И.Вороницын
Атеизм древности может называться атеизмом в нашем смысле слова лишь с некоторыми ограничениями. Это всегда нужно иметь в виду. Атеизм Демокрита тоже при некоторой придирчивости может быть обвинен в излишней уступчивости господствующим религиозным взглядам. Он, например, допускает существование богов. Но эти боги никакой божественностью или сверхъестественностью не отличаются. Это — сочетания очень тонких атомов, являющиеся нам только в темноте, гигантские образы. Они так же, как и остальные тела, подвергаются разложению, но распадение атомов у них совершается с большим трудом и очень редко.
В сущности, как говорит Дидро, Демокрит принимал за реально существующее призраки своего воображения. Если тем не менее в атеизме Демокрита сомнений не высказывалось, то совсем иначе обстояло дело с Эпикуром, продолжавшим в конце IV и начале III века, после долгого перерыва реакции, материализм великого абдерита. На Эпикуре поэтому нам приходится остановиться несколько дольше и с большей тщательностью рассмотреть его антирелигиозные взгляды.
Греция в то время вступила в период упадка своей культуры. Свобода, которую дышала философия в своем расцвете, была подавлена. Это отражалось на общих настроениях и отразилось на некоторых сторонах мировоззрения Эпикура.
В юности он покинул Афины, где учился. Говорят, что он бежал от народных волнений, нарушавших необходимое для размышлений спокойствие. Он возвратился туда уже в зрелом возрасте, составив себе некоторую известность, как мыслитель. И окруженный учениками и друзьями, он с этих пор живет там, далекий от общественной жизни, обнеся свой сад высокой стеной и забронировав свою душу холодными философскими истинами. Его жизнь была чиста и нравственна и единственной радостью которой он передавался, была радость познания.
Эпикур свято чтил традиции и обычаи и простирался перед алтарями богов. Он не верил в этих богов, но считал, что мудрец для своего спокойствия обязан делать все то, чего требуют закон и обычай. Зачем вступать в конфликт со средой, когда, живя с ней в мире, можно прекрасно достигать высших степеней блаженства, уготованных мудрецу! И к тому же, мудрец, без волнения и страсти взирающий со своих высот на дела людей, так легко может все примирить, все объяснить. Все объяснить и на этом успокоиться — вот истинный смысл всякой идеологии упадка, столь чуждой нашим дням и нашему миропониманию. Это даже не лицемерие, это просто приспособление. С одной стороны, приспособление к отвлеченному познанию, в данной исторической обстановке совсем не вынуждаемому ближайшими обстоятельствами и непосредственными потребностями общественного бытия. Такое приспособление чревато возможностями и для грядущих возрождений может оказаться великим и плодотворным, как это и случилось с философией Эпикура. А с другой стороны, приспособление к пониженному уровню жизни, идущее в ногу с общей реакцией, позорное для человеческого достоинства и из мудреца, призванного быть провозвестником и учителем новой жизни, делающее жалкого лакея торжествующей пошлости. Это вторая сторона нас не интересует. Нам важен Эпикур — сеятель того будущего, которого он сам не прозревал, потому что для него будущего человечества не существовало, а будущее отдельного человека он рассматривал вне связи с человечеством. То будущее, в котором должны были прорасти семена, закинутые им в бесплодную афинскую почву, слишком близко нам, хотя и оно уже стало нашим прошлым.
Эпикур был спокойным, уравновешенным, осторожным мудрецом, а его философия стала боевым кличем освобождения человеческого ума, стала способной порождать вдохновение и энтузиазм, побуждающие на подвиги. В прекраснейшем изложении этой философии, в поэме Лукреция «О природе вещей» (см. ниже) даже мы люди XX века, находим не превзойденный по красоте и яркости образец действенного миросозерцания, хотя содержание этого миросозерцания во многих отношениях устарело. В его волшебном свете Эпикур представляется титаном и Прометеем, борцом за человечество. Вот в каких чертах рисовался его образ и значение его философии Лукрецию:
Жизнь человека постыдно у всех на глазах пресмыкалась
Здесь, на земле, удрученая бременем вероученья,
Что из владений небесных главу простирало и сверху
Взор угрожающий свой непрестанно бросало на смертных.
Первый из смертных, кто взоры поднять к нему прямо решился,
Родом из Греции был; он ему воспротивился первый.
И ни святыня бессмертных, ни молнья, ни грома раскаты
С неба его удержать не могли, но с тем большей отвагой
Силы души он своей напрягал, чтобы ранее прочих
Крепкий замок сокрушить у затворенной двери природы.
Так животворная сила рассудка стяжала победу
И далеко унеслась, из границ пламенеющих мира,
И в бесконечность вселенной проник он рассудком и духом.
Победоносно принес нам познанье тот грек о возможном
И невозможном в природе, а также о силах предельных
В каждом предмете, о целях конечных, что ставит рассудок.
