики русского литературного языка". Она была закончена авторами, принята редакцией и набрана в 1940 году. Книга пролежала без движения в редакции (с готовым набором) до конца войны и была издана только в 1945 году. Это важнейший рубеж в языкознании. Впервые была целостно описана фонетическая система языка с позиций московской фонологической теории, строго соответствуя бодуэновским положениям, подлинно функциональная: было выяснено наличие определенного состава фонем в языке; позиционно обусловленное варьирование каждой фонемы; их поведение в сильных и слабых позициях; было введено понятие "нейтрализации" (в "московском" строгом толковании). Это был мощный рывок вперед в фонологической теории. В нем участвовали своими трудами А. А. Реформатский и П. С. Кузнецов.
В последующие годы появился ряд лингвистических работ, которые так же позиционно интерпретировали явления в других областях языка: в словообразовании, морфологии, синтаксисе. Это период развития теории позиционного чередования: позиционное чередование становится общеязыковым понятием.
Дошла очередь и до лексики. В моей статье "Позиционные мены значений у слов в зависимости от текста" в предыдущем сборнике кафедры русского языка МГОПУ (Структура и семантика художественного текста. Доклады VII Международной конференции. М.,1999) сделана попытка описать позиционную мену значений у существительных определенного семантического типа: слова, со значением помещения, могут в известных условиях метонимически обозначать группу лиц: Охотники добрались до сарая, легли спать - и скоро сарай мирно захрапел. Третий этаж был занят иностранными студентами, и он заговорил и запел на разных языках; Палатка была занята бродягами - мимо ее стало невозможно пройти: палатка постоянно во всеуслашанье сквернословила, изрыгала угрозы и оскорбления.
Для такой замены необходимо: название группы лиц, название места их обитания и указание позиции, обусловливающей чередование. Название позиции должно включать: прямое (неметонимическое) название группы лиц и указание на связь ее с названием места. В наших примеоах есть все три элемента: охотники + сарай + сообщение, что охотники были в сарае. Иногда эти три элемента выражаются скрыто. Серебряная свадьба удалась на славу: гармонь весело пела, вся изба плясала. Сказано о свадьбе, но свадьба в поле не справляется, то есть названо помещение, комната или изба; свадьбу справляют люди - значит, здесь названы лица.
Отличие лексической позиционной мены (касающейся семантики слова) от фонетической в том, что она (лексическая мена) лишена обязательности. В фонетике в безударном слоге (в полнозначном слове) всякий гласный [о], хочешь - не хочешь, должен уступить место гласному [а]; в лексике иные отношения: можно сказать метонимически сарай захрапел, а можно использовать и прямое название, не заменять его: охотники захрапели. В чем же безысключительность этого чередования? Без констатации безысключительности чередование не может быть названо позиционным. Безысключительность в том. что такой метонимической замене может подвергаться всякое название лиц (охотники, студенты, бродяги), все они могут быть названы в определенных условиях словами, обозначающими (в неметонимических случаях) помещения. С другой стороны, для замены годится любое название помещения, вмещающее людей. И даже шире: любое место, где есть люди: На опушке собралась молодежь; опушка танцевала.
Может ли такая метонимия обозначать не группу лиц, а одно лицо? Проверим на примерах: Всю ложу занял какой-то важный генерал: ложа величественно озирала зал; В карете ехал сам посол; карета не обращала внимания на приветствия. Печать искусственности, нарочитости лежит на таких примерах. Все же, видимо, требуются для этого какие-то определенные условия. [См.: М. С. Бунина, И. А. Василенко и др. Современный русский язык. Сборник упражнений. Изд. 3. М.,1982. Покажите, подобрав более широкий контекст, что сочетания коридор засмеялся, чулан пел, балкон вздрогнул, чердак танцевал вполне закономерны в русской речи. Какой языковой закон "обеспечивает" их существование? (С.19). Регулярные метонимические переносы не оцениваются говорящими как приобретение словами особых значений (ср. регулярные, т.е. позиционные, чередования в фонетике, они тоже не оцениваются говорящими как перемена, в синхронном смысле, звука)...].
