Давай ронять слова,
Как сад — янтарь и цедру,
Рассеянно и щедро,
Едва, едва, едва.
Б. Пастернак
Лирику Пастернака читаешь исподволь, медленно, привыкая к его необыкновенной поступи, его речи, ритму, интонации. Потому что Пастернак — автор из числа “трудных”. В повести братьев Стругацких “Сказка о Тройке” есть персонаж, чья профессия — читатель поэзии, специалист по ямбу. Читать стихи Бориса Пастернака — занятие, которое тоже, наверное, следует приравнять к труду, творческому и кропотливому. Строчки, написанные взахлеб, “навзрыд” многозначные и многозначащие образы, метафоры и сравнения, кажущиеся случайными или чрезмерно усложненными, подчеркнутая субъективность изображения — все это делает поэзию автора “многотрудной” для читателя. Но тем прекраснее момент открытия, объяснения для себя глубинной сути стихотворения. Говоря о подобного рода понимании творчества поэта, я не претендую на исчерпывающее и единственно верное истолкование авторского замысла — вряд ли оно существует. Речь идет скорее о создании своего объяснения написанного, своей картины мира, проявившейся от чтения пастернаковских строк.
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
С этих строк начинается Пастернак. Какая странная и совсем не “плачущая” интонация. В ней — радость от существования своего и весны. В ней — стремление впитать в себя все и затем “писать” (в одном из стихотворений поэт прямо сравнивает поэзию с губкой, впитывающей в себя мир, чтобы после быть выжатой на бумагу). Герой Пастернака живет, дыша и питаясь самой жизнью, всеми ее проявлениями:
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь
И в них твоих измен горящую струю.
Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,
Рыдающей строфы сырую горечь пью.
Драма неразделенной любви к Иде Высоцкой легла в основу стихотворения “Марбург”. Однако в тексте его описанию неудачного объяснения в любви отведено не так много места. Автор задался другой целью: показать “второе рождение” героя, произошедшее после любовной катастрофы. Как же так — отвергнутый поклонник, и вдруг почти воскресение к иной жизни? Но именно потрясение души дает возможность герою увидеть истинное положение вещей — в буквальном смысле слова. Мир, город существуют и будут существовать всегда, вне зависимости от переживаемого отдельным человеком. В свойственной ему манере Пастернак перечисляет различные объекты мира природы и мира вещей: небо, улицы, ветер, черепица, песок, надгробья. Мир существует, но это еще не все: герой постепенно осознает свое единство, родство со всем существующим — “Что будет со мною, старинные плиты?” Ощущение это и составляет второе рождение героя. А что же любовь? В чем ее значимость? Но ведь именно любовь и была истоком всего, началом, толчком для преображения:
В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
Это четверостишие в своей статье “Как делать стихи” В. Маяковский назвал гениальным. Настоящий художник, Пастернак, выбирая объект для сравнения своего чувства, обращается к миру искусства, к творчеству истово любимого Шекспира. Надо сказать, что образы мировой культуры постоянно присутствуют в поэзии автора: Шекспир и Гете, Пушкин и Лермонтов, Шопен и Брамс. Как заметил академик Лихачев, традиция искусства для Пастернака жива, она постоянно влетает в его строчки цитатами и образами предшествующей литературы.
Так, героини другого стихотворения поэта взяты из трагедий Шекспира. “Уроки английского” — так оно называется. Название кажется странным: в самом стихотворении нет ничего английского (разве что подразумеваемое имя Шекспира), а что касается уроков, то кем и кому они даются, да и какие это уроки? Дездемона, умирая, рыдает по иве; Офелия уходит из жизни “с охапкой верб и чистотела”. О чем заключительные строки стихотворения, которым надлежит раскрыть его суть? Вот они:
Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,
Входили, с сердца замираньем,
В бассейн вселенной, стан свой любящий
Обдать и оглушить мирами.
Героини, отвергнув “горечь грез”, открывают себя навстречу миру, природе, вечности. Перед нами — не трагический конец жизни, а ее новое открытие, озарение, освобождение от бремени “страстей человеческих”. “Давай ронять слова...” — еще один шедевр Пастернака, его гимн деталям, жизни и любви. Жизнь существует в подробностях, каждое явление есть соединение, связь многих едва заметных восприятию деталей: недаром поэт сравнивает ее с осенней тишиной — может быть, кому-то кажется, что в ней ничего нет, но на самом деле в тишине можно услышать многое (про самого Пастернака говорили, что он слышит, как трава растет). Кто же велит, чтобы было так, а не иначе? Ответ таков: “Всесильный бог любви, всесильный бог деталей”. Поэт соединяет вещи, лишь на первый взгляд кажущиеся несоединимыми. Любимому человеку говорят: “Я люблю тебя, люблю твои руки, глаза, улыбку...” Все это — уже детали, и все это — любовь. Поэтому
Давай ронять слова...
Стихотворение “Август” входит в цикл “Стихов доктора Живаго”. В самом романе у них особая роль: они дополняют, или, скорее, завершают законченный роман — законченный смертью героя. Бесспорней конца не придумаешь, однако “в рифмах умирает рок”, как писал сам Пастернак в одном из ранних стихотворений. Стихи — это пропуск в бессмертие, выход в вечность. Общая интонация всего цикла такова, что заставляет нас поверить в свет, в силу духа, в любовь, и тем самым меняет наше восприятие трагической гибели героя. Последний, как и его автор, — поэт. Фамилия его хранит в себе родство с самой жизнью — Живаго. И в стихотворении “Август” автор делится с нами своими мыслями о смерти и бессмертии. День, когда “происходит действие сна, выбран не случайно — это шестое августа по-старому, Преображение Господне. Смерть героя представляется неполной, неокончательной: звучат его голос, не тронутый распадом. Он прощается с этим миром, чтобы, как героини “Уроков английского”, оглушить себя иными мирами, умереть и, преобразившись, воскреснуть, как некогда Христос.
Пастернак — неутомимый труженик, стремящийся во всем “дойти до самой сути”. Вольтер сказал когда-то, что каждый должен возделывать свой сад; своим садом поэт считает стихи. Они пишутся не для того, чтобы быть знаменитыми: меньшее, чем любовь “пространства”, героя не устраивает. А еще у Пастернака очень сложные отношения с простотой: она представляется ему одновременно и непременным условием поэзии, и ересью, которой надо избежать:
Но мы пощажены не будем,
Когда ее не утаим. Она всего нужнее, людям,
Но сложное понятней им.
Путь самого автора — выражение простых, единых, подобных явлений и законов бытия — законов любви и подобия — в сложной, многозначной, заставляющей думать форме: только “передумав” вместе с поэтом описанное им, можно понять суть его слов.
Есть поэзия и Поэзия, есть стихи и Стихи. Каждый определяет их для себя сам, по своим, ведомым только ему критериям. Почему я люблю Пастернака? В какой-то степени это могут объяснить слова Мандельштама: “Стихи Пастернака почитать — горло прочистить, дыхание укрепить, обновить легкие: такие стихи должны быть целебны от туберкулеза”. Духовное здоровье — вещь редкая в среде гениев, в некотором роде его даже стыдятся. А вот Пастернак именно таков: читая его стихи, врачуешь душу, ибо высказанное в них глубоко естественно, духовно, здорово. Стихи его подобны снегу в одном из них по своей восстанавливающей душу силе:
На сеете нет тоски такой,
Которой снег бы не вылечивал.
|