Так что религии все суеверья у нас под ногами
Вновь очутились, а мы той победой вознесены к небу {Лукреций «О природе вещей», перевод Рачинского, М. 1913, стр. 7.}.
Философия природы Эпикура лишь немногим отличается от взглядов, развитых Демокритом, и собственно задача развития этой философии перед ним не стояла даже. Его главной целью было применить ее к объяснению явлений нравственного порядка, задача критическая и разрушительная прежде всего. Суеверие, объяснение явлений при помощи стоящих над миром сил, главным образом, подвергалось его критике.
Вопрос о начале бытия стал перед ним с самой юности и, говорят, именно отсутствие ответа на него в ходячих космогониях толкнуло его к философии. Гезиод утверждал, что прежде всех вещей был создан Хаос. Ну, а откуда взялся Хаос прежде всех вещей? — спросил Эпикур. И религия за удовлетворительным ответом должна была отослать его к философии. Над всеми же философскими объяснениями гигантской несокрушимой громадой воздвигалась атомистическая теория и только она одна могла своими объяснениями дать «мир душе и спокойствие духу», которые Эпикур считал «единственным предметом всех частей философии» (письмо к Питоклесу).
Во вселенной существуют только атомы, образующие тела, и пустота, без которой было бы невозможно движение и комбинирование этих атомов. В результате бесчисленных сочетаний и распадений атомов образовался мир таким, каким мы его видим. Это образование не имело никакой цели, над ним не стояла никакая воля, оно было чисто механическим. Следовательно, бога, как творца мира, не существует.
Все явления мира совершаются механически. Солнце, луна и другие светила образовались на основании естественных законов и ими не движет никакая воля, стоящая вне этих законов.
Если весь мир управляется и все в нем происходит на основании неизменных законов, то и человек исключения не представляет. Так же, как и все в мире, он рождается, живет и умирает. «Создайте себе привычку верить, поучает Эпикур, что смерть для нас ничто, потому что как добро, так и зло определяются чувствованием. А смерть — это исчезновение всякого чувства». Загробной жизни нет и бессмертие — «тщетная мечта». Душа человека так же бренна, как и его тело. Она представляет собой очень тонкую материю, разлитую в организованном существе. Нечто вроде огня и воздуха, но еще тоньше. Оттого она и воспринимает, чувствует, мыслит. Но душа может выполнять эти функции лишь в сочетании с организованным телом. Когда она покидает тело, тело перестает жить и чувствовать, но и душа умирает вместе с телом в том смысле, что, хотя составлявшие ее атомы продолжают существовать, ее отличительные свойства утрачены, так как уже нет связи с посредствующей и обсуловливающей эти свойства средой. Вечность материи и смертность души и тела здесь установлены, таким образом, с ясностью, не оставляющей желать большего. Конечно, представления Эпикура о душевной жизни весьма примитивны, но эта примитивность объясняется низким уровнем положительных знаний его времени.
Послушаем теперь, что говорит Эпикур о богах.
Боги существуют, потому что люди имеют о них представления. А всякое представление, всякий образ, есть отображение чего-то реально существующего. Таким образом, у наших представлений о богах есть прообразы, боги реально существующие. Но эти боги совсем не такие, как представляет их себе толпа, потому что обычно приписываемые им качества противоречат их природе. Люди воображают, что боги не спускают с них своих взоров, чтобы наказывать злых и вознаграждать добрых, т.-е. приписывают божеству человеческие чувства. Бог — это существо бессмертное и блаженное; все люди сходятся на этом определении и, следовательно, оно правильно. Все, что не согласуется в полней мере с совершенными понятиями бессмертия и блаженства — неправильно. Боги, следовательно, не могут заниматься ни управлением небесных тел, ни делами земными. «Разве можно согласовать заботы, тягостные мелочи, гнев, благосклонность с понятием совершенного счастья? Все это подобает лишь слабости, болезни, недостатку». Блаженство состоит, прежде всего, в душевном спокойствии, а оно достижимо лишь при полной бездеятельности. И боги Эпикура бездеятельны и праздны, они только и знают, что наслаждаются тем, чего лишены люди, т.-е. безоблачным счастьем. Боги бездельники, бесплодные и ненужные, вот что служит предметом страха и почитания людей. И живут они так далеко от нас, что нам нечего беспокоиться. Место их пребывания Эпикур отводит подальше от людей, в междупланетные пространства, в «расселины миров», где они не подвергаются никаким беспокойствам. В этих закоулках миры в своем вечнем движении их не тревожат. Нечего поэтому и людям тревожиться о них. И Эпикур призывает людей избавиться от всякого страха перед богами, а для этого надо изучать природу.
