После отмены крепостного права перед Россией открылся путь, по которому давно уже шествовал Запад,— путь буржуазного развития. Это заставило многих русских пристальнее вглядеться в то, что представляла собой Западная Европа, обогнавшая Россию в экономическом развитии. Давний спор междузападниками и славянофилами стал особенно злободневен. В не риятии западной буржуазной действительности оказались единодушны такие разные писатели, как Л. Толстой, Ф. Достоевс кий, Салтыков-Щедрин, А. Герцен.
А. И. Герцен в статье 1862 г. «Концы и начала» дал саркастический портрет западного буржуазного мещанства и попытался обосновать идею своеобразного, незападного исторического развития России. Основу индивидуального пути развития России Герцен видел в самобытном народном русском характере, народной жиз ни, в существовании народной общины. Это была прямая полемика с Тургеневым, писатель это понял и ответил Герцену в лично] переписке. Тургенев отнюдь не восторгался буржуазным укладе! европейской жизни, но с глубочайшим пессимизмом смотрел о: также и на Россию. «Народ, перед которым вы преклоняетесь, -писал он Герцену,— консерватор преимущественно — и даже носи в себе зародыш такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной избе, с вечно набитым до изжоги брюхом и отвращением к всякой гражданской ответственности и самодеятельности — что далеко оставит за собою все метко верные черты, которыми ты изобразил западную буржуазию в своих письмах».
Противопоставление Запада и России Тургеневу казалось фальшивым: и там и здесь виделись ему одни и те же пороки, поэтому и спасение представлялось единым — цивилизация, носителем которой должен стать «образованный класс». Герцен и Огарев видели революционность в народе, а Тургенев возражал, что «революция в широком значении этого слова существует только в меньшинстве образованного класса». В общине же Тургенев видел социальное зло, ибо «община и круговая порука очень выгодны для помещика, для власти»... но выгодна ли крестьянам? В этот период писатель отмечал: «Я схватил за рога большой роман — не знаю только, одолею ли зверя... Может быть, мне все же удастся — иногда мне кажется, что у меня есть еще, что сказать. Такая вера необходима в работе».
Еще современники заметили, что большинство персонажей нового тургеневского романа «Дым» имеет прямое соответствие с реальной жизнью. Но Тургенев возражал против такого суждения. Есть в «Дыме» немало соответствий между действующими лицами и их прототипами, значительно больше, чем в других романах. И прежде всего это относится к кружку так называемых баденских генералов, прибывших в Баден-Баден на отдых представителей верхушки российского административно-правительственного аппарата, изображенных в романе. Мериме писал о романе: «Я слышал, что санкт-петербургская аристократия негодовала при появлении романа "Дым": она увидела в нем сатиру на себя, тем более обидную, что изображение отличалось большим сходством с оригиналом. Посетители любого салона находили здесь свои портреты». Баденские генералы — это «отцы» организации дворянской крепостнической реакции в России, озлобившиеся и перешедшие от разговоров к действиям.
Основополагающий принцип их действий сформулирован в романе с предельной ясностью и лаконизмом: «Вежливо, но в зубы». Это те самые люди, на чьей совести лежит бессмысленный и трусливый террор, развязанный в России. Это испугавшаяся за свое положение и привилегии власть, стремящаяся, насколько возможно, удержать старые порядки. К этим «отцам» автор «Дыма» испытывал чувства вполне определенные: их низость, пошлость, глупость, духовную пустоту он выставил на всеобщее обозрение с безжалостной издевкой. Но что же «дети»? Лагерь «детей» представлен в романе кружком Губарева. В частном письме Тургенев назвал изображение этого кружка «гейдельбергскими арабесками».
Арабески — сатира в высшей степени ядовитая. Старые знакомые — ситниковы да кукшины, только под другими фамилиями, объединившиеся вокруг грубого деспота по натуре,— вот что такое кружок Губарева. Псевдореволюционность, пустота, пошлость самого низкого пошиба — вот из чего образованы узоры арабесок. Истинная сущность представителя русских «гей-яельбергцев» откровенно разоблачается автором в одной из заключительных сцен «Дыма», в которой Губарев, вернувшийся в Россию, демонстрирует манеры помещика-крепостника старой закваски. «Вглядись попристальнее в людей, командующих у нас,— и во многих из них ты узнаешь черты того типа»,— писал Тургенев Полонскому по поводу Губарева. «Гейдельбергские арабески» — сатира против псевдореволюционеров, «хористов революции», так называл их Герцен, сатира точная и справедливая. «В "Дыме" ситниковы возомнили себя господами положения. Но где же Базаров?»