Рассмотрим такой случай: названия столиц разных государств часто используются и в других значениях: как метонимия страны, его правительства. Например: Будапешт отверг притязания Грузии; Копенгаген контролирует судоходство в Северном море; Москва заявила Японии свое несогласие и т. п. Каждое название столицы может быть использовано в таких семантических изменениях. Требование одно: чтобы контекст имел общеполитическое содержание. Не подойдут такие контексты: Будапешт сеет новые сорта пшеницы - здесь Будапешт не может быть понят как Венгрия; нужен другой контекст для такого расширительного истолкования: Будапешт заключил договор с Прагой.
Как будто есть все, чтобы признать мену значений столица - страна позиционной: позиция (определенный контекст) и регулярная, постоянная мена значений. Но, думается, здесь обыкновенная многозначность слова. Названия столиц не включаются в толковые словари, а если бы они включались, то объяснение их должно быть, например, таким: Будапешт 1) 'столица Венгрии'; 2) метонимически: 'Венгрия': Будапешт завоевал одно из почетных мест среди европейских стран - экспортеров автомобилей; 3) метонимически: 'название правительства Венгрии': Будапешт отверг ноту Эфиопии. Определенной позиции для явления этих значений не нужно ("требуется политический контекст" - это слишком неопределенно и расплывчато, чтоб считаться описанием позиции).
Итак, описанная группа слов - названия политических столиц - не создает семантических позиционных чередований.
Встречается такой тип говорения (сниженный по сравнению с предыдущими): человека вместо имени называют сушествительным, семантически связанным с каким-нибудь событием в жизни этого человека. Так, того, кто в магазин привозит капусту, бесцеремонно называют Капустой: - Сегодня Капуста еще не приезжал? Человека, который освободил подвалы от мышей и крыс (дератизатор), называют Котом, Котищем: - Наш Котище вчера на вечеринке хорошо пел! Того, кто умело организовал продажу вафель в киосках города, зовут Вафлей: - Это дело надо поручить Вафле: он сумеет! В словах Капуста, Кот, Вафля происходит замещение значений: вместо обычного их осмысления они воспринимаются как обозначение человека. Нет ли здесь еще одного позиционного чередования? Нет, для понимания этой меня как позиционной не существует оснований: ведь нет позиции, обусловливающей возможность такой замены. Это обыкновенные клички, прозвища, возможные во всяком контексте и не требующие позиционного обоснования.
Описывая разные случаи регулярных семантических чередо-й и безуспешно стараясь найти между ними позиционные, обратимся напоследок к более отрадным фактам. В художественной литературе автор может поступить так: описать героя с каким-либо отличительным признаком, все дать в прямых, неметонимических характеристиках. Это - заявление о позиции. А дальше названный признак (длинный нос, русые кудри, военный мундир, плотоядные губы) уже выступает как обозначение человека. Например: В зале появилась дама в шляпе с павлиньими перьями. Далее шляпа с павлиньими перьями заменяет даму: Павлиньи перья, мерно колыхаясь, были среди первых пар танцующих; Офицер почтительно подошел к павлиньим перьям и пригласил их на танец и т. д. Или описывается поселянин в синих валенках. Далее синие валенки становятся воплощением этого поселянина: Синие валенки потопали в буфет; "Вы из какого уезда?" интересовались у синих валенок. Валенки важно отвечали; "Мы из Тульского". Это - настоящее позиционное чередование значений: поселянин приведен в связь с синими валенками, заявлена сильная позиция, а затем именование поселянин позиционно заменяется словом валенки: слабая позиция легко возводится к сильной, образуя чередование значений: валенки понимаются как 'поселянин'.
Очень подозрительны относительно позиционного поведения отглагольные существительные: многие из них имеют процессуальное значение (существительное обозначает действие) и вещное (обозначает предмет): Ребята, окна на зиму замазываете? - Нет, кончилась наша замазка. - А почему? - Замазка кончилась. В некоторых случаях выбор значения обусловлен контекстом. Не является ли этот выбор позиционным? Тогда, может быть, можно говорить и о нейтрализации значений? Смотрите, какая хорошая наклейка: и рисунок, и сама работа. Слово наклейка одновременно имеет значения 'вещь' и 'действие'. Нет ли здесь нейтрализации этих значений?
|