Что же представляет собой эта «теология» (учение о божестве) Эпикура? Остатки ли суеверия, принимаемые с убежденностью и верою, или всего лишь отвод глаз слишком зорких и читающих слишком глубоко в мыслях? Атеизм это, лишь лицемерно прикрытый во избежание преследований, или деизм, т.-е. до крайности смягченная вера в бога, граничащая в сущности с неверием, но все-таки искренняя вера? Мнения на этот счет разделились. Атеисты XVIII века, считавшие себя продолжателями в этой области греческого мудреца и знавшие толк в деле скрывания под благочестивыми фразами нечестивых мыслей, не сомневались в атеизме Эпикура. Они говорили: «Не нужно быть слишком проницательным, чтобы увидеть, что вся эта теология только выдумка, так как она прямо противоположна устанавливаемым Эпикуром принципам. Он не признавал никаких существ, кроме тех, которые образованы атомами и, следовательно, смертны. Что боги существуют, он говорил из политических соображений, и чтобы не вызвать ненависти, которую явный атеизм на него обязательно навлек бы» {Ст. «Система древних атеистов», принадлежащая перу Нэжона, так называемого «попа атеизма», в „Encyclopedie methodique“: I том „Philosophie ancienne et moderne“.}.
При этом они ссылались на авторитет писателей древности. Стоик Посейдоний, например, писал, что Эпикур верил, что богов нет, а писал о бессмертных богах лишь чтобы избежать людской ненависти. Своими сказками о легких и прозрачных богах, живущих как бы между двумя мирами, чтобы не быть задетыми их обломками, он только насмехался над легковерной толпой. Но даже если бы, как это думал Гассенди (философ, возродивший учение Эпикура в XVII веке), он всерьез порол эту чушь, вследствие недостаточных своих знаний, то и то в основном его теория атеистична, так как по ней мир не сотворен и никакая нездешняя сила не вмешивается в течение земных вещей.
Того же взгляда на Эпикура придерживались и воинствующие христианские богословы, восстававшие против неверия философов. Они, уж конечно, не скупились на ругательства и обвинения, и особенному порицанию с их стороны подвергалась неискренность Эпикура, его лицемерие. Он не с поднятым, мол, забралом атаковал божество, не уподоблялся тем титанам, которые готовы погибнуть, громко провозглашая то, что они считают истиной, а как раб подкапывался иод божество, оберегая в жалком страхе свою шкуру. Кровожадные волки, говорившие овечьим языком, жалели, что атеизм и богохульство Эпикура остались безнаказанными и их афинские собраты не получили благочестивого удовлетворения, истребив нечестивца.
Среднего взгляда на этот вопрос держится известный историк материализма Ф. А. Ланге. Он полагает, что «Эпикур действительно почитал представление о богах, как элемент благородной человеческой сущности, а не самых богов, как внешние существа… Потому нельзя думать, что его почитание богов было простым лицемерием ради поддержки хороших отношений с массою народа и с опасным сословием жрецов; оно вытекало, без сомнения, из души, так как его беззаботные и безболезненные боги действительно представляли как бы воплощение истинного идеала его философий». Это объяснение невольно заставляет спросить: какой же смысл выдумывать ни в чем незаметных, для человека несуществующих богов, если истинный идеал философии можно с гораздо большим успехом представить без всякого шутовства? На это Ланге с поразительной легковесностью отвечает: «Если он примкнул здесь к формам, которые, конечно, с его точки зрения должны были казаться по крайней мере произвольными и лишенными значения, то это было по большей мере уступкой существующему и вместе сладкой привычкой юности». Таким образом, возвышенный идеал изображается, во-первых, в заведомо произвольных и не имеющих смысла формах, а во-вторых, эти формы намеренно приспособляются к… суеверию массы и к воспоминаниям о собственных детских фантазиях. Возвышенность весьма сомнительного свойства. А понимание Эпикура, можно сказать, граничащее с полным непониманием.
Ж. Сури, француз, пытавшийся вслед за Ланге и подражая ему написать историю материализма, не идет так далеко и выражает некоторое сомнение в допустимости подобных ни на чем не основанных догадок. Во всяком случае он считает, что данное Ланге истолкование кажущихся противоречий Эпикура представляет собою «религию, которой удовлетворились бы многие современные «деисты», не осмеливающиеся назвать себя атеистами».
К полному отрицанию всякого лицемерия со стороны Эпикура и к утверждению, что он совершенно искренно верил в богов и именно в таких богов, хотя и был несомненным свободомыслящим, приходит Фр. Маутнер, автор новейшей истории атеизма. «В области этики, — говорит он {Fr. Mauthner. „Der Atheismus und seine Geschichte im Abendlande“. Bd. I, S. 134.}, — Эпикур был ревнителем человеческой независимости; в религиозной же области он был мирным вольнодумцем, не желавшим отказаться от забавы с пестрыми и красивыми богами». Никакого лицемерия или намеренного приспособления к господствующему мнению в его теологии не было, а ее нужно объяснить глубокой душевной потребностью, заставлявшей его так же бездумно и по-детски верить в блаженство богов, как и в их действительность и в их бессмертие.