На вопрос Писарева автор ответил так: «Вы не сообразили того, что если сам Базаров и жив — в чем я сомневаюсь,— то в литературном произведении упоминать о нем нельзя: отнестись к нему с критической точки не следует, с другой — неудобно; да и наконец,— ему теперь только можно заявлять себя — на то он и Базаров; пока себя не заявил, беседовать о нем или его устами было бы совершенно прихотью — даже фальшиво...» Имея особое чутье ко всем переменам в общественной жизни, Тургенев не мог не ощутить ее ослабления во второй половине 60-х годов XIX века. В тот момент Базаровы, по мнению Тургенева, никак не заявляли о себе, и, верный жизненной правде, писатель отказался от изображения нового русского Инсарова. А он прежде всего «хотел быть искренним и правдивым». Тургенев понимал революцию не как коренной переворот, а как медленное преобразование действительности, важнейшим моментом которого является торжество просвещения и цивилизации. Реакционерам-генералам и губаревскому кружку Тургенев щейно противопоставил не нового Базарова, а проповедника западноевропейской цивилизации — Потугина. «Быть может, мне одному это лицо дорого; но я радуюсь тому, что оно появилось, а его наповал ругают... Я радуюсь, что мне именно теперь удаюсь выставить слово: «цивилизация» на моем знамени,— и пусть в него швыряют грязью со всех сторон...» — так писал Тур-гнев Писареву, подчеркивая, что не Базаров, а именно Потугин юлее всего близок и дорог ему. В речах Потугина — отголоски давних споров Тургенева со славянофилами, а позднее с Герценом: «Да-с, да-с, я западник, я предан Европе; то есть, говоря точнее, я предан образованности, над которою у нас так мило теперь потешаются,— цивилизации,— да, да, это слово еще лучше,— и люблю ее всем сердцем, и верю в нее,,и другой веры у меня нет и не будет».
Однако и взгляды Потугина вряд ли могут стать точкой опоры в той стихии всеобщего отрицания, которая господствует в романе «Дым». Сам автор признавался позже, что в его герое есть доля шаржа. Слищ. ком уж беспощадно порою отрицает Потугин то, что не могло не быть дорого автору,— Россию. В своих раздумьях о судьбах родины Потугин доходит до остроумного вывода: разгуливая однажды по всемирной выставке в лондонском Хрустальном дворце, он вдруг решает, что, «если бы такой вышел приказ, что вместе с исчезновением какого-либо народа с лица земли неминуемо должно было бы исчезнуть из Хрустального дворца все то, что тот народ выдумал,— наша матушка, Русь православная, провалиться бы могла в тартарары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы родная...» В этих рассуждениях слабость крайнего западничества: механическое понимание прогресса как совокупности научно-технических достижений — при полном пренебрежении к ценностям духовным.
Нужно заметить, что если бы «провалилась Русь», то ведь с нею бы и вся русская литература, главное дело жизни Тургенева. Рассудочные потуги западника оказываются несостоятельными. Потугин в жизни разочаровавшийся неудачник. Он порой жалок в своем бессильном отрицании, и это не может не породить сомнений в его идеях. В романе «Дым» отражен глубокий пессимизм Тургенева, выросший в ту самую эпоху, когда большая часть общества жила теми или иными надеждами. Исток этого пессимизма — разочарование личности в «мире всеобщего». Дымом, чем-то обманчивым и нереальным представляется вся жизнь главному герою романа Литвинову. «Дым, дым,— повторил он несколько раз; и все вдруг показалось ему дымом, все, собственная жизнь, русская жизнь — все людское, особенно все русское. Все дым и пар, думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а, в сущности, все то же да то же; все торопится, спешит куда-то — и все исчезает бесследно, ничего не достигая; ...дым, шептал он, дым...»
Эти рассуждения Литвинова отдаленно перекликаются с завершающей идеей тургеневской речи о Гамлете и Дон Кихоте: «Все пройдет, все исчезнет, все рассыплется прахом... Все великое земное Разлетается, как дым... Но добрые дела не разлетаются дымом; они долговечнее самой сияющей красоты...» Тогда Тургеневу виделся еще выход в добрых делах, была надежда на Дон Кихота — теперь на это нет и намека, Дон Кихоту нет места в этом мире. Героиню романа «Дым» можно было бы назвать «несостоявшейся тургеневской девушкой». По задаткам характера, по свойствам натуры Ирина подходит именно под тип «тургеневской героини», но, в отличие от своих предшественниц, она полностью подчиняется среде. Личность Ирины измята и искорежена внешними обстоятельствами. Героиня ненавидит, презирает окружающее общество, но не имеет воли выйти из-под его власти. Впрочем, сама воля уже не представляется автору такою же безусловной ценностью, как прежде. Наоборот — теперь она становится основой деспотизма, заменяя собою подлинную цельность личности, она рождает власть Губаревых.
Брезгливое презрение и насмешка автора сопровождают почти всех героев «Дыма». «Нет ни к чему почти любви»,— верно заметил Л. Толстой по поводу нового романа Тургенева. Романы Тургенева — социальные, это своего рода летопись общественной жизни, а действительность больше не давала писателю необходимого материала. Критики начинают порицать писателя за «несовременность его творчества». Тургенев создает прекрасные, художественно совершенные творения — повести, стихотворения в прозе, а их почти единогласно величают «пустяками», «безделками», «ничтожеством». Но Тургенев был верен себе, своему таланту. И время все расставило на свои места. Мы восхищаемся его романами, начиная от «Рудина» и заканчивая «Новью» и «Вешними водами». Но писатель много услышал несправедливого в свой адрес, так как не сразу были поняты его лучшие творения.
|