В этих своих утверждениях Маутнер основывается на том факте прежде всего, что ни один из греческих мудрецов не обладал сколько-нибудь развитой теорией познания, с помощью которой можно было бы обнаружить противоречие между исходными положениями учения и верой в грубых богов. Эпикур, мол, верил в сны, даже верил в то, что человек в являющихся ему во сне образах видит отображение реально существующих тел. А затем, даже если Эпикур немного и шутил, когда он переводил на пенсию своих богов и устраивал их в отдельных кабинетах междумирового пространства, он все же, как истый грек, не должен был обладать ясным представлением об их несуществовании.
Мы тоже не думаем, чтобы одно лишь лицемерие побуждало Эпикура допускать существование хотя бы таких богов: он подводит ведь под это допущение некоторую теорию и эта теория должна быть принята во внимание и оценена в общей связи с его учением. Но мы решительно восстаем против всякой апелляции к суеверию греков, против утверждений о неспособности их к логическим выводам и ясным представлениям атеизма. Что именно, как не теория познания приводит Эпикура к логическому выводу о материальности души и ее функциональной зависимости от тела? Куда девалось у него греческое суеверие, когда он говорит нам, что душа смертна? Его полная свобода от ходячих суеверий, нам кажется, не нуждается в доказательствах. Он мог ошибиться и ошибался во многом, но эти его ошибки именно и доказывают, что он был, совершенно чужд господствующим взглядам и искал новых путей, способных вывести человеческий ум из тупика традиции и религии. Слишком уж бросается в глаза логическое происхождение этих ошибок, их познавательный характер. Никогда нельзя упускать из вида при этом крайне низкого уровня научных знаний того времени.
Эпикур исходил из истинности наших ощущений, являющихся источником понятий. Каково бы ни было ощущение, оно истинно. Истинны, т.-е. достоверны, например, видения безумца или сновидения животного, потому что они движутся. Те суждения, которые мы выносим на основании полученных ощущений, бывают истинными, когда они подтверждаются очевидными ощущениями, т.-е. получаемыми многократно на достаточном расстоянии, при нормальном состоянии органов в благоприятной среде, или ложными, когда этих условий нет и когда сами суждения опровергаются очевидными ощущениями. От всякой вещи исходят тончайшие частицы, сохраняющие до известного расстояния внешний вид этой вещи. Встречаясь с нашими органами чувств, эти отображения порождают в нас ощущения. Эти ребяческие гипотезы, высказывавшиеся еще до Эпикура и имевшие в то время всю ценность научных теорий, неизбежно при их логическом развитии должны были приводить к самым необыкновенным выводам. Если в уме безумца существует како-нибудь чудовищный образ, то этот образ получился в нем от восприятия чувствами тех отображений, которые истекают от внешних предметов. Заблуждается ум безумца, делающий из своих видений ложные выводы, но самые эти образы истинны, они существуют. Но когда в умах множества людей в разные времена и в разных странах существуют образы богов и когда все эти люди выносят относительно этих богов суждения, совпадающие в некоторых своих чертах, то тут заблуждения уже не может быть: боги существуют, они блаженны и вечны. То же относится и к образам и к звукам, повторяющимся многократно в сонных видениях: им соответствует нечто реальное, отображение которого воспринимается нашими чувствами.
Как мы видим, Эпикур стал жертвой не «греческого суеверия», а несовершенного естественного объяснения. Вероятно и боги Демокрита имели такое же происхождение. И так же, как не приходится говорить здесь о суеверии, нельзя говорить и о лицемерии, как источнике этой «теологии». Другое дело, какое побочное практическое значение для самого Эпикура имела эта гипотеза. Очень вероятно, что «политический расчет» и заставил его выставлять на показ перед афинской толпой и властями свою «веру» в бессмертных богов, так как теория его исключала всякое поклонение им. Здесь лицемерия было у него сколько угодно. Он ведь не только приносил жертвы богам и участвовал в публичных процессиях, но и проповедывал своим ученикам, что это обязательно для мудреца, как обязательно для него воздавать почести государю, «когда обстоятельства этого требуют», или ставить в портике своего дома изображения предков, чтобы поднимать этим уважение толпы к себе.
Эпикур сам где-то говорил, или может быть его так толковали, что на богов надо смотреть с таким же восхищением, с каким мы смотрим на прекрасное произведение гениального художника. Восхищаться, а потом возвращаться к делам обыденным. Боги в его теории и были таким бесплатным приложением и допущение их ни в коей мере не умаляло по существу атеистического и антирелигиозного значения его учения.
|
